Читать книгу: «Дневник призывателя», страница 11

Девушка мертвая. Безвозвратно мертвая. Разлагающаяся. Чувствую этот мерзкий тухлый и сладковатый запах гнили.

Почти не дышу. Она же медленно закрывает глаза, точно старая заводная игрушка. Один удар сердца. Еще… Оно предательски старается остановиться. Так же нарочито медленно открывает.

Сглотнул. Сердце передумало и заколотилось. Видимо ему захотелось сбежать и оставить меня наедине с ней. Не могу отвести взгляда – мне почему-то хочется на нее смотреть, рассматривать и замечать детали, которые я мечтаю забыть. Одно хорошо, не дрожу. Но что мне делать? Чего она хочет от меня.

Зажмурился. Может, сработает?

Ее там нет, ее там нет…

В этот раз обязательно сработает.

Только как из памяти выкинуть образ? Тот образ, что я уже видел. Девичье личико в маске, ее пустые глазницы, черные провалы вместо глаз, обожжённую кожу вокруг них и губы, что шепчут:

– Ты не спас меня…

Сашенька!

И пепел, сыплющийся из этих дыр на ее лице. Дождь из пепла, заменивший ей слезы.

– Как я мог тебя спасти? – выпалил и сжался, точно готовясь к удару.

– Черная бездна уже смотрит. Она готовит для тебя пекло. Убийца, – она кричит и смеется. – Ты убийца! Таким родился! Таким станешь! Тебя продали.

Кто? Я никого не убивал. Не убью. Не стану!

Раны на ее теле все глубже, она трясется, словно в припадке, с уголков губ стекает пена. Кашляет и делает глотательные движения, выталкивая что-то из себя. Еще немного и она держит губами глаз. Синий, затянутый пленкой. Он слепо ищет нечто, а потом фокусируется на мне.

Девушка шагает ко мне. Отступаю.

Нет! Не надо, пожалуйста. Прошу…

Трясусь, подобно осиновому листу. Оборачиваюсь на Верочку. Она-то точно живая! Я в этом уверен.

– Сашенька? Спаси меня, Сашенька! Я обещаю, я никому не скажу.

Смотрю на нее, тяну к ней руки. Я должен помочь!

Это же Верочка.

Моя…

Качаю головой, кривлюсь от боли.

– Есть ли смысл ждать того, кто не вернулся домой?

Голоса. Они разрывают меня изнутри.

– Живущий под кровом Всевышнего под сенью Всемогущего покоится, говорит Господу: «прибежище мое и защита моя, Бог мой, на Которого я уповаю!», – кто-то молится. Тот безумный старик, разрывающий свою хожу.

Гомерический хохот.

Одежда клоуна? Почему же мне так страшно. Это же смешно.

Клоун! Клоун! Клоун…

Слышу лязг. Когти скребут по стенам тоннеля. Монстр переваливается с лапы на лапу, обтирается железными боками, скрипит зубами и облизывается, сглатывая тягучую слюну. Ему нужны жертвы. Как можно больше жертв. Оглашает тоннель пронзительным криком, вымораживающим внутренности.

– Не убоишься ужасов в ночи, стрелы, летящей днем, язвы, ходящей во мраке, заразы, опустошающей в полдень…

Почему они не боятся молитвы? Почему читают?

Мне от этого страшно.

Спасите меня, я ведь так поседею раньше срока. Умру от страха, от остановки сердца. Моего мохнатого сердца.

– Верочка? – шепчу.

Она сейчас тоже мертвая. В моих видениях только трупы. Я не хочу их видеть! Пусть они уйдут.

Порою мне кажется, что они жаждут, чтобы я стал одним из них. Я уже мечтаю даровать им покой. Пусть наконец-то приедут домой! Пусть…

Вы уже накатались. С вас хватит. Пора уходить.

Волосы Верочки распущены, грудная клетка раскурочена. Почему же она все равно красивая?!

Она смотрит на меня, не отрываясь, осуждающе, с обидой и болью.

Ее платье кажется свадебным. Изящным и легким, как морская пена.

Почему она не злится, если считает меня убийцей? Даже самый хороший человек после смерти становится безжалостной тварью, если решит остаться в нашем мире.

