Испытания жизни

– Как у тебя дела, капитан? Еще ты гнида шевелишься и живой. Но жить тебе скотина осталось совсем ничего. Вот когда наши «специалисты» пообломают тебя, то ты проклянешь день, когда появился на свет.

И далее, как обычно, следовала матерная фраза, где слова мать и тебя ети…виртуозно переплетались между собой. Хватов и Пилипенко, сидя в кабине, молчали всю дорогу. Каждый из них размышлял о своем, о том, что ему было ближе всего. Пилипенко раздумывал о том, что сегодня ему не удастся насладиться в объятиях вновь приобретенной любовницы – молодой, пышнотелой Люськи из милицейской столовой, где она устроилась на работу буфетчицей. «А, я обещал ей, что приду, сегодня обязательно и целую ночь, мы проведем вместе. Но, теперь, навряд ли встреча состоится. Из – за проклятого Ульянова, я должен лишиться неземных удовольствий, на которые я рассчитывал сегодня вечером. Чертов изменник и мое начальство. Пошли они все далеко на хутор, ловить бабочек вместе с моим начальником и Ульяновым». Он, непроизвольно, от наплыва подобных мыслей, широко открыл щербатый рот, и смачный плевок оказался рядом с блестящим хромовым сапогом Хватова.

– Ты что мне здесь Пилипенко творишь! Ты не на своем грязном хохляцком базаре, где лузгают семечки, где попало. Немедленно останови и вытри скотина здесь все тщательно. А это тебе урок.

И размахнувшись, как следует, Хватов от всей души приложился кулаком в живот лейтенанта. Пилипенко поневоле согнулся, и некоторое время жадно глотал холодный, осенний воздух, редкозубым, большим ртом, смахивающим на пасть щуки.

– Так будет лучше, Пилипенко. Сделаем пятиминутный перекур на воздухе, да и капитану нашему, как я полагаю, тоже надо облегчиться, а то, наверняка, он обоссал…, если не сделал еще большего.

И Хватов засмеялся неестественным, циничным смехом, своей, как ему показалось, удачной шутке.

– Выходи, Ульянов! Шевелись быстро, контра. Мне тоже надо сходить в кусты.

Он подтолкнул прикладом винтовки Ульянова и вывел его наружу. Пилипенко стал осматривать мотор арестантской машины, бормоча про себя различные ругательства направленных против всех и вся на этом свете, но, в первую очередь, адресованных Хватову, последствия удара, которого он ощущал до сих пор. Остальные сгрудились в кучу возле капитана и ждали его дальнейших указаний.

– Вы двое, ведите арестанта, куда следует. А остальные, пока пусть курят.

«Ребята! Кажется, мы и приплыли. Похоже, на конечный пункт моего назначения. Никто со мною дальше церемониться не станет. Пройдет две-три минуты и все – моя жизнь закончится. Надо именно сейчас попробовать уйти от конвоя, потом будет слишком поздно». Ульянов внимательно осмотрелся, как позволяли обстоятельства, и понял, что они стоят на заброшенной дороге, рядом с которой находились обширные карьеры, из которых прежде добывали песок и известь для новостроек столицы. Сейчас, бывшие разработки находились в запустении и не использовались, по крайней мере, последние десять лет. Развязав руки Александру, якобы для того чтобы он мог облегчиться, конвоиры подвели его к ближайшим кустам, тонко звеневшими обледенелыми ветвями в пронизывающих токах холодного северо-западного ветра. Один из сопровождающих его сержантов злобно произнес, цедя сквозь плотно сжатые губы каждое слово:

– Беги быстро, отсюда, парень! Не затягивай нам всю канитель. Давай беги вперед, все равно тебе не уйти от нас.

Он ударил прикладом винтовки в плечо Ульянова, давая понять, чтобы арестант поторопился прибыть на тот свет.

