Валькирия. Восхождение

За дверью послышался суетливый топот многочисленных ног.

Все. Выхода нет, она точно в ловушке.

Лазутчица встряхнулась, вспомнив свой девиз: «Соберись, Эл! Не сдаваться! Еще есть время, исполнить задуманное».

В дверь уже врываются.

Пора!

Каркающий мужской вскрик:

– Не-е-ет!!!

Молниеносным движением она выпростала из-под накидки руку с загодя зажатым в ней кинжалом и с силой полоснула отчиму по горлу. Булькающий звук. Голова жертвы запрокинулась, ткани шеи разошлись до самого позвоночника и два пульсирующих фонтана уже знакомого артериального сока жизни залили убийцу с головы до ног.

В ту же секунду ее крепко хватают сзади за предплечье. Девушка приседает, резко выворачивается, словно змея и освобождается, тут же погружая нож в живот нападавшего. Сдавленный стон и звук падения. Но в помещении уже с десяток солдат. Ее пытаются схватить все разом. Невысокая, тоненькая девчушка, словно осатанелая, само воплощение Аннунит²³, с шипением шарахается в стороны, уходит от захватов, наносит выпады клинком направо и налево, проливая все новые потоки крови. Остервенелое существо мечется средь превосходящих сил, словно маленькая ласка средь своры волков. Грязная мужская брань, крики, непрерывные удары топорами, булавами, ножами, от которых бестия неизменно ускользает, демонстрируя феноменальную реакцию. Цела, ни одной царапины, сердце выпрыгивает из горла, пот заливает глаза. Еще несколько рвущих мышцы движений, и она почти у выхода. Впереди всего один воин, еще совсем юнец, вооруженный копьем. В глазах у мальчишки ужас, будто увидел пред собой демона. Воительница легко уходит от жала медного наконечника, пинает соперника в живот и проскальзывает наружу.

Свободна?!

Ей бы добежать до городских ворот, а там, среди посевных зарослей и лабиринта водных траншей она уже будет неуловима.

Ощущая спиной погоню, Элао бросается к ближайшему повороту и, не замечая мелькнувшей за углом тени, ныряет туда.

Сокрушительный удар обрушивается на череп, и сознание юной преступницы погружается в небытие.

Тишина

Настолько полная, ватная, всепоглощающая, что нет даже привычного легкого звона в ушах. Абсолютное безмолвие.

Вокруг: сверху, снизу, со всех сторон, насколько хватает глаз – темная глубокая насыщенная лазурь.

Плотная, густая зыбь обволакивает тело. Что это?

Нечто изнутри подсказывает, дает ответ: это Исток Всего, начало времен. Тот бесконечный миг, когда еще не существовало ничего: ни неба, ни Земли, ни Солнца и светил, ни единого живого существа.

Ее окружает та самая первичная всерождающая влага, что была изначально, та святая стихия, квинтэссенция Абзу и Тиамат²⁴, из недр которой родились великие боги, создавшие затем все сущее.

Она протягивает руку и видит, как пальцы тонкой кисти начинают слабо светиться. На смуглой коже пляшут легкие игривые серебристые искорки. Они мерцают, множатся, струятся по телу, щекоча, растворяя его, расчленяя на мельчайшие частицы, смешивая их с фундаментальной водной средой, соединяя воедино суть хрупкого человека и безграничную живую пучину.

Чистота. Святость. Восторг единения с божественным.

Еще миг, и в ее рассеянном по первичному океану сознании возникают внешние образы, мысли, слова. Она силится понять, вникнуть, и смысл послания частично открывается. Теперь она знает, что великое провидение ждет от нее чего-то. Впереди долгий, тяжелый путь, который обязательно надо преодолеть. Сейчас она лишь завязь, которая может и не стать чем-то большим. Надо бороться, искать, постичь суть себя, принять лучшее, отвергнуть худшее. Ей предстоит мучительная стезя поиска своей цели и – созревания, изменения, метаморфозы.

