Мистерия

Лейра. Двадцать восемь лет. Через три года смерть.

Пятнадцатилетняя Тайра стояла у окна оглушенная.

Кажется, она только что сделала важное открытие: мир шире, глубже и необъятнее, чем ей до этого момента казалось. Мир просто поразителен, если можно видеть такие вещи, если можно уметь так много. Но как? Как?

К креслу она поворачивалась, ни жива и ни мертва от волнения.

– Скажи, Ким, как ты это делаешь?

– Я смотрю на людей не глазами. Я смотрю на них ощущениями.

– А этому можно научить? Или же это дар – либо родился с ним, либо нет?

Слепые выцветшие глаза казались безмятежными: они смотрели туда, где, как выяснилось, хранились залежи недоступной другим информации.

– Дар есть у всех, Тайра. С ним рождается каждый. Но скажи, что будет с посаженными в почву семенами, если их не поливать? Пусть даже там тысяча семян?

– Они все засохнут.

– Верно. То же самое происходит с даром. Он есть у всех, да, оговорюсь: у каждого свой. Но он бесполезен, если его не развивать.

– А как развивать дар?

Тайра чувствовала – теперь она не покинет этот дом – не по своей воле. Лишь бы позволили остаться и слушать, впитывать и запоминать. Лишь бы позволили учиться.

– На это требуется время и желание. И еще много усилий.

Она готова приложить все мыслимые и немыслимые усилия. Готова уже сейчас.

– Я…

– Я знаю, Тайра. Ты хочешь о чем-то спросить.

– Я… – От волнения она никак не могла правильно составить фразу. – Я… ты… ты научишь меня? Поможешь научиться? Я все буду делать сама, ты только объясни.

Может ли выйти так, что подобный дар есть и у нее? Бог свидетель – Тайре бы этого хотелось.

Ким улыбался чему-то своему. Он вообще часто находился «не здесь», так ей казалось.

– Я учу тебя уже три месяца. С тех пор, как ты пришла. Неужели ты еще этого не заметила?

Да, конечно, она приходила сюда убирать, но часто ловила себя на том, что вместо того, чтобы смахивать с книг пыль, зачитывается их названиями, а вместо того, чтобы протирать медную посуду, принюхивается к холщевым мешочкам и пытается разобрать их содержимое. И за эти три месяца ее ни разу не назвали ни колдуньей, ни лентяйкой.

Волнуясь сильнее прежнего, она отошла от окна и осторожно опустилась на ковер у ног старика – хотела, но не осмелилась взять его за руку.

– Спасибо.

– Это не мне спасибо. Ничто в жизни не случайно.

Они помолчали. Этот приземистый дом, пахнущий сухой бумагой, известковой пылью и развешенным вдоль стен гербарием вдруг стал «ее» домом. Так же легко и беспрепятственно, как скатывается в горло сладкая карамель, запитая персиковым соком.

– А можно я буду называть тебя Учителем?

– Нет, нельзя.

Она напряглась, но лишь до того момента, пока не услышала объяснение.

– Если кто-то заподозрит меня в твоем обучении, преследовать будут нас обоих. Ты это понимаешь? О даре никогда нельзя говорить. Ни с кем.

– Но ведь ты сказал, что он есть у каждого? Тогда почему нет?

– Лишь единицы хотят приложить усилия, чтобы его развить. И сотни тысяч хотят использовать того, кто его уже развил. Это ясно?

– Да. Ясно.

– Поэтому для тебя я просто Ким.

– Хорошо. – Тайра кивнула и вновь едва удержалась от того, чтобы не накрыть сухую морщинистую ладонь своей. – Ты просто Ким.

Пусть будет так.

Он никогда не спотыкался в собственном доме. Не запинался о предметы, знал, где повернуть в соседнюю комнату, с точностью до миллиметра чувствовал, что чашка с мятным настоем стоит между тарелкой и подсвечником и ни разу не промахивался мимо загнутой ручки, как ни разу не ошибся в выборе книги, которую, будучи слепым (слепым!), собирался полистать.