«Сейчас он выстрелит в меня» – решил Александр. Он наклонился вперед и пуля, пролетела как раз над тем местом, где секунду назад находилась его голова. Александр при маневре успел сильно ударить сжатым кулаком в живот своего палача и, больше не теряя времени, ринулся к чернеющей группе ветел и осин, чудом уцелевших при разработке щебеночного карьера. На что он надеялся в дальнейшем, Ульянов не думал, и в его действиях не было никакого расчета. Сейчас, им двигало одно инстинктивное, главенствующее чувство: избежать любой ценой одной из пуль, роем несущихся ему вслед. Он бежал зигзагами, как раньше учили в армии, чтобы избежать рокового для него выстрела и беглецу удавалось оставаться неповрежденным до определенной поры. Вскоре, Ульянов почувствовал, что левая нога словно одеревенела и потеряла необходимую скорость. «Сумели зацепить, сволочи. Но и сдаваться мне рано, не все кончено. Только бы успеть добежать до карьера, а там, мне куда легче скрыться от преследователей».

Крики милицейских, перемежающихся вместе с матерными проклятиями, стали громче и ближе. «Догоняют меня проклятые сволочи, но мы ребята посмотрим, сумеют ли они достать меня? Как у нас говорят: живы будем, не помрем». Александр напряг остатки всех ослабевших сил и через пару секунд оказался на краю обрывистого края одного из известняковых карьеров, стены которого представляли сплошные нагромождения различных обломков глины, песка, известняка, сломанных и поваленных деревьев. Но мало того: стенки карьера были не только пологие, но и отвесными, где торчали местами хищные зубы хаотично нагроможденной породы, удар о которой с высоты означал немедленную гибель. Наверху оставаться тоже было нельзя. Его преследователи через минуту обязательно окажутся рядом с ним. Александр спустил ноги вниз и, повернувшись лицом к стене обрыва, хватаясь руками за торчащие повсюду куски породы, заскользил вниз, обдирая в кровь руки и все неприкрытые части своего измученного тела. Он оставлял на камнях не только клочки одежды, но и распарывал при скольжении целые участки кожи. Дальнейшее продвижение вниз, которое никак нельзя было причислить к обычным методам спуска, а скорее всего, к экстремальным и сверхъестественным и грозило любому человеку увечьем или гибелью, метров через тридцать, было остановлено потемневшими массивными кусками металла, полузаваленными известковой породой. Не веря, что он до сих пор жив и цел, Александр, невзирая на боль, острую и жгучую, пронизывающуюся его тело, с трудом приоткрыл сквозь набухшие веки глаза и осмотрелся вокруг. Он остановился при вынужденном продвижении в пяти метрах от дна карьера, покрытого тонким слоем темно-черной воды, не до конца замерзшей, но уже схваченной по краям приличным ободком осеннего «сала». Александр смог отчетливо различить и преследователей, продолжавших стрелять сверху по его неподвижной фигуре. Так как Александр лежал в своеобразном укрытии, из-за неровного рельефа местности, попасть в него было затруднительно, но и возможно. Вероятность получить пулю от рикошета оставалось большой. Он лежал, вконец обессиленный, но мысли его продолжали оставаться четкими и ясными. «Мне надо как можно быстрее забраться под металл. Под ним меня никакой пулей не возьмешь. А повторить спуск, совершенный мной, никто из преследователей не решится».

Наверху, Хватов кричал своей команде, сгрудив людей над обрывом карьера.

– Ко мне ребята, самая пора закидать его гранатами. Пилипенко, быстрее тащи бомбочки сюда, да все, сколько их там есть.