Все вдруг смешивается, теряется.

Уже выныривая из забытья, она слышит голос первородной стихии:

– СПРАВИШЬСЯ ЛИ ТЫ?

Богоподобный был не в настроении. Сегодня, из-за этой безумной девчонки священный сон был нарушен, ему пришлось встать раньше.

Ладья лучезарного Шамаша²⁵ только взяла свой курс на зенит, а несравненный уже в белом храме, на самой вершине великого строения, готовится к судебному таинству.

Кругом суетятся десятки рабов, девиц и евнухов, умело руководимых опытным Зуммурой, подготавливающим своего хозяина к очередной встрече с народом.

Властитель усмехнулся, вспоминая, что Зуммура сам – раб (правда, вряд ли кто осмелится напомнить об этом ближайшему приближенному светоносного), плененный аккадец, которого он, в благости своей приблизил к себе, обласкал, поселил семью невольника в собственном доме, за что тот платит своему господину абсолютной преданностью.

– Жарко на улице?

В ответ на вопрос монарха услужливый Зуммура так скривился, словно летний зной – его личная вина.

– О, богоподобный, здесь, на вершине строения дует ветер, поэтому летнее пекло не будет беспокоить тебя, но внизу, на площади – настоящая духота, правда, – прислужник приободрился, словно вспомнив что-то, – зато там равного небу будут ждать два раба-опахальщика, которые, я уверен, сделают все, чтобы дневной зной не сильно беспокоил царственное тело.

– О, Ану, – возгласил правитель, – ну почему сегодня?

– Кто же знал, – вставил собеседник, – что та сумасшедшая девка выберет именно эту ночь для своих нечеловеческих злодеяний.

Владыка так зыркнул на слугу, что не к месту распустивший язык аккадец смертельно побледнел и упал к августейшим ногам не в силах произнести хоть звук.

«Вот так всегда», – размышлял царь Урука, – «стоит прижать – трепещут от страха, а позволишь толику вольности – мнят себя хозяевами жизни. Нет, нельзя давать и намека на независимость».

Он вспомнил, скольких сил ему стоило покорить города Ки-ен-ги, один за другим. Тогда его ненавидели, не понимая, что действует во благо. А ведь как изменилась жизнь после? Если прежде отдельные города-государства истощали себя в непрестанных войнах, друг с другом, то сейчас… Когда была последняя война? Он улыбнулся, представляя, как потомки будут именовать его царствование «золотым веком», или «эпохой мира».

Из мечтательной дремы любимца Неба бессовестно вывела вдруг одна из молодых рабынь, уронившая со звоном какую-то утварь.

Все оцепенели, ожидая монаршего гнева. Рассеянная девчонка, ставшая невольной причиной шума впопыхах ринулась исправлять оплошность – испуганно нагнулась, чтобы поднять упавшую вещицу.

Величайший бросает гневный взгляд на виновницу и видит, как льняная юбка туго обтягивает ее привлекательный зад, зарождая вялое желание в чреслах помазанника.

«Хм, надо с ней… пообщаться… потом». Он делает знак Зуммуре, тот схватывает на лету, мгновенно запоминая молодку, заинтересовавшую его господина и услужливо кивает повелителю.

Настроение порфироносца стремительно взмывало вверх. Он приосанился:

– Поторопитесь! Мне пора.

Ее будит скрип отодвигаемого засова.

Девушка приходит в себя, быстро осматривается. Крепко связана, локти прикручены друг к другу сзади, ноги спеленаты в щиколотках. Не дернешься.

Полумрак. Маленькая комнатка без окон, без мебели. Узилище. Она лежит на полу, выстланном сухой душистой соломой.

Со скрипом распахивается дверь, поток яркого света слепит глаза. На фоне прямоугольного проема различаются три человеческих силуэта.

Элао щурится, адаптируя зрение к освещению, и различает невысокого, полноватого, ярко разодетого жреца и двух плечистых полуголых рабов у него за спиной.

