Читать книгу: «Третья планета от солнца», страница 2

Пленных княжеских воев вятичи привезли, перекинув через спины лошадей, к дальнему капищу, решив – пусть волхв бога Семаргла рассудит, что с ними делать.

Рядом с капищем, на берегу неширокой, заросшей ивняком речушки, расположилось большое селище, избы которого до половины почерневших срубов жители вкопали в землю, а плоские крыши покрыли дёрном для маскировки. Ведун был тощ, жилист, костляв, грязен и с длинными немытыми волосами, украшенными шапкой из собачьей головы.

В центре капища стоял идол с собачьей головой. Земля перед ним была утоптана. Капище окружали заострённые колья с собачьими черепами.

Пленные со связанными за спиной руками, сидели на земле перед погасшим костром и тоскливо глядели на волхва.

– Здраве будь, дедушко, – по привычке чествовать старших, поздоровался с ведуном Доброслав.

– И тебе не хворать, сыне, – улыбнулся жрец.

«Эх, была – не была», – подумал Бобёр: – А вы взаправду колдовать можете? – и замер, выставив наружу два больших зуба.

– Волховать помаленьку умею, – не рассердился, а наоборот, смешливо хмыкнул ведун. – Ежели желаешь, хвост пушистый заячий, наволхвую, – заметил, как заулыбались пленники.

– Окстись, кудесник. Хочешь, чтоб на меня охоту из-за ентого хвоста открыли? – совсем развеселил княжеских воев, тут же ставших серьёзными, вспомнив, где они находятся.

– Что нужно вам в наших лесах? – требовательно глянул на пленных волхв. – Развяжите им руки, – повелел выросшим, словно из-под земли, двум волхвам в собачьих шапках.

– Мы пришли с князем Святославом, – растирая затёкшие запястья, поднялся с земли Велерад. – А ищем вятичей.

– Для войны или мира нужны мы вам?

– Зависит от вас, – петухом прокричал Доброслав, покраснев ярче куриного гребня.

– Голос ломается у отрока, скоро мужем станет, – благодушно, отчего-то чувствуя к парню ненужную приязнь, беззлобно проворчал волхв. – Вопрошу у Семаргла, – задумчиво почесал за ухом пса-шапку. – Как он скажет, так и будет. Поселите их у людей по домам, – отрешённо подошёл к идолу с пёсьей головой и прикоснулся к его груди, там, где должно быть сердце.

Поселили Доброслава с Баженом в доме огромного вятича в медвежьей шкуре. А наглый парень, что снял с друзей кинжалы, оказался его сынулей.

– Здраве будь, дяденька, – поздоровался Доброслав, не глянув на мелкого вятича.

На стене у маленького, затянутого бычьим пузырём подслеповатого оконца, висела давешняя медвежья шкура. На этот раз вятич одет был в серые порты и такого же цвета рубаху. В точности так вырядился и его сынок. Короткий кафтан из свиной кожи висел на противоположной от окошка стене. Горницу тускло освещала плошка с жиром.

– Меня Доброслав зовут, а товарища – Бажен, – указал большим пальцем на стоявшего за спиной приятеля и замолчал, заметив в неярком свете плошки два кинжала в ножнах, висевших на стене рядом со свинячьим кафтаном наглого отрока.

– Я Медведь, а это мой сын Клён, – усмехнулся вятич. – А это – жена, – указал на плотную женщину, хлопотавшую у струганного стола с двумя лавками по сторонам.

– Теперь вы не враги, а гости, милости просим к столу, – улыбнулась хозяйка, выхватив ухватом из печи булькающий чугунный горшок с чем-то вкусно пахнущим.

«И зачем с ними ратиться? – усаживаясь за стол, подумал Доброслав. – Хорошие добрые люди».

Через несколько дней в стан князя Святослава прибыл из Киева волхв Богомил и сразу взял «быка за рога».

– Ведаю, ведаю, княже, что людей твоих вятичи полонили. Живы они. Ведите меня к крайнему расположению воев, а дальше я сам вятичей сыщу, и взятых в полон гридней.

– Поехали. Лично тебя провожу до вятского селища, и ждать там стану.

– Святослав, как бы и тебя вятичи не пленили, – заволновался воевода.

