Читать книгу: «Третья планета от солнца», страница 3

– Так ведь и нам не грех подкрепиться, – облизнулся Клён. – Брюква, репа и капуста, всё сожрёшь, а в брюхе пусто, – развеселил складными словами товарищей.

В харчевне степенные бородатые селяне и горожане с ножами на поясах – рынок, всяко может произойти, сидя на широких досках, уложенных на толстые пни, лениво тянули пиво из деревянных жбанов, ведя при этом задушевные неторопливые разговоры.

Дружинники, согнав с насиженного места двух селян, расселись за соседним столом.

Отроки разместились поодаль от них, дабы не мозолить глаза взрослым заслуженным гридням, с которых должны брать пример, перенимать хорошие манеры и воспитание.

– Неплохо кормят, – погладил пристёгнутый к поясу кинжал Доброслав.

– Ну да! Смотрю, жареную зайчатину подают, и, судя по людям – неплохое пиво.

– Наши уже им животы заправляют, – хмыкнул Бажен.

– Всем по утке жареной тащи, – услышали от стола дружинников басовитый голос Бовы. – И пива поболе, – сделал он заказ.

– Я зайчатину возьму, давно не пробовал, – пустил слюну Клён.

– А мы с Доброславом, по примеру старших товарищей, уточек закажем.

– И пивка на пробу… – внёс предложение Клён.

– Ну да. По примеру наставников, – поддержал приятеля Доброслав.

– … Пока тятька не видит, – не услышал он друга. – Узнает – прибьёт.

– Тебя и надо за кинжалы наши, – хохотнул Доброслав, услышав ненароком беседу степенных мужей за соседним столом.

Калякали те о какой-то сгинувшей ватажке промысловиков-охотников, что ушли прошлой зимой добывать шкурки.

– По весне их и нашли, – выпучив глаза, гудел погромче Бовы краснолицый селянин с огромным ножом на поясе.

– Мёртвых али живых? – заинтересовался его сосед.

– Мёртвых, – помрачнел селянин. – И шкурок при них не было, а так же луков и ножей.

– Во дела-а, – перекрестился сосед-горожанин, на что селянин иронично сморщился и продолжил:

– Бабы вбивали всем в головы, что промысловиков нечисть лесная сгубила, чтоб, значится, не баловали на их территории. А мы их убеждали, что леший – сам меховой, и шкурки ему без надобности. Но, рази ж им докажешь?

– Всем известно – бабы дуры, – поддержал его горожанин, хотя и был христианин.

Отрокам принесли заказ, и они накинулись на еду.

– Дружба начинается, когда греет один костёр, и ешь с одного котла, – жуя зайчатину, громко произнёс удивительно умный нынче, по мысли Доброслава, Клён.

– И когда ножи не тибрят почём зря, – добавил Бажен.

За столом старших гридей, с которых отрокам следовало брать пример, начался переполох и галдёж – то Бова вспомнил про злосчастно медведя.

– Да плевал я на этого топтыгина, чичас вот ещё жбанчик пивка на грудь приму, и заломаю косолапого, как шавку… И ещё пасть порву. А ежели, братцы, станете меня увещевать и не пущать с мишкой ратиться, то и вам пасти порву, – под смех приятелей поднялся из-за стола, опрокинув доску.

Чиж пошёл с ним, оставив охранять стол жующего утку Бобра, а за гридями, стараясь не попасться им на глаза, двинулись Доброслав с Баженом, оставив на посту жующего зайчатину Клёна.

Молча растолкав поддатых скоморохов, Бова кинулся обниматься с медведем.

Но тот не признал в нём сродственника.

Через недолгое время, сидя в кругу гогочущих приятелей, неудачливый поединщик на чём свет стоит костерил подлого медведя за нечестную борьбу, скоморохов за подначки, хозяина харчевни за кислое пиво, горестно при этом ощупывая рваную рубаху без рукава, ободранное пузо и кровоточащее ухо.

– Не стоило тебе с берсерком связываться, – ржали дурики-приятели.

«Все стервецы и сукины коты, особенно трактирщик», – тужил Бова, – а скомороший мишка, ко всему, хужей поганого печенега. Новую рубаху изодрал, а эти жрут, то есть ржут бобрами», – ещё немного поразмышляв, затеял славную потасовку с двумя толстыми купчиками.