– Очнулась? – служитель храма брезгливо смотрел по сторонам, стараясь не встречаться глазами с преступницей (высокий женоподобный голос, на скошенном подбородке – ни волосинки; очевидно – евнух). – Готова ли ты принять свою судьбу?

Пленница кивнула.

– Бесовка! Натворила такое, что тебя будет судить сам повелитель Урука и земель Ки-ен-ги. Идем сейчас же. Да… подумай, нет ли у тебя низких потребностей, которые стоит отправить сейчас, загодя?

Она попыталась ответить, но сухая гортань выдала лишь нечленораздельное сипение. Только теперь узница поняла, как сильно хочет пить. Во рту не было ни капли со вчерашнего вечера. Прокашлявшись, она все же исторгла хриплые звуки:

– Воды. Пить.

Жрец скривился:

– Я совсем не то имел в виду, женщина. А жажду утолить тебе не суждено, несчастная. Вода – первичная и высшая из мировых стихий, воплощение сути богов. Не тебе, душегубка, осквернять эту субстанцию своей грязной глоткой.

Элао молча обожгла его взглядом:

«Думает, умолять буду. Не дождешься, скопец».

Выдержав паузу, евнух повернулся к выходу и бросил рабам:

– Взять ее. Идем.

Центральная площадь города.

Обвиняемая, связанная, стоит, пошатываясь, на возвышении в центре небольшой площадки, придерживаемая рослыми рабами. Солнце палит нещадно, усиливая жажду.

Впереди, в десяти шагах от нее, напротив храма Энлилю – небольшой ритуальный бассейн, наполненный прозрачнейшей водой. Играющая солнечными бликами влага так и манит…

И без того невыносимая жажда стократно возрастает.

«Да они что, издеваются что ли?», – несчастная с усилием отворачивает голову, уставившись на людское сборище.

Перед ней толпа народа. Здесь все население полиса. Даже больные и увечные пришли поглазеть на редкое зрелище. Пленница смотрит на лица. Большинство из присутствующих знакомы ей с детских лет. Жили вместе, дружили, общались. Но сейчас другая ситуация. Та, прежняя девочка Элао умерла. Здесь, перед ними, другая – преступница, страшная убийца, осквернительница неприкосновенного тела храмового служителя. Назад пути нет, она уже на другой стороне этой жизни и никто ей сейчас не посочувствует, даже лучший бывший друг. В многочисленных глазах окружающих лишь ненависть, торжество, любопытство и жажда кровавого зрелища.

Звук медного гонга заглушает гомон, и людское сборище мгновенно стихает.

Обращаясь к небольшой кучке старейшин, стоящих неподалеку на огороженной площадке, долговязый тощий глашатай громко зачитывает протокольную часть обвинения, перечисляя все противоправные деяния подсудимой.

Невольница впервые поднимает глаза, охватывая взглядом все пространство центра города.

Окруженная неказистыми кирпичными домишками площадь, мощенная речным валуном, упирается в два каменных храма, посвященных богу воздуха Энлилю и богине войн и секса Инанне-Иштар.

Но все пышное величие этих храмов меркнет, затмевается непревзойденным колоссом, возвышавшимся меж ними – зиккуратом²⁶ бога неба Ану.

Выстроенная из миллионов тонн кирпича-сырца и облицованная слоем обожженного кирпича монументальная башня представляла собой трехъярусную пирамиду, прямоугольную в основании. Нижняя, самая широкая терраса окрашена в угольно-черный цвет, средняя – в кирпичный. Белоснежный верхний ярус, расположенный под самыми облаками, был увенчан храмом самого Ану – верховного бога Урука. От самой вершины вниз, к площади, вели три пологих каменных ступенчатых пандуса, имевших по 100 ступеней каждый. Подниматься по ним не было позволено никому, кроме высших жрецов.

