Читать книгу: «Список чужих жизней», страница 2

– И что нам это дает? – задумался Платов. – Невысокий, в кепке, ездит на «копейке» темного цвета… Таких тысячи в Москве, Виктор. А свою фару он уже наверняка починил.

– Вот и я так подумал, – кивнул Белинский, – А потом задумался. До утра-то он точно не мог починить фару. Имей в запасе лампочку, сразу бы и поставил, не стал бы рисковать. Значит, поехал, как есть, на мокрое дело. Судя по всему, доехал. А дальше… Эх, думаю, была не была, почему бы не проверить? Ведь теоретически его могли остановить – куда он мог поехать после посещения Пионерских прудов? Сделал запрос в ГАИ, подняли базу. И представляешь, точное попадание! В начале первого ночи на стационарном посту на Волоколамском шоссе инспекторы остановили машину с горящим левым подфарником!

– Так, продолжай. – Никита напрягся.

– Темно-синий ВАЗ‐2101, внешность водителя соответствует приметам, и куртка, кстати, короткая. Убегать не стал, остановился. Трезвый, правила в целом не нарушал, вел себя адекватно. Сокрушался, вроде все работало, и вдруг – бац. А где он ночью эту проклятую лампочку найдет, если ее и днем-то не найти? В общем, сжалился инспектор, отпустил автолюбителя. Добрые они у нас.

– Номер машины запомнил? – Никита начал вставать из-за стола.

– Он даже фамилию запомнил – ведь первым делом просмотрел водительское удостоверение. Память хорошая у человека, помнит все, что не надо. Колчин Николай Петрович, житель Волоколамска. Даже в паспорт глянул – прописан по адресу: улица Пермская, 29, это частный сектор. Я позвонил тамошнему участковому – да, есть такой, мужику под сорок, одинокий, сидел, но исправился, работал медбратом в местной больнице, но уволился после конфликта с начальством…

– Не вспугнули? – От волнения дышать стало трудно.

– Уверен, что нет, товарищ майор. Я участкового на Чукотку сослать обещал, если Колчин что-то заподозрит.

– Так, мужики и бабы, давайте думать и планировать…

Могли ошибиться. Мало ли машин с неработающими фарами? Но так гладко все складывалось! Дождь зарядил с раннего утра. В частный сектор въехали на двух машинах – обычных, с гражданскими номерами. Привлекли милицию – заблокировали выезд с обратной стороны. Картинка депрессивная – деревянные дома, кое-где кирпичные, асфальт отсутствовал – словно здесь и не город. «Фигурант в доме», – сообщила по рации наружка. К дому двинулись одновременно с трех сторон. Пришлось побеспокоить соседей. Участок заперли – мышь не проскочит. Предполагаемый преступник мог быть вооружен. Группа захвата проникла на участок, бросилась к крыльцу. Надрывалась на цепи злобная овчарка. В доме что-то упало, покатилось. Люди рассредоточились вдоль стены, держались подальше от окон. Никита, пригнувшись, перебежал за беседку. Пистолет нечасто приходилось доставать, но сегодня был тот день, когда пришлось. В доме что-то происходило, скрипели и хлопали дверцы шкафов. Высунулся из калитки любопытный нос Олежки Яранцева. Белинский схватил его за шиворот, оттащил. Каждый должен делать свое дело. Покрутил, глядя на командира, пальцем у виска – а ты-то куда? Геройство в заднем месте заиграло? В голову не приходило, что преступник может открыть огонь?..

Двое подкрадывались к двери, когда преступник ударил дуплетом из охотничьего ружья. Тяжелые заряды пробили дверь, полетели щепки. Сотрудники присели, переглянулись. «А преступник не такой уж предполагаемый», – мелькнула мысль. Дверь была закрыта на замок. По ней и стали стрелять смышленые сотрудники. Обвалилось крепление, замок повис с обратной стороны, и дверь приоткрылась. Снова прогремели два выстрела. Никто не высовывался. Дверь благополучно превращалась в труху.

– Колчин, кончай дурить! – крикнул Платов. – Срок же себе наматываешь!

Преступник хрипло засмеялся. В принципе, его правда. За убийство, вооруженное сопротивление, возможное участие в шпионской и антисоветской деятельности – уже с лихвой хватит, чтобы получить большой срок. Подумаешь, лишняя пара выстрелов.