Словом, день прошёл насыщенно и отдых у дружинников удался.

После лёгкого загула Доброслав направился к добротно строенному дому родного дядьки, княжьего старшего гридня Богучара.

– Пиво пил, отрок безмудрый? – не слишком ласково встретил его дядька. – А плетью по мягкому месту, чтоб сидеть больно было, дать?

– Богучарушка, ну что ты к дитяти привязался? – обняла отрока плотная женщина в понёве⁵ и белой свежей, заправленной в неё рубахе, с закатанными до локтей рукавами. – Мой руки и за стол, похлёбка как раз готова и каша.

– Да я сыт тётя Благана.

– Да в придачу браги ендову одолел в честном поединке, – осудил племяша дядька.

– Браги ендова – всему голова, – засмеялась Благана, усаживая парня за стол. – А четырнадцать лет на Руси – возраст совершеннолетия.

– Так что ж теперь, каждый день пивные возлияния совершать? – беззлобно, больше для порядка, ворчал Богучар, добродушно поглядывая на парня.

– Да мы с приятелями пригубили только, – стал оправдываться Доброслав, за обе щёки поглощая похлёбку.

– Батька не узнает тебя, как вымахал, – переменил тему Богучар.

Жена с удовольствием поддержала его:

– Вытянулся и похорошел. Девки уже засматриваются, поди, – вогнала в краску отрока. – А братцу твоему старшему, Дакше, наплевать, прости Господи, на мальца, – кинулась уже на супруга. – У него в Новограде две дочки замужние, внучата и сын к торговле приставленный. Так что Доброславу, как и тебе ранее, самому всего добиваться придётся. Брательник твой, лукавец и пролаза, дитю молодшему не поможет, нехристь.

– Ох, доболтаешься языком, Благанка, доболтаешься, – за обе щёки уплетал кашу Богучар. – И в церкву Десятинную повадилась ходить, ромейскую религию приняв.

– Сама княгиня Ольга увещевала креститься. Как можно отказать? Да и тебе не грех христианство принять.

– Варяжская Правда мне важнее христианской Истины. Ну а дитятю малую, неразумную, – иронично хмыкнул Богучар, – посплю сейчас, и воинскому искусству обучать стану.

– Да уже донял парня с дружком своим, Велерадом.

– Тот по обязанности молодь обучает боевым премудростям, а я по велению варяжской души.

– Да теперь ещё через забор, в соседях, медведь этот вятский поселился, как бишь его?

– Вот бабы беспамятные и глупые… Сама же сказала – Медведь. Что, через забор за ним подглядываешь? – загыгыкал Богучар, развеселив племяша. – Вход к ним с другой улицы. Святослав сотнику своему дом подарил с подворьем, что от павшего в бою бессемейного старшего гридя остался. Доведёт до ума строение, и будет жить-поживать, да добра наживать, – сыто рыгнув, бросил ложку в пустую миску – ели не из общей, как селяне какие, а каждый из своей. – А ты, Доброслав, покуда я отдыхать стану, вон тот лук возьми, да не боевой, из турьих рогов, а охотничий. Вон, в углу за лавкой у стены, со спущенной тетивой стоит, – кивнул головой, где именно, – обучайся, отрок, тетиву натягивать. А завтра, коли князь две седмицы на разгул дал, будем от стрел увёртываться учиться, а после – стрелять.

– Продыху дитяте не даёшь, – споласкивала посуду Благана. – Дожди скоро зарядят, когда погулять парню?

– Угомонись, баба. За прялку садись, а не мужа учи уму-разуму, – по его разумению, показав жене твёрдую мужскую руку, поднялся, зевнул и, вытянув из висевшего на стене колчана стрелу с гранёным узким наконечником, поинтересовался у Доброслава: – Напомни мне, – хмыкнул, произнеся эти два слова, – что за стрела?

– Это, дяденька, стрела супротив панциря и доспеха пластинчатого, бронебойная.

Благодушно покивав, Богучар выудил из соседнего с первым колчана другую стрелу.

– Тоже бронебойная. Но супротив кольчуги.

– Правильно. А эта? – вытянул ещё одну.

– Срез называется, – взяв у дядьки, зачем-то понюхал широкий плоский наконечник, чем насмешил своего наставника.

– Ну и для чего служит? – вытер глаза Богучар.

