Та, кто задает вопросы

Глава восьмая. Мирослава

1

Я уже говорила, что в классе у нас все делились на группки, компании по интересам. Умные – к умным, красивые – к красивым и так далее. Но я забыла упомянуть о богатых. Такие у нас тоже были.

Соломи́я Совинская относилась к богатым, умным, красивым и наглым одновременно, а значит, была звездой класса. Было в ней что-то киношное, что-то неотразимое, когда с одного взгляда понимаешь, что к этой девушке так просто не подступиться. Длинные черные волосы до самой попы, которые Совинская тщательно выпрямляла и укладывала каждое утро; огромные голубые глаза с диковинным блеском; четкие, как нарисованные, брови – над голубизной этих глаз. И большие пухлые губы. Такие чувственные губы, какие обычно можно увидеть только в рекламе губной помады. Только все это было натуральным, что делало мою одноклассницу неотразимой.

В школу ее привозили на черном джипе, и одевалась она вовсе не в «Терранове» и не в «Сенсее». Ее вещи заказывали в Америке, и только она одна в нашем классе могла похвастаться крутыми фирмами. Впрочем, ее одежда меня не впечатляла, ведь я не носила кружевные блузки и юбки с пайетками.

Сама я одевалась в «хенде» исключительно на свои заработанные деньги, потому что мать отказалась покупать мне черные вещи. А то, что она на рынке покупала для Снежанки, казалось мне таким безвкусным и ужасным, что я предпочитала нагрести на распродаже в «хенде» растянутых футболок, чем напяливать на себя нечто розовое с блестками.

В конце урока польского, когда Луша закончил объяснять нам про окончания глаголов, девчонки сгрудились у его стола, а Совинская уселась за первую парту, перекинула за спину свои длинные, совершенно ровные пряди и довольно улыбнулась, глядя на Григория.

– А где вы планируете отдыхать этим летом? Куда поедете? – спросила она его, как своего хорошего знакомого.

– А ты уже знаешь, куда поедешь? Если в Варшаву, то сможешь отлично попрактиковаться в знании польского, – улыбнулся наш учитель.

– Кому она интересна, эта Варшава? Возможно, отец отвезет меня с сестрой в Париж, мы там уже пару лет не были. Но Париж нынче не тот, везде полно сомалийцев, и они ужасно мусорят. И зачем только их пустили в старую добрую Европу?

– Я тоже против того, чтобы европейские города заселяли беженцами из Сомали и других стран, – согласилась Христя Шпаковская, которая вроде как входила в круг Соломии.

– Они только все портят, – поддакнула Ирка Поверчучка. Сегодня она пришла в секондовской футболке с затертыми рукавами и широкими поперечными полосками, которые делали ее еще толще, чем она была. – Лучше бы приглашали украинцев. Мы – такие же белые люди, как они.

Произнесла она это скороговоркой, глотая слова и шлепая крупными губами. Вот ее губы не казались картинкой из журнала косметики. Про таких обычно и говорят: «Губошлепка».

– Можно подумать, тебя надо приглашать, – мило улыбнулась Соломия. – Ты же село, Поверчучка, тебя дальше коровника твоей бабушки никуда пускать не следует.

Все знали, что каждое лето с самого первого класса Ирка проводит в селе у бабушки. Полет грядки, поливает ягоды и печет бесконечные пироги, от которых ее попа становится больше с каждым годом.

Пацаны, стоявшие рядом, заржали. Уж слишком ярким контрастом смотрелись Ирка и Соломия.

– Ничего плохого в селе не вижу, особенно если это Закарпатье. Да, Ир? – Григорий повернулся к Поверчучке и улыбнулся.

– Да, Закарпатье, и там горы всякие и реки. Очень красиво, между прочим, – возмутилась Ирка.

– Вот и не лезь. Представляй про себя, как будешь помогать бабушке со стадом коров, – обрезала ее Соломия.

Сама Совинская планировала поступать в Варшаве, ее будущее уже давно определили родители.

Я в таких разговорах не участвовала. Слушала, как Григорий произносит несколько фраз на польском, после переходит на чешский, и Соломия бойко ему отвечает. Кроме Соломии на дополнительный факультет по чешскому ходила Христя конечно же и вообще добрая половина наших девочек.

Едва прозвенел последний звонок, я рванула из класса на поиски Богдана.

2

Я не писала своему парню уже целую вечность, и мне не терпелось рассказать ему о том, что случилось.