Глядя на Кима, Тайра все чаще задавалась вопросом, для чего вообще людям глаза. Чтобы оценивать внешность друг друга? Чтобы ошибочно полагать, что этот орган чувств единственный, на который стоит полагаться при выборе чего бы то ни было: продуктов, одежды, дороги и ее направления? Чтобы не натыкаться на стены? Чтобы не утруждать себя развитием внутреннего чутья?

Последнее предположение пугало ее.

Глазами легко оценить внешнее поведение собеседника – его жесты, выражение лица, глаз, заметить чистоту одежды, ногтей, увидеть хмурятся ли брови, улыбаются ли губы, и по этим признакам корректировать собственные реакции. Вот только как быть с тем, что внешние факторы часто лживы? Она заметила: не каждый улыбающийся счастлив и не каждый плачущий несчастен. Клубок из эмоций невидим – он спрятан куда глубже и покоится на уровне, недоступном для восприятия человеческими глазами. И это значит, что зрение придется временно «отключить» – нейтрализовать, как мешающий видеть по-настоящему сегмент.

Боги. Это страшно. Страшно менять собственные устои и убеждения, страшно верить в то, что то, во что ты верил, ошибочно.

– Как это делать, Ким? Как смотреть «ощущениями»?

Он никогда не путал книги, даже если она намеренно меняла их местами. Не столько тестировала старика, сколько восхищалась его умением чувствовать название книги пальцами.

– Смотри на людей мысленно, – каждый раз отвечал он, неторопливо водя сухими подушечками по шершавым страницам, – и пытайся увидеть не обличье, а слои. Попытайся почувствовать не внешность, а энергию. Если настроишься на астральный слой – увидишь эмоции. Если на физический план – увидишь органы и их болезни.

– Внутренние органы?

– Да, органы.

– И болезни?!

– Именно.

– Но ведь это страшно.

– Страшно не это. – Незрячие глаза смотрели в направлении начертанных на бумаге символов. – Страшно обладать зрением и быть слепым. Понимаешь, Тайра?

– Понимаю. И я стараюсь.

– Вот и старайся.

– Но у меня не получается!

– Однажды получится. Будь терпелива.

И она смотрела.

Смотрела на всех, кого близко или далеко видели глаза. Людей на рынке, прохожих на улице, Раджа, когда тот кружил рядом, пытаясь отыскать причину для очередного упрека, продавцов в лавках, убогих на ступенях храма, старика Кима и чаще всего на саму себя.

Но ничего не видела. Разум представлял лишь ту картинку, что передавали ему глаза – не более.

– Расслабь сознание, – учил Ким, – дай ему сдвинуться. Перестань его насиловать – позволь способности открыться самой, и не исследуй саму себя – это тяжелее всего.

– Я вижу людей. Таких, какие они есть в жизни. Одетых, раздетых, грустных или веселых, но просто людей. Я могу представить их смеющимися или плачущими, но не могу их, как ты говоришь, увидеть.

– Ты хотела учиться, Тайра? Тогда старайся и терпи. Но, самое главное, оставайся расслабленной – старайся постичь с интересом, но без нужды постичь.

Оставайся расслабленной? Не испытать острую нужду в знании тогда, когда сумел ощутить, как многогранен и интересен мир?

Иногда ей казалось, что учитель, который не позволял именовать себя учителем, издевался над ней, нерадивой ученицей, не иначе.

Это вышло случайно, когда по истечении третьей недели упорных попыток увидеть «что бы то ни было», Тайра, наконец, сдалась – решила позволить находящимся на грани кипения мозгам отдохнуть. И все потому, что ночами стало происходить нечто странное: ее тело мучилось от невозможности уснуть, подергивалось изнутри, чесалось, взрывалось непонятными эмоциями, «корежилось», изматывало одним своим наличием. Все это приводило к страшной усталости ночью и невозможности сосредоточиться на чем бы то ни было днем.

Кимайран в ответ на жалобы лишь посмеивался. Улыбался широко и беззаботно, как улыбаются малые дети, еще не осознавшие, что мир не состоит из одних сладостей, конфет и ласковых прикосновений материнских рук.