Хоть каждому горожанину это строение, видимое ежедневно, было знакомо с детства, к нему невозможно было привыкнуть. Потрясающее сооружение нависало, довлело над зрителем, возвышаясь, казалось, до самого неба. Осознание того, что величайшее божество обитает совсем рядом, в святилище зиккурата, наполняло сердца жителей страны не только трепетом и благоговением, но и спокойной уверенностью в будущем, ведь город находится под защитой сверхсущества.

Покончив с вступлением, глашатай сделал долгую театральную паузу (сопровождаемую полнейшей тишиной) и, искусно сменив визгливый тенорок на сочный баритон, выкрикнул:

– Преступления возмутительны, дело исключительное и поэтому, судить это воплощение тьмы, – юноша бросил пламенный взгляд на обвиняемую, – будет величайший из благословенных, царь Урука и всего Ки-ен-ги, земное воплощение высших сил, солнцеликий и богоподобный Думузи²⁷!

Восторженный гвалт разнесся по площади.

С самой вершины зиккурата раздался вдруг громкий металлический звон. Услышав сигнал, народ вновь затих. Чтобы увидеть, что происходит, городскому люду пришлось задрать головы и прищурить глаза от слепящего солнца, всматриваясь в вершину башни.

На фоне ослепительно белого храма показался человечек. Зрителям, взиравшим на такую высоту, он виделся не больше муравья. Неторопливо, останавливаясь на каждой ступени, высокочтимый Думузи, верховный жрец бога Ану, лугаль²⁸ Урука спускался по центральному пандусу. Неспешное снисхождение жреца-правителя буквально завораживало народную массу, жаждущую приближения владыки. В их коллективном сознании он, визуально увеличивавшийся с каждым шагом вниз, наливался неким сакральным сиянием, благостью, снисходил к подданным, как божество к простым смертным. К тому моменту, когда пурпурные одеяния лугаля коснулись нижней ступени лестницы, подавляющее большинство присутствующих уже находились в состоянии крайней религиозной экзальтации. Какая-то впечатлительная женщина из первых рядов, истерично вскрикнув, вдруг упала в обморок.

Тем временем Думузи, сын Небес и пастырь праведных, величественно подошел к заранее подготовленной золоченой трибуне, снабженной легким шелковым навесом. У ее основания была скрыта приличной толщины ступенька, так что вставший на нее повелитель казался на голову выше любого из его подданных. Росту правителю придавал также кидарис – высокая коническая тиара из белого тонкого войлока с околышем из каракуля.

Белоснежный головной убор выгодно оттеняла окладистая черная (выкрашенная басмой) борода, сплошь завитая мелкими буклями.

Пара высоченных чернокожих рабов ретиво метнулась к государю, начав энергично работать опахалами, снабженными огромными страусиными перьями.

Царственно осмотрев людское море, лугаль обратил свой взор на совет старейшин и произнес:

– Дети мои, сегодня я был огорчен вестями о черных деяниях, творящихся в благословенном Уруке. Некая дева, простолюдинка, свободная, восемнадцати лет от роду, в течение одного дня умудрилась оборвать жизни пяти взрослых здоровых мужчин: трех ратников городской охраны, собственного отца и (о Небо!) сановного служителя храма чистейшего Ану, осквернив тело убиенного, совершив тем самым, тяжкое святотатство в отношении светлейшего бога неба. Душа моя темна от горечи, а разум смущен непониманием: как это хилое, юное дитя смогло сотворить подобное?

Думузи взглянул на подсудимую.

Тишина.

Конечно, Элао могла бы признать свою вину, обратить внимание судьи, что кара должна быть смягчена, так как все началось с преступления, совершенного самим сановитым Ка-Ахором, жестоко изнасиловавшим ее (при прямом содействии еще одного пострадавшего – ее покойного отчима). Могла. Но не такова была эта девочка. Тем более, что судьи и слушать не станут речи о вине писца. Храмовый служитель не может быть виновен, по определению. Ей не поверят. И что, склониться перед этими ханжами? Никогда! Она не выронила ни слова.

