Предатели

Ежов доложил Сталину, который санкционировал арест: «Молотову Ворошилову. Дерибаса придется арестовать. Ст.»; «За. В. Молотов, К. Ворошилов»^[13].

Сталин считал проблемы, касающиеся Японии и региона Дальнего Востока, весьма важными и лично контролировал всю информацию. С учетом складывающейся обстановки им принимается решение об усилении обороноспособности Дальневосточного края. С этого времени начинается чехарда назначений и переназначений в партийных и силовых блоках ДВК.

Назначение Г.С. Люшкова не было случайным. Сталин не доверял Блюхеру. Ему нужен был человек, который бы «присматривал» за маршалом.

По-видимому, была еще одна причина этого перевода. Работая в Азово-Черноморском крае, Люшков собирал информацию на И.М. Варейкиса. При переводе его в ДВК он не мог не продолжать этого делать. Сталин это также понимал. Он нуждался в объективной информации. Таким образом, Люшков вынужден был «присматривать» не только за Блюхером, но и за первым секретарем Далькрайкома ВКП(б).

Интересно то, что Варейкис, не зная до конца причин назначения Люшкова на ДВК, в своем письме Сталину от 8 сентября 1937 г. особо отметил роль вновь прибывшего начальника УНКВД: «После приезда в край… Люшкова было вскрыто и установлено, что также активную роль в правотроцкистском Дальневосточном центре занимал бывший начальник НКВД Дерибас. Участником заговора являлся также его первый заместитель – скрытый троцкист Западный. Второй заместитель Барминский (он же начальник особого сектора ОКДВА) оказался японским шпионом. Арестованы как японские шпионы и участники заговора: Визель – начальник НКВД во Владивостоке, Давыдов – начальник НКВД Амурской области (г. Благовещенск). Входил в состав правотроцкистской организации Пряхин – начальник НКВД Уссурийской области, Богданов – начальник политического управления пограничных войск и значительная часть других чекистов»^[14].

Только за август 1937 г. Люшков и его «коллеги» из Ростова-на-Дону арестовали более 20 руководящих сотрудников краевого Управления НКВД.

В это время на имя Варейкиса было направлено анонимное письмо неизвестной женщиной, в котором сообщалось, что на ДВК в НКВД помощником к Дерибасу из Ростова приехал польский агент Люшков. Он имел знакомство с Рожевским или Ржевским в городах Шахты и Новороссийске и через него передавали сведения в польский Генеральный штаб. Высказывалось предположение, что он продаст ДВК. Сообщалось также, что Люшков из «торговской семьи», его отец жил на процентах. В конце письма женщина писала, что боится подписываться в связи с боязнью быть посаженной. С ее слов по вышеизложенному факту уже сообщалось в Ростове. Люшков, узнав об этом письме, посадил мужа. Далее она пишет, что Люшкова точно видели. По ее словам, это черненький небольшой еврей. Реакции на анонимное письмо не последовало.

27 августа 1937 г. Н.И. Ежов сообщил И.В. Сталину о «врачах-заговорщиках», выявленных Г.С. Люшковым. Начальник санслужбы ОКДВА Короедов признался, что является участником военно-троцкистской организации и что был посвящен Л.Н. Аронштамом о необходимости убрать В.К. Блюхера из армии. По его словам, М.В. Сангурский, А.Я. Лапин и Аронштам неоднократно давали ему задание составить фиктивное медицинское заключение о признаках психического расстройства у Блюхера для посылки заключения в Москву.

Короедов показал также о большой вредительской работе по срыву санитарной подготовки ОКДВА в случае войны, проводившейся им по заданию начальника СУ РККА Баранова. Особое внимание заслуживали его показания о бактериально-диверсионной работе. В 1936 г. по указанию Баранова и Райнера в армию была послана вата, зараженная столбнячной палочкой, газовой гангреной, и нестерильный перевязочный материал. Впоследствии, испугавшись якобы провала, Баранов дал указание о производстве полной стерилизации этих материалов. Полищук принял эти материалы, в результате умерли 2 бойца Ольгинского укрепрайона. Испугавшись провала, Полищук объяснил смерть бойцов ложными причинами.

