Мятежный лорд

В этот момент Ли Хант вышел из экипажа и подошел к костру. Он посмотрел на Байрона странным, отсутствующим взглядом и с трудом проговорил:

– Отдайте сердце Перси мне. Он был мне лучшим другом. Мне нужно оставить это на память, а больше и нечего…

Джордж не стал спорить и отдал останки Ханту. К утру друзья вернулись в Пизу. Тут же, обессиленные, они отправились спать. Правда, прежде чем лечь, Джордж, как и обещал, заспиртовал сердце Перси. К двум, несмотря на бессонную ночь, он проснулся. Наскоро перекусив, Байрон объявил, что хочет ехать в Ливорно, посмотреть на «Боливар».

– Не выхожу на нем в море, так хоть погляжу, как там моя шхуна, – прокомментировал он свое решение.

Терезе явно не по душе была затея Джорджа, но она видела – отговаривать его бесполезно. Он находился в том состоянии, когда разум и чувства спят, а тело требует физической нагрузки. Трелони ехать отказался. Ему, не в пример другу, хотелось остаться дома. Навалившаяся усталость не позволяла не только мыслить, но и двигаться…

Вечером опасения Терезы оправдались: Джорджа не следовало отпускать в Ливорно. Выглядел он заболевшим. Его трясло, он чувствовал то жар, то холод.

– Не волнуйся, дорогая. Зато я проплыл более трех миль. Представь себе, доплыл до самой шхуны. Солнце пекло нещадно, но мне стало легче. Лихорадка для меня не новость. Пройдет, – стуча зубами и кутаясь в теплый халат уверял Терезу Байрон. – Сейчас выпью джина, и полегчает.

Есть он отказывался, и лишь пил стакан за стаканом, слегка разбавляя джин водой. За врачом Джордж посылать не позволял, уверяя окружающих в легкости заболевания. К полуночи кожа на его теле начала слезать по всему телу, местами превратившись в огромный волдырь. Плечи и спина особенно пострадали от совместного воздействия солнца и моря, и оттого лежать в постели являлось для Джорджа сплошной мукой. Несмотря на продолжавшиеся с его стороны протесты, Тереза поклялась отправиться на следующее же утро за врачом.

– Все равно лечь нормально в постель невозможно, – провозгласил Джордж и предложил Трелони послать за закусками и вином.

– Вы точно себя нормально чувствуете? – недоверчиво спросил Эдвард.

– Не волнуйтесь за меня. Когда придет время разделить участь Уильямса и Шелли, уверяю вас, мой друг, Господь и не посмотрит на то, пью я в этот момент или спокойно сплю в постели.

Даже утром, когда Тереза вернулась от врача с мазями от солнечных ожогов, Трелони и Байрон не спали. Они продолжали беседовать о бренности бытия, вспоминая, как горели тела их друзей, не в силах остановиться и стереть из памяти пережитое. Им доставляло какое-то сладкое удовольствие, смешанное с болью, снова и снова возвращаться к картинам двух минувших дней, обсуждая каждую деталь кремирования. С огромным трудом Тереза заставила Байрона подчиниться и позволить ей намазать мазью обожженные места.

– Солнечные ожоги имеют прекрасный омолаживающий эффект, дорогая. Зря ты беспокоишься. Увидишь, скоро сойдет старая, ненужная кожа, а на ее месте появится новая, гладкая, как у младенца.

Тереза не отвечала, а только качала головой, продолжая наносить мазь. Но спокойно закончить свою работу ей не дали: послышался стук в дверь. Гостей не ожидали. Впрочем, к Байрону часто заходили без приглашения, поэтому стук не удивил. На пороге возник Томас Медвин, кузен Шелли, улыбаясь во весь рот.

– Сначала к вам решил зайти, – объявил он, не замечая замешательства. – Загадал, встречу ли здесь Перси или придется перейти реку, – Томас шутил и присутствовавшие понимали, что он ни о чем даже не подозревает. По растерянным взглядам он все же догадался: что-то случилось. – Вы странно выглядите. Джордж, вы плохо выглядите. Я не вовремя. Вы больны, – пробормотал Томас.

