Читать книгу: «Неискушённый», страница 9

– Но почему же?

– По той же причине, почему Бартоломью после смерти явился в театр. Потому что роль Дьярви была для нашего проклятого очень важна. Вероятно, он не помнит ничего о своей прошлой жизни. Только это имя. Как единственная ниточка, связующая с тем, что было дорого сердцу.

Они смолкли и продолжили смотреть. На сцене тем временем началось самое интересное. Нуто и Дьярви принялись сражаться. Антал внимательно следил за действом, присмотревшись к артисту, играющего духа ветров. Тот, несомненно, тоже был мёртв. И его прескверный узнал, ведь лицо это частенько красовалось на афишах. «Дьярви» играл довольно известный молодой человек, роли которого в основном были главными. Имени его Антал не запомнил. Однако где-то внутри растеклось неприятное ощущение, липкое и тягучее. То была печаль. Грусть из-за загубленной жизни восходящей звезды Большого театра. Он был красив и явно талантлив. Это было видно по его игре – даже будучи мёртвым молодой артист, казалось, изо всех сил старался, меньше спотыкался и почти не фальшивил.

Так наступил антракт. Зрители, пребывающие в восторге от кошмарного представления и в упор не видящие, что на сцене выступают ходячие трупы, медленно поплелись на выход из зрительного зала. Они по-прежнему не замечали и своего изменённого состояния сознания, не придавали никакого значения тому, что тела почти не слушались, а в голове устоялся туман. Артисты тоже ушли со сцены, скрывшись за кулисами. Туда-то и направились Антал и Элейн почти бегом.

– Держитесь рядом, – предупредил прескверный.

Принцесса кивнула, аккуратно выглядывая из-за его спины. Оказавшись за кулисами, они увидели поистине устрашающее зрелище: артисты – все до единого – неподвижно стояли или сидели в полумраке. Они разошлись по самым тёмным углам, где молча таращились в пустоту, не реагируя на происходящее. Театр теперь больше походил на кукольный. Вот только куклы не были милыми и забавными. Все они выглядели сломанными. Вокруг царил бардак: на полу валялась кучи тряпья, сценические костюмы были свалены с вешалок, а ноги то и дело натыкались на различные парики, косметические средства и другую театральную атрибутику. Некоторые декорации оказались испорчены и теперь, став грудой бесполезного хлама, валялись тут и там. И, что самое интересное, проклятые не нападали и даже не удостаивали незваных гостей взглядами. Антал внимательно следил за ними, взяв принцессу за руку.

Через минуту они нашли выход в помещение с гримёрными комнатами. Из одной доносились леденящие душу крики и рыки. Антал аккуратно заглянул внутрь и увидел, как Бартоломью нападает на «Дьярви», швыряя его, словно мешок с зерном. Он колотил его, обрушивал свой гнев на несчастного артиста, попутно круша мебель.

– Ты не Дьярви! Ты не Дьярви! Ты не можешь играть Дьярви! – вопил он, обезумев.

Артист тем временем не реагировал. Ему не было больно и страшно. Он лишь ждал, когда истерика принца закончится. Как будто бы уже привык к этому.

Чёрные волосы Бартоломью растрепались, падая на синюшное, плохо загримированное лицо. Жёлтые глаза горели яростью. Из него лилась необузданная злоба, а в воздухе тем временем сгустилась скверна.

– Проваливай! Пошёл вон! Я не хочу тебя видеть! Репетируй, репетируй, репетируй!

Схватив «Дьярви», он швырнул его в сторону двери. Тот с глухим стуком грохнулся на пол. Светлый парик почти слетел с головы, пуговицы на белом одеянии расстегнулись, а некоторые и вовсе оторвались и отлетели. И тем не менее артист медленно поднялся, после чего вышел из гримёрки, еле переставляя ноги. Бартоломью тем временем не унимался. Его гнев был силён. Он рычал, словно животное, рвал на себе волосы, царапал собственное лицо, а потом устало рухнул на стул, стоящий у туалетного столика.

Антал не успел ничего сказать, как Элейн вдруг сделала шаг и дрожащим голосом произнесла:

– Бартоломью…

Проклятый замер, а потом медленно взглянул в зеркало, где в отражении увидел свою сестру, стоящую в дверях. Она едва держалась. В глазах блестели слёзы.