– Очень хорошо служит супротив бездоспешного воя.

Дядька удовлетворённо покивал:

– А ещё против кого?

– Ну, эта-а? Зверя можно ей бить.

– Добре, – зевнул Богучар. – Ладно, подремлю пойду чуток, а ты тетиву учись… – не досказав, вновь зевнул, похлопав ладонью по губам и выдав тягучее: «а-а-а-а», – ушёл в опочивальню.

– Ступай, супруг, на ложе пуховое, – уколола острым, как бронебойная стрела, язычком, мужа. – Пусть отдыхает, без него спокойнее, – села перед окном на лавку, поправив юбки, и тоже зевнула, монотонно застучав пряслицем-грузиком, надетым на тупой конец веретена, чтоб ровнее крутилось, и стала прясть тонкую льняную нить.

Зевнув: «Во заразился», – Доброслав взял лук, и, уперев конец в пол, согнул его, набросив петлю на другую сторону. Довольный, перехватил за центр с прикреплённым для удобства, и чтоб плотно лежал в ладони, шершавым куском кожи, поднял в вытянутой руке, зажмурил глаз и оттянул к уху тетиву, подумав: «Бажен точно когда-нибудь ухо на тетиву намотает», – засмеялся, представив эту картину, и отпустил туго натянутую жилу, тут же больно щёлкнувшую по левому кулаку: «Ух, ты, зараза», – перехватив лук в другую руку, подул на зудящую кожу с красной полосой, и нацепил на ладонь рукавицу. Вновь натянул до упора и отпустил тетиву, хлёстко щёлкнувшую в этот раз по коже рукавицы.

Утром следующего дня Богучар, облившись из кадки ледяной водой, которую велел натаскать из колодца подневольному отроку, плотоядно, как подумалось Доброславу, улыбаясь, окатил его из деревянного ведра и велел для сугрева бегать по двору, поставив затем у высокого досчатого забора, крепящегося к глубоко врытым в землю столбам: «Мой дом – моя крепость», – любил повторять Богучар.

– Благана, – заорал он, и, увидев высунувшую нос из двери жену, приказал: – Принеси, женщина, лук с тупыми стрелами, что намедни в поте лица заготовил.

– Тьфу ты, ёрш окаянный, веретено моё, ступай, возьми, – громко хлопнула дверью, дабы выказать мужу своё недовольство.

– Эх, и наглая баба, – отчего-то довольно произнёс старший княжеский гридь. – И на хрен мне её веретено? – сам пошёл в горницу за луком, бурча на ходу, что легче тупого древлянина уму-разуму научить, чем жену-поляночку.

Когда вышел обратно, над забором показалась, привлечённая галдежом и ором голова Медведя, слава Перуну, не настоящего, а вятского сотника, следом и его любопытного сынка Клёна.

– Сосед, – забасил вятич, – ты не с печенегами сцепился?

А сынок его, глядя сверху вниз на товарища, по мнению Доброслава, ехидно поинтересовался:

– Тебя дядька чего, с лука стрелять собрался?

К его удивлению, именно так и оказалось.

С сорока шагов, постепенно сокращая расстояние, Богучар стал стрелять в племяша из лука, представляя на его месте, видимо, строптивую жену, ибо стрелы сыпались одна за другой, и отбить их не представлялось возможности.

«Теперь вся грудь в синяках будет», – затужил отрок.

– Богучар, – заинтересовался экзекуцией вятич, – бьёмся об заклад, что в меня не попадёшь.

– Чего-о? Корчагу пива выставишь ежели проиграешь?

– А то! – шементом сиганул через забор вятич, а следом и дерзкий сынуля.

– Во! – показал товарищу кулак Доброслав.

– Себе возьми, – ответил тот.

– Отойди, шкет, в сторону, – встал на место отрока вятич.

На этот раз он был не в медвежьей шкуре, а холщовых портах и рубахе.

– Метче целься, – согласно древнему ритуалу стал прикалываться над противником, чтоб тот злился и мазал.

– Лови и готовь пивко, – с тридцати шагов стал поливать насмешника стрелами Богучар, и, к его изумлению, вятич, как медведь лапами, отбивал все его стрелы.

– Не, погоди, давай с двадцати шагов, – потрясённо произнёс гридень.