Богдан ждал, как всегда, у школьных ворот и, едва я прискакала к нему, запыхавшаяся, нервная, лохматая, обнял и чмокнул в щеку.

Конечно, мы успели повидаться на переменках, и свои поцелуи от Богдана я уже получила, но это было мельком. А сейчас я прижималась к парню и чувствовала, как закипают на глазах слезы.

Я немного всплакнула сегодня утром в ванной, когда еще раз забралась под душ, желая смыть с себя навязчивое ощущение чужих рук на талии. Но это были быстрые слезы, потому что я считала бессмысленным разводить соленую влагу, которая не поможет и ничего не изменит. Потому плакать я себе запрещала.

Вот и сейчас вскинула голову и улыбнулась, чтобы глаза поскорее просохли на теплом весеннем ветру. Никаких слез, никаких соплей.

– Я потеряла телефон, – начала я и вдруг запнулась.

А как рассказать о Матвее? Я не могу говорить об этом загадочном парне. Он не пришел сегодня на уроки, и никто о нем не спрашивал, никто не интересовался, почему Матвей Левандовский не явился на занятия. Как будто его и не было в нашем классе. Однако же я видела его фамилию в списках в журнале, четко и верно написано, и даже проставлены оценки по некоторым предметам.

– Где ты его потеряла? И где ночевала? – беспокоился Богдан.

Заглядывал мне в глаза и хмурился, а его рука крепко обнимала меня за плечи.

– После работы на меня и подругу напали какие-то бандиты, мы еле ноги унесли. И телефон потеряла, пока убегала. Но все обошлось. Заночевала у подруги, потому что побоялась одна идти домой, – с ходу придумала я.

– Мать твоя с ума сходила всю ночь. Звонила мне каждые полчаса, наверное.

– Делать ей нечего.

– Она переживает. Я тоже переживал, уже думал идти тебя искать.

– И где бы ты искал меня? – усмехнулась я.

– Около твоей «Старой Праги» конечно же.

– Хорошо, что не пошел, потому что меня там не было.

– Ладно, давай в «Макдак», хочешь?

– Что там делать? Жевать булки?

– Выпьем кофе, съедим по мороженому. Поболтаем немного. Вечером у меня опять подработка…

– Спать хочу, Богдан. Еле на ногах держусь после вчерашнего. А что за подработка у тебя?

– Так, ходит девочка, учит алгебру. Глупая как пробка, и возни с ней полно. Но мать ее платит хорошо.

Богдан убрал руку с моего плеча и зашагал вперед. Я последовала за ним. Ладно, «Макдак» так «Макдак».

3

У Снежанки моей вечером намечалось свидание.

Я поняла это сразу, едва прискакала домой в пятом часу, кинула сумку в коридоре и заглянула в нашу комнату. Сестренка торчала перед зеркалом и пыталась сделать себе красивые брови. Она возилась с тенями, рисовала, после стирала и снова рисовала.

Щеки ее, и без того всегда румяные, теперь горели, как два фонаря, – явный признак того, что Снежанка не в настроении. Косметика валялась по всему столу, и два внушительных пятна от лака говорили о том, что ногти тоже приводили в порядок. Ярко-розовые пятна от лака.

– Это надо стереть прямо сейчас, – сказала я, потому что терпеть не могла беспорядка на своем столе. – И давай я тебе помогу. Так не пойдет. Садись и рассказывай, кто он.

– Ты про что? – сделала вид, что не поняла, сестра, покорно передавая мне темный карандаш.

– Ты явно не к репетитору собираешься. Новые джинсы, новая рубашка с вышивкой. Это свидание, детка, как ни крути.

– Вот вечно ты догадаешься, – буркнула сестра, но без обиды.

– Конечно, если ты с таким серьезным видом рисуешь брови, то дело в мальчике.

С макияжем для Снежанки я постаралась. Брови, легкие тени, загнутые реснички. Подчеркнуть мягкую линию губ, убрать яркие пятна со щек с помощью ровного тональника. После выпрямить волосы – еще та возня, учитывая, какие длинные локоны у моей сестры.

– Вот теперь ты милашка. Мальчик не устоит, это стопроцентно. – Я довольно улыбнулась.

– А можно я возьму твой рюкзак? Коричневый такой. Ты ведь все равно его уже не носишь? – спросила сестра.