Шрайбером производилась диверсионная работа через Дальневосточный санитарно-эпидемический институт при помощи работающего там врача Антонова – участника организации. Институт весной 1937 г. выпустил для прививок армии вредительски изготовленную вакцину, давшую большую заболеваемость и даже смерть одного командира. Командование приостановило прививку и провело расследование вместе с райисполкомом. Было установлено явное вредительство.

Люшков просил санкции Ежова на арест врачей. Он полагал произвести тщательный обыск при Эпидемическом институте с целью обнаружения бактерий для диверсионных целей. Сталин согласился с его предложением^[15].

11 сентября 1937 г. Ежов сообщил Сталину с приложением копии телеграммы Г.С. Люшкова о диверсионных группах на оборонных заводах в ДВК. Согласно его сообщению, арестованный директор завода № 202 Сергеев показал об участии в правотроцкистском заговоре на ДВК. В троцкистскую организацию он был якобы завербован в 1932 г. в Ленинграде зиновьевцем Ждановым (бывшим директором судостроительного завода в Комсомольске, арестован). Выезжая в 1933 г. вместе с ним на Дальний Восток, получил задание от Пятакова создать троцкистскую организацию на заводе и развернуть диверсионную работу.

По шпионско-диверсионной деятельности он был связан в Москве с Муклевичем и Стрельцовым, на ДВК – с краевым центром, из состава которого называет Лаврентьева, Дерибаса, Крутова, Косиора. Диверсионная организация на заводе руководилась японским консульством во Владивостоке, по прямому их заданию было сорвано строительство военных кораблей.

По состоянию на 4 сентября были дополнительно арестованы т.н. участники военно-фашистского заговора: Калнин, Гительман, Бойков, Малов, Солодухин, Юзефович, которые отвергли предъявленные обвинения^[16].

В это время начинаются операции по массовым репрессиям. Согласно оперативному приказу НКВД СССР № 00447 от 30 июля 1937 г., было принято решение о репрессировании бывших кулаков, уголовников и антисоветского элемента. Операцию решили начать по всем областям Союза 5 августа 1937 г., в ДВК – с 15 августа 1937 г. Всю операцию предполагалось закончить в четырехмесячный срок, а в ДВК – не позднее 1 апреля 1938 г. Дальневосточному краю выделялся лимит по первой категории 2 000 чел., по второй – 4 000 чел. Утвержденные цифры являлись ориентировочными.

20 августа 1937 г. Сталин, видимо, устав ждать от секретаря Далькрайкома Варейкиса сообщений об обстановке в крае, сам направил ему в Хабаровск шифртелеграмму. Он недоумевал: «по сведениям ЦК в вашем крае идут аресты по линии парторганизаций. Нельзя ли узнать, кто именно арестован, кем думаете заменить арестованных и каково вообще ваше отношение к арестам. Не кажется ли вам странным ваше молчание»^[17].

На следующий день, 21 августа, Варейкис поспешил дать объяснение. По его мнению, все, что происходило до последнего пленума ЦК по линии арестов, чистки края и парторганизации от врагов, он докладывал ЦК на пленуме и во время пленума. При этом признал, что за время после июньского пленума не информировал ЦК и обязался впредь все регулярно сообщать. Он писал, что в связи с арестом Дерибаса, Западного и начальника УНКВД Приморья Визеля, Амурской области Давыдова, начальника Особого отдела ОКДВА Барминского выяснилось, что органы НКВД покрывали участников контрреволюционного японо-троцкистского фашистского заговора, часть которых еще якобы осталась в составе руководящих работников^[18].