– Да хоть с десяти, – хохотнул Медведь. – Но корчажку готовь.

Так оно и оказалось.

Для знакомства пригласили и «медведицу», звали которую Дарина.

Красивая женщина с длинной чёрной, уложенной круг головы косой и румянцем во всю щёку, весьма глянулась Богучару, но он тут же скромно кашлянул в кулак, встретившись взглядом с женой.

« Вот что значит на природе жила, – позавидовала румянцу соседки Благана. – А тут сидишь в городе безвылазно, кругом пыль и грязь, отчего щёки бледные, и хочется кого-нибудь ободрать ногтями, – глянула на мужа. – Лучше заставлю его лесной терем под Киевом возвести для отдыха, чтоб цвет лица омолодить на природе».

Познакомившись и угостившись, гостья внесла предложение:

– Люди вы хорошие – у меня глаз на добрых людей, – улыбнулась она, поочерёдно глянув на хозяина и хозяйку дома. – Но некоторые мужья рычат, желая показать себя храбрыми медведями, – Подмигнув, улыбнулась на этот раз одной Благане.

– Но-но, – не слишком уверенно осадил супругу Медведь.

– Не взнуздал ещё, – огорошила его жена. – Я что хотела сказать, Благана, давай заставим мужей проход в заборе сделать, а после пусть калитку навесят. Это не дело, столько вокруг обходить, когда можно напрямик.

Благане задумка соседки понравилась.

– А что, супружники, не хотите ли топорами помахать? А то всё мечами да мечами.

– Мы и секирами могём, – молодецки выпятил грудь Богучар.

«Доершишься, муженёк, – прыснула Благана. – Научу ночью верности.

Разохотившись, и чтоб показать жёнам силушку богатырскую, два верзилы, без помощи детей, чем весьма удивили отроков, применив плотницкое мастерство, аккуратно прорубили забор и навесили сколоченную до этого калитку. Затем, разъерепенившись, принесли из сарая огромный столб, сами выкопали яму, и установили его.

Весь следующий день Доброслав с Клёном метали в столб ножи, топорики и копья.

Руки у ребят ломили, но настрой был боевой.

– Покажи воинское искусство, Богучар, – вроде бы даже надменно улыбнулся Медведь, протягивая старшему гридю два метательных топора.

И тут же они, брошенные с обеих рук, торчали в столбе в пядь⁶ друг от друга.

– Молодец, – похвалил соседа и друга, в свою очередь, метнув топор в столб, и тут же другой, всадив их в дерево на расстоянии пальца один от другого.

– Силён. Можешь ни только в лесу за белками с ножом гоняться, – в лёгкую съязвил, почесав затылок, Богучар, в надежде выкинуть какой-нибудь сногсшибательный фортель, дабы уесть вятича.

Тот, посмеиваясь, глядел на него.

– Покажи удаль молодецкую, сразись со мной на мечах, – не придумав ничего лучшего, предложил вятичу гридь.

– А давай посражаемся. Клён, принеси-ка мой меч кладенец, – ухмыльнулся вятич, с удовольствием оглядев вышедших на крыльцо женщин.

– Вы что задумали? – по бабской привычке обильно оплевать любое мужское начинание, сполошно замахали руками, развеселив мужей.

– Да ничего страшного, просто головы друг другу посрубаем, чтоб для вашего спокойствия, пиво нечем пить было, – заржали воины.

– Охолоньте, недотёпы, лучше ступайте пиво глохчите, пока есть чем.

– Сейчас поратимся маленько и поёдём. Вон как раз сынок и меч несёт.

– Баба, за прялку, – поднял над головой оружие Богучар.

Мечи, соприкасаясь под женские охи и ахи, высекали искры, издавая мелодичный звук.

Ребята, разинув рты любовались взрослыми.

Замерев и обнявшись, жёны со страхом глядели на поединок мужей, а те, размахивая мечами, сходились и расходились, нанося при этом удары, кружили, сторожа промах противника, затем удары, повороты, искры и звон, удар, защита – шаг вперёд; удар, защита – шаг назад, а под финал поединка Богучар кувыркнулся, наметив удар по ногам, Медведь подпрыгнул и ткнул меч в землю рядом с не успевшим подняться дружинником, тут же обняв поднявшегося гридя.

– Победила дружба, – подвёл итог боя Доброслав.

