Сначала пришла русско-японская война. «Слухи о войне начались, конечно, бахвальством: „Казак желтую-то шкуру скоро спустит, брат“. Однако героическое настроение сменилось очень скоро другим. „Своей земли девать некуда, – строгим хозяйственным тоном говорил Тихон Ильич, кажется впервые за свою жизнь рассуждая не о дурновской, а о всей русской земле. – Не война-с, а прямо бессмыслица“. И это недовольство войной, отнимавшей у крестьянина лучшие рабочие силы и тянувшей его трудовые гроши на чуждые ему затеи, быстро перешло в злорадное ликование по поводу побед японцев. „Ух, здорово! – говорили на деревне. – Так их, мать их так!“ И под этим „их“ подразумевалось, конечно, свое же христолюбивое воинство».

Этот первый опыт рассуждения «не о дурновской, а о всей русской земле» явился превосходным введением к последующим событиям. Когда началось открытое революционное движение, деревня с большим интересом следила за ним. Прежде всего поражала «загадочная осведомленность» деревни о всех событиях общегосударственной жизни.

«– Да ты в газетах это, что ли, читал? – спросил однажды Тихон Ильич заику Кобыляя.

– В ггазетах? – удивился Кобыляй. – А ккто их… нам ддавал…»

И правда, никто не давал. Но знали дурновцы прямо-таки «всю подноготную».

«Как дал этому самому министру под жилу, – злорадствовал тот же Тихон Ильич, – как дал – праху от него не осталось». Но если чисто политические акты и встречались с каким-то торжеством всей деревней, то настроение ее изменилось, так сказать, расщепилось, когда речь коснулась вопросов социально-экономических. Особенно жгучим явился, конечно, земельный вопрос, и тут-то сказалась, с одной стороны, рознь между имущим и неимущим крестьянством, с другой стороны – характерная мужицкая двойственность по отношению к своей и к «барской» собственности. Для хозяйственного прогресса России экономически нужен переход земли из рук выродившегося в хозяйственном отношении дворянства в руки более приспособленного и более живучего в этом отношении крестьянства. И эта необходимость, естественно, сказывалась в признании права на захват помещичьей земли, при строгом охранении неприкосновенности крестьянского землевладения.