19 сентября 1937 г. Люшков в свою очередь сообщил в Центр свое мнение о партийном руководстве края: «Вообще не чувствуется, чтобы крайком ВКП(б) активно включался сам и мобилизовал парторганизации на активное разоблачение врагов или подхватывал проводимые УНКВД аресты для выявления всех связей. Во всем этом имеет значение стиль работы самого Варейкиса, мало соответствующего обстановке ДВК, – слишком много заботы о себе и своем отдыхе…»^[19]

Варейкис, видимо, чувствуя недоверие к себе, поставил перед ЦК и Сталиным вопрос о порядке согласования арестов партийных работников, считая неправильным, когда их арестовывали без согласования даже с первым секретарем крайкома. В доказательство привел один пример: «Ночью 24 сентября тов. Люшков (начальник УНКВД) передал мне по телефону, что он должен арестовать бывшего зав. ОРПО крайкома Федина, уехавшего на работу в Уссурийский обком. Я спросил Люшкова: «А почему его надо арестовать?» Ответ: «Получил приказ тов. Ежова». Я ответил: «Тогда арестуйте его немедленно…»^[20]

28 сентября 1937 г. Сталин ответил: «Первое. На днях направим в Далькрай требуемых вами работников на секретарские должности. Второе. Приказы Ежова об арестах в Далькрае проходят обычно с санкции ЦК ВКП»^[21].

В это время под руководством Люшкова была проведена операция по депортации корейцев. Переселению подлежали 11 800 семей колхозников и единоличников корейцев из ДВК. Сталин считал, что выселение корейцев дело вполне назревшее, полагая, что несколько опоздали с ним. В связи с этим предлагал быстрее провести выселение, особенно с южных районов Посьета. Данное мероприятие проводилось с целью пресечения японского шпионажа в ДВК. Операцию провели быстро, 25 октября 1937 г. Ежов доложил Сталину, что выселение корейцев закончено досрочно.

19 декабря 1937 г. согласно постановлению СНК СССР и ЦК ВКП(б) за выполнение ответственного задания была объявлена благодарность Люшкову и всему коллективу сотрудников УНКВД, а также всем работникам Дальневосточной железной дороги, участвовавшим в выполнении этого задания^[22].

В октябре 1937 г. Варейкиса сняли с должности, а затем арестовали. На его место был назначен Г.М. Стацевич. С этого момента началась волна репрессий, связанная с изъятием партийно-советских и хозяйственных кадров, выдвинутых «врагом народа Варейкисом».

Компромат на Люшкова. Зашаталась почва и под Люшковым. Во время ареста сотрудника УНКВД по ДВК В.И. Осмоловского при обыске у него в несгораемом шкафу был обнаружен протокол допроса Быстрых Владимира Михайловича от 16 октября 1937 г. и письмо на имя Ежова от 17 октября 1937 г. М.И. Диментмана и В.И. Осмоловского. В этих документах против Люшкова высказывались обвинения в троцкизме.

Люшков испугался, он полагал, что эти документы попали Ежову. 21 апреля 1938 г. он поспешил ему написать, что никогда за все время пребывания в партии не только не имел никакого отношения к троцкизму, но и никаких колебаний не проявлял. В период работы на Украине, о котором писал Быстрых в своих показаниях, Люшков активно боролся против этого течения в партии.

Быстрых писал, что в 1928 г. на закрытых собраниях сотрудников ГПУ УССР Люшков выступал как активный троцкист по вопросу строительства социализма в одной стране.

Люшков оправдывался, что в 1928 г., после XV съезда партии, такие собрания вообще были невозможны, на Украине члены партии могут это подтвердить. Должны быть и архивные материалы партийной организации, при помощи которых можно установить истину. Люшков боялся того, что Быстрых объединил его с Визелем и Тенером, действительно активными троцкистами, в одну компанию, хотя в партийной организации он был одним из наиболее активно боровшихся с ними.