Принц обернулся всем торсом и какое-то время вглядывался в неё дикими, широко распахнутыми глазами, после чего так же тихо произнёс:

– Элейн?..

Ему будто бы потребовалось немного времени, чтобы вспомнить, кто эта девушка. Антал следил за ним, не спускал глаз и про себя отметил то, как сильно они с Элейн оказались похожи. Бартоломью был красив и высок. А ещё, несомненно, силён. Он представлял серьёзную опасность.

Элейн вдруг сорвалась с места, желая прильнуть к любимому брату. Антал не успел даже среагировать, не успел схватить её и только крикнул:

– Госпожа, нет!

Принцесса за пару шагов подбежала к Бартоломью, протянув руки для объятий. Она так отчаянно желала прижать его к себе, успокоить, забрать всю боль, забрать его проклятие и уберечь. Мыслить здраво она не могла. Особенно теперь, когда увидела его воочию. Казалось, принцесса в миг позабыла о том, что из себя представляли проклятые и на что были способны. И в следующее мгновение Бартоломью вскочил, ударив её. Элейн лишь ахнула, падая на пол, а её брат… нет, он больше не был её братом. Проклятый с утробным рыком набросился на принцессу, не позволив той встать. Он вцепился ей в шею, намереваясь убить.

Антал среагировал моментально. Из тела его явится дурман-дым – чёрная энергетика тут же создала вокруг своего хозяина ауру. Он вытянул руку вперёд и направил её. Дым в мгновение ока добрался до Бартоломью и с немыслимой силой отбросил его в сторону. Прескверный подскочил к принцессе, помогая ей встать. Голова Элейн кружилась, а с разбитой губы текла струйка крови. По щекам катились слёзы, а в глазах – абсолютное непонимание и ужас. На шее виднелись отпечатки рук принца. Элейн тут же вновь оказалась за спиной Антала, недоумённо моргая и пошатываясь. В голове её никак не укладывалось то, что произошло.

Антал не медлил и попытался снять проклятие. Выставив руку вперёд, он вознамерился вытянуть его из тела принца и даже зашептал что-то на неизвестном Элейн языке. Бартоломью начал медленно подниматься с пола. Он налетел спиной прямо на туалетный столик, разбив зеркало, и теперь осколки валялись тут и там, впиваясь в его ладони. Он полностью игнорировал Антала и его силу. Она не оказывала на проклятого принца никакого влияния. Догадка подтвердилась: другой прескверный всё-таки существует, и именно он проклял Бартоломью.

– Не можешь, да? – прорычал принц. – Не получается у тебя? А потому что не в твоей я власти. У меня другой хозяин.

Он вдруг резко вскочил и вновь ринулся в атаку, стараясь добраться до Элейн, но не успел даже приблизиться и снова отлетел назад. Принцесса наблюдала за ним и не могла проронить ни слова. Стояла и тряслась, роняя слёзы.

– Господин, давайте поговорим, – спокойно обратился к нему Антал.

Но принц не слушал. Он вставал раз за разом, ревел от ярости и нападал, больше всего на свете желая забрать жизнь сестры, а потом и прескверного.

– Прошу, господин, остановитесь! Услышьте меня!

Достучаться до него было почти невозможно. Снять проклятие Антал не мог, но ему удалось при помощи своей силы немного притупить гнев Бартоломью. Прескверный слегка надавил на его волю, заставив успокоиться и ненадолго прийти в себя. В ту же секунду принц заметался, злость сменилась простым беспокойством. Он жмурился, крепко стискивал зубы и дрожал. А потом вдруг рывком сорвал со сломанной шеи воротник, и голова его тут же безвольно повисла, завалившись набок.

– Как же тесно… Дышать не могу… – захрипел он, взявшись двумя руками за своё горло.

– Господин? – осторожно обратился к нему Антал. – Мы хотим помочь. Но нам нужны ответы на вопросы. Прошу, найдите в себе силы сопротивляться скверне. Поговорите с нами.