– По сравнению с Перси я в отличном состоянии, – Джордж оглянулся, словно в поисках кого-нибудь, кто помог бы ему достойно выйти из создавшейся ситуации.

– Что вы имеете в виду? – задал закономерный вопрос Томас.

– Пройдемте. Зачем стоять в дверях. У нас тут и стол накрыт, – ушел от прямого ответа Байрон и показал пример, зашагав в сторону гостиной.

Остальным только и оставалось, что последовать за ним.

– Перси вместе с капитаном его шхуны попали в шторм восьмого июля, – заговорил Байрон, усевшись за стол и налив себе джина. – От лодки ничего не осталось, как и от Перси, – язык у него немного заплетался, но он старался говорить четко и внятно. – Ничего не осталось, кроме сердца. Оно никак не хотело гореть…

– Гореть? – недоумение Томаса не уменьшалось, а росло с каждой минутой.

– Мы сожгли их тела. Так было нужно. Да и хоронить безбожника Шелли тут в Италии не желали, – объяснил Джордж. – Вот мы с Трелони и взялись за дело. Ждали разрешения, а вчера и позавчера проделали то, что требовалось. Вы немного опоздали, а то попали бы на незабываемое представление.

– Что ты такое говоришь, Джордж! – не выдержал Хант. – Ужасающая процедура! Никому бы не пожелал!

Томас переводил взгляд с одного человека на другого:

– Перси умер? – он не мог поверить в сказанное. – И я опоздал на похороны?

– Вы опоздали на кремирование, не более, – уточнил Джордж. – Прах Уильямса жена повезет в Англию, а Перси похороним здесь, в Италии.

Немного придя в себя от обрушившихся на его голову новостей, Томас начал расспрашивать подробности. Все говорили наперебой, и шум стоял в комнате невыносимый. В рассказах смешались в безумном круговороте предчувствия Шелли и Клер, приведения, которые бродили по жилищам Байрона и Перси, последний день, проведенный друзьями вместе, поиски Трелони, и, наконец, сжигание тел на берегу моря.

– Как вы справились, Джордж? – спросил Томас. – Ужасный опыт! Не мудрено, что вы заболели! После такого не сойти бы с ума!

Байрон хмыкнул и тут же скривился от боли: в знак утешения Медвин прикоснулся к облезавшему плечу.

– Заболел я по иной причине, мой друг. Захотелось поплавать, знаете ли. Пекло солнце. Вот я и сгорел. Мои мучения, однако, не идут ни в какое сравнение с муками Перси. Он сгорел в огне и в отличие от меня ему не грозит обрасти новой кожей.

Женщины за столом не присутствовали, и кидать неодобрительные взгляды на беседующих было некому. Ли тоже удалился, сославшись на головную боль. Последние дни его вымотали, и продолжать беседу он не стал, боясь, что в итоге тронется рассудком, за который он после сжигания тела друга и так опасался.

– А что с вашими планами, Джордж? – Медвин перешел на другую тему. – Как ваши итальянские друзья? Где брат и отец графини?

– Не так все просто, как хотелось бы. Гамба официально высланы. Они живут неподалеку, но вынуждены каждый день просить продлевать им разрешение. Думаю, мы переедем в Геную. Сейчас некогда было заниматься переездом, но скоро придется. Опять же деньги задерживают из Англии. Но я продолжаю писать «Дон Жуана», и с Ли готовим первый номер «Либерала». Там много будет моего. Не лучший способ продвигать журнал, доложу вам. Я предупредил Ханта: нынче мое имя не поможет ему. Только деньги, которые я выделил на издание.

Томас остался ночевать у Байрона. И без того шумный, переполненный людьми дом обзавелся новым жильцом. Останавливаться у Мэри Шелли Медвин не стал, посчитав ситуацию неловкой – после смерти Перси Мэри, Клер и Джейн остались без мужчин, присутствие которых позволило бы Томасу переехать к ним без ущерба для их репутации.