Тут я замялась. Терпеть не могу, когда берут мои вещи. Но, с другой стороны, я действительно в последнее время ходила только с черными рюкзаками. Что ж, единственной сестре можно и уступить.

– Бери, но только один раз, – сказала я.

Снежанка еще раз крутанулась перед зеркалом, после сняла сторис и тут же выложила в сеть. И, уже выходя из квартиры, вдруг повернулась и тихо сказала:

– Знаешь, мама реально переживала за тебя. Не спала всю ночь, обзванивала больницы и даже в полицию звонила. Она действительно волновалась за тебя.

– Очень в этом сомневаюсь, – хмыкнула я в ответ.

Снежанка вздохнула и наконец утопала на эту свою свиданку.

4

Без смартфона чувствуешь себя выкинутой из жизни. Выброшенной на берег рыбой, в то время как все твои друзья плавают в глубине океана и наслаждаются общением и новой информацией. А ты сидишь и кликаешь мышкой, пытаясь с ноутбука зайти хотя бы в «Фейсбук», чтобы понять, что же происходит в мире.

Завтра была суббота, потому уроки я не учила. Да и не хотелось загружаться формулами по алгебре и химии, когда вечером меня ждало приключение. Конечно, я ни словечком не обмолвилась Богдану о наших с Матвеем вечерних планах. Не знаю почему, но какое-то внутреннее чувство буквально сковывало мне язык. Как будто внутри сидел маленький домовой и предупреждал: «Молчи, молчи, молчи».

А на самом деле в голове моей только и крутились мысли о том, как я поздно ночью отправлюсь с Матвеем в какой-то старый дом и буду там искать какую-то старую вещь. Я только и думала, как снова увижу настоящего Матвея, правнука ведьмака, высокого и загадочного парня, и он снова будет смотреть на меня своими разными глазами так внимательно и серьезно.

Это казалось невероятно классным, интересным, увлекательным, и мое настроение все улучшалось и улучшалось, несмотря на то что телефона у меня по-прежнему не было. И даже мать не смогла его испортить. Она зашла ко мне в комнату, едва вернулась с работы, молча положила на стол самую обычную трубку-звонилку, какой-то черненький кнопочный «самсунг», который, видимо, попросила у подруги, и твердо заверила, что теперь у меня будет только такой девайс, пока я собственноручно не заработаю на новый. После она сказала, что я могу налить себе борща, если голодная, и гордо удалилась на кухню, где взялась греметь мисками и миксером, замешивая тесто.

Я покосилась на несчастный «самсунг» с потертыми кнопками, брезгливо отпихнула его от себя и решила, что пора заняться собственным макияжем. Есть материнские борщи я не собиралась, да и вообще не могу сказать, что голод мучил меня накануне предстоящих приключений. Парочки стаканов кофе и банки мороженого, которую мы раздавили на пару с Богданом, мне вполне хватит. А там что-нибудь перехвачу у Матвея. Свои заработанные деньги теперь придется откладывать на телефон.

Итак, черный карандаш. Обводка вокруг глаз, четкая, широкая, делающая мои глаза более ясными, более выразительными. Черная тушь для ресниц. Кончики не загибаются, так и остаются длинными стрелками, большими длинными стрелками вокруг темно-карей радужки. С бровями возни совсем немного, лишь слегка подвести черным карандашом. Они у меня и так черные, красивой формы с легким изломом, подчеркивают глубину глаз.

Теней немного, совсем чуть-чуть. Можно и без них, собственно, обойтись. Губы тоже черным. Мрачный штрих для мрачного макияжа. И ногти на руках – черным. Тонкую серебряную цепочку – подарок Богдана – на шею. И мой образ готов.

Конечно, еще не самый вечер, только семь часов, но сидеть дома уже невмоготу.

– Ты куда это? – заорала из кухни мать. – Сегодня ты сидишь дома! Никаких гулянок, слышишь меня?

Я молча затягивала шнурки на конверсах, кусала губы и старалась не сорваться на ответный крик.

– Ты сидишь дома! – Внушительный материнский торс показался в коридоре. – Сейчас же раздевайся!

Ура, второй шнурок завязан.

Мать схватила меня за плечи и с силой толкнула на кушетку, которая стояла у нас в коридоре и на которую мы обычно садились, когда обувались. Я нагнулась, проскользнула под материнской рукой, занесенной в праведном гневе над моей беспутной головой, и кинулась к двери.