– Своими изысканиями ты тормошишь пространство, Тайра – ты посылаешь в него запрос, и оно отвечает тебе. Отвечает большим объемом данных, которые ты попросту не можешь принять сразу. Отсюда зуд и невозможность спать. Это проходит с каждым, кто пытается объять необъятное.

Объяснения учителя удовлетворили Тайру, но ее бледный и заспанный вид перестал удовлетворять Раджа, который тем же вечером нашел-таки повод закатить звонкую оплеуху служанке за недоваренную и пересоленную рисовую кашу.

– Отравить меня хочешь, сутра? Ядом кормишь? Такое и скот бы жрать не стал, а ты передо мной на стол ставишь!

Прогнанная с кухни, Тайра отправилась в собственную спальню с намерением как следует выспаться. Она вернется к попыткам «прозреть» завтра, а сегодня немного отдохнет – успокоится, размякнет, ненадолго отпустит жгущее ладони желание увидеть невидимое.

Может, Ким что-то упустил? Недосказал, забыл или намеренно недоговорил, чтобы дать возможность развиваться самой?

Не важно. Теперь важна лишь комнатушка под лестницей, узкая кровать, распластавшееся на ней тело и несколько часов непрерывного сна.

Горела после оплеухи щека; несмотря на усталость, сон не шел.

Погруженные во мрак улицы Руура за окном казались серовато-коричневыми. Остывающие камни зданий, все еще теплый песок у стен – он не становился холодным даже ночью; голоса и звуки стихли.

Вдыхая душный и спертый воздух комнатушки, Тайра мечтала о таком редком для этих мест дожде. Архан^[3] – жаркая планета с ограниченным количеством влаги, которая так редко формируется в осадки. Почему Тайра родилась именно здесь? Почему не на одной из тех далеких звезд, что сияют в небе. Ведь каждая звезда – это мир? Только другой – наверное, более зеленый. С травой.

Душу царапала грусть – хотелось верить во что-то прекрасное, хотелось проблеска надежды, чудес.

Все придет, придет, надо только подождать.

Где-то наверху спал Радж. Сопел, наверное, развалившись на шелках, и видел десятый сон. Тайра переключила внимание в чужую спальню – представила уставленные бронзовыми и серебряными поделками тумбы, широкую кровать и лежащее на ней грузное мужское тело. Тело ее хозяина, мучителя и ненавистного ей человека – в этот момент оно показалось ей прозрачным.

Прозрачным? Нет, не совсем. Скорее, сгустком из переплетенных линий – преимущественно темных: бордовых, синеватых, серых и грязно-зеленых.

Хм, как странно.

Уставшая, но не потерявшая искру любопытства Тайра, практически не заметила, что видит нечто иное – отличающееся от обычного. Возможно, виной тому были многочисленные, совершенные ранее, потуги представить, как могли бы в обход глаз выглядеть человеческие эмоции, которые попеременно превращали видимые ей людские тела то в светящиеся шары, то в бесформенную массу, а то и вовсе в черные дыры, однако ни одна иллюзия не выглядела столь стабильной и плотной, как та, которую она видела сейчас.

Иллюзия или нет, а Тайра, увлеченная новым видом Раджа, принялась аккуратно наблюдать за цветными, спутанными друг с другом, нитями.

Почему зеленого больше? Что это означает? И откуда примесь синего? Для чего?

В какой-то момент, сама не зная того, откуда пришел ответ, Тайра вдруг поняла, что темно-синий – это спрессовавшийся страх некой потери – именно таким оттенком он всегда отмечен. А зеленый? Подобный градиент зеленого присущ неуверенным людям, сомневающимся в принятых ими ранее решениях.

А серый…

– Я вижу… – Прошептала она пустой комнате и самой себе. – Я вижу и понимаю, что они означают!

С резко вхлынувшим в кровь возбуждением и гулко стучащим сердцем, Тайра приказала себе спать, чтобы с утра, (когда столь далекое утро, наконец, настанет) она побежала к Киму и обо всем ему рассказала.

То ли от резко подсевшей «батареи», то ли от того, что приказ получился убедительным, она закрыла глаза, досчитала до десяти и, как ни странно, почти сразу же уснула.

Кимайран морщился от звуков громкой речи, но продолжал улыбаться.

– Учитель!..