Джордж продолжал занимать второй этаж – так же как в Ливорно. Ханты суетились всей семьей на первом, где также обитал Трелони, смирившийся со своей участью, которую теперь разделил с ним Томас Медвин. Распорядок дня не менялся: Джордж вставал к обеду, завтракал и принимался за работу. Он много писал в те дни, стараясь поменьше думать о смерти друга. Вечерами, правда, он постепенно перестал выезжать на традиционные прогулки верхом. Вместо этого, Джордж сидел в гостиной со стаканом джина. Он очень мало ел, много пил и в лучшем случае писал. Тереза переживала, но ее усилия пошли на пользу лишь его здоровью: лихорадка пошла на спад, на месте ожогов появлялась белоснежная кожа…

***

И все же Томас внес в жизнь обитателей виллы Лафранча разнообразие. Интересы трех друзей совпадали: женщины, верховая езда, стрельба, путешествия и тяга к вещам непонятным, загадочным и необъяснимым. Сначала, два года назад Томас познакомился с Трелони, после, через год, Перси представил его Байрону. Трелони, в свою очередь, подружился с Джорджем в начале года, когда началось строительство «Боливара». Томас и Эдвард даже делили одно чувство на двоих – им обоим нравилась Мэри Шелли. Не в пример друзьям, Перси перед гибелью все меньше уделял внимания жене и все больше Клер, посвящая последней свои стихотворения. Сильно вдохновляла его и Джейн Уильямс…

Во время бесед почти всегда отсутствовал Ли Хант. Нельзя сказать, что его отношения с Байроном ухудшились. Они по-прежнему обсуждали детали, касавшиеся выпуска нового журнала, но остальные темы Ханта интересовали мало. Марианна, ненадолго прекратившая ссоры с Терезой, вновь возобновила войну с графиней и ее слугами.

Поездки верхом и стрельба по мишеням полностью прекратились. Теперь, вечерами друзья собирались в гостиной. Джордж сильно похудел – ел он совсем мало. Разговоры о смерти захватывали его, затягивали, как в омут.

– Понимаете, – говорил он, – предопределенность помогает переживать горестные моменты. Я хотел бы услышать еще раз предсказания, касающиеся моей дальнейшей жизни.

– А зачем об этом знать, Джордж? – спросил Томас. – Вы в это верите, и именно потому стоите жизнь определенным образом. Не лучше ли оставаться в неведении? Жить, не думая о том, что, предположим, через неделю вам умирать.

– О, нет, мой друг! – воскликнул Байрон. – Вспомните предчувствия Перси и предсказания, которые нам сделали когда-то. Он был готов встретить смерть. Да, какой она будет, тогда сложно было предугадать. Перси был здоров, а про шторм мы и не ведали. Конечно, мне сложно предположить, что чувствовал Перси в последнее мгновение жизни. Но я, узнав о его гибели, не удивился. Мне проще было принять смерть друга, зная о ней заранее.

– Джордж, я вас уже спрашивал, – вмешался Трелони. – Как быть с вашими привидениями? С вашими предчувствиями по поводу себя? Не хотите ли вы нас заверить, что скоро собираетесь уйти в мир иной?

Задумавшись, Джордж смотрел на стакан с джином. Не в первый раз Эдвард поднимал эту тему: мол, предчувствия предчувствиями, но ты же, друг, жив и относительно здоров. Не верилось Трелони в подобные вещи, хотя и испытывал он тягу к таинственному и потустороннему. Нарушил молчание Томас:

– Перси тоже мучился предчувствиями. Но я не хотел бы, Джордж, чтобы вы нам доказывали на своем примере верность подобных ощущений. Посмотрите, – Томас встал и пошел в сторону окна. Друзья присоединились к нему, пока не понимая, что он хочет им показать. – Как все просто! По улице идут толстые итальянки. Они несут корзины с рынка. Вон там, гондольеры стоят в своих лодках и гребут вниз по реке. Мальчишки бегут и швыряют камни с мостовой в воду. Проехал экипаж с богатым синьором…

– Смотрите! Тито! – воскликнул Трелони, позабыв, зачем вообще они вставали из-за стола и послушно шли за Медвином.

Байрон засмеялся:

– Оглядывается, как обычно. Ему постоянно мерещатся шпионы. За ним следят, за мной следят. Гамба сейчас живут в Лукка, а то и за ними следили.

Тито, пользовавшийся особым расположением хозяина, прошел через парадную дверь, а не через заднюю для слуг. Минуту спустя послышались приближающиеся к гостиной шаги.