Лугаль продолжил:

– Любой невинный способен оправдаться речами и свидетельствами, а этой несчастной нечего сказать. Что ж, примем к сведению. Кто хочет высказаться по этому делу?

Из группы старейшин выступил Ма-Ктум – верховный жрец храма Инанну, по сути – второе лицо в городе, после царя. Невысокий, упитанный, совершенно лысый, со скудной бороденкой. Крякнув, он робко начал:

– Мой высокочтимый повелитель, осененный Небесами, верно заметил – хрупкая девочка просто не способна совершить подобное. Слышал, что десяток гвардейцев не могли одолеть это создание. Я много думал об этом и пришел к заключению, что есть только одно объяснение случившемуся.

– Я слушаю, – в желто-зеленых очах Думузи читался неприкрытый интерес.

– Все очевидно, о солнцеликий, девчонка одержима демоном (уж каким из них, мне пока неведомо). Только так можно объяснить ее необыкновенные боевые способности и неуязвимость.

– Хм. Если ей правит могучая сила, то каким же образом нам удалось-таки ее схватить.

– Замечу, господин двух рек и всего, что меж ними, при бегстве преступницу оглушил младший жрец нашего храма Инанну, – Ма-Ктум гордо выпятил широкую грудь, плешь жреца покрылась крупными каплями пота, – его руку направляла великая богиня, мощь которой неизмеримо выше силы любого демона. Только так мы победили ее.

– Твои речи резонны и убедительны, мой младший брат, – от невыносимой жары чело правителя тоже покрылось испариной. Я принимаю твои слова. Кто еще хочет выступить?

Тишина.

– Хорошо. Тогда я вновь обращаюсь к обвиняемой, – человек за трибуной обратил лицо к узнице. – Есть ли тебе что сказать в свое оправдание?

На этот раз девушка ответила:

– Не мне судить о своих грехах. На это имеют право только боги и ты, царь царей. Скажу лишь одно: все что содеяно – дело только моих рук, никакие высшие силы не имеют отношения к этому.

– Ты все сказала?

– Да.

– Да будет так, – первое лицо Урука возвысило голос. – Сим приговариваю тебя, несчастное чадо, к смерти путем побития камнями здесь, на главной площади государства. Казнь будет совершена немедленно.

– Господин, – согнувшись почти пополам, Ма-Ктум шустро юркнул к лугалю и что-то прошептал тому на ухо.

– Ах, да, – Думузи рассеянно хмыкнул, – мы должны соблюсти еще одну формальность. Есть ли здесь человек, готовый оспорить приговор, или сказать что-то по данному делу?

– Есть! – громкий возглас из первых рядов.

Ошарашенная толпа ахнула и зароптала.

Вперед выступил невысокий, очень смуглый мужчина лет пятидесяти, облаченный в странную, неместную одежду.

– Вот как? – уже заскучавший было сын Неба, с интересом взирал на смельчака. – По всему видно – ты иностранец. Кто ты? Откуда?

– Мое имя – Хема, национальность – дравид, моя родина – страна Харапп²⁹, что в устье реки Инд. Это очень далеко отсюда, так что не удивлюсь, если богоподобный не слышал об этих местах.

– Ты недооцениваешь нашу осведомленность, гость. Если ты говоришь об обширной Индской державе, то нам, безусловно, известно о ней.

– О великий лугаль, объем твоих знаний, поистине, не имеет границ. Конечно, и ты и я говорим об одной стране.

– Я рад, что наши земли посещают паломники из таких далеких мест. Но вернемся к делу. Что ты хотел сказать, гость Урука?