– Но всё-таки отец мог бы пригвоздить твоего дядьку к земле, – испортил настроение приятелю Клён.

– Дело везения и случая, но лучше им не сходиться в настоящем, а не игровом, поединке.

– Не бились, а плясали, – успокоено произнесла Дарина.

– Только пляска не радости, а смерти, – обняла мужа Благана. – Да пойдёмте петь песни и веселиться, – пригласила всех в дом.

Вечером Богучар обучал племянника мастерить стрелы.

– Не ленись, камнем полируй, точнее бить будет, – отправился почивать дядька.

– Точнее, точнее, а сам не клей дал, оперение клеить, а дерьмо собачье, – рассердившись, переломил почти готовую стрелу и направился спать его племянник.

Утром «отрокомучи» надумали обучать молодь бою на секирах.

– Секира с плеча рубит обычно в две руки, – вещал Богучар, размахивая секирой и показывая, как ловчее отрубить кусочек от человечьего организма.

– Я одной рукой управляюсь, а в другой щит держу, – похвалился Медведь.

– Миша, – ласково произнёс, но хищно улыбнулся Богучар, – неси свой щит. Лучше старый.

За щитом, конечно, отполированной стрелой с опереньем, понёсся Клён.

– Рукоять у секиры длинная, как видишь, и я обмотал её шершавой кожей, чтоб не скользила в руках. Лезвие широкое, в виде полумесяца, и заточено по выпуклой части, – показывал оружие Доброславу, а глядел на вятича гридь.

– У моей на обухе крюк, чтоб всадника с лошади стаскивать. Будем с хазарами биться, поглядишь, как ей управляюсь, – нравоучительным тоном, глядя на могучего гридя, проделал руками движение, будто стянул с лошади хазарина или печенега.

– Вот наставник, тоже мне, – обрадовался Богучар, увидев, что Клён несёт отцов щит. – Вещь неплохая, – оглядел обитый грубой кожей с выпуклым умбоном в центре и окаймлённый по краю железным ободом, щит. – А крюк твой – бабам юбки задирать, а не всадников сбрасывать. Сейчас, Миша, убедишься.

– Бахвал, – хохотнул вятич, подняв меч и взмахнув им, чтоб немного попугать зазнавшегося дружинника, но тут же охнул от болезненного удара обуха секиры по умбону, почувствовав, что рука занемела.

А секира, описав в воздухе полукруг, нижним полумесяцем прорубила щит за железной окантовкой, и от мощного рывка он слетел с руки Медведя. Тот успел лишь отмахнуться мечом и отпрыгнуть от мелькнувшего перед грудью лезвия.

– Как-то так, отрок, – по-доброму ухмыльнулся довольный Богучар. – Это тебе не хазар скидывать. Руку пивом залечим, – метнул секиру в столб.

– Ловок, – похвалил гридя вятич, тряся рукой. – Но на мечах я тебя одолел, – успокоил уязвлённую гордость.

– Повезло просто.

Ещё через день, на этот раз во дворе Медведя, взрослые подвесили на цепях, прикрученных к столбам, бревно, и, раскачивая его, обучали отроков сражаться конно.

Их неловкие мечи выщербили бревно, а тела покрывали синяки после падения с поддельного коня.

– Вы должны уметь, сидя верхом, рубить, наносить и отбивать удары, на полном скаку метать сулицу или стрелять из лука, не промахиваясь, – перечислял навыки вершника Богучар.

– Сигать через ямы и плетни, желательно, оставаясь при этом в седле, – дополнил его наставления Медведь, обернувшись на что-то тараторивших им женщин.

– Опять языки у баб зачесались, – с улыбкой глядел на статных молодок Богучар.

– Хватит детей умучивать, забыли, видимо, что завтра Радогощь, – возвестила, подбоченясь, Благана.

– Да ты же христианка.

– Ну и что? Я всех Богов почитаю. Думаю, они не обидятся на меня за это.

Сидевший на бревне с копьём в руке Доброслав, дабы показать усталость от занятий, брякнулся наземь и вытянулся, сложив руки на груди.

– Три дня тому был Велес-рябинник, исход бабьего лета. Мой личный праздник, – нарядно одетые, шли к недалёкому от Киева селищу, где когда-то жили родители Благаны, она с мужем и Медведь с медведицей, как пошутил Богучар, схлопотав от Дарины кулачком по спине.