Ежусь. Как же мне холодно. Этот холод настоящий или придуманный?

Выдыхаю облачко пара:

– Чего тебе? – тру руки друг об друга. Согрейте меня уже. Призраков много, а толку никакого. Мне так страшно, что даже весело. Смешно до истерики.

Хочу пошутить, но не получается. Наверное, мой мозг тоже замерз.

Верочка оказывается на шаг ближе. Я не видел, чтобы она двигалась – она просто исчезла в одном месте и появилась в другом. Резко. Точно кто-то вырезал кадры из фильма.

Ближе…

Ближе…

Ближе.

Еще.

Переход за переходом.

Отступаю, так же медленно, шаг за шагом. Стараюсь сохранять дистанцию, но упираюсь в стену. Откуда? Уберите, пожалуйста. Мне страшно. А дальше идти некуда.

Дрожу. Ощущаю все шероховатости камня, его холод и влажность. Но как же так? Какая стена? Какое метро? Я же в квартире! В квартире! Квар-ти-ре. Мысленно повторяю по слогам, точно пытаюсь убедить сам себя, но ощущения говорят совсем о другом. Теперь это метро моя реальность.

Призракам же все равно. Для них нет стен и преград.

Верочка уже прямо передо мной. Почему-то чувствую ее дыхание, хотя его не должно быть. Я же вижу все ее внутренности, черт.

Белокурые пряди вьются, обрамляя лицо, точно ангельский лик. Я смотрю ей в глаза и тону в ее боли. Захлебываюсь и ненавижу себя.

Вера облизывает чуть припухшие, точно она их долго кусала, губы. Ее голос пробирает меня до мурашек:

– Почему ты не спас меня?

– Прости… – это я и не я одновременно. Я молчу, но слышу себя. – Прости, милая. Я не хотел, чтобы тебе было больно.

Придвигается еще ближе. Ее губы почти касаются моих.

Сглатываю. Меня бросает в жар.

Почему мне так хочется узнать, каковы на вкус ее губы?

Александр, прекратите, не пугайте себя и людей. Она мертвая! Ты видишь ее внутренности! Окстись, придурок…

Еще раз сглатываю.

– Почему ты убил меня, Сашенька? – резкий ментальный удар под дых, ушат колодезной воды.

Убил? Я? Быть такого не может. Я не мог… Не мог… Не мог! Кричу, но с губ не срывается ничего. Другой я что-то знает и молчит.

– Прости, – отвечаю я. Я и не я. Кто говорит за меня? – Прости, Верочка, я не мог поступить иначе.

– Ты заплатил моей душой. Ты солгал всем, – она проводит рукой по моей щеке, будто стирая слезы.

Я ничего не знаю. О чем она? Мне страшно. Я же не мог сделать ничего плохого? Да, я не очень хороший, но не настолько же. Правда?

Пытаюсь отделаться от видения, но погружаюсь в него только глубже.

– Почему ты не спас меня? Почему ты пожертвовал мной? Почему именно мной? Из-за того признания? – она проводит по мне рукой.

Не знаю, что ответить, другой я тоже, но он явно понимает больше моего. Что за признание? О чем она?

–Ты обречешь себя на страдания, – доверительно и печально сказала Верочка. Внимательно посмотрела на меня и запечатлела поцелуй, который был легче крыла бабочки и больнее тысячи ударов.

– Я…

Холодно.

Почему я не спас ее?..

– Просыпайтесь. В самом деле, вы же не попугаи, чтобы засыпать, когда выключают свет! – возмущенный Ларс. Такой родной, такой хороший. Выдернувший меня из кошмара.

Сон? Это все было сном?

Но я до сих пор чувствую вкус поцелуя. И хочу еще. Хочу получить его в реальности.

Глава 9. Девочка в кошачьей маске

– Это все было сном? – в который раз спрашивает Кристал. – Всего лишь сном? Честно?

Молча киваем. Думаем.

Слишком реально для сна. Каждый это понимает, но не признает.

Антоша повторяет это вслух, и все опять соглашаются. Не у дел только Соха, но ему интересно, что же видели мы.