– Не будет этого, – успокоил Свенельда волхв.

Две сотни пеших воев, не скрываясь, гремя доспехами, кабанами ломили сквозь чащу, защищая ладонями в кожаных рукавицах глаза от ветвей. Привал сделали в брошенном вятском селище.

– Дальше один пойду, – постучал посохом о землю волхв. – Один, говорю. Телохранителя мне не надо, – ткнул посохом в огромного дружинника в начищенном островерхом шлеме и кольчуге с толстыми кольцами, укреплённой широкими булатными пластинами на груди. К поясу был пристёгнут тяжёлый двуручный меч, за спиной щит, по размерам чуть меньше козырька над крыльцом княжеского терема.

– Ладно, Богучар, пусть один идёт, – остановил собравшегося топать за волхвом гридня.

Волхв бога Семаргла весьма удивился, но не подал вида, когда на капище возник, будто из ниоткуда, босой старец в хламиде из волчьих шкур: «Что любопытно, две собачки, коих закрыл в сарае, дабы не покусали полоняников, выбравшись оттуда, на ведуна даже не тявкнули, хотя он в ненавистной им волчьей шкуре».

– Здрав будь, волхв Валдай, – громогласно произнёс гость, шагнув к еле тлеющему кострищу и что-то, будто из рукава, насыпав туда, отчего пламя пыхнуло в человеческий рост. Затем подошёл к идолу, звучно воскликнув:

– Слава тебе, Семаргл Сварожич, священный крылатый пёс, охраняющий семена и посевы, – насыпал к подножию статуи горсть семян, и, повернувшись, поклонился огню. – И ты же хранитель Вечного Живого Огня, а также посредник между людьми и богами. Между Миром Яви и поднебесным Миром Прави.

– Я вспомнил тебя, ты волхв Перуна Богомил из Новограда.

– Сейчас служу Богу в Киеве.

Одна из собак подобралась к пришедшему ведуну и обнюхала его ноги.

– Старый пёс, – нагнувшись, погладил собаку Богомил. – Скоро его череп украсит один из забитых вокруг капища жердей.

– У нас молодой подрастает на замену. Зачем пришёл, и что хочешь от нас, волхв Перуна?

– Пришёл стать посредником между племенем вятичей и князем Святославом.

– А что нужно от нас князю?

– Мир. Лучше быть другом князю, чем недругом.

– И что надо для этого? – погладил молодого пса Валдай.

– Прежде – отпустить гридей княжих, а затем пойти и поклониться собирателю земель русских и стать под его руку. Думай, волхв Валдай, и выскажешь волю Семаргла старейшинам племени, а мне пора уходить…

Доброслав с Баженом и вятичем Клёном сидели во дворе и солидно обсуждали, кто сильнее в бою, вятич или княжеский гридень.

Не догадываясь о столь важной людской теме, однотонной масти корова дядьки Медведя беззаботно щипала траву на полянке рядом с домом, а возле неё с нехорошими, видно, намерениями, вертелся соседский чернобокий отрок-бычок, решивший попытать счастья на ниве продления рода чернобоких быков. Но его ждал полнейший облом. Вредная, блюдущая свою незапятнанную чёрной шерстью шкуру, корова, повернулась к озабоченному бычку передом и на полном серьёзе пригрозила крупными рогами.

– Молокосос ишшо, на женщин взрослых кидаться, – озвучил мысли коровы Доброслав, и отроки схватились за животы от смеха.

– Собирайтесь, – прервал их веселье отец Клёна, наряженный в свою боевую медвежью шкуру. – К Святославу пойдём.

К селищу, где расположился князь, вятичи шли торжественно и неспешно.

В воинском стане протрубил рог, когда дружинники заметили приближающихся неуловимых лесных жителей.

Перед посольством с зелёной разлапистой сосновой ветвью в руке важно вышагивал громадный вятич в медвежьей шкуре. За ним шествовали волхв со старейшинами, затем полоняники, а замыкали шествие две сотни крепких вятичей в волчьих и медвежьих шкурах.

Святослав вышел к ним в простой белой рубахе без кольчуги, показывая этим, что доверяет старейшинам и воинам-вятичам.