– Вот ведь, синьор, говорил вам, – начал с порога Тито, не поздоровавшись, но отвесив поклон, – опять этот англичанин, что знакомился с вами в Равенне. Точно следит за вами, синьор! Клянусь пресвятой девой, следит! Он и в Ливорно ошивался, и тут. И видел я тогда, когда жгли синьора Перси, человека поблизости. Он это был, синьор! – Тито перекрестился, видимо таким образом подтверждая данную клятву, и встал посреди комнаты, переминаясь с ноги на ногу.

– Тито, я тебе уже говорил и еще раз скажу: пусть себе шпионит. Если я его встречу, то приглашу в гости. Зачем проводить время на улице, пусть приходит к ужину.

Карбонарию такая позиция была не по душе, но он вздохнул и направился к выходу. Вслед Байрон, чтобы не обижать преданного слугу, крикнул:

– Спасибо, друг! Я очень ценю твою наблюдательность и желание защитить меня. Но пока не трогай англичанина. Пусть себе…, – он махнул рукой.

Тито молча кивнул и, напялив шляпу на голову, вышел.

– Видите, друзья мои, – провозгласил Джордж, – смерть где-то тут гуляет. Среди итальянок с корзинками и мальчишек-оборванцев. Тито никогда зря ничего не говорит. У него нюх, как у гончей.

– Почему вы не примите меры, Джордж? – воскликнул Трелони. – Если Тито прав, следовало бы убрать шпиона с дороги! Так вы и накликиваете беду. Не следует подобным образом доказывать правильность ваших предположений по поводу предсказаний и приведений. Кстати, приведений в этом особняке нет, слава Богу!

– Какие меры надо предпринять, дорогой Эдвард? Попросить Тито подстеречь англичанина на темной, узкой улочке и всадить в него кинжал? Никуда не годится, а иного пути нет. Следит? Пусть следит. Я не делаю ничего дурного. В Равенне, да, я помогал бороться за свободу Италии. Здесь я связан по рукам и ногам. Связан не собственной трусостью или нежеланием помочь, а опасениями за Терезу. Я не имею права подвергать ее жизнь большей опасности, чем и так существует. В особняке Лафранча точно кто-то есть. Старые здания полны секретов, – Джордж повернулся к Медвину. – А что, мой друг, вы хотели нам сказать, показав из окна улицу, которую мы наблюдаем уж сколько времени?

Томас встрепенулся:

– Ах, да! Хотел показать, как на самом деле обыкновенна жизнь. Она по сути лишена того тайного смысла, который вы ей приписываете. Извините, я не желаю вас обидеть, Джордж, но лишь хочу подчеркнуть живость вашего поэтического воображения. Вера в Бога, как не раз говорил Перси, основана не на знании, а на незнании. Точнее, на боязни. Вот людям и понадобилась вера. Не о том ли вы сами пишите?

Байрон нахмурился:

– Мы с Перси расходимся во взглядах на данный вопрос. Пишу я, и о том часто приходится твердить моим критикам, включая прелестную Терезу, совсем об обратном. Я вживаюсь в шкуру моего героя, а потому его позицию считают моим мнением. Мне это льстит, скажу честно. Теперь об обыкновенной жизни – именно в обычном таится опасность, именно в нем подстерегают неожиданные ловушки, расставленные повсюду. Возьмем недавние примеры. Англичанин, которого постоянно замечает Тито, не опасен именно оттого, что мы о нем знаем. Тито готов в любой момент отразить удар, а я так вообще считаю, что удара не будет. Англичанин следит и докладывает, куда велели. Сам он вонзать мне нож в спину не станет и стрелять не станет, поверьте. Женщины с корзинами, мальчишки и гондольеры просты и незамысловаты. Их-то нужно опасаться. Именно среди них спрячется тот, кто захочет меня убить. Когда муж Терезы на каждом углу кричал, что убьет меня, я ездил верхом пострелять в лес и не боялся ни пули, ни ножа, ни шпаги. Видите, жив… Даже если снующие внизу люди не собираются меня убивать, они опасны своей обыденностью. Именно в обыденности рождается зло, вырастает, как сорняк посреди поля, медленно убивая хорошие растения.

Медвин и Трелони переглянулись.