– Велес по представлению славян – это медведь под деревом.

– Вот и сиди там, а мы Радогощь отмечать будем, – потряс вместительным мешком с пирогами и прочей снедью, Богучар.

– А чего это там у тебя булькает? – облизнулся вятич.

– Не у меня, а в мешке. Новолетие ныне наступает, грех не отметить. А булькает медовый напиток, сурья, на собранном хмеле настоянный. Отведаем вскоре.

– И день с ночью уравнялся, матушка говорила, – смахнула с глаз набежавшие слёзы Благана. – Вот и погост, где они с батюшкой гостят. Такой день. С утра плачем, а днём веселимся.

Помянув родителей, отправились на капище.

– Часто слова матери вспоминаю: «Осень навстречу зиме движется. День убегает не куриными, а лошадиными шагами.

– А я точно знаю, что в этот день леший в лесу смотр зверям перед зимой устраивает.

– Ага! Медведя на секирах драться учит, – усмехнулся в бороду Богучар.

– Расскажу вам поверье, старики наши считали это правдой, – улыбнулась Благана. – Бог Велес влюбился в богиню Диву, жену Перуна…

– Всё как у людей, – вставил реплику муж.

– Не перебивай. Подумав, Велес обратился в цветок, который, гуляя по лугу, сорвала Дива. Вдохнув аромат цветка, зачала от Велеса Ярилу. Возмужав, тот стал пахать и сеять, обучив этому людей.

– Лишь бы самому ничего не делать, – осудил Велеса, совратившего жену Перуна, Богучар. – В цветок обратился…

– Помолчи, ненаглядный, но безмудрый муж мой, – рассердилась Благана под смешки мужчин. – Нет в вас понятия красоты… Только бы головы друг другу расшибать.

На капище селяне стояли в несколько рядов полумесяцем, лицами к идолу Велеса, по соседству с которым, на низком широком помосте, был уложен на холсте огромный медовый пирог, а на нём и рядом, в навалку – малые пироги и разная выпечка, укрытая веточками рябины.

Волхв – молодой и красивый мужик из местных селян, одетый в серый холщовый балахон чуть ниже колен, серую рубаху и короткие смурые⁷ порты, был бос, лохмат, бородат и обладал оглушительным басом.

– Славьте бога Рода, подарившего урожай, и Даждьбога, который становится в этот день мудрым стариком Световитом. Уже не так высок в небе… – задрал нечесаную голову, услышав в высокой дали гортанный клик, то лебединая стая, удаляясь, прощалась с Русью, … – дед Световит, и лучи его не согревают землю, но мы поможем ему возжиганием костров, – переступив босыми ногами, протянул к сельчанам руки, – от огня бога Велеса, – указал на сверкающие угли обширного кострища по другую сторону идола и помоста с пирогами. – Но прежде возблагодарим Богов за новый урожай, – скрылся за огромным пирогом, басовито вопросив: – Зрите ли мя, детушки?

– Не-е-т! – весело возопил народ, и довольный ведун вышел к кострищу, забасив: – Да будет и в будущем году обильный урожай, – бесстрашно шагнул босыми ногами на угли, и стал плясать, закатив глаза и без конца повторяя: – Боги, будьте добры к нам. Владыка Велес, Бог-Покровитель, – гремел волхв, – Прославляем Тя, ибо Ты заступа и опора наша! Не остави нас без призора, – убыстряя ритм, топтал угли, выбивая искры, – огради от мора стада тучные наши, и наполни добром житницы наши. Да буди мы с тобою воедине, ныне и присно, и от Круга до Круга!

– Тако бысть, тако еси, – хором повторяли за ним селяне.

– Тако буди, – ступил на землю волхв, и поклонился Велесу, показав затем селянам ступни ног, на которых не было ожогов. – А теперь, детушки мои, набирайте угли в глиняные горшки, ступайте по домам и гасите старый огонь, возжигая принесённый. Не забудьте взять по ветке рябины, которая защитит дом ваш от тёмных сил. Прикрепите её над окошком, и пусть там будет всю зиму. Потом приходите сюда, разбирайте пироги, возжигайте костры, пойте, пейте и водите хороводы, веселя себя и Богов.