Зато отставший от него на полшага Свенельд, дабы показать мощь киевского войска, был обряжен в кольчугу, со щитом в левой руке, а ладонь правой положил на рукоять пристёгнутого к поясу меча. За ним топал могучий Богучар, хмуро разглядывая верзилу в медвежьей шкуре и размышляя, долго ли пришлось бы ратиться с ним, чтоб одержать верх.

Хотя князю и хотелось поприветствовать, а то и прижать к груди полоняников, но согласно традиции приёма послов он шагнул к воину с ветвью, и кивнул Свенельду, чтобы тот принял её, воевода переадресовал кивок Богучару.

Тот важно схватил ветвь, почувствовав, что она прилипла к кожаной рукавице: «Леший тебя подери, – мысленно обругал вятича в шкуре. – Смолу своей ладонью растопил, пропала рукавица. Хоть бы не замирились – отвалтузил бы дядю, несмотря на его суровый вид».

Святослав, уладив вопрос с символом мира и не ведая о страданиях Богучара, добродушно хлопал по плечам и обнимал бывших полоняников.

– Доброслав, ты собираешься мой щит носить или всё по лесам шастать будешь? – вогнал в краску отрока, дружески потрепав его за плечо, и приглашающее махнул рукой старейшинам в сторону избы.

Те покорно поплелись за ним, постукивая посохами по земле.

Не узрев среди встречающих Богомила, Валдай развернулся и побрёл назад к своему капищу.

Разместившись друг против друга на лавках, солидно помолчали, и Святослав, кашлянув, поинтересовался:

– Чьи должники будете?

– Хазарские, – ответил самый старый из старейшин. – Если мы не даём, они сжигают селище и убивают всех жителей, затем – другое, и так до тех пор, пока не получат с нас дань.

– Покоритесь Киеву и идите под мою руку, тогда хазары не станут убивать вас. В следующем году пойду на них войной, и небо им покажется с овчинку.

Старейшина задумчиво оглаживал длинную седую бороду, и все ждали его слов.

– Да! – наконец произнёс он. – Одним нам не выстоять. Мы с тобой, князь, – тяжело поднялся с лавки, опираясь на посох, и склонил голову перед Святославом.

Остальные старейшины, поднявшись, тоже склонились в поклоне.

– Осенью соберём дань, Святослав, что ещё требуется от нас? – обратился к князю седобородый старец. – Но молиться будем своим Богам.

– Молитесь любому Богу. Клятву о мире принесёте Семарглу, а мы – Перуну. Как я давеча сказал, в будущем году иду на хазар и мне нужны воины для похода. Уже сегодня заберу тех, кто пришёл с вами, а витязя в медвежьей шкуре поставлю сотником. По рукам?

– По рукам, княже, – согласно закивали старейшины.

– В степях между Днепром и Доном, вплоть до Дуная, господствуют печенеги. Мимо них по сухому пути идти русскому воинству опасно. Но хазары сами нападают на степняков, угоняя скот и захватывая для продажи пленных. Вскоре пойду сговариваться с ними, чтоб беспрепятственно пропустили войско, а может, даже, склоню хана вместе воевать хазар. Для этого следует поразить их силой моей дружины. Чем нас больше, тем лучше. Потому именно сейчас и забираю ваших людей. Завтра отправлю посольство к печенегам, а следом, через две-три седмицы и сам налажусь в поход.

«У ромеев – август, а у нас, на Руси, шестой месяц года – серпень, а где и жнивень называют, потому как жнут серпами хлеб, – разглядывал, прикрыв от солнца глаза ладонью, противоположный, степной берег Днепра, Святослав. – Задерживается посольство, – опустив руку, оглядел раскачивающиеся на лёгких волнах лодьи у берега и холщёвые шатры с горящими рядом кострами. – Вот и птицы начинают улетать».

– Княже, отвлёк его от раздумий Свенельд. – Дружиннички лося-трёхлетку в лесу подняли, да нашпиговали от скуки стрелами, превратив в этакого ежа-великана, – попытался развеселить Святослава воевода. – Притащили на волокуше до стоянки и жарят на костре. А ещё похлёбку сварганили мясную, – сглотнул слюну, – откушать тебя приглашают. Да живы наши люди, не сумлевайся. Нутром своим голодным чую.