– Не называй меня так.

– …синий – это ведь неуверенность? Да?

– У синего много оттенков. Но может быть и то, о чем ты говоришь.

– А зеленый, – продолжала Тайра с запалом, которого хватило бы на то, чтобы вскипятить остывший на плите чайник. В этот момент она едва ли слышала старика – была настолько возбуждена совершенным открытием – зеленый – это когда человек ошибся в выборе и сожалеет. Да? Я просто почувствовала это – сама не знаю как. Только с серым у меня вышла загвоздка…

Она растеряно взглянула в морщинистое лицо.

– Серый как будто ничего не означает. Почему?

Ким подался вперед, положил одну ладонь на другую и погладил сухую кожу.

– Потому что серый – это отсутствие цвета. Отсутствие эмоций. Пустота.

– А-а-а-а! Вот оно что! Ну, конечно… Но, учитель…

– Не зови меня учителем.

Темноволосая девчонка, чьи глаза в этот момент сделались совершенно зелеными, похлопала темными ресницами и на мгновенье притихла – будто опомнилась и начала слышать только сейчас.

– Конечно. Прости, Ким. Я лишь хотела сказать, что видела еще бордовый…

– И?

– И он показался мне чувством вины. Но откуда у Раджа может быть чувство вины? И разве оно сохраняется даже во сне? И почему у него в теле совсем нет золотого? Или какого-нибудь другого яркого цвета?

– Потому что яркие цвета – это агрессивные эмоции. Радостные или нет, но всегда очень сильные – во сне их не бывает. Во сне основные чувства уходят в другое измерение.

– В какое?

Она бы, наверное, продолжала сыпать вопросами до бесконечности, но старик, шурша тканью излюбленного рыжевато-коричневого халата, поднялся с кресла и осторожно, чуть прихрамывая, подошел к стоящему в углу шкафу. Отыскал латунную ручку, выдвинул рассохшийся от жары и времени ящик и достал из него чистый лист бумаги – бесценный и дорогой материал. Затем еще два. Повернулся к Тайре, держа в одной руке листы, а в другой – заточенный уголек и приказал:

– Листы скрепи вместе, чтобы их можно было переворачивать, а угольком начинай записывать все, что видишь. Пиши мелко, но разборчиво – экономь место. Потом будешь мне читать.

– Писать все?

– Все, что видишь. Начинай классифицировать цвета. После я буду слушать и поправлять. Когда все допишешь, поймешь и выучишь наизусть, листы мы сожжем…

– Но…

– Их нельзя оставлять на прочтение другим. То, что отложится у тебя в голове и будет тем, что станет впоследствии твоим инструментом. Другие же, прочитав это, не смогут воспользоваться информацией, но будут знать, что ты ей владеешь. Поэтому сожжем.

– Хорошо, учи… – Тайра быстро осеклась и покраснела. – Хорошо, Ким. Все сожжем.

И она приняла из рук старика три листа бумаги и черный пачкающий пальцы уголек.

* * *

Сколько, начиная с тех далеких времен, она исписала листов? Десятки? Сотни?

Старик, несмотря на баснословную стоимость, никогда не жалел бумаги.

Сначала она описывала эмоции: взаимосвязь цветов, яркости, структуры линий астрального тела, их изменение в зависимости от обстоятельств. Затем перешла к изучению ауры – защитного поля человека, способного поведать многое, если правильно смотреть. Затем принялась изучать структуры физического тела – с ними почему-то было сложнее всего. Поначалу Тайре не хотелось даже представлять внутренние органы, но со временем она стала относиться к этому спокойно, научилась отличать больной их вид от здорового, устанавливать причины повреждений и даже предлагать собственные методы лечения.

Конечно, все это случилось много позже, и на момент выведения первой схемы целения ей было уже не пятнадцать, а двадцать один.

Купол богатства, наличие хворей, причинно-следственные связи, определяющие события – она научилась видеть многое, а Ким, казалось, совсем не старел.

Иногда, когда Радж задерживался в магазине для того, чтобы угостить чаркой-другой друга Мохамма, и ей удавалось ускользнуть из притихшего дома вечером, они с Кимом сидели перед выдолбленным в стене главной комнаты углублением и неторопливо жгли пучки сухой поющей травы.