Черт, как же я хочу поделиться всем, но не имею на это никакого права. Не хочу причинять боль Антону. Он мне просто не простит поцелуй с Верой, пусть и фантомной. Тем более мое желание. Морщусь, жмурюсь, стараюсь не пересекаться ни с кем взглядом. Скорее всего, Тоша решит, что я этого желаю и хочу увести у него Верочку. Первое – правда, а вот второе уже ложь. Ничего не хочу, кроме… Кроме поцелуя. Хочу узнать, будет ли он таким же, как в этом видении. И желаю знать, о чем она говорила. О каком признании? Кем был тот, кто отвечал за меня?

Ничего не могу сказать. На губах я все еще чувствую вкус поцелуя. В реальности это было бы так же приятно?

Думаю, морщусь. Какой же я идиот. Столько пафосных слов, а стоило почувствовать нечто, чего я еще не пробовал, как оказался простым и приземленным мальчишкой.

Перестал смотреть в пустоту и перевел взгляд на Кристал. На ее трясущиеся руки. Ну, расскажешь что-нибудь?

Дрожит, обхватив себя за плечи. Кайса пытается ее успокоить, но безрезультатно. Сейчас до нее не достучаться – она все еще в своем кошмаре. Не может выбраться, не способна поверить, что он закончился.

Я тоже не верю, но…Видимо ее кошмары похлеще моих.

Так получается, что я не могу поделиться видением с другими, Кристал тоже, значит…

Нет, я бы все рассказал, если бы здесь не было Тоши. Ларсу можно доверять секреты, он же не пробиваем, как гранитная стена. Правда, сейчас я в этом сомневаюсь. У него тоже есть слабости. А впрочем, у кого их нет? У Ахиллеса ведь тоже была его пята.

Посмотрел сначала на Тошу, затем на Кайсу, опять на Тошу.

Хм…

Кого бы попросить? На кого переключить внимание и переложить ответственность?

Мне кажется, что я слышу, как моргаю. Непривычно тихо – единственный звук – всхлипы Кристал. Остальные спокойны. Похоже, что либо мы самые впечатлительные, либо нам больше всех досталось. А хотя… Кто знает? Не услышав истины, трудно делать выводы.

Прищурился. Нет, со всеми что-то не так. Все сейчас напряженные и сосредоточенные. Тоша бледнее, чем обычно, а Кайса непроизвольно кусает губы. К тому же руки у этих двоих явно подрагивают.

Вздохнул. Такое чувство, что с нами кто-то играет, забавляясь нашими слабостями. Смотрит со стороны, показывает нам картинки и ждет результата. Многие эксперименты делаются так, другие хуже и страшнее, ведь их проводят люди над себе подобными.

В таких случаях мне больше нравятся монстры – от них хотя бы предполагаешь получить так называемое зло. А от человека… Мы слишком часто доверяем себе подобным, и бывает так, что зря. История знает много случаев, когда с виду безобидные люди совершали преступления, от которых кровь стынет в жилах.

Вы заподозрите убийцу и насильника в добродушном соседе, работающим клоуном в больнице? Он помогает детям, всегда отзывчив и любезен. Разве может такой человек совершить что-то плохое? Не только может, но и делает. Он замуровывает трупы жертв в бетон, а потом вместе со всеми удивляется тому, куда деваются дети. Он же не вызывает подозрений – он клоун, он смешит людей, дарит радость и… Убивает.

А в любимом учителе? Прекрасном семьянине и замечательном человеке, организовавшем туристический клуб? Нет, конечно. А тем временем он снимал фильмы, на которых мучил и убивал. Выжившим жертвам же никто не верил – репутация учителя безупречна.

Может быть хотя бы в милиционере? Обаятельном мужчине, улыбчивом и легко идущем на контакт с людьми. Как такому не поверить? Это же милиционер, защитник справедливости. И люди верили. А дальше – лес, нож или удушение, смерть.

Кто увидит во всех этих людях жестокого палача, наслаждающегося чужой болью? Я бы не увидел. А даже если бы мне об этом сказали, то не захотел бы верить.

С людьми часто так – они отрицают неугодную правду. Не верят жертвам, когда тем нужна защита и помощь. И во что это выливается? В то, что общество скорее склонно обвинять жертву, нежели преступника. Сама виновата, сама не туда пошла, сама не тому поверила, сама не так оделась. Жертва виновата во всем. Жертва спровоцировала человека.