Ульянов не слышал команд Хватова, но он твердо был уверен, что преследовали не оставят его в покое. Они до конца должны убедиться, что с ним все закончено. Время пока работала на него. Стало отчетливо смеркаться. Из серо-свинцовых туч, нависших над карьером, повалил густой с большими хлопьями снег. Фигуры его конвоиров стали совсем нечеткими. Пилипенко и сержант, отличающийся от всей компании тем, что он далеко и метко кидал гранаты, стали прицельно их метать в импровизированное укрытие Ульянова. Осколки свистели по сторонам, с оглушительным треском и громом ударяясь обо все, на что они натыкались. Ульянов подтянулся на плохо слушающихся руках чуть повыше, насколько хватило у него сил, и полностью вполз под обнаруженное им металлическое укрытие. Он плохо понимал, что с ним происходит. Глаза его ничего не видели от известковой пыли и земли, но все же он сумел прочитать по краю серебристо-белого металла надпись на церковнославянском языке: «Господи спаси и сохрани». Громадные глыбы, вывернутые взрывами, погребли под себя неустойчивую конструкцию, под которой сейчас находился Александр. Хватов и Пилипенко, несмотря на все усиливающий снегопад, отчетливо видели все происходящее.

– Все. Настал конец нашему контрику. Теперь точно ему пришла крышка. Несмотря на антисоветскую деятельность, парнем он был крепким и смелым. Но наши враги испортили его вконец. Не так ли, товарищ капитан?

Хватов молчал, с высокомерием смотря на лейтенанта. Что старается хохол Пилипенко ему объяснять, когда и без него все понятно. Дальше, не говоря ни слова, он вытащил из желтой кобуры лейтенанта наган и, внезапно, для всех, выстрелил, не целясь в бедро Пилипенко.

– За дело, лейтенант, чтобы ты поменьше молол ерунды своим непотребным языком. Да, ты не бойся. Рана в мякоть, затянется быстро. И запомните бойцы: арестант при побеге пытался убить нашего лейтенанта, но до конца не успел этого сделать. А всем вам и, в особенности, Пилипенко, я обязательно добьюсь того, чтобы вы получили денежные премии.

Вся компания угрюмо побрела к автозаку. Двое поддерживали с обеих сторон Пилипенко. Он подпрыгивал на здоровой ноге и, чертыхаясь на каждой кочке, медленно двигался вперед, мысленно проклиная Хватова и всех остальных начальников. «Только погодите немного ребята, и я обязательно расскажу, кому надо обо всем, что вы тут натворили. Вот только поправлюсь и примусь за тебя Хватов. Достаточно ты начудил на свободе. Посмотрим, как ты у нас запоешь, когда я настучу наверх о твоих подвигах». Поздней ночью вся группа вернулась в город. Несмотря на поздний час Соколов, сидя в кабинете, просматривал скопившиеся у него бумаги и документы, готовясь к скорейшему переезду в столицу.

– Так. Так! В целом Хватов сработал ты неплохо. Жаль, что пострадал Пилипенко, и изменник его ранил. Обязательно предоставь мне подробный рапорт обо всем. И не забудь отметить отличившихся бойцов. Я их обязательно поощрю. Сейчас, мы с тобою отметим законченное дело. День у меня был тяжелый, да и у тебя Хватов, я думаю, он был не простым. Возьми коньяк. Он хорош. Такого ты нигде не найдешь. И запомни капитан: теперь мы с тобою квиты. Если вздумаешь меня подсиживать и стучать наверх, что я не работаю, как надо работать достойному и честному чекисту, запомни твердо и знай: я тебя не пожалею. Один из конвоиров, который сегодня был с вами в поездке – мой человек. Он мне все подробности изложит письменно: как ты стрелял в лейтенанта Пилипенко. Никакая тогда защита сверху, Хватов тебя не поддержит. Зачем я тебе подробно все объясняю на пальцах? Ты капитан, у нас парень неглупый, если меня заставил считаться с тобою и не пожалел своего лучшего друга, который, как ты превосходно знаешь ни в чем не виноват. Если будешь молчать скотина, гарантирую тебе мое место. Но, начнешь возникать и расставлять мне различные уловки, берегись, капитан. Сотру тебя в порошок.