– Какое зло они в себе таят? – спросил Эдвард.

– Неведомое, и в этом заключается кошмар, – серьезно ответил Джордж. – Вы не замечаете в них ничего потустороннего? Не видите странных фигур, пустых зрачков, слишком бледного цвета кожи? Вы попросту не приглядываетесь. Вам скажи: тут приведение! Вы начнете искать прозрачную фигуру в белом, не отбрасывающую тени. А ищите ли вы странное в простом и обыденном? Ищет ли Тито среди толстых итальянок на рынке шпионок?

– Зачем, если их там заведомо нет? – озадаченно промолвил Трелони.

– О, мой друг! С чего вы взяли? – Байрон устало вздохнул. – Я хочу уехать из Италии, чтобы посмотреть опасности в глаза, не искать ее в неведомом, ведь на то оно и неведомое. Во время революции, во время войны стреляют в лицо. Человеческая жизнь неожиданно теряет смысл, значение. Или, напротив, приобретает его. Бежать, мне следует бежать отсюда. Из простого бежать в еще более простое, примитивное. Англия погрязла в своих интригах, тайнах, разослала повсюду шпионов. Она не привыкла воевать с открытым забралом. Против меня всегда выступали именно так. Выгнав из страны, они празднуют победу надо мной, насмехаясь и распуская слухи один нелепее другого. Вот вам еще пример загадочного, в котором ничего загадочного нет! Сколько говорили о моей несчастной жене, вынужденной просить от меня защиты. Я им рисовался чудовищем. Чего только я не делал в их воображении!

Друзья поняли: Байрон так и не смог преодолеть обиду, нанесенную ему когда-то. Они старались не спрашивать об истинных причинах расставания Джорджа с женой и спешном отъезде из Англии. Что страшного мог совершить их друг? Даже если любовная связь с сестрой правда, разве порой не грешили тем же другие? Однако сам Джордж никогда не упоминал имени сестры, как виновницы разрыва с женой. Он постоянно твердил, что для него такое поведение Изабеллы стало неожиданным ударом, следствием дурного влияния родственников, которые его ненавидели и пытались разлучить с любимой Белл…

– Предчувствия, Байрон, у вас были предчувствия, что леди Байрон не вернется к вам? – Томас вернулся к старой теме.

– Я был молод и слишком надеялся. Надежда затмевала все, – Джордж пошел обратно к столу и плеснул в стакан джину. – Лишь когда от меня начали отворачиваться и друзья, и родственники, когда я остался один против шквала грязных домыслов, только тогда понял, что произошло. Еще пример простого, превратившегося в загадку. Изабелла уехала из Лондона к отцу зимой, по показанию врачей, и я ждал ее обратно вместе с нашей чудесной дочерью, а получил письмо, из которого следовало, что она не вернется. И причина по сей день мне не ясна – Белл отказалась ее предъявить, хоть я считаю, что заслужил этого как минимум. Если бы к разрыву что-то вело, я был бы по крайней мере готов. Если бы поведение леди Байрон было странным, загадочным, я бы пытался разгадывать эту загадку… А все было просто и обыденно, Томас, ничего странного. И в этом простом родилась тайна…

***

Лето заканчивалось. Двадцать девятого августа уехал Медвин. Он планировал посетить Рим, а после, Бог знает, Женеву, Париж. Вместе с Терезой Байрон готовился переезжать в Геную, но откладывал отъезд, так как ему совсем не хотелось начинать долгие и утомительные сборы. Тереза не возражала против отсрочки – отец и брат пока находились в Лукке, неподалеку. Пьетро искал подходящий дом в Генуе, чтобы все могли сразу туда переехать. В доме через реку тоже жизнь будто застыла. Джейн все никак не решалась собраться с силами везти прах мужа в Англию. Мэри хотела перебираться в Геную, но Байрон не торопился, и они застряли в Пизе.

Из Англии так и не приходило новостей от Дугласа Киньярда, заведовавшего финансовыми делами Джорджа. В августе Байрон написал ему несколько писем, понимая, что этим вовсе не ускоряет ход дела. Но задержка полугодового дохода нервировала его, заставляя сокращать расходы, и так весьма в последнее время умеренные.