Княгиня Ольга не отмечала языческий праздник, проведя день в молитвах: «А ведь когда-то, живя у родителей в селище Выбуты, что на реке Великой в Псковской земле, любила этот праздник, – тоскливо вздохнула, вспомнив юность, маменьку с папенькой, и то, как впервые увидела будущего мужа своего, князя Игоря, который охотился в тех местах, и, переправляясь через реку на лодке, удивился, обратив внимание на юную красавицу – я красива тогда была, – снова вздохнула она, – что ловко гребла веслом: «Какая прекрасная перевозчица, – улыбнулась, вспомнив князя и его слова, – хочу поцеловать тебя, девица», – обхватил меня бесстыжими руками, – задохнулась от пережитого счастья, – а я чуть не огрела охальника веслом… Видимо, была первой, кто оказал ему сопротивление, хотя он часто снился потом по ночам. И когда пришло время искать невесту, вспомнил обо мне, не желая никакой другой жены. Надо монаха Тихона навестить, – перенеслась мыслями в повседневность, – поручить ему с внуками заниматься грамотой и о Законе Божием речь с несмышлёнышами вести, показывая красоту Христианства и смрад язычества. А ведь когда была язычницей, веселее жилось, – с изумлением подумала она. – Прости Господи мне все прегрешения», – направилась в покои книжника, монаха Тихона, коего совсем молодым послушником уговорила поехать с нею из Царьграда в Киев, обращать диких язычников в христианство.

Теперь он вёл службу в деревянной Ильинской церкви, что выстроила она на Подоле, беседовал о вере Христовой, и читал ей книги, переводя с греческого на русский. Помимо славянской грамоты – кириллицы, Тихон разумел греческую грамоту и ненужную на Руси латынь.

Монах и книжник, сидя на скамье у небольшого стола с тусклой свечой, книгой и какой-то склянкой, высунув от усердия кончик языка, чем напомнил младшего внука Владимира, сосредоточенно острил разложенные перед собой гусиные перья небольшим метательным ножом.

Увидев вошедшую княгиню, резво вскочил, чуть не перевернув лавку, и поклонился.

– Здрав будь, Тихон, – улыбнулась ему Ольга, усаживаясь напротив. – Стул, что ли бы, принёс, а то сидеть не на чем. Ну да я сама распоряжусь. Это что у тебя на столе, вино? – с улыбкой указала на стеклянную ёмкость с чернилами, кои, как она знала, монах готовит сам, перемешивая черничный сок с льняным маслом, и добавляя для цвета, сажу из печи.

– Нет, матушка княгиня, хотя и вино, иногда, пити не возбраняется.

– Что читаешь? Похождения Одиссея, поди, вместо богоугодных книг? – она любила подшутить над молодым монахом, хотя в душе уважала его за ум, и за то, что славянин из города Пскова, и звали его в то время – Тихомир. По его рассказам, отец был купцом и христианином. Как-то, взяв малого сына и жену, надумал переехать на жительство в Царьград, но был схвачен печенегами и продан со всей семьёй в рабство своим единоверцам, которые поступили с ним совсем не по-божески – жену перепродали какому-то хазарину из Итиля, а сына отправили служкой в монастырь. Занедужив от таких невзгод и мытарств, бывший купец отдал Богу душу, оставив сына сиротой.

– Нет, матушка, – покраснел монах. – Мысли учёных ромеев о язычестве.

– И что пишут учёные ромеи?

– С неизбывной душевной тоской вспоминают то время, когда эллины были язычниками и пасли на склонах зелёных холмов под сенью дерев кудрявеньких беленьких овечек, – с иронией произнёс книгочей. – Язычество в представлении греческих мудрецов, это «розовое вино и дебелые ляжки грудастых нимф среди цветов», – прости матушка, – вскочил, чуть не перевернув склянку с чернилами и склонил повинную голову, – бес за язык потянул.

– Прощён, – сумев справиться со смехом, постаралась строго произнести княгиня. – Ты прям смутил меня, старуху, дебелыми ляжками порочных нимф, – всё же не удержалась от усмешки, поручив монаху с завтрашнего дня обучать детей, в том числе и маленького Владимира: гиштории княжения предков, письму, счёту и чтению.

Расставшись с княгиней, не откладывая в долгий ящик, как было велено, мысленно стал готовиться обучать княжичей уму-разуму.