– Ладно, Медведя послал с полусотней вятичей, да сотника Велерада с Чижом, Бобром и другими гридями, а вот зачем трёх отроков юных с ними отправил?

– Да чтоб уразумели – воевать русичи с печенегами не собираются, коли молодых воев послали.

Через три дня на степной берег Днепра высыпали всадники в чёрных одеждах и с гиканьем стали носиться вдоль берега, потрясая копьями и размахивая саблями.

– Предупреждают, чтоб не лезли к ним? – стал размышлять вслух воевода.

– Нет, Свенельдушка, – указал на противоположный берег князь. – Вон и наше посольство призывно машет руками, – не сдержав радости, хлопнул в ладони Святослав. – Где там кормчий? Гриди, на лодью, – распорядился он.

– Может, несколько лодий направим? – решил подстраховаться Свенельд.

– Покажем, что доверяем им, и выслушаем прежде наше посольство. На одной переправимся.

– Богучар, ветвь зелёную возьми, – распорядился Свенельд.

– Горан, будь другом, сорви ветку, да не сосновую, берёзовую лучше или липовую, – попросил приятеля гридь, взбираясь по сходням следом за князем с воеводой в лодью.

– Я рад, что всё закончилось миром, и ещё более рад, что вы все живы, – обнимал и хлопал по плечам сотника и гридей. – Щитоносец, ну ты и толковый отрок, – улыбнулся Доброславу князь. – И в огне не горишь, и в пиве не тонешь, вытереть успеваешь… А ты, Медведь, похоже, перепугал печенегов одёжей своей и статью, коли они вас не тронули. Теперь будешь не вятским, а княжьим сотником.

– Благодарствую, княже, – склонил перед Святославом голову вятич. – Стану служить тебе не за страх, а за совесть. Вождь копчёных сказал: «Пусть ваш князь приезжает, будем договариваться».

– Отдай им ветвь, Богучар, чего вцепился в неё? Иль опять прилипла? – довольный жизнью и течением дел, хохотнул князь, подумав: «Веду себя, словно отрок смешливый», – нахмурился, сурово глядя на сопровождающих русичей степняков.

Проехав четверть поприща, увидели с невысокого холма юрты из бурого войлока и шкур, в центре которых белел шатёр хана. От него отъехала группа всадников в цветастых распахнутых халатах, под которыми виднелись доспехи. На круглых блестящих шлемах раскачивались султаны из разноцветных перьев.

Святослав поехал навстречу, морщась от едкого кизячьего дыма, что гнал в его сторону ветерок. Сопровождать себя велел двум гридням: Богучару и такому же рослому Горану.

Из-за телег что-то кричали печенеги, размахивая обнажёнными саблями.

«Приветствуют или угрожают?» – призадумался Святослав.

Выехавшая навстречу свита вождя спешилась, и выступивший вперёд бровастый седобородый старичок, сняв войлочный колпак и обнажив красную лысину, на ломаном русском языке пригласил Святослава проследовать в белый шатёр.

Пройдя мимо расступившихся нарядных беков, князь независимо вошёл в белый шатёр хана. Двое гридней внесли следом дары – доспехи и оружие.

Возлежавший на подушках хан оживился, бодро вскочил и принялся, цокая языком, разглядывать и щупать кольчугу с панцирными пластинами на груди и плечах, мечи, медную начищенную булаву с острыми шипами, затем махнул рукой звероватого вида телохранителям, и те унесли оружие в дальний угол шатра. Доброжелательно глянув на Святослава, чего-то сказал бровастому старичку, и тот подобострастно перевёл:

– Великий хан Куря приветствует великого князя руссов и приглашает садиться, – указал на подушку.

На соседней уже устраивался печенег поправляя на жирных покатых плечах цветастый халат и вытаскивая из-за пояса кривую саблю в дорогих ножнах. Положив рядом с собой оружие и огладив длинную тощую бородку с вплетёнными в неё лентами, снял головной убор и, не мигая, как медведь на берегу Оки, уставился на князя, качнув бритой головой с клоком волос на макушке, что указывало на его древний знатный род.

Святослав, в свою очередь, тоже снял шлем, тряхнув густыми русыми волосами до плеч – у русичей короткие волосы носили только холопы.