Золотые времена – теплые и далекие.

Где Ким доставал диковинную траву? Наверное, она стоила куда дороже бумаги, но в чулане старика всегда водилась в изобилии. Стоило положить бежевые стебельки в огонь, как они начинали «говорить»: похрустывать, словно волшебные звездочки, переливаться трелями, звенеть колокольчиками, а иногда петь тихими и зовущими голосами. Чаще всего женскими. В такие моменты Тайре казалась, что она с закрытыми глазами сидит у ведущего в волшебную страну окна, откуда долетают отзвуки иной жизни: кипят страсти, поет любовь, плещется отвага, звенит чужая магия и пахнет спрятавшимися в ночных облаках чудесами.

И пока Тайра слушала истории поющей травы, Ким говорил о том, что когда-нибудь она – Тайра – займет его место хранителя знаний. Унаследует книги, найдет для них новую лучшую обитель, пополнит библиотеку своими записями и однажды найдет того, кому все это бесценное сокровище передать.

– Ким, это все так далеко. Зачем ты говоришь об этом?

– Ничего не бывает близко или далеко, Тайра. Оно просто есть.

– Но ты еще не так стар, а у меня даже нет своего дома. Никто не позволит мне забрать у тебя книги и хранить их. Никто, мне кажется, вообще не оставит меня в покое – все всегда постоянно будут чего-то хотеть. Моих умений, моего труда, моего тела…

Ей было грустно говорить об этом и еще горше мечтать – как отколоться от общества и заиметь свой собственный угол? Как вообще перебраться к Киму на постоянное место жительства и забыть о том, что вокруг бормочет звуками разноголосый Руур?

– Все придет, Тайра. Придет. Нелегко и не сразу, но все сложится. Ты только книги не оставляй чужим людям.

Тогда она молчала в ответ. Потому что верила, что впереди еще много таких вечеров, и что Ким позаботится о книгах, ведь она только сейчас начала узнавать по-настоящему важные вещи, только сейчас начала учиться. И еще молчала, потому что верила в то, что старый учитель будет жить вечно.

* * *

Тот день, расколовший ее жизнь надвое, принес сразу две смерти – Раджа и… Кима.

Почему? Это навсегда осталось загадкой.

Даже теперь, стоя под беспощадным солнцем, три недели спустя, Тайра не хотела об этом вспоминать, но обезумевшая от горечи память – память, что жалела саму себя, – принялась вытаскивать на свет, отдающие привкусом отчаяния и безнадеги, детали.

Радж умер ночью. Прибывшие в дом лекари поначалу пытались бороться за его жизнь, позже констатировали смерть, а после увезли бездыханное тело на запряженной лошадью телеге.

Оцепеневшую в ужасе и растерянности Тайру оставили одну.

До самого утра та, то проваливаясь в кошмарные сны, то выныривая из них, боролась с ощущением присутствия в доме кого-то темного – иной пугающей силы, что появилась в опустевших стенах одновременно со смертью хозяина. А утром, стоило первым лучам солнца осветить улицу, запинаясь за складки мятого тулу, она со всех ног бросилась прочь – к единственному дому, который мог согреть и к единственному человеку, который мог что-то объяснить.

В то утро, как ни в какое другое, ей требовалась помощь, подсказка, совет. Что делать? Как жить дальше?

Но вместо ответов у дверей лачуги старого учителя ее ждали новые вопросы в виде стражей Правителя.

– Кто такая? Внутрь нельзя!

Перед лицом пытающейся прорваться в дом Кима Тайры, скрестились лезвия ножей.

– Я работаю здесь служанкой. Пустите. Мой хозяин слеп, ему может понадобиться помощь!

– Твоему хозяину уже не понадобится помощь…

Не обращая внимания на странные слова, Тайра на свой страх и риск поднырнула под острые лезвия и бросилась внутрь.

Как это – не понадобится ее помощь? Конечно, понадобится. Ведь Ким совсем один.

Зачем здесь стражи?