Боезапаса хватило еще на один залп. Сыпались на пол стреляные гильзы. Стрелок чертыхался. Потом отбросил свою берданку, куда-то затопал. Двое прыжками взлетели на крыльцо, отшвырнули покалеченную дверь. Колчин еще на что-то надеялся, видимо, не знал, что участок окружен. Он скачками взлетал по лестнице. Что там у него – чердак, мансарда, бельэтаж? Но высота частного дома была приличной, конек крыши со слуховым окном взмывал высоко вверх. Группа захвата потеряла секунды, преступник был уже наверху. Лестница еле фиксировалась, он откинул ее ногой – и сотрудники бросились врассыпную. Захлопнулась крышка люка. Колчин топал наверху, скрипели половицы. Никита вывалился из-за беседки, побежал к дому. Со звоном распахнулось слуховое окно с правой стороны, и он бросился туда. Ударил ногой по ограде, разделяющей соседние участки. Посыпался плохо закрепленный штакетник. Он перепрыгнул на его другую сторону, увяз во вскопанной земле. Мог бы не спешить – здесь тоже стояли люди. В палисаднике росла чахлая липа, стоял здоровенный ржавый короб с водой – метра два на полтора. Жители частных домов устанавливают такие штуки, чтобы набирать воду про запас – для полива, прочих хозяйственных нужд. Короб был открыт. Он находился под слуховым окном. На что рассчитывал этот парень?.. Он выдавил раму, стал карабкаться. Мелькнуло искаженное от страха лицо. Он не видел, что дом окружен, ослеп со страха. Перевалился через узкий проем. Прыгать с такой высоты – только ноги ломать, очевидно, планировал угодить в воду, а потом перевалиться через борт лодки, забравшись внутрь нее. Все бы удалось – упади он аккуратно и прорвись сквозь оцепление. Но не рассчитал, не успел сгруппироваться. Ахнули милиционеры за кустами. Туловище плюхнулось в воду, голова ударилась о кромку борта – пусть сгнившую, но железную! Тряслись кусты, рвался через малину возбужденный Олежка Яранцев. С воплем «Попался, который кусался!» он перегнулся через борт, схватил Колчина за шиворот. Никита подбежал следом, начал помогать. К черту чистые ботинки!..

– Накупался, паршивец… – кряхтел и тужился Яранцев.

Подбежали милиционеры, мокрого злодея перевалили через борт. Он не сопротивлялся, небритое лицо было искажено. Раскинулись конечности со скрюченными пальцами. Из раскроенной височной кости вытекала кровь. Олежка ахнул, упал перед Колчиным на колени, схватил за ворот шерстяной кофты, стал трясти. Странный какой-то способ реанимации…

– Очнись, урод… – хрипел старший лейтенант и отвешивал утопленнику оплеухи. Голова того моталась из стороны в сторону. – Товарищ майор, что за ерунда? – пожаловался сотрудник. – Скажите ему…

– А ты дыхание рот в рот сделай, – мрачно посоветовал Белинский. – Сдох он, не видишь? Хрен теперь допросишь…

Никита еле сдерживался. Столько усилий, такая кропотливая работа, и все коту под хвост! Какие-то сантиметры – влево, вправо… Колчин был мертв – тут и к экспертам не ходи. Левый висок пузырился, как вода в сифоне, теперь из него потекло что-то черное. Колючие глаза затянула болотная муть. Вздохнув, Никита опустился на корточки.

– Командир, в этом никто не виноват, – забормотал Белинский. – Не мы же его к этому окошку потащили. Сам, дурак, прыгнул. Хотя, конечно, могли бы действовать и продуманнее…

Вот именно! Платов резко поднялся, хрустнули колени.

– Вызывайте медиков. Осмотреть дом, прилегающую территорию. Опросить соседей, может, его кто-то навещал. Есть еще один субъект – рослый тип, которого видел Свистунец. Сдается мне, что эта фигура важнее…