Огладив бороду, печенег начал говорить, а бровастый старичок переводить:

– Река Днепр делит печенежскую орду надвое. Кочевья четырёх колен находятся к заходу³ от Днепра, а четырёх других – к восходу⁴, до донских степей. Путь из конца в конец печенежских земель занимает месяц конной езды…

Обождав, когда старичок закончит переводить и по-прежнему, не мигая глядя на Святослава, хан произнёс:

– Я посовещался с другими великими ханами печенегов, и мы решили помочь руссам разгромить хазар, и наши славные воины примкнут к дружине русского князя. Когда Святослав думает громить кагана?

– В мае следующего года выступлю из Киева на хазар.

Старичок монотонно лопотал, переводя слова князя.

– Мы пойдём на лодьях и по берегу Днепра. Путь долгий. Летом начнём воевать.

Хан молча слушал, лишь иногда покачивая на слова русского бритой головой с клоком волос.

– Чем князь Святослав поклянётся, что не замышляет против печенегов предательства? – вопросительно, и не мигая, глядя на русса, качнул головой и огладил ладонью клок волос на макушке. – Вашим Богам мы не верим. Я принял мусульманство, хотя большинство моих воинов – язычники. Когда меня убьют, пророк ухватится за пучок волос на голове, – вновь пригладил ладонью клок на макушке, – и вознесёт меня в рай.

– Чтоб ты поверил мне, хан, я обрею голову, – сдёрнул ремешок со лба, рассыпав по плечам волосы, – и оставлю лишь одну прядь. Как у знатных печенегов, и поклянусь головой, которую отрубишь, если нарушу слово.

                  *      *      *

Богоносный каган Хазарии, без сопровождения воинов-арсиев, наслаждаясь одиночеством, неслышно ступая по гранитному полу огромного дворца из красного кирпича, размышляя, медленно шёл молиться в дворцовую синагогу. Раввин был ему не нужен. Проходя мимо слюдяного окна, лениво и без интереса бросил взгляд на нелюбимый город Итиль, раскинувший за широкой протокой купеческие глинобитные дома, похожие на юрты жилища ремесленников из дерева и войлока, караван-сараи, минареты мечетей и здания синагог.

Но выше всех построек был дворец кагана, на острове, посреди реки Итиль, окружённый садами и виноградниками.

Неожиданно вспомнилась сладкая Палестина, где в юности, с пятнадцати до двадцати пяти лет постигал Великие Таинства существования Мира, став Посвящённым.

«А хазарский царь, или каган-бек, как его ещё называют, всего лишь приобщённый к Великим Таинствам, и скоро придёт просить у меня совета, – вновь неслышно ступая, неспешно, направился вдоль по длинной пустой галерее, в близкую уже синагогу. – Все разобщены в этом городе, да и во всей Хазарии. Живут рядом, но каждый отдельно, сам по себе. Коренных хазар мало, всё какие-то пришлые: мусульмане, иудеи, язычники, христиане, и у всех отдельные места для молитв, базары, кладбища и даже бани. А дальше всех от людей – Я», – прошёл в заранее распахнутую слугами, высокую и тяжёлую дверь в синагогу.

Очистив себя огнём – обведя вокруг головы горящей свечой, подошёл к алтарю.