Она нашла его лежащим в старом кресле. Спокойного, умиротворенного, даже расслабленного. Только… пустого. Не звенящего светом человека с переплетением из различных энергетических структур, а физическую оболочку. Которую покинула душа.

Нет… Нет. Нет!

– Ким!

Если бы не прозвучавший в комнате незнакомый голос, она кинулась бы к учителю, чтобы обнять, чтобы попрощаться, чтобы прижать к себе сухую руку, чтобы…

– Так-так-так. А вот и ты! Как хорошо, что не придется за тобой посылать. Одна служанка, и оба хозяина мертвы. Как занимательно… Стража!

На выкрик высокого усатого мужчины, одетого в белую с золотым туру и свободные с вышивкой штаны, прибежали солдаты.

– Что…Что с ним случилось? Почему? Как… Как же так?

Она лопотала без остановки, не замечая того, что за спиной скручивают руки.

– Он не мог умереть, не мог… Он ведь был еще не стар. Ким! Ки-и-и-иммм!!!

Тонкий голос сорвался на визг и оборвался хрипом.

Усатый поморщился, и прищурил сверкающие ненавистью черные глаза.

– Вот ты нам и расскажешь, сутра, почему он умер. Точнее, почему умерли оба.

– Это не я! – Прошептала Тайра и почувствовала, что сейчас сломается – треснет изнутри, расколется и зашипит, пролившейся на раскаленную землю, влагой. – Я не… Что… Почему он умер? Почему?!

Ее лишь жестче подхватили под руки. Черноусый не ответил – вместо этого коротко скомандовал:

– Уведите эту колдунью с глаз долой.

Тогда она впервые за долгое время услышала это слово вновь.

* * *

(Oystein Sevag – Seen From Above)

Странно, но возвращаясь в те дни, Тайре даже теперь малодушно казалось, что было бы лучше, если бы Радж выжил. Ведь тогда осталось бы хоть что-то знакомое: кровать под лестницей, метлы в углу, серебро, которое нужно чистить и отражающиеся от стен зычные окрики. Пусть даже злые, но все же знакомые.

А так потерялось сразу все – качнулся под ногами мост, проломились под ногами прогнившие доски, и перила, щепки, веревки – все полетело вниз, в бурное и мутное, состоящее из грязи, течение.

Нет, в камеру ее бросили не сразу – первые пять часов ее допрашивал тот, кого она никогда прежде не видела и о ком в Рууре слагали пугающие мрачностью легенды – колдун Алу Брамхи-Джава.

Помнится, несколько лет назад она спросила о нем Кима – правда ли, мол, что колдун? И почему не мистик?

Тогда еще живой Кимайран покачал головой.

– Мистик – это тот, кто знает о даре, уважает его, умеет им пользоваться, хранит для себя и никогда не использует во вред. Колдуном же зовется тот, кто извлекает из полученных умений личную выгоду, направляет, наплевав на запрет Старших, против других, использует в злых целях. Такой человек чернит собственную душу, Тайра, порочит ее, и, значит, никогда не переродится в лучших условиях, а уйдет в нижний мир, чтобы раствориться в нем насовсем.

– Но зачем он это делает? Если знает, что так будет?

– Люди знают о многом, но не во многое верят – в этом проблема. Брамхи-Джава полагает, что сможет избежать суда Бога, но он ошибается. Он черен изнутри. Избегай встреч с ним, Тайра.

И она избегала бы.

Если бы могла.

За те пять часов, что она провела с ним наедине в темном и прохладном зале – зале допросов, расположенном в прилегающей к тюрьме постройке, – она поняла следующее: Радж Кахум был скотиной, но ему было далеко до Брамхи-Джавы – высокого, плотного, черноглазого и крайне неприятного на вид человека.

Черная с зеленым мантия, горбатый нос, пренебрежительно отвислая нижняя губа и вделанный в юру^[4] сверкающий красный камень делали его похожим на актера – пародию на самого себя, великого колдуна.

Да, на актера, если бы не клубящийся внутри физического тела сгусток из темных линий – зловещий клубок невероятной силы. Что это – душа? Или то, что от нее осталось? Черная, проданная неизвестно кому, изъеденная болезным грибком…

Единственный взгляд внутрь подсказал Тайре, что дар у стоящего перед ней человека есть, и это плохой дар, а, значит, нужно быть настороже.