– Я купец, много путешествую, торгую весьма успешно и, слава Шиве³⁰, нажил скромное состояние, – мягкий, тянущийся, как мед голос иностранца успокаивал, расслаблял, отбивал охоту возражать. – Благо, я живу здесь уже почти год и мне известны законы вашей великой страны. Один из них гласит, что жизнь приговоренного преступника, каким бы тяжким не было совершенное им злодеяние, можно спасти богатым выкупом, соответствующим по ценности тяжести преступления. Если светлейший царь соблаговолит поступить согласно закону и назовет сумму, я готов заплатить.

Пока опешивший владыка переваривал услышанное, хитрый гость, дабы подтолкнуть судью к нужному решению, сделал знак и четыре чернокожих раба с трудом выволокли на мостовую перед трибуной увесистый сундук и откинули его тяжелую крышку.

Народ ахнул. Наполненный до краев ларец сверкал чеканным серебром.

– Здесь 600 сиклей. Если и этого мало, мой повелитель, могу добавить ладью, груженную боевым оружием из превосходной бронзы. Она стоит на приколе рядом, у восточного берега Евфрата.

Толпа возбужденно загудела. Фантастическая сумма! И все это за несчастную простолюдинку?!

История свидетельствует, что во все времена власти, как больших империй, так и маленьких городишек, были весьма падки на богатые подарки. Не стала исключением и данная ситуация.

Лугаль думал недолго:

– Город принимает твой дар, почтенный. И серебро, и судно с оружием. Приговоренная сво…

Плешивый жрец Ма-Ктум вновь прыткой крысой метнулся к монарху и стал столь увлеченно шептать тому что-то, что капли слюны говорившего попадали на порфиру монарха.

Думузи хмыкнул, удовлетворенно кивнул, отослав советника, и продолжил:

– Не сомневайся, народ, царь держит слово. Пленница свободна. Разрезать путы, забрать выкуп.

Приказ был выполнен молниеносно.

Освобожденная Элао с наслаждением разминала затекшие руки.

– Но, – на лице лугаля заиграла лукавая улыбка, – наши законы справедливы и… обширны. Один из них гласит, что в случае помилования, убийца храмового служителя должен дать удовлетворение роду пострадавшего в виде поединка с тем бойцом, которого выставят скорбящие родственники.

Народ вновь возбужденно загудел. Ускользнувшее было кровавое зрелище, снова возвращалось в программу дня, да еще и в виде более драматичной забавы.

Заморский гость умел держать удар:

– Закон – есть закон, – он глубоко поклонился царю. – Да будет так. Но, пока близкие почтенного Ка-Ахора ищут бойца для схватки, позволь побеседовать с освобожденной.

– Разрешаю.

Родичи действовали оперативно. Уже через пару минут в огороженный для поединка круг на площади вошел здоровенный верзила, сплошь покрытый латами из воловьей кожи с увесистой палицей в руках.

Дравид шустро подошел к ошеломленной событиями девушке:

– У нас мало времени. Слушай меня. Во-первых, знай, я долго искал такую, как ты, надеюсь – нашел, но не уверен. Может и к лучшему, что эти жулики организовали бой. Хочу лично убедиться, на что ты способна. Во-вторых, не бойся воина, поверь, ты вполне способна его одолеть, вспомни свою схватку с городской охраной, там погорячее было. Не буду тебе советовать тактику дуэли, твои инстинкты мудрее, они подскажут.

– А если он возьмет верх? – хриплый голос с трудом рождался в распухших от жажды органах артикуляции.

– Значит, ты не та, кого я ищу, – в речи индуса прозвучал откровенный цинизм, – тогда и жалеть нечего.

– Разве что – потраченных денег?

– А ты остра на язык. Духом не падаешь. Надеюсь, не ошибся в тебе. Ну и, в-третьих, если ты возьмешь верх (очень надеюсь на это), не добивай его, покалечь, но оставь в живых. Толпа возбуждена, лучше ее не бесить чрезмерно. Вопросы есть?

– Да.

– Говори.

– Пить, срочно!

Купец сочувственно скривился:

– Извини, но сейчас мне не позволят это сделать. Все в твоих руках. Победи и получишь желаемое. Все, вперед!