Глава 8

Александр очнулся от ощущения, что сейчас он перестанет дышать. В груди все замерло, и все было так стиснуто, что он не мог сделать свободного вдоха. Его сердце бешено колотилось и, порою, ему казалось, что оно может остановиться в любое время. Ульянов был сплошь покрыт кусками породы, известняка и земли. Но, Слава Богу! Голова и его плечи оставались относительно свободными от всех ненужных наслоений, нагруженных на нем. Медленно продвигаясь вперед и чувствуя, что в любой момент от перенапряжения у него может остановиться сердце из-за нехватки воздуха, он, теряя последние силы, дополз до неровного отверстия снаружи завала. Ульянов долго и жадно вдыхал холодный, ночной воздух, опьяняющий и ударивший ему в голову, словно старое, выдержанное вино. Вначале он не понял, где находится, в каком месте и почему в таком плачевном положении. Но, постепенно, последние события, происшедшие с ним, всплывали у него в не совсем ясном сознании, и он понял, что чудом избежал верной гибели. Вокруг него было тихо, словно здесь не происходило никогда никаких событий. Временами, ему казалось, что все оставалось неизменным в течение многих лет, и что, он, следователь Ульянов является одним из многочисленных элементов или предметов, какой-то составной частью, странного «неземного ландшафта» простиравшегося вокруг. Он не чувствовал холода, но чувствовал, что его руки и, в особенности, ноги, прижатые породой, начинают неметь и терять чувствительность.

«Мне надо отсюда выбираться. При задержке, хотя бы на полчаса, я могу остаться лежать навсегда». Ульянов начал медленно выбираться из-под завала, но дело шло медленно и туго. Зрение обрело прежнюю четкость. Мелкие снежинки непродолжительное время свободно висели в ветровых потоках, пересекающихся между собою, опускаясь, а порою, и поднимаясь вверх, но, после, они неизменно опускались и ложились на своих соседок, которые густым, толстым слоем покрыли и сгладили все выступающие неровности заброшенного карьера. Метровый слой известки, земли и снега нависшего над Ульяновым, освободившегося из-под своего невольного укрытия, неожиданно пришел в движение и с шумом и треском заскользил вниз, увлекая за собою и Александра. Он при падении получил сильнейший удар от ударившей его известковой глыбы с дальнейшей потерей сознания, которое и до этого эпизода было не полностью восстановлено.

От рабочего поселка и до карьера, где происходили описанные события, было не более двух километров. В домике, в котором проживала Екатерина Филипповна, вместе с племянницей Настенькой, отчетливо были слышны и выстрелы, и приглушенные разрывы гранат. «Неужели снова кого-то расстреливают. Вроде бы прошли лихие времена» – подумала она. Пожилая женщина, когда была совсем юной девушкой, в двадцатых годах служила сестрой милосердия в одном из красноармейских отрядов и, естественно, она не только слышала, но и видела, как падают люди от пуль и разрывов снарядов. «Почему стреляют у нас в карьере? Слава Богу, у нас на дворе не годы гражданской войны», – размышляла она над приглушенными звуками, доносившимися до них. Случилось нечто трагическое и необычное. Екатерина Филипповна не могла оставаться спокойной к происходящим событиям. Она хорошо поняла и усвоила для себя истину: в земном мире ничего случайного не бывает, и быть не может. «Все происходящие события, как в целом мире, так и в любой, отдельно взятой местности и в семьях, незнакомых друг с другом, теснейшим образом обязательно связаны и переплетены между собою. Нам, порою, происходящее неизвестно, но может быть для нас неизвестность к лучшему, чтобы мы не могли зря расходовать нервные силы и энергию. Люди, познавшие и испытавшие горести, страдания и смерти близких и страшные, хронические заболевания, поражающиеся их родных, задумываются о связи их страданий с другими, казалось бы, вовсе случайными событиями. Наиболее опытные из них, отчетливо и ясно понимают вселенскую связь событий и явлений».

Было темно, когда Екатерина Филипповна и Настенька направились к местам, где часа два тому назад раздавались выстрелы. Выпавший по щиколотку молодой снег смягчал и сглаживал все неровности дороги, ведущей к карьеру, но одновременно и затруднял их продвижение вперед. Дорога была хорошо знакома, так как местные часто ходили в карьер, собирая доски, остатки высохших деревьев и прочий древесный хлам, использовавшийся в качестве топлива для обогрева домов.