Далее Люшков писал, что в 1926—1927 гг. в период его работы в информационном отделе, один осведомитель сообщил о прямой связи троцкистов с меньшевиками. Вместо того, чтобы передать этот материал в Секретный отдел (Информотдел не имел оперативных функций), он сам довел это дело до конца. Этот факт впоследствии был широко использован в Харьковской парторганизации для разоблачения подлинных троцкистов, был использован на страницах партийной прессы.

Авторы письма на имя Ежова подкрепляли обвинения, выдвинутые против Люшкова. Быстрых утверждал, что во время совместной работы Визель был в очень близких и дружеских отношениях с Люшковым.

Люшков назвал это клеветой. По его словам, он с Визелем в близких отношениях не был. Во время работы на Украине вел с ним борьбу, а после его отъезда с Украины с ним не встречался.

Авторы письма пытались связать это с фактом самоубийства Визеля после ареста. Они пытались взять под сомнение очередность ареста Западного, Дерибаса и Визеля и обстоятельства самого ареста Визеля.

В оправдание этим выводам Люшков сообщал, что засоренность аппарата НКВД шпионами и заговорщиками сама за себя говорит. В этих условиях он решил, прежде чем поехать во Владивосток в незнакомую обстановку, вызвать Визеля в Хабаровск. Он инсценировал совещание начальников областных управлений НКВД и таким образом арестовал Визеля. Раньше он не мог этого сделать, так как приехал во Владивосток с маленькой группой в 7 человек и с первых же часов приезда развернул очень активное следствие. Так как тюрьмы не было, его сотрудники сами вынуждены были охранять Дерибаса, Западного, Полозова и Барановского. Не разобравшись в людях, они не могли оказывать слепого доверия кому бы то ни было.

Люшков признал безобразным факт самоубийства Визеля. Признал свою вину, что не уберег его. После того как Везель сознался и написал заявление (это было под утро), следователь Малкевич решил отпустить его в камеру, а самому отдохнуть, ибо они сидели, не выходя из кабинета, двое суток. Визель, как это было установлено, заранее готовился к самоубийству в случае ареста. В портфеле у него лежали конфеты, начиненные сулемой, и кусок туалетного мыла, в который также был заделан яд. Известно, что у ряда следователей, после того как они добивались признания у арестованного, ослабевает бдительность. Это случилось и с Малкевичем. Визелю удалось его обмануть. Сославшись на то, что он долго не мылся, он попросил дать ему в камеру мыло, которое находилось в лежавшем тут же его портфеле. Малкевич согласился. Люшков принял все меры, чтобы спасти Визеля, но сулема попала в почки, и врачи ничего сделать не смогли.

Осмоловский и Диментман в письме Ежову брали также под подозрение деятельность Люшкова по борьбе с врагами советской власти на Дальнем Востоке. По их словам, он якобы тормозил ликвидацию заговора по Тихоокеанскому флоту. В доказательство они писали, что 18 августа перед Люшковым ставился вопрос об аресте Лаврова и Бибикова, но ничего не было сделано.

В ответ на это обвинение Люшков пишет, что он приехал в Хабаровск 9 августа и, несмотря на то, что первое время все внимание в соответствии с указаниями Ежова сосредоточил на расчистке аппарата НКВД от предателей, сразу обратил внимание и на Тихоокеанский флот. 18 августа он вызвал из Владивостока для доклада Осмоловского и по своей инициативе поставил перед ним вопрос о вскрытии заговора. В тот же день отправил в Москву телеграмму, где ставил вопрос об особо важном значении развития этого дела, прося санкции на аресты.

Посылая Диментмана во Владивосток, Люшков поставил перед ним задачу по ликвидации заговора. Как только 16 октября он получил сообщение об Окуневе от Диментмана, в тот же день поставил вопрос об его аресте. При этом указав на то, чтобы он без его ведома не ставил вопрос об аресте Окунева. При этом Люшков исходил из директивы Ежова, указывавшей на необходимость прекратить самостоятельную постановку местными органами перед Москвой вопросов об арестах подозреваемых без ведома начальников УНКВД.