Одному Трелони не сиделось на месте. Он бы с удовольствием последовал за Томасом, да тот не звал, а без покровительства Джорджа денег на комфортное путешествие все равно не хватало. Ханты стали уставать от тесноты Байроновского особняка и подумывали о переезде.

Так, все к концу жаркого, тосканского лета засобирались в путь, но никак не решались сделать первый шаг в неизвестное будущее, в осень…

Глава 4. Пиза, сентябрь 1822 года

– Вы в курсе, Джордж? Мэри поссорилась с Хантом! – воскликнул Трелони, врываясь вихрем в комнату Байрона. – Извините, я прервал вашу работу?

Джордж пытался привыкнуть к постоянно шныряющим по особняку людям, но раздражение накапливалось, и очень хотелось выставить Эдварда за дверь. Тем не менее, новости не мешало послушать.

– Что случилось, мой друг? – произнес он с усмешкой.

– Мэри узнала, что сердце Перси забрал Ли, и потребовала его себе. Она очень сердилась. В итоге Хант обиделся, но сердце отдал, – докладывал Трелони. – Дамам, конечно, тяжело. Вдова имеет полное право получить на память…, – он замялся, – часть тела любимого мужа. Хоть у них там и была семья свободных нравов.

Вздохнув, Джордж вспомнил о том, как вместе с Перси и Мэри проводил время в Женеве. Тут некстати вспомнилась и Клер.

– Каковы планы женщин? – поинтересовался он. Ссора Мэри и Ханта по поводу останков Перси быстро перестала волновать. Поссорились и ладно. Главное, чтобы его не трогали.

– Видимо, Мэри поедет в Геную. Я буду ее сопровождать. Джейн собирается в Англию.

– А Клер? – процедил Байрон сквозь зубы. Произносить имя матери своей умершей малышки ему было неприятно.

– Ее Мэри отсылает к брату в Вену.

В тот же вечер Джорджа навестила и сама Мэри. Тереза с радостью встретила подругу, с которой спокойно объяснялась по-французски. Обеих объединяла нелюбовь к Марианне и привязанность к Байрону. Избежать разговора о сердце не удалось.

– Почему ты позволил ему забрать сердце Перси себе?! – с гневом обратилась к Джорджу Мэри. – Это моя память о муже. Какое он имел право так поступать?

– Я тогда не очень хорошо понимал, что происходит, Мэри, – ответил Джордж. – Ты пойми, для меня смерть Перси тоже удар. Ли попросил, я согласился. Да, ты права, это было неправильно. Извини.

Мэри изменилась в лице, и Байрон испугался, что она сейчас заплачет. Ему совсем не хотелось утешать ее, и он вздохнул с облегчением, когда опасность миновала. Но говорить все равно пришлось о Шелли. Непроизвольно Джордж произнес:

– Он мне снится. Приходит ночами, разговаривает со мной. Он, Мэри, просит о тебе позаботиться, будто чувствует, как тебе плохо.

– О, Джордж! Перси навещает меня постоянно. Не прошло и дня после его гибели, чтобы он не являлся в наш дом. Клер тоже видит Перси. Лишь Джейн не верит нам и называет наши видения бредом больного воображения. Она, Джордж, изменилась. Говорят, распускает слухи о моих отношениях с Перси.

– Потерпи, – Джордж поцеловал ей руку. – Джейн скоро уедет. Она тоже переживает смерть мужа. Потрепи. Я постараюсь ускорить ее отъезд.

Помолчав, Мэри тихо произнесла:

– Я веду дневник, Джордж. Записываю туда все свои чувства. Мне страшно и одиноко, а дневник помогает выплеснуть страдания наружу…

Надеясь отвлечь Мэри, Джордж уговорил ее ехать в Геную: слишком многое в Пизе напоминало о Перси. Байрон понимал, что образ Шелли последует за женой. Он раздвоится, разделится натрое, но не оставит тех, кого любил. Перси будет одновременно с Джорджем в Пизе и с Мэри в Генуе, он будет навещать их ночами, неожиданно появляясь одинокой тенью, легким дуновением, прикосновением мотылька. Во всем отныне они будут видеть знаки, точные указания на то, что Перси с ними. Выхода не существовало, тем не менее, его стоило изобрести для находившейся в отчаянии Мэри. И одиннадцатого сентября она двинулась в путь.