– Я тебе башку оторву, когда заявишься домой! – заорала мать в захлопывающуюся входную дверь.

Но я уже неслась вниз, перепрыгивая через несколько ступенек сразу, и внутри у меня клокотала непонятная и дикая радость. Я вырвалась, я свободна!

Глава девятая. Мирослава

1

Дом Матвея оказался открытым. Ворота – нараспашку, дверь с веранды не заперта. На кухне пахнет кофе и ванильным печеньем. На столе – большая миска с этим самым печеньем. Керамическая плитка на полу аж блестит от чистоты, а в кухонной плите с четырьмя конфорками отражаются потолок и шкафчики. Наша кухонная плита никогда в жизни не сможет похвастаться таким совершенством, ибо грязь к ней приварилась намертво.

Матвей сидел в гостиной. Увидев меня, улыбнулся и махнул рукой, приглашая устроиться на диване.

– У тебя была уборщица? – поинтересовалась я.

– Это я сам. Сегодня пятница, день генеральных уборок.

– Ты сам убираешь в доме? – удивилась я, потому что к уборке у меня лично не имелось ни малейшей склонности.

– В своем доме я убираюсь только сам. И сегодня еще напек печенья. Попробуй, сейчас сделаю тебе кофе.

– Круто. Ты не боишься вечерней вылазки? Ну, вдруг у дома прадеда на нас нападут еще какие-нибудь бандюганы, которым тоже охота порыться в вещах твоего предка.

– Не болтай. Не нападут. А если нападут, то мы сможем защититься.

– Да, точно. Ты же умеешь драться, научился в фитнес-клубе, – усмехнулась я.

– Меня учил дед сражаться на мечах, если быть честным.

Мы уселись прямо на толстый ковер на полу в гостиной и выпили по паре кружек кофе и слопали почти все печенье, которое напек заботливый Матвей. Болтали о ерунде. Мне нравилось сидеть рядом с этим невероятным и загадочным парнем и слушать его неторопливую речь. Матвей каждое слово произносил немного замедленно, словно взвешивая его и вдумываясь в значение. Предложения – короткие и четкие, а взгляд – серьезный и прямой.

– Ты должна держаться рядом со мной, – объяснял он. – Никуда не лезть и ни с кем не разговаривать. Даже если увидишь что-то очень странное. Даже если вдруг дерево заговорит с тобой, не ори и не отвечай. Просто сделай вид, что ты этого не видишь.

– А такое может быть? – не понимала я.

– Это я на всякий случай. Подготавливаю тебя. На самом деле понятия не имею, что нас ждет в доме прадеда. Меня туда не пускали. Обычно, когда дед заходил в свой старый дом, я ждал его на улице, у плетня.

– А что за документы тебе надо забрать?

– Одну книгу. Это уже я сам поищу. Просто одному не так стремно, понимаешь?

– Конечно. Сходим и заберем. С деревьями разговаривать не будем. Жаль, что у тебя только один браслет-оберег, иначе я бы тоже надела. Тогда на нас даже деревья не обратили бы внимания.

– У меня есть еще один. Я сегодня сплел, и он действует. Специально для тебя сделал. Нас не должны видеть, потому что… Ну, потому что так будет лучше.

– Покажи! – Я аж подскочила от удивления. – Прикольно!

– Подожди, не прыгай. – Матвей предупреждающе положил ладонь на мое плечо. – В школу с этим ты ходить не должна, потому что тебя уже видели в твоем нормальном обличии. Пусть так и будет, иначе хватятся, и начнется скандал. Но ко мне можешь приходить с оберегом на руке, так даже лучше.

– Обожаю такие тайны, – выдохнула я, натягивая украшение из сушеных рябиновых ягод и черных деревянных бусин на руку. – И как я тебе?

– Отлично. Только в зеркале ты увидишь саму себя настоящую. В зеркале всегда будет отражаться твоя настоящая внешность, запомни это.

– Что тут запоминать? Жаль, я бы посмотрела на то, как переменилась. И как я выгляжу? Худенькая, с прыщами и длинным носом?

– Что-то вроде того, только без прыщей, – улыбнулся Матвей, но как-то скупо и напряженно. После вздохнул и принялся пояснять, что к этому надо относиться серьезно и оберег вовсе не игрушка. – А главное, чтобы твоя мать его не нашла, понимаешь?