– А зачем нам понадобились санки, тетя Катя? Снега совсем мало, везти будет тяжело.

– Это Настенька для людей, которые могут нам случайно встретиться и будут любопытствовать у нас: что вы здесь делаете в позднее время? А мы им покажем на наши саночки, и тогда любопытным станет ясно: мы за деревянными ящиками для нашей печки собрались. Но, на самом деле, дорогая Настенька, я всем сердцем чувствую, что они нам могут пригодиться. Мало ли кто там может оказаться в беде и ему потребуется наша с тобой помощь. А, если и никого в старом карьере не окажется, тогда мы найдем и погрузим на санки каких- либо досок. Мы с тобою не только прогуляемся перед сном, но и топливо для нашей печки добудем.

Незаметно для себя, рассуждая о необходимых житейских нуждах и как лучше с ними справится, Екатерина Филипповна и Настя подошли к месту, где обычно чистая и протоптанная многочисленными походами местных жителей дорога, сейчас была завалена различными кусками породы, глины и земли и они в хаотическом беспорядке смешались вместе.

– Настенька! Кажется, мы пришли и попали туда, куда и хотели. Давай внимательно и не торопясь осмотримся. Может кто-то из людей попал под завал? В нашем карьере всякое бывало. Смотри внимательно кругом и, самое главное, сейчас, надо слушать. Может кто-либо из заваленных и подает нам звуки?

Снег, к ночному времени прекратился. Стены карьера, большей частью покрытые снежным покровом, давали тусклый, но достаточно видимый свет, который давал возможность осмотреться вокруг. Стояла удивительная тишина, какая бывает в отдаленной деревушке, которую не постигли и не настигли блага городской цивилизации. Неясный, но отчетливо слышимый стон раздался рядом сбоку завала.

– Кто-то там все же есть, – рассудила Екатерина Филипповна. – Ты, доченька, не робей, а делай то, что я буду делать. Для начала откинем большую глыбу, она нам все последующие обломки закрывает.

Тяжеленная известковая глыба, с большим трудом, но совместными усилиями была откинута в сторону и дальше дело пошло быстрее. Стоны неизвестного человека, по голосу напоминающий мужской, по мере спасательной операции, становились все более отчетливыми и близкими.

– Сейчас, Настенька, нам с тобою надо действовать аккуратнее и, главное, быстрее. Давай откинем в сторону следующую глыбочку. Умница. Хорошо. На очереди следующая и мы дружно возьмемся за нее. Минут через десять Александр, полностью освобожденный от всех нагромождений, которые были на нем, попал в надежные руки спасительниц. Он был без сознания и. временами, из его поднимающейся и опускающейся груди, указывающей, что он жив, раздавался протяжный, хриплый стон. Вся одежда, сапоги и лицо были покрыты кровью и толстым слоем извести и земли. Кровоточащие раны раненного человека были разбросаны по всему телу. Часть повреждений покрылась слегка затвердевшей кровяной коркой, а из других – медленными струйками вытекала кровь. Взглянув на лицо Ульянова, Екатерина Филипповна чудом устояла на своих, правда, пожилых, но крепких для ее возраста, ногах. Для удивления имелись все основания. Перед нею лежал в промерзшем, холодном карьере ее единственный и незабываемый сын Иван, которого привезли домой из армии после тяжелых ранений, посчитав его безнадежным и неизлечимым. Но все нахлынувшие и захлестнувшие ее целиком чувства любви и жалости к сыну, появившиеся у Екатерины Филипповны перед видом несчастного, молодого человека, через короткий промежуток времени, сменились ее четкими и ясными указаниями.

– Надо Настенька нам с тобою поторопиться. Может быть, мы его и вытащим, но нам надо спешить. Бери его за ноги и так, аккуратненько, кладем на санки. Ну, а теперь, вперед.