Но разве так может быть? Почему люди так любят оправдывать своих мучителей? Просто они боятся поверить, что могут оказаться в этой схеме. Им проще убеждать себя в том, что пострадавшие сами сделали все, чтобы им причинили боль.

Так за громкими словами почти всегда скрывается лицемерие. Да и вообще люди по своей натуре не совсем биосоциальны, а скорее биоэгоистичны. Очень редко, когда человек вместо себя выберет другого, редко, когда будет плакать, жалея кого-то, кроме себя. Мы так устроены.

Я бы назвал это империей масок. С рождения человека воспитывают, думая, что создают себе идеального ребенка, ну или вовсе не думая ни о чем. Ребенок же в свою очередь не ограничивается тем, что слушается всех нравоучений – он наблюдает. Впитывает все, как губка – жесты, фразы, поведение окружающих, прохожих и героев фильмов. Глядя на реакцию других, ребенок создает свое мнение о том, что хорошо, а что плохо. Вопрос здесь, скорее, в его эмпатичности – кому он отдаст предпочтение – злодею или герою, мучителю или жертве. В семьях, где отец дебошир и пьяница, а мать покорная и всепрощающая, ребенок может скопировать одну из видимых моделей или же возненавидеть обоих, если коэффициенты боли и страха превысят допустимую норму. Впрочем, все всегда идет из детства, если у человека нет серьезных психических нарушений.

Кивнул сам себе и вновь посмотрел на Кайсу и Тошу. Тишина не может длиться вечно, в компании она и вовсе губительна. Люди не способны молчать, когда ничем не заняты. Именно поэтому беседа зарождается в поезде и в очереди в поликлинику. Мозг человека не занят, ему становится скучно и эмоционально, на подсознательном уровне он хочет общения, чтобы избавиться от навязчивой скуки.

Я склонил голову чуть набок. Кристал все еще трясет, мои губы обжигает призрачный поцелуй. Труп еще живого человека, труп души моей.

– Почему ты убил меня?

У меня нет ответа. Я еще ничего не сделал. И не хочу причинять ей боль.

Знал ли убийца, что в будущем совершит преступление? Вряд ли. Знала ли жертва, что сегодня ее жизнь оборвется? Нет. Пути судьбы неизведаны и тернисты. Как к звездам.

«Вышел месяц из тумана, достал ножик из кармана…» – начал считать про себя, мысленно указывая пальцем то на Тошу, то на Кайсу.

Никогда раньше не задумывался о том, насколько жуткие детские считалочки. И ведь эта самая безобидная, если подумать.

А так?

Раз, два

Это не только слова.

Три, четыре

Меня нет в этом мире.

Пять, шесть

У меня для вас есть весть…

Вновь поморщился. Весть. Последнее время я слишком часто вижу мертвых. В детстве они меня так не напрягали – с ними я мог даже нормально общаться. Например, в соседнем доме обитал дух молоденькой девушки. Ей, наверное, было лет пятнадцать, не больше. Найти ничего о ней я не смог, но она мне казалась довольно хорошей и веселой, к тому же она очень любила говорить о себе. Правда очень часто она шутила про смерть и предлагала отправиться к ней. Ее абсолютно не пугала ее собственная кончина и она могла говорить о ней часами, словно сама выбрала день и час, когда лишиться жизни. Это довольно странно для девушки, которую убил собственный возлюбленный. Как она поведала мне, он был ее репетитором, молодым и уже помолвленным с другой женщиной. Однако между ними вспыхнула искра. Сейчас я в это уже не верю, а в детстве вообще не понимал большую часть ее слов. Репетитор совратил ее, испугался последствий и убил. Придушил ее же чулками и закопал неподалеку. Она же простила его. Так часто бывает, когда любишь. Из-за этой своей безграничной любви она так долго и не растворялась, не менялась. Обычно призраки становятся чудовищами, жаждущими тепла, гораздо раньше. Их поглощают страх и одиночество, хуже которого ничего нет.