Он украдкой глянул на Элейн. Та, казалось, сейчас упадёт и умрёт. Она не двигалась, ничего не говорила и просто смотрела на брата. Лицо её сделалось непроницаемым и ничего не выражало. Как будто принцесса вдруг превратилась в неистовую каменную статую. И даже слёзы на её щеках замерли, точно заледенели.

Принц пробыл в замешательстве лишь пару мгновений, а потом вернулся к своему состоянию и завопил, ринувшись вперёд. Он подбежал почти вплотную, яростно замахнувшись. Такой удар проклятого вполне мог разбить голову. Пережить его вряд ли удалось бы хоть кому-то. Но Антал перехватил его руку, и получилось у него это так легко и просто, будто в кулаке Бартоломью не было ни капли мощи. Вцепившись в его предплечье, Антал крепко сжал его. И в ту же секунду принц упал на колени, завыв от боли. По-хорошему он не понимал и не хотел, потому пришлось прибегнуть к крайним мерам.

Прескверный не отпускал его руки и медленно наклонился, зарычав на ухо:

– Не забывайся, с кем говоришь и на кого нападаешь! Посмел на меня замахнуться!

– Да плевал я на то, кто ты! Ты и в подмётки моему хозяину не годишься. По сравнению с ним ты просто мальчик, всего лишь сопляк!

– Меня не волнует, кто над тобою властен. Это никак не влияет на то, что я способен сделать с тобой. Думаешь, если тело мертво, то оно уже ничего не почувствует? Ошибаешься, проклятый. Я могу сделать так, чтобы проклятие твоё расшевелилось, сковало в тиски сосуды, кости и мышцы, и тебе станет так больно, что ты будешь ползать у меня в ногах и умолять прекратить! Пусть мне ты и не подчиняешься, однако ж не забывай – перед тобой всё-таки прескверный. И если ещё хоть раз попытаешься притронуться ко мне или к принцессе, я заставлю тебя корчиться на полу в муках, словно затоптанная конями псина!

Бартоломью не сдавался и попытался укусить Антала, но ему это не удалось. Прескверный воззвал к его проклятию и приказал терзать. Скверна в теле принца в действительности зашевелилась, словно самые настоящие черви, а потом принялась выкручивать и тянуть жилы. Бартоломью истошно закричал, откинувшись назад.

Элейн вдруг подала голос:

– Хватит, прошу! Господин, прекратите его мучать! Я этого не вынесу!

Она схватилась за голову, зажмурилась и закрыла уши. Бартоломью сопротивлялся влиянию Антала, но почему-то вдруг снова пришёл в себя, взглянув на сестру.

– Элейн?

И тогда прескверный отпустил его. В жёлтых, полыхающих ненавистью глазах принца появилась осознанность. Он перестал кричать и, сидя на полу, растерянно смотрел на свою сестру.

– Элейн, это правда ты?

Она не приближалась больше. Теперь Бартоломью вызывал страх и недоверие.

– У тебя… кровь? – тихо произнёс принц, указав на её губу. – Откуда? Почему ты плачешь? Тебе больно?

Антал вновь заговорил спокойно:

– Господин, прошу, расскажите нам, кто сотворил с вами это?

– Я… не помню его имени и лица. – Он нахмурился, отчаянно стараясь вспомнить. – Мне известно, кто этот человек. Но…

Он огляделся по сторонам и, увидев собственное отражение в осколках зеркала, задался вопросом:

– Что же со мною стало? Как это случилось?

Антал присел перед ним на корточки и взял за руку – осторожно, не желая причинять боль. Голос его сделался мягким:

– Господин, что вы помните? До того, как с вами приключилось это несчастье.

– Высокие стены. Репетиция. – принц отвечал медленно, буквально выдавливая из себя слова. – Я помню имя – Дьярви. Но… его нет.

– Что это значит?

Голова Бартоломью безвольно свисала, завалившись набок. Лицо было напряжённым, а из глаз вдруг покатились слёзы. Принц заплакал, сам того не заметив.

– Не знаю, – ответил он, скуксившись, будто обиженный ребёнок. – Дьярви… Неужели его никогда не было? Тогда с кем я репетировал свою пьесу? Внутри так пусто и холодно. Я ничего не понимаю…

Он плакал и плакал. Очевидно, попытка вспомнить события, которые привели его к настоящему моменту, причиняла сильную боль. Он горевал, но никак не мог вспомнить, по кому или чему.