Люшков считал, что он должен нести ответственность за порученное дело и сам решать эти вопросы. Он писал, что не сомневался в наличии заговора в Тихоокеанском флоте и не брал под сомнение показания отдельных арестованных. После выезда во Владивосток он перед руководством еще раз поставил вопрос о существующем заговоре. 12 декабря 1937 г. были даны указания о ликвидации этого заговора.

В отношении ссылок на заявление Люшкова о чересчур близких отношениях с Военсоветом руководства УНКВД, то оно основывалось на том, что Диментман и Осмоловский пытались создать такое положение, когда Военсовет был полностью в курсе всех чекистских мероприятий, зная обо всех решениях раньше Люшкова. Он считал такое положение неправильным, полагая, что аппарат НКВД не может быть информатором у Киреева.

В заключение Люшков извинялся, что занял у Ежова дорогое время, но выдвинутые против него обвинения были настолько тяжелые, что он не мог не задержать внимание Ежова на своих объяснениях. Он заверил наркома, что никогда никаких колебаний в борьбе с врагами народа он не проявлял и не проявляет.

Существует версия, что Люшков испугался показаний арестованного начальника УНКВД по Приморской области Я.С. Визеля, с которым работал в конце 1920-х гг. в ИНФО ГПУ Украины. При обыске у Визеля был изъят портфель, в котором помимо бумаг лежали полотенце, кусок туалетного мыла и две шоколадные конфеты. Осмотрев мыло, в нем нашли тщательно замаскированное отверстие, наполненное неизвестным порошком, предположительно, ядом. В одной из шоколадных конфет также оказался яд (сулема). О находке якобы сообщили Люшкову, но тот приказал ядовитый порошок не извлекать, а отверстие аккуратно заделать. После того как Визель начал давать показания о своей антисоветской деятельности на Украине и Дальнем Востоке, ему передали в камеру отобранные кусок мыла и конфеты. Спустя час Визель отравился. Его в тяжелейшем состоянии доставили в тюремную больницу, где спустя несколько дней он скончался.

Очевидно Люшков решил не испытывать судьбу и дал возможность отравиться своему бывшему коллеге. Ведь неизвестно, что бы он мог наговорить^[23].

26 мая 1938 г. Политбюро ЦК ВКП(б) приняло решение произвести перестановки в органах НКВД. Согласно этому постановлению большая группа лиц перемещалась на другие должности в этой структуре. Так, Г.С. Люшков освобождался от работы начальника УНКВД Дальневосточного края. Его отзывали для работы в центральном аппарате НКВД СССР. На его место был утвержден начальником УНКВД ДВК Г.Ф. Горбач, освобожденный от должности начальника УНКВД Новосибирской области^[24].

Через два дня, 28 мая 1938 г., за № 1155 Люшков получает шифровку из Москвы от Ежова, в которой последний писал, что «в ближайшее время, в связи с реорганизацией ГУГБ НКВД предполагаю Вас использовать центре. Подбираю Вам замену. Сообщите Ваше отношение к этому». В ответ Люшков пишет: «Считаю за честь работать Вашим непосредственным большевистским руководством. Благодарю за оказанное доверие. Жду приказаний».

Несмотря на то, что решение о работе Люшкова в центральном аппарате было принято, Люшков по своим каналам получил информацию о якобы предполагавшемся своем аресте.

Данная информация вызывает сомнения. К чему такая подготовка? Люшкова можно было вызвать в Москву и под множеством других предлогов, а не готовить специальный приказ о его откомандировании, или арестовать на месте. Ни раньше, ни позже таких «липовых» приказов для ареста сотрудников органов безопасности никогда не готовилось. Тем не менее Люшков испугался репрессий и совершил побег к японцам.