Ведь безумно страшно быть вычеркнутым из жизни, смотреть, как то, что принадлежало тебе, уходит к другим, видеть, как эти другие делают то, о чем мечтал ты. Оказаться забытым, когда ты рядом. Любить и ненавидеть? Да. Только и остается, что чувствовать и сходить с ума.

Девушка так и тлела от своих эмоций и горечи. Она любила так сильно, а потому боль была неимоверной.

Ее счастье было не более чем иллюзией. В отличие от живого человека, мертвый не может наслаждаться моментом. Он не способен что-либо изменить – только смотреть и помнить. А это самая страшная пытка, которую только можно представить.

Она же просто хотела быть любимой. Так получилось, что я стал свидетелем ее агонии. Она терпела столько лет, до тех пор, пока негатив не наполнил сосуд ее души. У нее он оказался довольно глубок – столько лет страдать, мучится от отчаяния, когда кому-то достаточно капли, чтобы озвереть.

Видел, как девушка-призрак, с которой я так часто общался, почернела и взорвалась сотней бабочек. Так душа перестает существовать в этом мире. Дед же называл это явление слепком, когда душа скидывает эмоциональную привязку с личностью, которой являлась. Однако в этом было что-то не так. Слепок сразу видообразуется и либо тает максимум через пару лет, либо становится скверной, а значит, она не смогла покинуть это обличье. Такое тоже бывает, когда нечто припаивает душу к определенной ипостаси. Нечто столь сильное, что способно удержать сущность.

Последним, что я от нее услышал, была фраза, наполненная полынной горечью и сожалением: «Любить невероятно больно».

Полагаю тот, кто был ей дороже всего – ее возлюбленный убийца – продолжил жить, как ни в чем ни бывало, построил семью, карьеру и навсегда забыл о своей мимолетной слабости. У призрака же мимолетное стало всем, сорвавшись с уст легким дыханием.

Но она была столь светлым человеком, что предпочла исчезнуть сама, чем причинить другим боль

Вновь покосился на друзей. Тишина стала напряженнее. Не нравится мне это. Мне нельзя рассказывать о том, что я видел.

Нельзя!

Девушка. Дождь из пепла. Кроличья маска. Глаз, зажатый губами. Поцелуй.

– Почему ты меня убил?

Соха все это время внимательно смотрел на меня, точно видел то, о чем я думаю. Черт, выбери себе другую жертву! Нет? Тогда…

– Тош, ты что-нибудь видел? – лучшая защита – это нападение. – Было так холодно…

– Да, очень холодно, – тут же доверчиво подхватил он. Мой милый, наивный друг. Ему и самому не терпелось поведать о том, что он наблюдал. Он всегда так радуется, когда может видеть без моей помощи, даже в тех случаях, когда это доставляет ему невыносимую боль, что мне неимоверно стыдно. Но я не могу сказать ему о Верочке!

Самым первым опытом в видении тонкого мира для него стала детская забава, когда нужно широко расставить ноги, наклониться и смотреть себе за спину через образовавшийся проем. Так порою можно увидеть кого-то, правда, обычно только в лесу или в сарае.

Вторым – наблюдение через куриного бога – камешек с дыркой. Через него тоже можно заметить тех, кто живет на периферии нашего зрения. Он не сильный, но общее представление о сущностях дает. К тому же оберегает и приносит удачу. Самое то для новичка в этом деле.

Я бы тоже предпочел встречаться со всеми существами только с помощью камушка, который защищает меня от их взглядов, чтобы знать, что стоит мне отодвинуть куриного бога от лица, как они все исчезнут. Но Антоше этого было мало. Ему хотелось большего. Контакта, если так можно сказать. Ему хотелось встретиться с мертвой подругой.

Таким образом, мы начали пробовать общаться с духами. Чтобы я еще раз это добровольно делал! Да к демонам это все. На десятый круг, который неизвестен людям.

Выдохнул сквозь зубы.

Суть тут была в том, что мы сделали доску Уиджи. По своей сути – это деревянный планшет с нанесенными на него алфавитом, цифрами от 0 до 9 и словами "да" и "нет". Алфавит пришлось брать русский, так как языками мы не владели, а разбираться со словарями, чтобы понять, что хотел сказать дух, если таковой придет, явно не будет времени.