***

Но в начале осени особняк ожил, словно бы пытался напоследок наполниться жизнью и голосами своих обитателей, будто хотел запомнить их именно такими: возбужденными, в приподнятом настроении, на мгновение забывших о предчувствиях, предсказаниях и смерти. Сначала из Пизы, наконец, уехала Мэри, унеся с собой горесть и печаль последних событий. Трелони взялся сопровождать ее и Джейн. А затем не совсем неожиданно и все же, словно свалившись им на голову, в гости приехал Джон Хобхаус. О его путешествии по Италии Джордж слышал. В сентябре он находился совсем близко: Генуя, Лукка – Джон подъезжал к Пизе.

Впрочем, полной уверенности у Байрона в том, что старый друг заедет его навестить, не было.

– После юмористического стихотворения, которое я могу тебе легко спеть – оно написано точно в такт известной английской песенки, Джон вряд ли захочет здесь появиться, – объяснял Джордж Терезе.

– О чем твое стихотворение? – спросила графиня. – Ты мне не читал? – она вопросительно приподняла брови.

Джордж задумался: стихи он написал весной, тогда же пришли новости о смерти Аллегры.

– Нет, возможно, не читал. И отнюдь не горю желанием читать сейчас, дорогая Тереза. В двух словах, там говорится о политической карьере любимого Джона, который каждый день наслаждается заседаниями в Парламенте. Его отправили в тюрьму из Парламента, а потом из тюрьмы обратно в Палату Общин. Хороший путь. Славный. Не думаю, что дорогой Хобхаус сидел там среди обычных заключенных. Ты знаешь, Ньюгейт когда-то являлся Ньюгейтом для всех, будь ты богат или беден, знатен или прост, как пенни. В Тауэре, Терезита, знать всегда находилась в прекрасных условиях. Едва ли хуже, чем их особняки. А вот в Ньюгейт условия были похуже. Однако долго такое продолжаться не могло! – Джордж рассмеялся. – Тюрьму после пожара перестроили, и для простых людей отвели одну часть, где, поговаривают, народ лежит прямо на полу вповалку. Женщины, дети – им все равно, всех туда. А знать получила личные апартаменты. Там наш Хобхаус и мыкался, пока его, как героя, не внесли в Парламент чуть не на руках!

Тереза захлопала длинными ресницами, пытаясь осознать полученную информацию.

– Значит, твой лучший друг не приедет? – заключила она.

– Не уверен, – Байрон сжал губы, и они превратились в тонкую полоску. – Я хотел бы его видеть здесь, а с другой стороны, не хотел бы. Мы стали разными людьми за годы, проведенные по разные стороны пролива. Он там в Англии считает, что творит великие дела. Мои последние поэмы либо не читает, либо ругает. «Каин» ему скушен, пьесы вообще никуда не годятся. Зато его речи в Парламенте – признак высочайшего интеллекта! – Джордж злился, и Терезе только оставалось слушать, кивать, пережидая вспышку гнева. – В Англии всегда были уверены: они вершат судьбы мира, даже если речь идет всего лишь о местных налогах. Маленький остров, но столько пустых амбиций!

В итоге пятнадцатого сентября в особняк Лафранчи вошел Хобхаус. С точки зрения Байрона он не столько постарел, сколько стал весьма солиден. Образ Джона не шел ни в какое сравнение с Байроновским, как это видел сам Джордж, пытаясь посмотреть на себя со стороны. Действительно, худощавая, подтянутая фигура поэта резко контрастировала с полноватым, дряблым силуэтом политика. Одеты в тот день они тоже были по-разному: оба в белоснежных рубашках, но Джордж расстегнул ее ворот, демонстрируя тонкую шею, на которой лишь намечался второй подбородок, а сверху накинул легкую бархатную куртку темно-бордового цвета. Черные узкие брюки облегали стройные ноги, обутые в прекрасные, кожаные, сшитые на заказ туфли. Тереза обладала чудным свойством быстро находить великолепных обувщиков, которые, как считал Байрон, шили обувь куда лучше своих английских коллег… Хобхаус на вкус Джорджа был одет слегка вычурно и не по погоде, слишком жаркой даже для середины английского лета: рубашка подпирала толстый подбородок, вольготно расположившийся на высоком воротнике; черный шейный платок Джон повязал так, что исключалась всякая небрежность. Подобную манеру тщательно завязывать платок Джордж почитал не элегантной. Вся суть завязывания платка для него состояла именно в подчеркнутой небрежности узла… Поверх рубашки была жилетка, а затем и плотный сюртук, брюки подчеркивали наметившийся живот.