Обе женщины поспешили обратно, с трудом передвигаясь по рыхлому снегу. Узкие полозья саней местами касались каменистой поверхности дороги, и тогда им приходилось прикладывать большие усилия, чтобы пройти трудный, неподходящий для санок отрезок пути. Но и останавливаться им для отдыха, на короткое время, тоже было рискованным делом из-за состояния раненого. Его стоны, по мере продвижения вперед, становились все реже и короче, а бледное, осунувшееся лицо иногда пронизывали страдальческие гримасы боли. Была пройдена большая часть пути, как будто осталось совсем немного до спасительного крова, но Настенька полностью выбилась из сил.

– Все! Больше не могу. Сейчас сердце у меня выскочит из груди. Тетя Катя! Делай со мной, что хочешь, но, я пока, дальше не могу идти.

– Хорошо, Настюша. Отдохнем минут пять и вперед. Мы с тобою дома отдохнем. Там у нас времени будет предостаточно. Бедненькая ты моя. И зачем нам с тобою страдания, которые мы сейчас испытываем?

– Дорогая сестра, испытания требуется всем нам для очищения наших душ от всей телесной, ненужной скверны и, прежде всего от гордыни, которая незаметно оседала и оседает на нашей душе в течение прожитых лет. Вы все думаете, что гордыня к вам не имеет никакого отношения. Мы, дескать, безгрешны. Нет, дорогие мои, кто так говорит, тот сильно ошибается. Все испытания и, тем, более, страдания, выпавшие нам, идут нам во благо.

– А, это ты, дорогой брат! Как же ты сумел к нам так тихо подойти, что мы и не заметили. Я раньше никогда не обижалась на свой слух.

– Хватит нам Катя говорить о пустяках. Давай, я повезу болящего, а вы мне поможете, – и Фотий скоро повез Александра к домику Екатерины Филипповны. – Скажи мне брат, как ты догадался искать нас, именно здесь? Я никому из соседей не сообщала, что буду в карьере. Как ты умудрился найти нас?

– А, я Катюша, увидел следы санок, идущие по дороге. И, сразу подумал, что не зря же моя сестра собралась неизвестно куда, да еще на ночь глядя. Что-то в карьерах случилось необычное. И, как вы видите, недаром я вас искал. Да, что я стал хвалиться перед вами, видать и во мне гордыня взыграла.

Фотий перекрестился и дальше шел молча с серьезным и суровым выражением лица, шепча про себя покаянные молитвы. Уложив раненного на кровать, где совсем недавно находился Иван, и полностью раздев Александра, отец Фотий и Екатерина Филипповна тщательно осмотрели его. Все тело Ульянова было изранено и кровоточило в местах, задетыми осколками гранат. Но сильного, серьезного кровотечения, представляющего угрозу для жизни при не профессиональном, но тщательном осмотре обнаружено не было.

– Ну и ладно, Катенька. Мне думается, что наш раненный, возможно, и выкарабкается из передряги. Он совсем молодой, а хватил лиха. Катя, перед нами следователь, который вел мое дело и освободил меня от дальнейшего преследования. Звать его, дай мне Бог памяти, Александр Ульянов. И, поэтому, мы с тобою Катенька, как истинные православные, должны его выходить любой ценой. Скипятим много воды и я займусь его лечением своими травками, благо я сегодня захватил их с собою. Видно Господь знал, что они сегодня нам пригодятся. Выну из сумки травку снимающую боль. Другая – успокаивает и сон дает. Слава Богу, что наши отцы кое-что передали мне из своих секретов. Запомни Катенька: хотя его преследовали и думают, что он погиб в карьере и завален обвалившейся породой, но мы должны быть сейчас с тобою крайне внимательны и осторожны. Во имя твоего погибшего сына мы назовем его Иваном, тем более что внешне он на него похож и черты лица схожи. Наши соседи по поселку, как я полагаю, вовсе не заметят никакой в нем разницы. Когда к нам объявятся различные посторонние из органов и станут наводить справки о молодом человеке, то мы им покажем документы нашего Ивана и, как я полагаю, дальше они не станут возиться с раненным. Пусть твой сын Иван, которого наш Господь призвал к себе, послужит на Земле одному праведному делу: спасению жизни молодого человека. И нам с тобою, дорогая сестрица, придется сегодня основательно поработать. Вот смотри: он пришел в себя, и произносит непонятные слова. Пойду я, приготовлю нового отвара, а ты побудь с Настенькой рядом. Мало ли что может случиться с нашим больным.