– Она на такие вещи не обращает внимания. Ягоды рябины для нее – что-то вроде детского творчества на уроках труда. Не переживай, она на себя в жизни такое не наденет. Моя мать обожает золото. Вечно покупает себе цепочки и сережки, как ненормальная.

– Нам надо успеть до полуночи попасть в дом прадеда, а после быстренько вернуться домой. Потому выходим в половине одиннадцатого.

– У нас еще пара часов, что будем делать?

– Посмотрим кино. Хочешь ужастик вроде «Оно»? Мне нравится Стивен Кинг, между прочим.

– Я уже заметила. Давай тогда смотреть «Оно». Чипсы у тебя есть?

– Сколько угодно и какие угодно.

2

Перед выходом Матвей подвел черным глаза. Это показалось мне настолько странным, что я даже не сразу открыла рот, чтобы спросить. А когда наконец заговорила, то мой приятель уже смотрелся совершенно по-другому. Его разноцветные глаза, окруженные черным контуром, казались колдовскими и страшными. И я поняла, чем завораживал меня его взгляд. Было в нем что-то хищное, как будто мой друг о чем-то знал – о чем-то ужасном и невероятном – и не говорил мне об этом.

Как будто хранил Матвей жуткие тайны в этом своем трехэтажном особняке.

– Ты похож на маньяка, – выдала я наконец, когда вышла из ступора.

– Теперь ты не должна задавать лишних вопросов, – тихо проговорил он и взял длинную палку из угла в коридоре. – Говоришь, ты умеешь сражаться? Тогда держи, пусть у тебя будет вторая. – И вложил мне в руки еще одну палку, гладкую и длинную. – Если нападут, не надо будет искать камни, чтобы дать по голове нападающим, – пояснил Матвей.

И мы наконец вышли в теплую весеннюю ночь.

– Ты не закрыл дверь, – напомнила я, оглядываясь на широкие ступеньки веранды.

– Никто ко мне не зайдет, – сухо ответил Матвей и больше ничего не сказал, как я ни спрашивала его.

Мы снова надели наши обереги, и, когда браслетик оказался на моей руке, я вдруг поняла, что внешний вид Матвея не поменялся. Он был по-прежнему разноглазым, симпатичным и немного страшным с этими вот подведенными черным глазами.

– Обереги связаны, – пояснил Матвей, – так и должно быть. Когда мы вместе в браслетах, то можем видеть друг друга настоящими.

Синие сумерки казались изумительными. Еще не полная темнота, но очертания кустов, домов и скамеек уже сглаживались, а краски становились неясными и смутными. И мы в этих сумерках походили на тени. Должны были походить, ведь я не видела результат превращения.

Но когда мимо прошагала Зорянка, толкая впереди коляску с годовалым сынишкой, и даже не поздоровалась, я вдруг ощутила себя человеком-невидимкой. Это казалось невероятно крутым, и я едва сдерживала желание подпрыгивать и бежать вперед, весело размахивая руками.

Матвей же был серьезным и хмурым и никакой радости не выражал. Как будто шагал на кладбище откапывать трупы. Меня это слегка настораживало. После того как я вот так протопала через половину нашего городка рядом с молчаливым и хмурым приятелем, мое настроение было уже далеко не таким солнечным и радужным. То ли повлияли сумерки, то ли мрачный взгляд Матвея.

Мы прошли по узеньким улочкам с частными домами в два этажа и высокими коваными решетками. Миновали старую часовенку, здоровенный старинный отель, окруженный садом, и наконец выбрались на узкую грунтовую тропку.

– Нам вверх, на гору. К лесу, – скупо пояснил Матвей.

И мы зашагали по тропке.

3

Здесь фонари конечно же не горели. Только круглая луна выползла из-за туч и светила как ненормальная. Молодая травка, едва достававшая до щиколоток, тихо колыхалась, ветерок приносил запахи цветущего шиповника, и все вокруг казалось красивым и мирным.

И даже маленькая хрупкая часовенка, у которой мы остановились, навевала мирные и спокойные мысли. Крест на ее небольшом куполе слегка поблескивал, отражая лунный свет, и я невольно залюбовалась, задрав голову.

– Не отставай, – позвал меня Матвей, и пришлось догонять его.

Мы обогнули часовенку, свернули с тропы к какому-то железному забору и вдруг оказались у самого края кладбища.

– Это старое кладбище, тут похоронены невинные люди. Хотя совсем невинных не бывает, но это не… Это просто люди, – пояснил Матвей. – Говорят, они погибли тогда, когда сюда пришли красные в тридцать девятом году.