Она вошла в круг ристалища. Ослабленная, обезвоженная, без панциря и лат, в одной набедренной повязке.

«Ого, да он раза в четыре тяжелее меня».

– Выбирай оружие, – выкрикнул глашатай.

Взглянув на целый арсенал, выстроенный рядом, она, не сомневаясь ни секунды, взяла в руки маленький, но остро отточенный медный топорик (все остальное было тяжеловато для ее субтильного телосложения). Хороший выбор: сам легкий, но деревянная рукоятка довольно длинная, что позволит вести поединок на дистанции.

В ту же секунду, дико взревев, тяжеловооруженный бугай бросился на нее. Девушка среагировала молниеносно, легко, изящно уклонившись. Ее тело быстро входило в режим боя. Досадливо крякнув, гвардеец развернулся и вновь бросился вперед, но уже по иной, более замысловатой траектории. Опять безрезультатно. Наскоки повторялись раз за разом, силач неожиданно менял ритм и мощь атак. Элао порхала перед недругом, как бабочка перед неуклюжим щенком. Никакой паники, голова холодная, разум чист, спокойно анализирует происходящее.

Пристрастия возбужденной публики постепенно менялись. Все большее число зрителей начинало «болеть» за ловкую изящную неуязвимую валькирию.

В общем, рисунок поединка не менялся: хоть и разнообразные, но бестолковые выпады гиганта и легкий танец его соперницы. Можно было бы так продолжать до бесконечности, если бы не чудовищная жажда. Рот просто пылал, раскаленный язык прилип к нёбу.

«Одно и то же. А ты, братец, похоже, туповат. К тому же, с такой массой – скоро выдохнешься».

Она оказалась права. Через пару минут витязь замер на месте, тяжело отдуваясь, взяв паузу. Было видно, что мужчина до сих пор считает себя хозяином положения, будучи уверен, что ему ничего не грозит от этой пигалицы, стоит только передохнуть, и рано или поздно, он дожмет верткую тварь.

Но девушка не стала ждать. Пока титан усиленно вентилировал легкие, она метнулась вправо, сделала нырок, двойной перекат, оказавшись в тылу у конкурента, и ловко полоснула топориком, полностью перерубив ахиллово сухожилие на левой ноге противника.

Опешивший богатырь, успевший за все это время только повернуть голову, вскрикнул, дернулся и безвольно упал на левое колено, еще не понимая, что уже побежден. Нога полностью выключена, обездвижена, он уже не встанет.

Ратник был в бешенстве. Как могла эта муха достать его?! Взревев, он нанес сокрушительный удар по такой близкой «жертве».

Огромная палица, обитая медью, несется в ее сторону. Воительница взлетает вверх выше своего роста, уходя от удара, и одновременно направляет острие топора на мощное жилистое запястье, сжимающее дубину. Жуткий хруст, и лишенный оружия воин жалко прижимает к телу кровоточащую руку.

Все!

Только тяжелая палица, бесполезная без хозяина, жалко валяется у края ристалища.

В полном молчании, словно немая (высохшая от жажды гортань не способна на звуки), Элао заносит орудие над шеей поверженного врага, но видит вдруг предостерегающий знак дравида, вспоминает совет «не лишать жизни» и вяло опускает руки.

Ликующая толпа ревет от восторга. Зрелище воистину удалось.

Ее опустошенный взгляд останавливается вдруг на кожаной фляжке-бурдючке, притороченной к поясу побежденного бойца. Гибкой лаской, она прыгает к нему (тот даже не дернулся), срывает сосуд, откупоривает и подносит к растрескавшимся губам. Никогда еще теплая, подтухшая вода не казалась ей божественным нектаром. Живительная влага наполняет рот, омывая сухой язык, щеки, течет по горлу в пищевод, желудок, мгновенно всасываясь в загустевшую кровь, напитывая каждую клеточку целительным эликсиром жизни.