– Тот человек дал мне с собой проклятие и велел идти домой. Он сказал, что я должен во что бы то ни стало добраться до Элейн и папы. И закончить вместе с ними свою пьесу.

– Что за проклятие он вам дал?

Помедлив пару мгновений, принц выудил из-за пазухи перо, ответив:

– Вот оно. Им я писал.

Антал всё понял. Тот прескверный поместил проклятие в перо, и Бартоломью при помощи него проклял прислугу во дворце, а потом и артистов в театре. Потому они говорят стихами.

– Но я не добрался до Элейн и папы. Я так старался, так сильно сопротивлялся… И смог направить свой гнев на несчастных служанок и Дарио. Вместо своей семьи.

– Потому вы убежали потом?

Бартоломью попытался вспомнить:

– Да. Мне кажется, так оно и было.

– А откуда здесь свечи из храма Тенебрис?

– Он дал. Меня сюда тянуло, и он велел быть тут. И продолжать играть, продолжать писать… Но, господин…

Бартоломью взглянул на Антала жалобно, с непониманием:

– Как же играть без Дьярви? Где он? Куда пропал? Не могу вспомнить. Ведь кем-то же он должен был быть, правда?

Да, несомненно, он был «кем-то» для Бартоломью. Кем-то несоизмеримо важным.

– Он придёт ко мне? Мы будем репетировать? Закончим пьесу и выступим? Я подожду, господин, я подожду его…

Даже Антал испытывал бурю эмоций от этой картины и от слов принца. И он боялся представить, через что сейчас проходила принцесса. Та молчала, стоя в стороне. Она будто была не здесь, а где-то очень далеко. Или очень хотела быть.

– Вы властвуете над артистами? – продолжил спрашивать Антал.

– Да. – Бартоломью отвечал честно, очевидно, не собираясь ничего утаивать. – При помощи моего пера.

А потом он вгляделся в глаза прескверного, спросив:

– Как ваше имя?

– Антал Бонхомме.

– Господин Бонхомме, я не в себе. Я будто бы потерялся. Заблудился. – Принц скривился. – У меня такая страшная путаница в голове. И мне сложно осознавать происходящее вокруг. Я совершенно не понимаю, что творю, и почти забыл, кем являюсь. Поэтому, прошу, господин Бонхомме, ответьте мне: я умираю?

Антал молчал. Ответ был очевиден, но почему-то произнести его вслух в присутствии Элейн он не мог. Поджав губы, прескверный медленно кивнул.

– Ах вот оно что… – прошептал Бартоломью, горько усмехнувшись. – То, против чего так отчаянно боролась моя семья, в итоге добралось до меня.

Принц вдруг встрепенулся и вновь попытался обратиться к сестре, точно только вспомнил о том, что она тоже была тут:

– Элейн!

Он выглянул из-за плеча Антала, посмотрев на неё широко распахнутыми глазами, полными жалости:

– Не плачь! Ты ведь знаешь, я не могу выносить твои слёзы. Прости! Прости меня, я оплошал! Обещал тебе, знаю, но всё равно сделал по-своему. Не злись, молю. И не плачь.

Антал не мог взять в толк смысл сказанного, и вряд ли Бартоломью ответил бы на все его вопросы. Но вот Элейн, кажется, всё понимала. Что он обещал ей? Как оплошал? Очевидно, сейчас не место и не время выяснять это.

– Твой милый Бартоломью очень виноват, – произнёс проклятый горько.

Со стороны принцессы послышался судорожный всхлип.

– Сестрёнка, он там, где мы и думали. – Принц радостно улыбнулся. – Я оказался прав. Элейн, я… Послушай. Я тебя…

Бартоломью зажмурился, стиснув зубы, а потом сдавленно зарычал. Антал сразу уловил в нём перемену и ощутил, как взбунтовалась в его теле скверна.