Хотя огонь должен был очистить и освободить верующего от недобрых мыслей, коим не место в священной синагоге, каган продолжил размышлять о мирском, всё не умея сосредоточиться на божественном: «Тревожно, тревожно на душе, – как простой смертный маялся он. – Страна идёт к упадку. Я это вижу. Заходит великое солнце Хазарии. Вчера донесли, что Святослав сговорился с печенегами и будущей весной пойдут с нами воевать. А мы – колосс на глиняных ногах. Мне ли, Посвящённому в Таинства, этого не знать. Как я допустил, что из разрозненных, как сейчас мои подданные, славянских племён, начинает выковываться мощное государство – Русь. Всегда думал, что боги Руси склонятся перед богом Яхве. Любое государство – это глина, из которой следует его лепить. А вылепить можно прекрасную амфору, или убогую кружку для питья. Я мечтал изваять огромную прекрасную амфору, а получилась исковерканная кружка, непригодная даже для питья. И отчего Хазария приходит в упадок? – даже застонал каган. – То ли всё началось в прошлом веке, когда против моего предка подняли мятеж гордые беки, и честолюбивый бек Обадий, покарай его на том свете всемогущий Яхве, объявил себя царём, а каган стал мишурой, коего почитает чернь, но который не имеет власти, – горестно вздохнул каган. А может, начало конца наступило, когда беки, а с ними и каган, приняли иудейскую веру? Большинство народа не восприняли её. И в этом кроется роковой смысл упадка державы. Это же скоро произойдёт и с печенегами, – отвлёкся он от проблем Хазарии. – Их беки приняли мусульманство, а простые люди по-прежнему остались язычниками. У руссов одна вера у князей с боярами и простонародья. Хотя нет. Мать Святослава стала христианкой… И если не сына, то уж внуков точно перетянет в свою веру, а сумеют ли они привести к христианству все племена, населяющие Русь, это вопрос. И ещё вопрос: как победить Руссов? Великий Яхве, надразумь меня, как отвратить славян от нападения на мою страну, – поклонился, развернув свиток Торы, и от удивления затаил дыхание, потому как из свитка упала на гранитный пол и покатилась, звеня, как ему показалось, на всю дворцовую синагогу, золотая монета. – Яхве Вседержитель, – упал на колени, – благодарю Тебя за совет».

И когда на следующий день царь Иосиф в сопровождении воинов-арсиев, испытывая непонятный трепет от встречи с каганом, коего он и привёл к власти, перед входом во дворец отстегнул меч и снял сапоги, дабы босым и безоружным предстать пред ликом Посвящённого, каган воспарил душой к небесам, где обитал Яхве, и, сидя на золотом троне, любовался лежащим ниц у его ног всемогущим царём, подумав: «А ведь получается, что именно я, каган, оберегаю страну от бедствий. Мне поклоняется народ как живому Богу, именно я объединяю разноплеменных людей в единый народ».

– О, равный Богам, – униженно возопил Иосиф, стоя на коленях перед троном, – пришло известие из русского города Киева, что на будущий год князь Святослав надумал пойти на нас войной вместе с печенегами. Призови Божественную свою силу и защити Хазарию. Благослови рабов своих на победу, и подскажи, о, великий…

«Вон как запел, когда стало припекать», – с трудом сдержал довольную улыбку каган – ведь он был всего-навсего человек с его слабостями, а не Бог.

… Что мне делать, подскажи, всемогущий.

Каган бросил ему золотую монету, что подобрал в синагоге.

– Купи либо печенегов, либо руссов. Нет, лучше печенегов. Пусть их хан убьёт Святослава. Божественная сила кагана с тобой, царь Хазарии. На небесах бог Иегова, а хазары воины Его, – полюбовался, как гордый Иосиф пополз задом к выходу из зала: « Обычай соблюден. Теперь судьба Хазарии в руках царя – он правитель, а мне остаётся молиться и ждать Исхода. Если Хазария победит – кагана ждёт безмерное восхищение народа. Если проиграет – кагана ждёт ненависть подданных и смерть… Такова жизнь, – философски заключил он поднимаясь с трона, – и ничего с этим не сделает даже Яхве».

*      *      *

«Вот и сентябрь-листопадник наступил», – стоя в центре двора в платье пурпурного цвета ромейского шитья с широкими рукавами и в остроносых красных сафьяновых башмачках, думала княгиня Ольга, с нетерпением ожидая встречу с сыном.

Ей уже доложили, что он с дружиной подъезжает к детинцу.

За спиной княгини стояла жена Святослава с детьми – княжичами Ярополком и Олегом. За ней – ключница Малуша, наложница князя, с сыном Владимиром.

«Ну, где же он? Что так медленно едет?» – притопнула княгиня, и, почувствовав озноб, велела нарядно одетому слуге накинуть ей на плечи суконную чёрную епанчу.

Сердце её счастливо замерло, когда увидела въезжающего на вороном жеребце в широко распахнутые ворота, сына в запылённой кольчуге и в блестевшем на солнце шлеме. За ним двор заполнили усталые, но довольные дружинники.

Святослав, улыбаясь матери, не сошёл как раньше, а будто печенег, стёк с коня и, сняв шелом, поклонился матушке, у которой закружилась голова и судорожно сжались губы, когда увидела бритую голову сына со свисающим за ухо клоком волос.