Вне всякого сомнения, принятию этого решения способствовал арест И.М. Леплевского и М.А. Кагана, близких ему людей. Бывший нарком внутренних дел УССР И.М. Леплевский 26 апреля 1938 г. был арестован по обвинению в «активном участии в правотроцкистской антисоветской организации и проведении контрреволюционной предательской деятельности». По его показаниям проходил друг Люшкова Каган, которого срочно откомандировали из ДВК в распоряжение Центра. Заподозривший что-то недоброе Люшков попросил Кагана позвонить из Москвы в Хабаровск и сообщить о причинах вызова, но обещанного звонка не дождался. Каган по прибытии в столицу был арестован.

Побег за границу. После побега Люшкова к японцам проведенным расследованием было установлено, что он использовал свое служебное положение под предлогом якобы предстоящей встречи с крупным агентом в сопредельной территории.

В ночь с 12 на 13 июня 1938 г. он своим приказом открыл государственную границу на участке заставы им. Косарева 59-го Посьетского пограничного отряда и совершил нелегальный переход.

План ухода за границу им был заранее тщательно разработан. С этой целью он три раза в течение месяца приезжал на эту заставу, где детально знакомился с прохождением линии границы и с путями, ведущими к японской заставе Пензау и маньчжурскому городу Хуньчун.

В первый раз Люшков приехал на заставу в сопровождении начальника пограничного отряда полковника Грибенника в ночь с 12 на 13 мая 1938 г. Вместе с ним и начальником заставы лейтенантом Дамаевым Люшков вышел на линию государственной границы, где ознакомился с местностью сопредельной стороны, прилегающей к границе.

В тот же день он в сопровождении начальника оперативного отдела штаба пограничных и внутренних войск ДВО полковника Иванова, заместителя начальника 7-го отдела УНКВД лейтенанта государственной безопасности Стрелкова, начальника Гродековского погранотряда майора Порховникова, заместителя начальника Особого отдела Приморской группы войск Сквозникова и коменданта участка Гродековского погранотряда Соловьева посетил заставу Ушагоу Гродековского погранотряда. На этой заставе Люшков интересовался расположением японских гарнизонов, их наблюдательно-разведывательными пунктами и путями движения нарушителей границы на участке этой заставы.

Вторично Люшков выехал на границу в сопровождении лейтенанта госбезопасности Стрелкова 28 мая 1938 г. Перед выездом Люшков вызвал к себе начальника пограничных и внутренних войск НКВД ДВО комдива Соколова. Им был зачитан якобы полученный телеграфный приказ наркома внутренних дел СССР Ежова о том, что Люшкову предлагается принять крупного агента, который должен был прийти с сопредельной территории на участке заставы 59-го Посьетского пограничного отряда. Об этом он заявил и лейтенанту госбезопасности Стрелкову. Выезжая с Люшковым на границу Стрелков по его поручению взял с собой 15 000 разной иностранной валюты для передачи агенту с сопредельной стороны, с которым Люшков якобы должен был иметь встречу.

29 мая 1938 г. Люшков в сопровождении начальника погранотряда полковника Грибенника и лейтенанта госбезопасности Стрелкова приехал на заставу. Его приезд на заставу конспирировался от личного состава заставы, в том числе и от его начальника лейтенанта Дамаева. Перед самым выходом на линию государственной границы Люшков через полковника Грибенника отдал лейтенанту Дамаеву приказание пограничных нарядов в район пограничного знака № 8 не высылать. Что и было выполнено.

На линию государственной границы Люшков вышел в сопровождении полковника Грибенника, лейтенанта Дамаева и лейтенанта государственной безопасности Стрелкова. После ознакомления с участком границы Люшков выбрал место для своего расположения против распадка на сопредельной территории, на удалении от линии государственной границы примерно в 200 метрах. Приказал полковнику Грибеннику занять позицию влево от него на расстоянии 300 метров, а лейтенанту госбезопасности Стрелкову – вправо на 100—150 метров. Лейтенанту Дамаеву Люшков приказал вернуться на заставу и прибыть к нему в 3 часа 30 мая. Таким образом Люшков остался один на приготовленной им позиции, имея при себе портфель, в котором находилось 15 000 разной иностранной валюты, взятой им у Стрелкова перед уходом с заставы на границу.