И еще перед тем, как он произнес первое слово, она окружила себя похожим на зеркало щитом – через такой не увидеть, как ни смотри.

И началось.

Брамхи-Джава умел говорить. Он делал это так ладно, что в какие-то моменты ей начинало казаться, что он прав, что стоит признаться во всем, даже в том, чего она никогда не делала, но Тайра держалась.

Колдун был терпелив. Сначала он вопрошал о том, действительно ли Тайра поставила в доме Кахума растяжку? Нет? А, может, да? Это ведь прекрасно, если у нее есть такая способность, это ведь талант, а таланты правитель ценит и одаривает золотом. Затем упомянул о том, что Радж Кахум часто повторял слово «колдунья» – ведь не зря?

– Какие методы ты использовала? Изменяла свойства еды? Пыталась его приворожить? Вызывала в теле болезни? Воздействовала мысленно?

Он не упрекал – он будто бы даже восхищался мнимыми злодеяниями, пел им оду – пытался взять пленницу через гордыню, но Тайра не поддавалась, и, чтобы ни говорил Брамхи-Джава, хранила молчание. Слушала звук его шагов по мраморному полу, чувствовала, как мерзли, еще не израненные и не обожженные на тот момент, босые ступни, старалась не смотреть в отталкивающие черные глаза.

– Давай, девочка, расскажи мне все. Ты ведь знаешь, что в твоем теле заключены неподвластные многим способности, знаешь, как ими пользоваться – похвались ими!

Тишина. Тонкие, рассекающие полумрак зала, солнечные лучи, пробивающиеся через вертикальное зарешеченное окно. Ее тихое дыхание.

– А ты видишь будущее? Умеешь предсказывать то, что еще не произошло?

Ничего не предначертано, – хотелось ответить ей, – все может измениться. Как можно предсказать то, что может измениться?

Да, но оно может измениться только у тех, кто умеет менять, а большинство лишь плывет по течению, – ответил бы ей колдун, и тем самым добился бы поставленной цели – втянул бы Тайру в диалог.

Нет. Молчать. Чтобы он ни сказал.

– Зачем ты навлекаешь на себя беды, когда можешь получить прекрасную жизнь? Вурун Великий не будет требовать невозможного – он попросит лишь о малой части твоего таланта и позволит тебе быть свободной большую часть времени. Разве ты не хочешь быть свободной? Жить в собственном доме – богатой, красивой, независимой женщиной?

Человек с вделанным в юру камнем надавил на больное.

Хотела ли этого Тайра? Безусловно. Но сильнее чего-либо, она не хотела нарушать данное некогда самой себе обещание.

«– Не продавай душу за блага. – Просил ее Ким. – Не используй дар против воли Старших. Не иди туда, куда твоя интуиция говорит тебе не идти, Тайра. Любой грех – гордыня, жадность, жажда власти, алчность – это те пятна, что никогда не отмыть, и однажды данный тебе дар может быть утерян навсегда. Ты понимаешь это, Тайра?»

Она понимала. И потому пообещала себе никогда не ступать на дорогу нечистых помыслов. Нельзя. Потому что тем самым она предаст себя, Учение и старого учителя.

Но свой собственный дом – как же это заманчиво! Растения в горшочках, пушистые ковры и тишина. Может быть, даже фонтан во дворе…

Поддаться соблазнам так легко – невероятно легко. Одно лишь «да», и выдолбленные на душе стальные принципы в мгновение ока проржавеют, осыплются на землю гнилой стружкой, а на их месте останется черная дыра. И фонтан во дворе.

– Так ты расскажешь мне о своих умениях? – Черные глаза буравили ее, как сверла. Казалось, на их дне рассыпано битое стекло, и Тайра ходит по нему босиком. – Расскажешь?

И она в который раз за последние несколько часов промолчала.

С тех самых пор за ней наблюдали. Кто-то невидимый ей, ежедневно стоящий у ограждения «загона». Она никогда не видела своего персонального «надзирателя» в лицо, но постоянно ощущала на себе его цепкий изучающий взгляд – колкий и царапающий, стремящийся пробраться внутрь черепной коробки.