Сдержавшись, чтоб не обругать двадцатичетырёхлетнего неразумного дитятю, к тому же отца трёх детей, она, выдавив улыбку, обняла и поцеловала пахнущего потом, кожей и пылью сына, едва сдержав слёзы: слава Богу, жив и здоров.

– С женой поздоровайся и детей обними, – в приказном тоне велела непутёвому, на её взгляд, отпрыску: «Так и есть – непутёвый», – вновь недовольно поджала губы, видя, как сын, по-быстрому чмокнув в щёчку пышно разодетую жену и погладив по головам двух старших детей, бросился к пышногрудой ключнице, сияющими голубыми глазами ласкающей любимого и прижимающей к себе рослого шестилетнего мальчика.

Обняв и расцеловав Малушу, а затем младшего сына, смеясь и что-то рассказывая им, повёл за руки в залу терема, не обратив внимания, как нахмурилась мать и насупилась жена.

Сумев превозмочь досаду, княгиня приветливо поклонилась Свенельду, его сыну Люту и спешившейся дружине.

– Здрава будь, княгиня, – вразнобой забасила гридь, сняв шеломы и кланяясь ей.

Княгиня с раздражением заметила, что некоторые гриди, подобно Святославу, обрили головы, оставив лишь пучки волос на макушках.

Вечером, оставшись вдвоём в гриднице, мать стала выговаривать сумасбродному дитяте:

– Святослав, ты будто не русский князь, а печенег какой, – строго глядела на сына, сидя в кресле напротив.

Между ними стоял стол с тремя горящими свечами, отбрасывающими тени на развешенные по стенам щиты и оружие.

– Как уничтожу хазар и возьму под свою руку печенегов, так отращу прежние волосы, – мягко ответил он, с любовью глядя на постаревшую мать. – А сейчас я – степняк. Научился, как они, есть зажаренное на углях мясо, и спать не в шатре, а подстелив потник с седлом в головах.

– Вот и я говорю – ты не славянский князь, а тюрок. И бороду сбрил. Она тебе очень шла.

– И я о том же – не уступлю им. В следующий поход не возьму ни возов, ни котлов, но, нарезав конину, зверину или говядину, зажарю и съем, – улыбнулся, приметив, как мать перекрестилась и сплюнула.

– А спать буду… – продолжил он.

– С женой, венгерской княжной Предславой, – перебила его мать.

– Нет, с ключницей Малушей, – хохотнул сын смело и независимо глядя на княгиню. – В четырнадцать лет женила меня, не дав погулять, а в пятнадцать уже Ярополк родился, сейчас ему девять и брату его Олегу – восемь. Лишь с Малушей у меня всё по любви.

– В четырнадцать лет отрок на Руси считается взрослым, – возразила мать. – А в семь лет, через год, то есть, будешь Владимира на коня сажать, чтоб в отцово стремя вступил. Ты не только тюрок, но и дружинник неразумный бедовый, – разволновавшись, поднялась с деревянного стула с резными подлокотниками, и нервно стала вышагивать вдоль стола, колыша пламя свечей, отчего оружие на стенах задвигалось, словно кто-то невидимый размахивал им, что очень обрадовало и обнадёжило Святослава: «Видно Перун даёт знать, что впереди меня ожидают битвы», – сделал вид, будто внимательно слушает мать.

– … У дружинников – что в жизни главное?

– Что? – с любопытством переспросил Святослав.

– А то сам не знаешь? Мечами махать, да удами своими, прости Господи, а потом полонянок либо селянок нудить. До семьи им дела нет, до жён и детей малых, – весьма заинтересовала своими рассуждениями князя.

– … Все, как один, охальники. А ты – первый среди них, – немного успокоившись и усевшись на покрытую ковром скамью, ворчливо вещала мать. – Давно пора тебе, сыне, мирными делами заняться: данью, судами над мошенниками, прохвостами и татями всякими. А у тебя то наложницы на уме, то охота, то пиры… А потом – вновь на войну. О детях и не вспоминаешь. Я рощу Ярополка, Олега и Владимира.

– Да что ты говоришь, матушка, какие наложницы? Я Малушу люблю.