Глава вторая

Начальство песочило со всей душой, но вряд ли назревали оргвыводы. Колчина никто не просил прыгать в этот короб, ихтиандр хренов… Обыск в доме и на участке ничего не дал. Безработный медбрат Колчин не бедствовал. Дом был основательный, добротный. Участок запущен, но это вопрос не финансов, а склонностей. Наличие женской руки не чувствовалось. Убираться в своих хоромах Колчин не любил, но имел дефицитный цветной телевизор «Радуга». Производить их начали лет шесть назад, но похвастаться их наличием могли лишь единицы. Приличная электроплита из Югославии, кухонный гарнитур, стиральная машина, элегантный пленочный магнитофон с логотипом «Тошиба». В шкафу – пара дубленок, куртки из кожи и замши. Городской телефон. Откуда, интересно, деньги? Согласно поступающим сведениям, карьеру медработника Колчин сменил на карьеру сторожа. Трудился на кирпичном заводе – ночь через три. Зарплата курам на смех, зато в тунеядстве не обвинят. С соседями практически не общался, дома бывал редко, имел личный автомобиль – темно-синий ВАЗ‐2101. Граждане пожимали плечами, что они могли рассказать о своем соседе? Да ничего – ни хорошего, ни плохого. Жил сам по себе, здоровался сквозь зубы, особо не пил, девок не водил. Часто отъезжал на своей «копейке». Гости не приходили, по крайней мере, в последние несколько месяцев. Представительного рослого субъекта – точно не видели…

– Зачем им светиться, товарищ майор? – логично предположил Олежка. – Да еще тащиться в эту глухую волоколамскую даль. В доме телефон, а Колчин – вполне мобилен, чтобы подскочить, куда потребуется. Машину содержал в порядке, несколько раз отгонял на ремонт в гараж автобазы. Там запрещено чинить личный транспорт, но чего не сделаешь за деньги? Перегоревшая лампочка – просто досадный случай, за всем не уследишь, на ней и погорел…

В доме не нашли никаких вещей, подтверждающих преступную деятельность Колчина. Ни писем, ни телеграмм, ни фотографий. На заднем дворе стояла закопченная бочка, где он что-то жег. На охотничье ружье нашли разрешение в шкатулке. Соседи пожимали плечами, не могли припомнить, чтобы Колчин ходил на охоту. Вот рыбалка – другое дело, это бывало, в здешних водоемах ловятся отличные карпы… С обувной полки извлекли две пары демисезонных ботинок, эксперты соскребли засохшую на подошвах грязь. Грунт на модных чехословацких полуботинках соответствовал грунту вблизи Пионерских прудов, то есть последние сомнения в том, что Колчин и есть убийца Гаранина, отпали.

– Короче, сели в лужу, товарищи, – подытожил Платов. – Преступник понес заслуженное наказание, но легче от этого не стало. Продолжаем работу. Колчин, как мне представляется, был человеком, бравшимся за выполнение деликатных поручений – понятно, какого толка. Работал не на всех, общался лишь с проверенными клиентами, проявлял осторожность. Медик – мог добыть и применить препарат. Обладал неплохой фантазией. Сумел не вспугнуть и подпустить к себе ожидавшего у пруда Гаранина. Есть вероятность, что субъект, с которым видели Колчина, заказал ему это убийство. Понимаю, что ищем иголку в стоге сена, но такая уж наша доля.

Ближе к вечеру позвонили из приемной генерал-майора Вахмянина и пригласили для беседы. «Продолжается нагоняй?» – размышлял Никита, покидая кабинет. Секретарь с тридцатилетним опытом работы кивнула: вас ждут. В кабинете, помимо Вахмянина и в рамочке Феликса Дзержинского, присутствовало смутно знакомое лицо с погонами полковника. Товарищу было в районе пятидесяти лет, суховатый, гладко выбритый.

– Знакомьтесь. – Вахмянин был спокоен и невозмутим – словно и не выходил из себя несколько часов назад. – Полковник Сарнов Юрий Михайлович, Третье управление.

Возникли вопросы, но майор помалкивал. Учтиво приветствовал старшего по званию, обменялись рукопожатием. У полковника был негромкий голос, пытливые глаза.

– Предлагаю без церемоний, Никита Васильевич, – по имени-отчеству. Петр Иванович вас заочно представил. Дело, с которым я пришел, несколько отлично от того, чем вы занимаетесь, но это может быть обманчивое представление. Помимо контрразведки в войсках, мы занимаемся бывшими нацистскими преступниками… – Сарнов сделал паузу, видимо, задумался, бывают ли бывшие нацистские преступники. – Обойдусь без затяжных преамбул. Вы садитесь, не стойте… Знакомо вам это лицо?