– Я тебя… – Принц вдруг распахнул глаза, вспыхнувшие былой яростью, и заревел. – Я тебя убью, если приблизишься ко мне снова! Не появляйся в театре, иначе, даю слово, я сверну твою тонкую шейку так, что позвонки в пыль сотрутся! Ты слышала меня?! А ты… – Он обратился к прескверному, высвобождаясь из его хватки. – Не смей прикасаться! И пошёл прочь отсюда. Начинается второй акт! Мне пора на сцену!

Принц поднялся на ноги, нацепил на шею тугой воротник, чтобы голова его могла держаться и не падать, а после направился на выход. Покидая гримёрную комнату, он одарил Элейн абсолютным равнодушием, даже не взглянув на неё. Для принцессы, очевидно, это был самый настоящий кошмар. Она отшатнулась от любимого брата, как от огня. Но он не тронул её. И только Антал хорошо понимал и чувствовал, что Бартоломью в данную минуту отчаянно боролся с проклятием и не давал ему взять над собой полный контроль. Иначе он не позволил бы им уйти. Иначе принц сделал бы всё, чтобы его сестра стала частью этого театра.

Антал смотрел ему вслед, а после осторожно подошёл к Элейн. Хотел было он что-то сказать, как вдруг та рухнула-таки на пол, окончательно обессилив. Она закричала. Истошно и громко. Внутри прескверного всё сжалось. Казалось, ничего умопомрачительнее ему не доводилось слышать. Крик этот был полон нестерпимой боли и отчаяния. Элейн выла, словно раненый зверь, надрывая горло. Она впала в истерику и тряслась, обхватив себя руками. Случилось то, чего Антал так боялся – в ней что-то сломалось. Так выглядело истинное горе. То самое, с которым принцесса наконец столкнулась лицом к лицу и теперь вынуждена его принять и осознать. И если умом она понимала, что рано или поздно это случилось бы, то сердцем – нет. Оно предательски отказывалось мириться с ужасающей правдой и сопротивлялось, терзаясь болью.

Прескверный понимал, что, будь он даже самым сильным человеком на свете, всё равно не смог бы поднять Элейн – слишком уж тяжела была её ноша, тянущая вниз. Она утопала в скорби. Это было неизбежно и… даже нужно. Потому Антал решил, что единственный выход в данной ситуации – тонуть вместе с ней. Он опустился на колени, зазывая принцессу в объятия. Та вцепилась в его тунику, прижавшись к груди. Одежда в миг сделалась мокрой от её слёз. Элейн хваталась за Антала и тянула его к себе. Она умоляла его быть рядом, быть её спасением. Уткнувшись в его шею, принцесса рыдала и рыдала. А он обнимал её, мягко гладил по спине и… тонул вместе с ней.

Бартоломью, выйдя из гримёрной комнаты, ушёл и из жизни Элейн. Покинул её, оставил. Навсегда. И даже Пресвятой Сальваторе, будь он тут, не смог бы это исправить.

Со сцены тем временем донеслись звуки музыки. Оркестр вновь заиграл, ознаменовав начало второго акта. Антал продолжал обнимать Элейн и терпеливо ждал, когда та найдёт в себе силы уйти. Задерживаться тут точно не стоило, но даже если бы на них обрушился гнев всех проклятых мира, он сделал бы всё, чтобы позволить ей прожить своё горе и суметь снова встать на ноги.

Глава 11. Имение Беланже.

***

Настоящее время. Дворец Дезрозье.

Нерон стоял перед дверьми покоев Бартоломью и не решался войти внутрь. Вокруг царил привычный полумрак и холод, а теперь к ним присоединилась и абсолютная, всепоглощающая тишина. Она была особенно ощутима, сгустилась и неумолимо давила. Король не привык к соседству с ней, не привык слышать собственное дыхание и мысли, которые, увы, теперь не удавалось заглушить ничем. Они, точно оглушительное эхо, звучали в голове и не смолкали ни на секунду. Королю очень хотелось бы оказаться там, где их нет вовсе. Нет ни чувств, ни страхов, ни этого удушающего горя.