Мелкий колдун? Мистик? Нет, мистик бы не подался на службу Вуруну – она, если говорить честно, вообще до этого момента не встречала себе подобных, хоть Ким изредка упоминал о таких.

Кем бы ни являлся пристально следящий за ней человек, своего поста он не покинул ни разу. Интересно, чего он ждал? Явного проявления дара – постановки открытого щита? Вытягивания энергии для собственной подпитки из других людей? Случайно разросшегося под ногами Тайры коврика зеленой травы?

Если так, то его ждало разочарование – последнего она делать не умела, а на первые два пункта никогда бы не отважилась.

«Загон» бубнил голосами, стонами и привычными звуками танцующих ног. Жара усиливалась, цепкий взгляд не отпускал.

Истекая потом, Тайра надеялась лишь на одно – на то, что сегодня придет Сари. Случайно решит навестить подругу и захватит с собой воды. А если так, то ждать осталось два часа. Два часа жжения на макушке, боли от спекшихся в корку запястий, ломоты в коленях и два часа препротивнейшего ощущения того, как на твоих ступнях формируются пузыри от ожогов.

Черт бы подрал беспощадное солнце Руура. Черт бы подрал сам Руур. И черт бы подрал эту нестерпимо жаркую клетку.

Ким говорил, что ад – это когда душа, зацикленная во временной петле, без способности выбраться наружу, должна постоянно совершать ненавистные ей действия. Раз за разом, круг за кругом – бесконечно, пока не сгорит в муках и агонии.

Стоя в «загоне», изнывая от истощения и головной боли, Тайра никак не могла понять, существуют ли различия между адом и этим местом? А если так, то одно она знала наверняка: стоит Сари сегодня не появиться, и в отсутствии воды эти мнимые (если они и существуют) различия сотрутся вовсе.

* * *

Этот запах она помнила давно: смесь лавандового и апельсинового масел, нотка корицы, цветка Архи и букет из эфирных настоек.

Так пахла кожа всех наложниц Сладких Домов.

Впервые она почувствовала его три года назад, когда спустя несколько дней после второго распределения Сари пришла навестить подругу в дом, куда отправили работать Тайру.

– Привет. Заходи. Нет, в общую комнату нельзя, там сейчас хозяин. Проходи вот сюда…

Тихонько скрипнула дверь под лестницей.

Они сидели на кровати, а крохотную комнату через единственное, распахнутое настежь окно, заливал мягкий персиковый цвет, опустившегося на Руур заката. То был первый раз, когда они увиделись после распределения, когда Тайра стала служанкой, а полногрудая, полногубая и черноглазая Сари – наложницей в Сладком Доме.

Они встретились и подружились в пансионе: обеим по пять – маленькая, кудлатая и зареванная Тайра и вечно напуганная и неуверенная, длинноволосая Сари. Такие разные, но такие похожие. Обе потерявшиеся в жизни, обе старающиеся найти прутик, за который можно держаться, и в течение всех этих лет вынужденные скрывать общение, которое не просто не поощрялось – было строго наказуемо наставницами. Но годы текли, и синяки, получаемые обеими всякий раз, стоило матерям-наставницам обнаружить девочек вместе, не смогли похоронить дружбу.

– Как ты? Как все прошло?

Сброшенная с плеч тулу с фиолетовой Дерой на подоле лежала возле кровати; Сари смущенно потирала густо намазанное чем-то жирным плечо.

Тогда им обеим было по восемнадцать, а тогда Тайра в первый день почувствовала этот запах – запах лаванды и апельсина.

– Даже не знаю, как сказать.

– Почему? Все было плохо? Там так ужасно, как рассказывают?

– Да, в общем… нет, наверное. И да, и нет.

– Не понимаю. Так хорошо или плохо?

Темные глаза Сари смотрели на собственные густо накрашенные красной краской ногти на ногах – кажется, любовались; на одной из лодыжек позвякивал золотой браслет.

Подруга смущенно втянула воздух, оторвала взгляд от собственных ступней и взглянула на Тайру – на ее лице играла растерянная и странным образом довольная улыбка.