В 3 часа 30 мая, согласно полученным указаниям, лейтенант Дамаев подошел к месту расположения Люшкова. На месте его не было. После двухчасовых поисков он был обнаружен у пограничного знака № 8. Свое пребывание там Люшков объяснил тем, что он якобы ночью поднялся с места, отошел в сторону и где-то упал. Заметив сопку и опасаясь заблудиться, забрался на нее и стал ждать рассвета. Люшков, мотивируя оперативными соображениями, отдал приказ полковнику Грибеннику, лейтенанту Дамаеву и лейтенанту госбезопасности Стрелкову хранить в секрете его посещение заставы и блуждания на линии границы.

Позже, 9 июня, Люшков вместе с начальником штаба ОКДВА комкором Штерном выехал в г. Ворошилов и далее в г. Гродеково. Эта поездка мотивировалась серьезными происшествиями на участке 58-го Гродековского погранотряда, выражавшимися в убийстве одного и уводе за границу другого красноармейца частей ОКДВА. По приезде в отряд Люшков выходил на линии границы застав: Рассыпная падь, Банная, им. Котельникова и Кордонка, где он интересовался путями движения за кордон, месторасположением гор. Пограничного (Маньчжурия) и т.п.

12 июня 1938 г., возвратившись в гор. Ворошилов, Люшков выехал оттуда в сопровождении полковника Иванова и лейтенанта госбезопасности Стрелкова на участок 59-го Посьетского погранотряда. Начальник штаба отряда майор Алексеев, замещавший начальника отряда полковника Грибенника, находившегося в это время в Хабаровске, о предстоящем приезде Люшкова был поставлен в известность заранее по телефону. Люшков предлагал лейтенанту Дамаеву неотлучно находиться на заставе.

Майор Алексеев принял меры к обеспечению безопасности проезда Люшкова по шоссе на участке отряда. Дал указание об усилении охраны государственной границы. Назначил для сопровождения Люшкова лейтенантов Карташова и Агевича. Сам к 17 часам выехал для встречи Люшкова на разветвление дорог Барабаш – Посьет – Краскино, где он и встретил его в 18.00, ехавшего в сопровождении полковника Иванова и лейтенанта госбезопасности Стрелкова.

В селении Краскино Люшков пересел на машину Посьетского пограничного отряда, при этом майору Алексееву и лейтенантам Карташову и Агевичу, а также полковнику Иванову Люшков приказал выехать в Посьет и ждать там его приказаний. Сам он в сопровождении Стрелкова поехал на заставу им. Косарева. Выезд на заставу Люшков вновь мотивировал предстоящей встречей с тем агентом, который не пришел в первый раз. Стрелков, по приказанию Люшкова, взял всю наличную валюту ИНО уже в сумме 4500 гоби и иен, которую ему передал на заставе.

Охрана государственной границы в районе пограничных знаков № 7 и № 8 была построена следующим образом. Один секрет в составе 3 человек с 17 часов 12 июня до 3 часов 13 июня высылался к погранзнаку № 8. Такой же секрет в составе 3 человек с 21 часа 12 июня до 5 часов 13 июня высылался к погранзнаку № 7. Остальные наряды высылались на другие направления и участки государственной границы. Резерва на случай назначения новых дополнительных нарядов на заставе не было. План этот передан был по телефону в штаб Краскинской комендатуры, оттуда никаких изменений не последовало.

Около 19 часов Люшков приказал лейтенанту Дамаеву без сопровождающего наряда вести его и Стрелкова к линии государственной границы, где он располагался в прошлый раз в ночь с 29 на 30 мая. Нарядов в район его расположения приказал не высылать. Этим приказом Люшков заставил лейтенанта Дамаева заранее выработанный план охраны границы в ночь на 13 июня аннулировать и открыть границу в районе погранзнака № 8.