Когда-то из покоев его сына постоянно доносились голоса и музыка. Будучи очень творческим человеком, Бартоломью неустанно создавал что-то, сочинял, репетировал… А теперь там, за дверьми – ничего. И никого. Осталось ли всё на местах? Заправлена ли его постель? Быть может, на столе всё ещё лежит недописанная пьеса? Да, наверное. И теперь так будет всегда. Его покои замерли, время внутри них остановилось, оставив всё так, как было прежде. Как было когда-то, казалось, очень давно. Нерон считал, что если войдёт туда, то потревожит устоявшееся прошлое. Оно в миг превратится в жестокое настоящее.

Когда Бартоломью был в своих покоях последний раз, когда покинул их, он был ещё жив и здоров. Там, внутри, ещё осталась его частичка, и, если двери откроются, она ускользнёт и умчится прочь. Исчезнет без следа. Потому король и стоял перед дверьми, молча глядя на них. Заперты, прячут кое-что очень важное и ценное. Они хранят воспоминания.

Нерон переживал скорбь по-своему. Не так, как, очевидно, хотелось бы Элейн. Она желала поговорить об этом, но король, поступая эгоистично, будто бы запретил ей принять эту утрату. Запретил своим бесконечным молчанием. Он видел, как больно дочери, как тяжело ей справляться самостоятельно, но мог лишь отворачиваться, не позволяя ей подступиться. Нерон чувствовал себя ужасно, на него давила вина за то, что он не был рядом, когда Элейн так в нём нуждалась. Как она была напугана, когда Бартоломью пришёл домой и напал на прислугу!.. Как она смотрела на него, не в силах даже закричать!.. Ужас в её глазах король не сможет забыть уже никогда. А, что самое страшное, даже смотреть на Элейн было просто невыносимо. Он так любил её, так лелеял свою маленькую доченьку, но в самый трудный для их семьи момент не сумел подобрать слов, не смог утешить и помочь. Элейн была слишком похожа на своего брата. И Нерон, как ни корил себя за это, но видел в ней не живого ребёнка, а погибшего. Несчастная принцесса источала печаль, её было слишком много в каждой её слезинке. И королю казалось, что, позволь он ей подойти слишком близко, тут же утонет, захлебнётся, окажется на самой глубине отчаяния. Элейн была этим потоком, источником горя, а Нерон не позволил ей вырваться, выплеснуть эти чувства и освободиться. Потому что не мог освободиться сам. Не хотел принимать утрату и не дал сделать это дочери. И Элейн закрылась, похоронив скорбь в себе. Она ещё не знала, что это не спасёт её, и однажды утонуть в горестной пучине всё-таки придётся. Для того, чтобы потом вновь выбраться и суметь вдохнуть полной грудью. Чтобы в итоге освободиться.

Когда Нерон потерял жену, казалось, было не так больно. Наверное, потому что он был к этому готов. Нереида долго болела, пока однажды всё-таки не сдалась. Тогда близнецы были ещё малы, поэтому мало что помнят о матери. Но вот Нерон помнил всё. И разница между её смертью и смертью Бартоломью была колоссальная. Вероятно, потому что к гибели сына он точно не был готов. К этому вообще нельзя подготовиться! Никогда!

А, быть может, и тогда было так же больно, но сейчас, спустя столько лет, боль эта притупилась. Её терпеливо заглушали годы молитв. Однако теперь Нерон не верил, что сумеет жить дальше. Как может, как смеет он, когда его ребёнок уже не увидит будущего? Ребёнок, которому предстояло жить и жить, и которого он не уберёг. Боль родителя, потерявшего дитя, невыносима. Немыслима. Она душит и не отпускает даже во сне.

И вот Нерон, стоящий перед покоями своего потерянного дитя, разворачивается и уходит. Он не войдёт туда никогда.

Его окликнул выглянувший из-за угла Дарио:

– Мой король! Гонец явился. Крови вдоволь он напился. Вашу дочь он отыскал. Кое-что о ней узнал.

Нерон поспешил вниз, на первый этаж, где в пороге уже стоял Альва и, не моргая, пристально следил за королём. Он поклонился – слишком отточено и идеально для нормального человека. А потом заговорил тоненьким голосочком:

– Господин, Альва отыскал принцессу и прескверного!

– Где они?

– В Большом театре, господин. Альва много и долго за ними следил.

– Что ещё ты узнал?