Вообще я относился ко всему этому скептически. Все же одно дело видеть мертвых, а совсем другое их призывать. Дощечкой, черт. Доской! Простой доской. Вполне возможно, что от призываемых уже вообще ничего не осталось. Тем более доска эта создавалась, как часть настольной игры, изначально совсем не связанной с мистикой.

Появилась она в конце девятнадцатого века с заявлением, что ее название древнеегипетское и означает удачу. Но это одна версия. Согласно другой ее название – это соединение двух слов «да» – французского и немецкого. «Оui» и «ja», то есть «Ouija». Хотя может, есть и что-то третье, кто его знает. Уж точно не я.

Нам же с созданием этой игрушки помог отец Антона. Он тоже воспринял это, как очередную ни к чему не обязывающую забаву. Настольная игра, чего уж там. Выпилил дощечку и указатель – он чем-то похож на куриного бога, только треугольный, отполировал, нанес цифры с помощью трафаретов и залакировал. Идеальная работа, просто не отличить от оригинала.

Вот только где она сейчас? Скорее всего, пылится на чердаке дачи Антона. Бывали мы там вместе пару раз. Там же и проводили всякие невразумительные манипуляции.

Наверное, мы могли бы страдать чем угодно, но доска казалась чем-то особенным и важным. Возможно из-за того, что в начале двадцатого века спиритуализм и мистика были небывало популярны. Даже больше – повсюду открывались спиритические салуны, где медиумы устраивали показательные сеансы связи с духами умерших. Впрочем, кто бы ни хотел пообщаться с мертвым? Пообщаться, просто вернуть на миг… Могут быть и более корыстные цели, но это так, мелочи. Детали. Главное, что публике нравился сей инструмент. Люди толпами приходили на показательные выступления, а богачи оставляли целые состояния, чтобы поговорить с усопшими родными, что было не более чем шоу. Хотя я полагаю, что и среди сотен шарлатанов были те, кто, как и я мог видеть мертвых и на самом деле с ними общался. Просто не может быть так, чтобы все было ложью. Не верю.

Сейчас, если бы кто-то слышал мои мысли, то обвинил бы меня в вере в пришельцев и теорию мирового заговора. Возможно, он был бы прав, но я всегда видел больше, чем обычные люди. На счет же заговоров, то почему бы и нет? Или все довольно прозрачно? Не мне судить.

Пришельцы? А мы в принципе можем быть совершенно одни? Может быть мы, наша планета, как самый одинокий кит. Поем, но никто нам не отвечает, и мы продолжаем плыть на своем корабле, на нашей планете, одни.

Кит тоже пытается общаться с соплеменниками, притом делает это постоянно, но поет так высоко, что никакой другой кит не сможет ему ответить. На этой частоте звука его просто не могут услышать.

Как так получилось – неизвестно. Может он гибрид, а может последний представитель неизвестного вида, но он одинок. Он не пересекается с путями других китов и наверняка думает, что кроме него тут никого нет. Поэтому я не буду отрицать чего-то, когда не знаю правды, пусть и очень хочу.

Убеждаю сам себя. Не верю.

Мы же долго пытались разузнать какой-то секрет доски, естественно, что не нашли. Ну, не было у нее особого двойного дна. Кто-то придумал, кто-то поверил. Ничего особенного. Я с таким же успехом могу взять клубок ниток и сказать, что он приманивает духов.

Но и у доски были свои особые правила.

Тем временем, пока я вспоминал, Антон рассказывал:

– Пожалуй, всю историю знает только Саша, – виновато сказал он.

А? Что я? Ничего не знаю! Не приплетай меня сюда. Вон к Ларсу обратись. Насторожился. Что успел уже пропустить?

– Тогда мы пробовали связаться с мертвыми.

Неужели он тоже вспомнил про доску? Не думал, что его мучают кошмары с тех пор. Видимо, я совсем не обращаю внимания на проблемы окружающих. Чувствую себя сухарем похлеще, чем Соха. Пытаясь отгородить его от правды, я забыл о том, что он тоже живой человек.

– Глупость какая, – поморщился Ларс. – Призраков и так полно вокруг. Приди туда, где кончают с собой, и узришь невнятную массу.