Ближе к утру вновь пошел снег, падающий крупными, не тающими хлопьями, обычно выпадающими в середине зимы.

– Наконец, и пришла к нам матушка-зима, с долгими темными ночами и короткими деньками. Нескоро мы дождемся тепла и нашего солнышка. Но при тщательном разборе событий все происходит неслучайно. И я полагаю, что сегодня все наши следы так замело, что ни одна ищейка их никогда не обнаружит. Нам остается только выходить нашего Ивана, так мы все будем называть бывшего следователя, – заметил Фотий в конце длинной, беспокойной ночи.

Две недели Ульянов не приходил в сознание. Первое время, он метался на деревянной кровати в горячечном бреду, выкрикивая вслух слова, малопонятные окружающим. Но, при внимательном прослушивании, казалось бы, ничем не связанных между собою слов, все же можно было понять, что чаще других, он упоминал: Мария, Хватов и работа. «Видать крепко засела в голове у нашего Ивана неизвестная Машенька, если больной, находясь на грани жизни и смерти вспоминает ее так часто. Кем она ему приходится? Знакомой девушкой, сестрой или может матерью? Нам приходиться только догадываться. По существу мы о нем ничего не знаем, кроме того, что узнал о нем батюшка Фотий. Когда же он достаточно поправиться, а исцеление может занять не малый промежуток времени, тогда я буду знать про него значительно больше, чем сейчас» – раздумывала Настя, смачивая полотно целебным настоем и прикладывая ткань к израненному лицу страдальца. Выздоровление шло своим чередом. Раны на теле затягивались. Лицо стало чище, и кожа стала выглядеть более молодой и здоровой, но поперечный рубец, проходящий под волосистой частью головы, был по-прежнему багров и воспален. На лбу Ульянова была хорошая отметина от одного из осколка гранаты, и служащая причиной длительного беспамятства, в котором сейчас и находился новый Иван.

Отец Фотий, перепробовал все известные ему средства и травяные настои, но домашнее лечение только замедляло дальнейшее течение опасной раны на голове, но никак не способствовало ее дальнейшему заживлению.

– Исход в дальнейшем будет зависеть не от нас, а от нашего Господа. Вы: Катя и Настя, по-прежнему, со всем старанием ухаживаете за больным, а мне пора отлучиться по церковным делам. Оставаться мне здесь в настоящее время опасно. Напоминаю вам, что если кто будет интересоваться больным, объясняйте им, что перед ними Иван. При возникших сомнениях в его личности скажите, что сейчас у него идет обострение болезни и не исключено присоединение к старой раны неизвестной инфекции, возможно, заразного начала. Я полагаю, что услышав страшные слова, мало кто, из любопытствующих, рискнет докапываться до истины, до самого дна: кто здесь лежит на самом деле? Для подтверждения слов, я оставляю вам медицинскую справку, подписанную известным врачом-инфекционистом. В ней написано, что непосредственное, прямое общение с нашим больным представляет реальную угрозу для жизни. Ну, а вы все не заболели от него потому, что за время длительного общения с больным приобрели значительную невосприимчивость. Ну, а как с ним будет дальше, вы и знать не должны. У вас чисто женские заботы и хлопоты, а не обширные медицинские знания.

– Спасибо тебе брат за все, что ты сделал для нас с Настенькой. Буду стараться вместе с ней выполнять в точности и аккуратности все указания. Да и сам береги себя, – и Екатерина Филипповна обняла Фотия, и подарила ему, теплый, благодатный поцелуй, сравнимый по силе с материнским, когда сын отправляется на поле брани, и возвратится ли он обратно домой, никому не известно.