Сарнов положил на стол старую, мутноватую фотографию. Фотограф запечатлел сравнительно молодого мужчину в штатском – стриженного бобриком, выбритого, с немного вытянутым лицом. У человека был волевой подбородок, неприятный, какой-то щиплющий взгляд. Снимку было несколько десятилетий.

– Смутно знакомое лицо, – допустил Никита. – Видел, но давно и не помню, в связи с каким делом. Мы его точно не разрабатывали.

– Охотно верю, – кивнул Сарнов. – Старчоус Федор Григорьевич, 1912 года рождения, уроженец белорусского Гродно, тогда еще принадлежавшего Польше, но входящего в Российскую империю. Одиозная личность, военный преступник. До войны работал бухгалтером на конезаводе под Оршей, отслужил в Красной армии, вернулся после демобилизации в родные края, трудоустроился на прежнем месте. Попадал в поле зрения НКВД в связи с антисоветской агитацией и участием в заговоре против Советской власти… – Сарнов пристально смотрел в глаза собеседнику. – Мы сейчас говорим о реальных преступлениях, Никита Васильевич, не было нужды что-то подтасовывать, вы понимаете? Я продолжу. Перед войной следы Старчоуса теряются, мы не знаем, где он был целый год и чем занимался. Всплыл после того, как немцы оккупировали Белоруссию. Возглавлял полицейское управление в своем родном Гродно – то есть пользовался полным доверием оккупационных властей. По его приказу казнили красноармейцев, коммунистов, евреев, лично расстреливал людей и, по свидетельствам современников, получал от этого колоссальное удовольствие. Одно имя Старчоуса наводило ужас на людей. Он был одержим какой-то патологической ненавистью ко всему советскому. С немцами ладил, самостоятельности не жаждал, выполнял все инструкции и приказы. Его подчиненные славились небывалой жестокостью – он набрал целый полк таких же выродков. В начале сорок третьего за особые заслуги перед рейхом Старчоус получил звание оберштурмбанфюрера СС – по армейской классификации это подполковник. В том же году перешел на другую работу. Теперь в ведении этого субъекта находились несколько абверштелле – школ абвера, учебных заведений, где готовили диверсантов и шпионов для засылки в Советский Союз. И на этом поприще Старчоус особенно преуспел. Он лично готовил людей, которым доверял. Специализировался больше не на диверсантах, а именно на шпионах. Их забрасывали на территорию Союза, они внедрялись в войска, в советские и партийные структуры. В начале сорок четвертого стало ясно, к чему идет дело. Но школы продолжали работать, агентов внедряли на длительное, так сказать, залегание. Одних ловили, другим удавалось раствориться в советском обществе. Старчоус за полтора года создал самую разветвленную сеть в СССР. Немцы рассчитывали вернуться. Но не вернулись. Они откатывались на запад. Поначалу использовали своих шпионов по мере возможностей, потом такая возможность пропала. Война окончилась. Прошло тридцать лет. Кого-то выявили, другие сами сдались – не выдержала совесть, третьи вымерли. Но кое-кто остался. Они теперь обычные граждане, с хорошими легендами, у них подлинные документы, обзавелись потомством, кто-то сделал карьеру…

– Прошу прощения, что прерываю, Юрий Михайлович, – сказал Никита. – Кажется, я вспомнил этого персонажа. Если не ошибаюсь, он умер?

– Да, мы все так считали. – Сарнов поморщился. – В Польше в январе сорок пятого советские артиллеристы хорошо отстрелялись по расположению коллаборационистов, в котором, кроме солдат Старчоуса, находились вояки небезызвестного Каминского. Тогда убили не меньше сотни предателей. Несколько взятых в плен участников событий уверяли, что своими глазами видели обезображенное тело Старчоуса. Лицо оказалось не настолько обезображенным, как все остальное. Договориться эти люди не могли – органы проверяли. Поэтому их показания приняли на веру. Отыскать труп не представлялось возможным. Тела после обстрела скинули в яму и завалили снегом. То, что вскрылось весной, идентификации не подлежало… Теперь к событиям недельной давности. Некий гражданин Батурин – бывший узник концентрационного лагеря в польской Зрешнице, ныне добропорядочный советский человек, хотя и отсидевший за то, что оказался в плену, – явился в Комитет с заявлением: он случайно столкнулся на Химкинском речном вокзале со Старчоусом… Он думал, что мы такого не знаем, начал рассказывать – как тот приезжал в концлагерь, вербовал людей в свои карательные подразделения. Этот вурдалак ему запомнился. К тому же кто-то нашептал, что представляет собой этот тип. Старчоус обещал роскошную сытую жизнь, славу и почет. Присматривался к красноармейцам, имеющим боевой опыт. Особо интересовали недовольные советской властью. У Батурина репрессировали брата, Старчоус об этом узнал. Беседовал лично – и от этой беседы до сих пор мороз по коже. Отказников просто вешали или бросали на растерзание собакам. Батурин схитрил, прикинулся туберкулезником, только потому и выжил. Умирать не хотелось, смерть в концлагере – не самая геройская. Гражданин не врет, у Старчоуса он точно не служил – иначе зачем было бежать к нам? Он сильно волновался, когда беседовал с нашими коллегами, человека просто трясло.