– Самоубийцы – это одно, – Кайса строго глянула на брата. – Общение с ними редко бывает успешным. Они же…

Она поежилась. Да, самоубийцы меняются больше всего. Это их наказание, если так можно сказать. Как писал дед, у самоубийц есть всего два пути – остаться здесь или пройти некой тропой, которая позволит им перейти в другой мир или даже больше. Однако тропа уже давно не хожена и поросла травой.

Почему-то вспоминается история о смерти и о том, для чего ей на самом деле коса. Она ведь не убивает, а просто сопровождает, точно добрый друг. Души бы без нее просто потерялись, им было бы страшно, а так есть та или тот, утверждать не буду, кто берет их за руку и отводит туда, где им положено быть. Самоубийц же никто не встречает. Они приехали раньше времени и тот, кто должен был их сопровождать, еще не пришел. Когда же смерть отправляется их встречать – никого уже нет. Душа разложилась или ушла.

К тому же суицидники лишены голоса. В отличие от других призраков они не могут говорить.

– Я не вижу сам, – Тоша сжал губы. – У меня нет природного дара.

– Тогда зачем ты хочешь стать таким, как мы? – очнулась Кристал, подскочила. Кажется, ей полегчало, а слова Антона и вовсе разозлили. – Это же мерзко! Точно душу облили нечистотами.

Вот оно как. Ей противен ее дар.

– Не все воспринимают это подобным образом, – я покачал головой. – Кто-то готов отдать все, чтобы один раз увидеть. Мельком замеченные облики, ощущения, явления. Человек инстинктивно жаждет познать правду. Я бы сказал, что это у него в крови. Нам хочется знать, что у чемодана есть двойное дно, а так же быть уверенными, что мы можем его открыть.

– Лучше и не скажешь, – хмыкнул Ларс.

– Я бы предпочла, чтобы дна не было вовсе, – девушка обняла Кайсу, точно плюшевого медвежонка, посадив перед собой. – Лучше бы не знать того, что розовые очки бьются.

– Они не могут существовать вечно, – заметил я. – Рано или поздно они треснут и разлетятся на осколки. И чем мы старше, тем будет больнее. Чем выше воздушный замок, тем страшнее с него падать.

Кайса закусила губу, Кристал промолчала. Каждый из них знает, что я прав, но пережитое не дает согласиться. Наши же чувства затмевают разум, не давая мыслить здраво. Их розовые очки уже разбились стеклами внутрь, расцарапав глаза и почему-то душу.

– Как знаешь, – выдавила из себя Кристал. Прикрыла один глаз и грустно улыбнулась.

Осколки уже не собрать. Они внутри нас и от них тошно.

– Эй, ребят, тут вообще-то я рассказываю, – деланно возмутился Тоша, и все вновь обратились к нему. Хочет делиться своими демонами – его право. – Вообще у меня все началось с того, что когда мне было восемь, у меня умерла подруга. Вначале она пропала, ее долго искали, но так и не нашли. Спустя пару лет похоронили пустой гробик, а позже отыскалось и тело, – Тоша нервно сглотнул.

Да. Я помню эту историю. Вначале, я думал, что это просто байка, чтобы заставить меня научить его видеть, но теперь знаю, что это правда. У каждого человека есть нечто, что травмировало его психику. Нет тех, кто предельно чист и счастлив. Наверное, так устроен наш мир, что каждому подсовывает стресс, чтобы мотивировать и заставить меняться.

– Наш сосед, пожилой уже мужчина, которому я помогал собирать яблоки и с которым ходил в лес за грибами, чтобы потом вместе пить чай и слушать истории из его жизни, держал ее в подвале, точно куклу, – голос Тоши задрожал. Он видел все собственными глазами. – Она была такой маленькой и хрупкой. Лежала, точно живая среди яблок, а на лице маска котика. Такая старая, деревянная. Жуткая. Может, когда-то она была милой, но эти трещины и облезшая краска сделали ее пугающей.

Постойте. Маска? Старая звериная маска? Бред какой-то.

– Он ее убил? – ахнула Кайса. Такая впечатлительная. Да и Кристал далеко от нее не ушла. Ее пробил пот, а глаза расширились. Что же она знает?