Александр пришел в себя неожиданно для ухаживающих за ним женщин. Можно было подумать, что некая, внутренняя, дотоле плотно сомкнутая пружина, находившаяся где-то внутри его головы, по своим неведомым законам, внезапно разжалась и поток сознания заключенный в некую, невидимую, но плотную оболочку вырвался, наконец, наружу.

– Вы кто такие будете, и где я сейчас нахожусь? – проговорил Александр тихим, слабым голосом, но четко выговаривая все слова. – Я не знаю, как я оказался здесь.

– Ты сынок не волнуйся так сильно. Ты у нас долго тяжело болел и не удивительно, что ты многое забыл из прежней жизни. Зови меня тетей Катей, а тебя сынок как мне называть? Скажи, нам, пожалуйста, если вспомнишь.

– Меня зовут,…зовут… Александр, пытался вспомнить, но, похоже, у него ничего не вышло. – Ничего не помню, мать, – все более тихим и слабеющим голосом попытался он закончить начатую фразу и замолк.

Глаза его закрылись, и он снова, вплоть до следующего утра, погрузился в привычное, но, очевидно, целебное для него беспамятство. «Для начала совсем неплохо. Начало есть, конец обязательно будет, – подумала Екатерина Филипповна. Дела у нас обязательно пойдут на поправку. Дай Бог, мы нашими общими усилиями поставим больного на ноги». Выздоровление затягивалось и шло медленно. Бывший раненный физически окреп достаточно и мог самостоятельно вставать с кровати, делая попытки ходить по чистой, натопленной избе. Но движения его были неловки, да и говорил он отдельные слова. Зима подходила к концу. Все чаще и чаще светлые, ласковые лучи набирающегося силу предвесеннего солнца, задерживались в комнате Ульянова, освещая его исхудалое, побледневшее лицо, окаймленное черной бородой. Он по-прежнему не мог ничего вспомнить, но он все больше и больше осваивался в доме. Он охотно откликался на имя Иван, и все чаще и чаще называл Екатерину Филипповну своей матерью, а Настеньку, которая тоже прикладывала немало усилий для его выздоровления – Настюша. Целыми днями Иван проводил в кровати, лежа на спине, широко открыв глаза, которые судя по их выражению, были устремлены далеко вдаль, в неясные, неизвестные другим места. На вопросы Иван отвечал с замедлением, неохотно, односложно и не всегда впопад. Он жил скрытой, внутренней, одному только ему известному жизнью. Подобному состоянию, казалось, не будет конца и края. Свесив исхудавшие ноги с кровати, он пытался сделать несколько неуверенных шагов, но тут же обессилев, валился обратно к себе на постель. Обе женщины, по мере сил, пытались поддерживать Ивана, когда у него не ладилось с ходьбой. Они его подбадривали и одобряли. Все старания женщин были напрасны. По-прежнему, он оставался вялым и слабым и с каждым днем надежды на его дальнейшее выздоровление все сильнее и сильнее угасали в глазах окружающих. Екатерина Филипповна часто, сидя у его изголовья, рассказывала ему о муже, об его «отце», о своих родственниках. Она пыталась показать ему все сохранившиеся у нее черно-белые фотографические карточки, бережно хранимые в двух выцветших от времени альбомах в бархатных темно-вишневых переплетах, приобретенных в те далекие времена, когда они все жили вместе с мужем в относительном достатке.

– Смотри, Ваня, мой любимый муж и твой родной отец Андрей. Ты стоишь рядом с ним, когда тебе было всего шесть лет. Смотри, как ты с любовью смотришь на папу. И, не удивительно. Он тебя тоже крепко любил. И, как мне часто думается, он продолжает нас по-прежнему любить, глядя на нас с небес и молясь перед нашим Господом за родных, за наше благополучие.