– Обознался? – предположил Никита.

– Мы тоже так думали, – кивнул Сарнов. – Популярно объяснили товарищу, что Старчоуса больше нет и не будет. Но Батурин настаивал, при этом не производил впечатления умалишенного. Ему показали вот эту фотографию – и последние сомнения у товарища развеялись, он продолжал утверждать, что видел именно этого человека. Постарел, но лицо, осанка остались прежними. Он был хорошо одет, на плече висела спортивная сумка. За минуту до этого взял билет на прогулочный теплоход, изучал карту маршрута, выданную вместе с билетом. Напоминал туриста, прибывшего в Москву для знакомства с достопримечательностями. Улыбался москвичам и гостям столицы, погладил по головке ребенка. Батурина он не заметил. Посмотрел на часы и заспешил к причалу…

– Прошу прощения, что перебиваю, Юрий Михайлович, но какого роста Старчоус?

– Высокий, примерно метр девяносто, осанистый, не сутулится… Есть мысли, Никита Васильевич? – Сарнов насторожился.

Никита переглянулся с генералом. Петр Иванович был в курсе происходящих событий, тоже заинтересовался. В памяти всплыл сообщник Колчина – высокий, прямой, как шпала, с размытым сумраком лицом. По ощущениям очевидца, немолодой. Да нет, просто совпадение…

– Да, Юрий Михайлович, но пока ничего конкретного. Я вас слушаю. Раз вы здесь, значит, Батурину удалось вас убедить?

– Дело не только в Батурине. Информацию от гражданина приняли к сведению. Теоретически можно допустить, что в сорок пятом Старчоус инсценировал свою смерть. Не дурак был, понимал, что дела рейха плохи, Германии отпущено несколько месяцев, и нужно что-то делать. С немцами пора завязывать. Сдаваться Советам – вообще не вариант. Вся надежда – на западных союзников. Не забываем, что он создал в Союзе крупную агентурную сеть, о многих фигурантах списка знал только он. Должен был понимать, что эти сведения бесценны. Сегодня агент работает на Германию, завтра – на западную разведку. А нет желания – информация сольется, и добро пожаловать в советские застенки. Эти люди на привязи, понимаете? Исходя из этих соображений, Старчоус должен кататься на Западе, как сыр в масле. Мы побороли скепсис, стали копать. Допустим, так и есть. Старчоус сдался союзникам, был обласкан, получил достойную работу. Прошли годы и десятилетия, возникла необходимость «разбудить» своих агентов…

– Почему раньше не возникла такая необходимость? – очнулся генерал Вахмянин.

– Мы не знаем, – пожал плечами Сарнов, – может, и возникала. Старчоус мог и раньше приезжать в СССР, просто не попадал в поле зрения. Список ранее завербованных у него обширен. «Будят» не всех, а по мере надобности. Сегодня западную разведку интересует, например, ремонтная база подводных лодок в Балаклаве, завтра – шахты пусковых установок в Крыму…

«Послезавтра – Семипалатинский ядерный полигон», – подумал Никита.