– Он утверждал, что нет, – Антон покачал головой. – Да и странно это было. К нему часто ходили люди и не видели трупа. Не было запаха разложения. Но вот труп нашли. Датой смерти установили тот же день, в который она пропала, но что интересно, она хорошо сохранилась, – жуткий смешок. Он не смог отпустить эту ситуацию, она засела так глубоко, что даже я был не способен прочесть его чувства. – Старик утверждал, что из леса пришел монстр и забрал ее, чтобы сделать своей женой. Она часто плакала, и монстр отпускал ее поиграть по ночам. Она очень хотела пойти домой, но не могла. Ей было нельзя оставаться с людьми до утра и снимать маску. Ей она не нравилась, но монстр сказал, что без нее она не сможет продолжать играть. Естественно старику никто не поверил.

– А что случилось? Почему она умерла? – напряглась Кристал. – Что стало настоящей причиной?

– Настоящей? Не знаю, честно. По версии же старика – однажды она разозлилась и сняла маску. А под ней… – Антон начал задыхаться. Воспоминания были слишком свежи. Он был там, когда ее нашли и сняли с трупа маску.

Я привык к обычной веселости Антона и посчитал, что даже тот случай не оставил ему травм. Как же я ошибался. Врагу не пожелаешь увидеть подобное в детстве.

– Под маской не было лица. Его точно сожрали, – мрачно закончил я, перебравшись к Тоше. Обнял его – сейчас ему это необходимо, чувствовать, что он не один. Он благодарно кивнул мне, немного успокоившись.

– А у трупа? Я не очень понял этот момент… – серьезно и нетерпеливо спросил Ларс. Он всегда становится таким, когда дело касается чудовищ. Коллекционер, как он есть. Ему хочется разобрать тварь на составляющие, узнать, что у нее внутри, понять, как она функционировала. Помню, когда он добыл труп грима, он радовался тому, что в брюхе того оказались останки человека.

«Он еще не успел переварить свою добычу! Видимо совсем недавно разрыл могилу!», – восклицал он, размахивая тем, что некогда было частью плоти. Кажется челюстью.

Такой была его извращенная любовь.

Заживо расчлененная русалка.

– То же самое, – Тоша собрался с силами. Выдохнул и сжал кулаки. – Старика хотели растерзать на месте, но милиция отвоевала его. Однако… – нервный вздох. – Он не дожил до суда. Умер в камере предварительного заключения. Одни говорят, что он откусил себе язык, другие, что, когда его нашли, у него не было лица. Одно точно – в камере он был один, а хоронили его в закрытом гробу. И…

– Ты хотел узнать правду? – понимающе уточнила Кристал. Ей явно знакомо подобное чувство.

– До сих пор хочу. Мне они периодически снятся, но я никак не могу понять, о чем именно был сон. Порою вспоминаю дом без окон и дверей, подвал, в котором гниют яблоки и много крови. Она стекает по ступеням, пачкая все вокруг. На лестнице стоят люди в звериных масках. Покачиваются из стороны в сторону и, кажется, что-то поют вразнобой. Вздрагивают и начинают петь вновь. Точно кто-то хочет создать свой безумный хор. Я не вижу дирижёра, но знаю, что он есть. Встаю рядом с ними и тоже пытаюсь петь, не обращая внимания на кровь и запах гнили, исходящий от людей. Почти все они женщины. По-моему, молодые. Одеты просто – в белые рубахи, волосы грязные, руки висят плетьми, ударяя по телу при покачивании. На самой верхней ступеньке стоят старик и моя подруга. Они держатся за руки. Их голоса отчаянные, надрывные. Я кидаюсь к ним, и тогда люди замолкают. Все они смотрят на меня и снимают маски. В этот самый миг я просыпаюсь от ужаса – ни у кого из них нет лица.

Кристал дрожит. Ее трясет.

– Много людей? – уточнил Ларс. – Почти все женщины?

– Да, – кивнул Тоша.

– Как любопытно…

– Нисколечко, – зыркнула на него Кристал. – А что было дальше? Ну, после истории с девочкой и стариком? В том месте еще что-нибудь случалось?

– Люди еще пропадали, но больше никого не находили. А потом мы переехали. Тут я уже и познакомился с Сашей и Ларсом. Мне стало спокойнее и долгое время ничего не снилось.