– Что мы будем делать на кладбище? – не поняла я, чувствуя, как хорошее настроение окончательно покидает меня, а вместо этого по коже лезут мерзкие мурашки ужаса.

– Ничего. Просто я возьму земли. Немного земли со здешнего кладбища.

– Зачем?

– Так надо. Дед научил. Все, пошли. Не задавай пока вопросов. И вообще ни с кем не разговаривай, даже если тебя будут звать по имени. Иди молча.

И мы двинулись к лесу, который возвышался впереди, на горе, точно черная мрачная стена. Теперь я не испытывала сумасшедшей радости по поводу нашего приключения, хотя ничего страшного не происходило. Кладбище меня не пугало, ведь там все были давным-давно мертвы. А живых людей вокруг не наблюдалось. Но тем не менее я вдруг подумала, что мы занимаемся ерундой.

Ну подумаешь, пороемся в пыльных бумагах старого-престарого деда (может, Матвей решил найти его метрику, кто знает?), после отправимся обратно, и я, наверное, снова заночую у друга. Пусть там мать с ума сходит, она это заслужила.

Лес надвинулся, наполз на нас, как гигантское мрачное животное, и дубы протянули к нам корявые ветви. Матвей молчал, как партизан на допросе, и я ломилась следом за ним через низкие кусты шиповника и малины. Узкая тропка уводила в темную лесную глубь, но у моего спутника оказался фонарик, который довольно ярко освещал деревья и кусты перед нами.

Мы уже почти добрались до широкой поляны, забирая все выше и выше, как вдруг навстречу вышла девочка. Это было так неожиданно, что я чуть не вскрикнула, увидев тоненький силуэт. Растрепанные светлые волосы обрамляли бледное лицо, темные глаза таращились безотрывно, а в руках был букетик ромашек и маков, хотя цветы эти еще не успели расцвести.

– Привет, – спокойно сказала девочка, – идешь к своему деду? А он мертв теперь.

Матвей не ответил.

– Зачем ты сюда пришел, Матвей? – никак не унималась девочка.

Мой приятель молча прошел мимо нее, и малышка посторонилась. Было ей лет пять, не больше, и я замерла около этого ребенка, не понимая, что такая малявка делает одна в лесу.

– А ты кто? – обратилась девочка ко мне и уставилась темными, немигающими глазами.

Я вовремя вспомнила наказ Матвея ни с кем не говорить и прошла мимо малышки молча. Но не удержалась, оглянулась и увидела, что девочка вовсе не расстроилась. Она последовала за нами, шагая легко и быстро. Ее ноги были босы, а странное белое платье больше походило на рубашку.

Матвей несся вперед стремительно, и мне пришлось ускориться, чтобы не отстать. Три высоченных и толстенных дерева, между двумя из которых он прошел, медленно качали ветвями с едва-едва проклюнувшимися зелеными листочками. А за деревьями была поляна, залитая лунным светом. И дом на этой поляне.

Такие хижины встречаются теперь разве что в музее. Деревянная, крытая соломой, с крошечными окошками чуть ли не у самой земли, хижина казалась сказочной. Как раз в такой и мог жить медведь из сказки о Маше и медведе.

Я присмотрелась к низкой крыше, к деревянному плетню и огромному пугалу, стоящему чуть сбоку, на огороде, и мне вдруг стало нехорошо. Пугало и правда походило на медведя, и его здоровенная черная голова, повернутая в нашу сторону, вдруг показалась мне живой. Еще миг, и животное кинется на нас и растерзает!

Я схватила Матвея за руку.

– Ты чего? – не понял он.

– Медведь… – еле выговорила я.

– Пугала, что ли, испугалась? Пошли, это шкура, набитая соломой. Дед сделал его лет пятьдесят назад, если не больше. Когда лес рос на всех горах, не было дорог с шумными машинами и водились кабаны и медведи. Идем, я гарантирую, что эта штука нас не тронет. Все, что делал мой дед, для нас с тобой безопасно.

– Почему? – почти прошептала я.

– Потому что вы его родственники, Мирослава, – весело проговорила за спиной девочка и вприпрыжку выбежала на поляну.

– Откуда она меня знает? – удивилась я.

– Не отвечай. Мы пришли. Тут не закрыто. Идем. Держи свою палку наготове на всякий случай.