– Надеюсь, улавливаете мысль. Много лет под нашим носом происходили негативные события, о которых мы даже не подозревали. Итак, допустим, неделю назад Старчоус был в Москве. Есть вероятность, что он до сих пор здесь. Прибыть мог откуда угодно, в том числе из социалистической страны, и паспорт иметь – любого государства. За всеми иностранцами не уследишь, тем более если они из нашего лагеря. Разумеется, он уже не Старчоус. Но документы надежные, легенда убедительная. Мы подключили все необходимые службы, Девятое управление, внештатную агентуру. Фигура все же заметная. Опросили сотрудников аэропорта Шереметьево. И вот тут повезло. Сотрудник досмотра по старой фотографии, что лежит перед вами, вспомнил пассажира. Представляете? У человека фотографическая память на лица, и работает он явно не в той организации. Да, постарел, но в принципе тот же. Фамилию пассажира он, к сожалению, не знает, проводил лишь визуальный досмотр. Дата прибытия и рейс – то же самое, ориентировочно две недели назад. Мы проверяем списки. Возможно, установим его данные – фамилию, аэропорт вылета. Но это вряд ли поможет, Старчоус может иметь несколько комплектов документов. Итак, с большой долей уверенности можем допустить: Старчоус в Москве. Вылететь не сможет – службы в аэропортах получили соответствующие указания и ориентировки. Но раствориться на просторах Советского Союза – это он может…

– Иностранное подданство ему не поможет, – подал голос Вахмянин. – Он считается военным преступником, подлежит аресту, кем бы ни являлся по документам. Кстати, его нынешним работодателям об этом известно.

– Да, наши западные коллеги люди не брезгливые, – кивнул Сарнов. – Петр Иванович посвятил меня в дело Гаранина, я полностью в курсе событий. Вы видите связь?

– Пока нет, Юрий Михайлович, – признался Платов. – Подобные измышления – вилами по воде, извините… Слишком надуманно. Но должен признать, сообщник исполнителя Колчина, а возможно, и тот, кто оплатил убийство, – рослый, осанистый, предположительно немолодой человек. Лица его свидетель не видел. Хорошо, примем версию за рабочую. Давайте рассуждать, Юрий Михайлович. Старчоус жив, прилетел в Москву. Кто его узнает через тридцать лет? Какова цель? «Разбудить» агентов абвера, завербованных в сорок третьем, сорок четвертом годах. Во всяком случае, одного агента – Гаранина. Возможно, он лично его вербовал, или есть условная фраза. Чиновник Минсредмаша, курировал секретные проекты, связанные с Семипалатинским испытательным полигоном. Западным спецслужбам это интересно? Безусловно. В пользу этой версии, кстати, говорят два факта. Первый: во время войны Гаранин находился на оккупированной территории. Выход из окружения, партизанский отряд, подполье. Гаранина проверяли, но в абвере ведь не дураки работали? Второй: в зоне ответственности Гаранина утечки информации не было. Об этом свидетельствуют наши источники на Западе. Они не всеведущи, но, думаю, информация бы просочилась. То есть Гаранин не шпионил, вел жизнь законопослушного гражданина. Его могли завербовать в конце войны. Оставить на «консервации», но война закончилась, и его услуги больше не требовались. Закончил образование, устроился на хорошую работу… Является Старчоус, и весь мир рушится. Допускаю, что он уже вычеркнул из памяти свое постыдное прошлое, считал себя добропорядочным гражданином. И вдруг возвращается демон из прошлого, заявляет, что теперь Гаранин будет работать на ЦРУ или, скажем, на МИ‐6… Оттого и ходил перед смертью как в воду опущенный. Версия приемлемая. Одно непонятно: зачем его убивать?

– Отказался сотрудничать? – предположил Вахмянин.

– Вопрос не снимается, товарищ генерал-майор. Зачем убивать? Это не то предложение, от которого можно отказаться. Можно шпионить, но сохранить жизнь, свободу и привычный уклад жизни – если не попадешься. В случае отказа от сотрудничества – пригрозить передачей сведений в органы. Бывшего шпиона абвера арестуют уже на следующий день. Отказаться Гаранин не мог, но мог замыслить какую-то встречную игру, за что и поплатился…

– Пока это не важно, – сказал Сарнов. – Что имеем, то имеем. Подкинул я вам загадку, товарищи?

– Да уж, подкинул, Юрий Михайлович, – крякнул Вахмянин. – Но в случае успеха поджидает дополнительный приз: есть возможность одним махом накрыть всю сеть, расставленную фашистами. А это серьезно. Старчоус физически не способен обслуживать их всех. Многие до сих пор работают – теперь на Запад, и одному богу известно, какой вред уже нанесли. Так что работай, Платов… А мы поможем, чем сможем.