– Во-во. А бедная Предславочка в подушку по ночам воет, отцветая, как сирень, без мужней любви и ласки. Принимай тогда христианство и живи с одной Малушей… Даже на это я согласна, хоть она и ключница, а не княжна или боярыня.

– Не могу, матушка. Дружина не поймёт и осудит. И неужели ты забыла, как грязные ромеи унизили тебя, когда семь лет назад посетила Царьград? Не прощу им позор своей матери, и Руси в твоём лице. Осмелились три месяца держать тебя на лодье в гавани, не допуская в город.

– Сын, я христианка теперь. Одумались они, извинились за нанесённое оскорбление и уговорили принять христианство. Сам патриарх Цареградский окрестил. Бог терпел и нам велел. Я знаю, что судьба накажет меня за жестокую и безжалостную расправу над древлянами и их князем. Но я мстила за мужа и была в то время не христианка, а язычница. Но грех не проходит бесследно, и расплата вернётся если не ко мне, то к детям, – жалостливо глянула на сына, – или внукам, – хотела перекреститься, но в гриднице не было иконы, а лишь оружие, которому молился её сын. – Отрекись от сурового Перуна и поверь в кроткого и милосердного Христа. Я и внукам, детям твоим, не устаю это повторять, и к вере Христовой надоумливать.

– Мать, я не стану унижаться перед ромеями, а побью их, и они сами предложат мне дружбу, как предложили её князю Олегу.

Через день, прибывшие из похода дружинники, получив денежное довольствие и став от этого весьма довольными, для начала решили немного погулять. Даже женатики. Первым делом, ясен меч, направились прибарахлиться на рынок, ибо изорвались в походе.

Юным отрокам сотник Велерад тоже разрешил отлучиться в город, и трое подружившихся парней медленно брели вдоль торговых рядов намереваясь прикупить кто портки, кто рубаху, а Доброславу – кровь из носа, был нужен кинжал, и он потащил Клёна и Бажена в оружейный ряд.

– Ты, Клёник, ловок оказался, кинжалы наши спёр в своём лесу, а вернуть всё забываешь. Ясен пень – вятский лес, медведь хозяин.

– Семарглом клянусь, верну. Никак домой не попаду, а вон жид хазарский мечами торгует, у него и кинжал прикупишь, – указал, где именно, и первым направился к торговцу оружием, отпихнув ногой явившего лапы от купившей его бабы, пока та отвлеклась на ленты, наглого гусака, важно топающего, куда глаза глядят.

Осерчав, гусак растопырил крылья и вытянул в сторону обидчика длинную белую шею, чем весьма развеселил отроков.

Купив прекрасный кинжал, и весьма недорого по мысли Доброслава, приятели направились в сторону шума и гама-тарарама, доносившегося с небольшой, свободной от торговли площадки.

Оглянувшись, Доброслав отметил, что продавец тоже весьма доволен – каждый считал, что обжулил другого.

– Словно Перун грохочет своими громами, – шутливо заткнул ладонями лопоухие уши Бажен.

Как оказалось, огромный вклад в многоголосье рынка вносили две артели скоморохов, старающиеся перетянуть к своей шайке как можно больше зевак, дабы затмить буйных соперников.

Одной из групп это удавалось лучше благодаря огромному ручному медведю, который, то боролся с мужиком в драных на коленях холщёвых портах, то плясал в кругу своей братии, состоящей из трёх скоморохов, где тверезым был лишь косолапый мишка.

– А вон наши, – ткнул локтем Бажена Доброслав, указав на пьяненьких, не хуже скоморохов, Бову, Бобра и Чижа.

– Чичас с Михаилом бороться буду, – воинственно закатал рукава рубахи Бова – брони в день отдыха никто не надел.

– Бова, ну ты чё раздухарился? – попытался отговорить его Чиж. – Не к лицу княжьему гридню веселить народ словно скоморох, к тому же эти шельмецы отведут глаза, да и сопрут чего-нибудь у тебя.

– Я им так сопру, татям недобитым, – плюнул в кулак Бова, но приятели, отыскав в себе дар красноречия, появившийся после выпитой браги, сумели отговорить бойца, под руки утащив в ближайшую харчевню.