На границе Люшков подробно расспрашивал лейтенанта Дамаева о прохождении линии государственной границы, о месте расположения японской заставы Пензау и города Хуньчун. Получив исчерпывающие ответы, Люшков выбрал себе для расположения место в десяти метрах от линии государственной границы рядом с распадком.

Приблизительно в 23 часа Люшков, одев поверх формы штатское черное пальто и кепку, расположился на выбранном им месте. В связи с тем, что ожидаемый им агент якобы мог, несколько отклонившись, выйти вправо или влево от него, он приказал лейтенанту Дамаеву расположиться слева от себя в 600 метрах, а лейтенанту госбезопасности Стрелкову – справа на 250 метров для наблюдения за сопредельной территорией с правого фланга.

Позже было установлено, что фактически Дамаев расположился от места залегания Люшкова на 300 метров, а Стрелков – на 24 метра.

Местность в районе перехода Люшкова за границу была пересеченная. В 10 метрах от того места, где располагался Люшков, начинался распадок со средним падением. Человек скрывался в нем примерно через 20 шагов. Он просматривался только с точки залегания Люшкова.

В это время было пасмурно, облачно и темно. С 5 часов до 7 часов 30 мин стоял большой туман. Видимость была ограниченная. Силуэт человека можно было заметить не более как на 25—30 метров. Место расположения Люшкова с позиции Дамаева из-за складок местности не просматривалось, а с позиции Стрелкова просматривалось только в условиях хорошей видимости.

Около 2 ч. 30 м. 13 июня Дамаев, считая, что Люшков уже закончил операцию по связи с агентом, снялся со своей позиции и пошел к месту, где оставался Люшков. Однако последнего там не нашел. Дамаев сообщил об этом Стрелкову. Полагая, что Люшков, как и в прошлый раз, заблудился или же где-нибудь поблизости спит, они не приняли мер к немедленному сообщению о чрезвычайном происшествии, решив искать Люшкова самостоятельно.

Лишь после 7 часов утра, когда разошелся туман и стало светло, Стрелков и Дамаев отчетливо увидели идущий след от места залегания Люшкова по пади за границу. Полагая, что он заблудился и находится где-нибудь поблизости, Дамаев дал с промежутками 2 ракетных выстрела. Затем они обследовали весь участок границы и лишь в начале 9-го часа, по распоряжению Стрелкова, Дамаев отправился на заставу и по телефону сообщил в Посьет полковнику Иванову о происшествии. После чего возвратился к месту залегания Люшкова и пошел по обнаруженному следу через линию государственной границы на сопредельную территорию на расстояние в 1 километр от линии границы. При выходе на дорогу, идущую от погранзнака № 8 к японской заставе Пензау, след терялся. Осмотрев в этом районе местность, Дамаев около 10 часов вернулся обратно. Японских нарядов во время нахождения на сопредельной территории он не встретил.

При обследовании места, где располагался Люшков, никаких других следов или признаков насильственного увода Люшкова на сопредельную территорию обнаружено не было. Люшковым была оставлена зеленая пограничная фуражка, которой он маскировался, направляясь с заставы на линию границы, форменный плащ, коробка к пистолету «маузер» и бутылка от нарзана.

На сопредельной территории в течение дня 13 июня пограничными нарядами отмечалось необычное оживление, это выражалось в движении автомашин и в том, что с японской заставы Пензау в сторону государственной границы на машине были выброшены 2 наряда – один в составе 4 человек в направлении погранзнака № 8, второй – в составе 7 человек в направлении погранзнака № 7, что ранее не отмечалось.

Факт бегства начальника УНКВД Дальневосточного края к японцам был очевиден, хотя информации о нем в первое время никакой не было.

Расследование мотивов бегства Люшкова. Как и следовало ожидать, после этого события была арестована жена Люшкова – Письменная Нина Васильевна.