Начать решил с недалёкого времени княжения Игоря и его дядьки – Олега вещего.

Князя Олега Тихомир, он же в крещении Тихон, весьма уважал, и не за то, что, отбив пальцы, приколотил щит к вратам Царьграда, для напоминания, что по соседству есть русичи и воевать с ними – лишний почечуй⁸ наживать… Книжникам отродясь свойственны ирония, зубоскальство и не почитание власть предержащих. А уважал за то, что во время его княжения солунские братья Кирилл и Мефодий, хотя и, как все книголюбы-грамотеи, активно поклонялись языческому богу Бахусу, создали славянскую азбуку – глаголицу, заменив ею архаичные славянские буквицы, черты и резы: «В житии Кирилла говорится, – вспомнил Тихон, – что монах и письменник нашёл в Корсуни Евангелие и Псалтырь, написанные русскими письменами, и человека нашёл, говорящего той речью, и беседовал с ним, и понял смысл языка, соотнося отличия гласных и согласных букв со своим языком, научился русской речи и вскоре стал читать и объяснять русские книги. Известно, что новая азбука начала утверждаться на Руси с 898 года от рождества Христова или 6406 года от Сотворения Мира. Шёл 12-й год правления князя Олега, который княжил 33 года, заключив в 911 году известный договор с греками, именовавшими его «великим князем русским», а о том, что в годы его правления на Руси повсеместно стала укореняться письменность, нигде не полслова, будто это совершенно неважно».

После празднеств, Клён с Доброславом, пройдя ворота детинца с отсутствующим стражником, вошли в пустой двор, если не считать задумчиво бродившего здоровенного кобеля, размышляющего о чём-то своём, собачьем, и потому не обратившего на них внимания.

– Может волхв Богомил стража в пса превратил? – смешливо фыркнул Доброслав, но тут же погасил смех, увидев медленно бредущего от надворных построек к терему волхва.

– Чего побледнел, Клёник, я же пошутил, – не очень уверенно произнёс он, чуть взбодрившись, когда, леший знает, откуда, появился с огромной метлой дворовый холоп Тишка и принялся, чего-то недовольно бормоча, сметать в кучу накопившийся мусор.

А тут, зевая, стали подтягиваться отроки, зябко передёргивая плечами от утренней прохлады.

– Ничё-ё! Сейчас согреетесь, – обнадёжил их тоже зевающий сотник Велерад, велев встать супротив друг друга и помахать мечами.

Перед дневной трапезой во двор въехали полторы дюжины конных дружинников во главе с князем, тут же направившись к конюшне.

– Тьфу, Тишкина мать. Вот тока вот начисто подмёл, теперя опять кони репок своих накидали. Не могли где-нибудь на Подоле опростаться, пропасть их побери, – разозлился Тишка, яростно орудуя метлой.

– Кто хочет с князем сразиться? – высвободил из ножен меч Святослав.

И десяток отроков, среди которых были Клён, Доброслав и подошедший лопоухий Бажен, весело гогоча, ринулись в бой, с удивлением раскрывая рты, когда каким-то неизвестным им приёмом, Святослав по очереди выбивал из их рук мечи.

– Крепче оружие надо держать, молодь, – веселился князь, поглядывая на крыльцо, где, чего-то жуя, сидели на ступеньке Ярополк и Олег.

Младший сын, упоённо ковыряя в носу, с удовольствием таращился на бой отца с отроками.

– Владимир, палец сломаешь, – сделал ему замечание отец. – Бери деревянный меч и сразимся, – увлечённо стал биться с сыном деревянным мечом, стараясь поддаваться и не выбить деревяшку из его рук, а тем более, не попасть по пальцам: «Ишь, сердится, сопит и пыхтит, лицом раскрасневшись, как Доброслав, – с любовью наблюдал за отпрыском, и позволил тому поразить его в живот, чуть выше причинного места. – Так и сделает отца сивым мерином», – иноходцем ржанул Святослав. – Старшенькие, хватит брюкву грызть, идите биться, – позвал Ярополка с Олегом.

– Мы не брюкву грызём, а мёд сотовый, – выкрикнул с крыльца Ярополк, с неохотой отрывая зад от ступеньки.

Олег, не долго думая, оседлал палку и стал лихо скакать по двору, храбро размахивая деревянным мечом.