– Альва не только следил, но и подслушивал. Они говорили о втором прескверном, о несчастном проклятом и о принце. Принца, кстати, Альва видел в театре. Он мёртв, господин. – Гонец, лишённый простых человеческих чувств, говорил всё, что думал. – И голова у него, как у Дарио. Выглядит страшно! Альва никогда принца таким не видел. Но с принцессой всё хорошо! Она сильно плакала и кричала. Такой её Альва тоже никогда не видел.

Нерон прикрыл глаза, массируя переносицу и прогоняя подступившие вдруг слёзы.

– Что принц делал в театре?

– Он выступал на сцене, господин.

Нерон, хорошо знающий особенности, присущие проклятым, примерно догадался о том, почему Бартоломью оказался именно там – потому что при жизни обожал театр.

– Ещё у меня для вас послание от господина Вейлина Гонтье. Он спрашивает, должен ли вернуть принцессу во дворец.

– Нет. Передай ему, чтобы не вмешивался. Пока что. Элейн знает, что делает. Нам необходимо довериться ей. А ты, Альва, продолжай незаметно следить за ней. И за прескверным. За ним ещё внимательнее и пристальнее. И, если он сделает что-нибудь… хоть что-то, то сразу сообщи мне и Вейлину. Если ситуация выйдет из-под контроля, во что бы то ни стало защитите принцессу. Не меня, а мою дочь. Это приказ.

– Альва всё понял, господин! Разрешите уйти?

– Да. Иди.

Гонец умчался, а король, вновь оставшись наедине с собой, принялся размышлять. О каком несчастном проклятом говорили Элейн и прескверный? Неужели в этой истории есть ещё пострадавшие? Кто-то, о ком Нерон не знал? Или же просто не мог вспомнить?..

***

Антал не отпускал руки Элейн, когда они выходили из театра. И потом, когда покинули его и оказались на опустевших улицах Веспериса. Час стоял поздний, и большинство жителей столицы уже разошлись по домам. По ощущениям даже воздух стал чище, а желанная тишина наконец позволила немного расслабиться. Холодный осенний ветер ударил в лицо Элейн, сбросил с плеч волосы и смахнул задержавшиеся на щеках слезинки. Она уже не кричала – на это не осталось сил. Принцесса лишь судорожно всхлипывала, ей было холодно.

Антал не говорил с ней. Элейн всё равно не ответила бы. Она всё ещё пребывала в состоянии глубокого оглушения и растерянно смотрела по сторонам совершенно пустыми глазами.

Прескверный боялся даже подумать о том, что происходило сейчас в её душе. Несомненно, случись с его братом нечто подобное, он и вовсе сошёл бы с ума! Потому начал серьёзно переживать за рассудок принцессы. Как бы не лишилась она разума, увидев воочию то, что стало с Бартоломью. И самое ужасное, что помочь ему они всё-таки не смогли. Ей пришлось оставить его там, в том же состоянии, и это, бесспорно, причиняло сильную боль.

Элейн стояла как вкопанная, не зная, куда идти и что делать дальше. Антал, продолжая сжимать её холодную и дрожащую руку, тихо спросил:

– Госпожа, быть может, вы хотели бы вернуться домой?

Она медленно перевела взгляд на дворец, что был виден отовсюду, подумала пару мгновений, а потом тихо проронила:

– Домой? Нет, только не домой…

Антал прекрасно понимал, что ей нужно время. Сколько именно – вопрос не из лёгких. Но факт оставался фактом: принцессе было необходимо прийти в себя. Она замерзала, тряслась, точно лист на ветру, была растеряна и никак не могла собрать воедино свою разбитую на тысячи осколков душу. В таком состоянии Элейн была беспомощна и, вероятно, не могла принимать никакие решения. Наверное, если оставить её тут, она так и стояла бы, словно статуя. Ветер швырял бы её ослабшее тело из стороны в сторону, пока рано или поздно не сбил бы с ног.

И прескверный принял решение за неё. Он повёл принцессу на постоялый двор, где снял комнату. Он уложил Элейн в постель, и та почти сразу уснула. Сам Антал не сомкнул глаз, не смел к ней приближаться и караулил её покой. Так затянулись дни. Принцесса просыпалась, плакала, отказывалась от еды, а потом часами смотрела в потолок. И лишь поздней ночью вновь проваливалась в сон, вымотанная слезами. Антал даже подумывал сообщить о её состоянии королю, но не стал: Элейн не хотела возвращаться домой, а Нерон точно забрал бы дочь и снова спрятал бы внутри неприступных стен. Что-то подсказывало, что во дворце ей стало бы только хуже.

Глядя на Элейн, Антал вспоминал себя. То, как однажды пережил похожий период. Нет, он не терял близких людей, никто не умирал столь ужасной смертью на его глазах. Тот период был другим и наступил по иным причинам. Но он хорошо помнил, как точно так же смотрел в потолок погасшими глазами, как был лишён всех сил и не мог встать с кровати.

– Предаёшься воспоминаниям?

Антал вздохнул и не спешил отвечать богине.

– Должна признать, я не ожидала от принцессы такой бурной реакции. О характере её ходили разные слухи… Видимо, как чаще всего бывает, слухи были всего лишь ложью.

– Какие ещё слухи? Как, по-твоему, должен реагировать человек на смерть своих близких? Её реакция более чем нормальная.

– О, слухи довольно интересные! Мол, госпожа Элейн обладает невероятно жестоким нравом. Ну, по крайней мере, по отношению к тем, кто поклоняется мне. Скольких невинных послушников из моего храма она вырезала собственными руками на пару с братцем! С каким удовольствием жгли они деревню Амисс! Там по сей день пепелище. А, ну да! Ты ведь к тому моменту уже ушёл и валялся в таком же состоянии на полу своей комнаты, как она сейчас. Потому ничего и не знаешь.

Анталу было совершенно неинтересно состояние деревни Амисс. Было ему плевать и на её жителей. А вот всё остальное в сказанном богиней его не то, что бы смутило – скорее вызвало недоумение. Он бросил взгляд на спящую принцессу, задаваясь вопросом, могло ли это быть правдой. Уличить Тенебрис во лжи невероятно сложно, потому верить ей или нет, Антал не знал.

– Ты мог бы убить её прямо сейчас. Наложить, к примеру, «проклятые муки». Или же «безволье», а потом приказать ей покончить с собой. Очевидно же, что она тебе лжёт. Обо всём. Элейн совсем не та, за кого себя выдаёт. О том, чтобы не доверять ей, я говорила и раньше. Но сейчас решила сказать это снова. Потому что уловила в тебе сомнения. После встречи с Бартоломью их становится всё больше, верно? Я же чувствую. Я всегда хорошо тебя чувствовала.

В комнате сделалось темнее и холоднее. Все звуки за её пределами пропали, оставив лишь безмолвие и мучительную тишину. Антал мог слышать даже стук собственного сердца и дыхание Элейн. Сидя в кресле, он съёжился, уже понимая, что сейчас будет. Тёмная энергетика распространилась всюду, заполнив собой каждый уголок. Она будто отрезала его и принцессу от внешнего мира, заточив в этой небольшой комнатке совершенно случайного постоялого двора. Скверна ползала по полу, пытаясь залезть на кровать к Элейн. Она хватала Антала за босые ноги, цеплялась ледяной хваткой за щиколотки, а потом бесцеремонно забралась и под одежду, ощупав тело. Эти прикосновения он узнал бы из тысячи. И уже через секунду на руках его появилась Тенебрис. Явила-таки себя, показалась воплоти.

Она казалась почти невесомой. Руки её холодные тут же обвили шею прескверного. Она прильнула к нему, болтая ногами, точно маленькая девочка, и обожгла смертельным дыханием его ухо:

– Я соскучилась.

Он оставался неподвижным. Не прикасался к ней. Внутри всё сжалось от ужаса и… благоговения. Близость богини была настолько же приятна, насколько и ненавистна. Сердце заколотилось чаще. То был трепет, вызванный смешанными и очень сложными чувствами. А ведь он почти разучился по ней скучать.

– Ну же, взгляни на меня.

По какой-то неведомой причине он подчинился. Губы прескверного оказались в опасной близости к губам Тенебрис. Она была этому несказанно рада, но, конечно же, никак не показала.

– Скажи мне, Антал, по какой причине ты её защищаешь? Неужели принцесса так запала тебе в душу?