– Мой друг, да вы теперь типичный член парламента! – провозгласил Джордж, приглашая Хобхауса в гостиную. – Работа, говорят, накладывает отпечаток на внешность. Вас можно поздравить: вы представляете собой типичного политика, завоевавшего свое место в государственном управлении потом и кровью.

От Джона не скрылось ехидство Байрона, но он решил не замечать его уколов.

– Вы неплохо устроились в Италии, Джордж, – промолвил он, усаживаясь за стол. – Этот особняк сделает честь любому знатному англичанину.

– О, я многое вожу с собой, – махнул рукой в сторону Джордж. – Обычно тут весьма дешево сдают дома. Итальянская знать обеднела. Им не под силу содержать огромные виллы. Поэтому мы располагаемся недурно, согласен. Но виллы сдают полупустыми. Часто они скудно обставлены. Вам предложить красного вина или джина? Иного я не держу, мой друг.

Джон согласился на вино и, положив ногу на ногу, приготовился к непростой беседе. Он видел, как изменился Джордж, и немудрено. Жизнь в Италии представлялась Хобхаусу унылой и лишенной всякого смысла. Ему казалось, Джордж скучает в обществе прекрасной, надо отдать должное, итальянской графини…

– Расскажите все же, дорогой Джон, как проходило ваше путешествие. Я давно не выезжал из Италии. Меня вполне устраивает эта страна с ее отсталым населением. Однако отсталость нынче я воспринимаю как достоинство, а не недостаток. Излишняя продвинутость умов мешает порой. Извините, Джон, так поделитесь впечатлениями! – себе Джордж плеснул джина. На столе появились ветчина, молодой сыр и помидоры. – Мы тут не очень привыкли набивать желудки. Вас не ждали сегодня, потому не обижайтесь на скудность угощения. Сам я на диете. Полнеть, мой друг, не входит в мои планы, особенно после встречи с графиней. Поэтому ем я крайне умеренно.

Пару минут Джон осознавал слова Байрона, сделал глоток вина и решил начать рассказ с момента отъезда из Англии. Путешествие показалось ему безопасной темой.

– Начну с самого начала, если не возражаете, Джордж. Скажу честно, прибыв к восьми вечера в Дувр с сестрами и братом, не ожидал там увидеть новое чудо техники, которое и повезло нас наутро через пролив. Это был пароход, Джордж, представьте! Новинка в кораблестроении! Но путешествие на почтовом пароходе ненамного большее удовольствие, чем на обычном судне. Пассажиров набралось человек сто и плюс к тому восемь экипажей, включая экипаж вашего покорного слуги, – завоевав внимание Байрона, Джон продолжил. – Честно скажу, из-за сильного ветра нас, несмотря на все технические достижения, болтало ужасно! И меня, и бедняжек Амелию и Матильду тошнило, но кое-как, через примерно часа три, мы прибыли в Кале. На таможне нас пропустили без проблем, а уже к вечеру мы получили наши вещи. Джордж, ничего не пропало! Доставили все в целости! Кале изменился, поверьте, и стал более английским городом, чем ранее…

Байрона рассказ заинтересовал. Его снова манила дорога и приключения. Он так и чувствовал порывы ветра, запах соленой морской воды, видел суетящихся на берегу матросов.

– Нашей целью был Лиль. Мы поехали по грязной дороге, да еще и заполненной повозками и людьми. Ничего примечательного, мой друг. Ничего! К вечеру прибыли в Лиль и разместились в отеле, надеясь на радушный прием, что оправдалось. На следующий день, погуляв по городу, отправились в Гент. Бельгийцы куда любопытнее французов или просто им встречается куда меньше путешествующих иностранцев. Они пялились на наш экипаж, но вполне дружелюбно. Дороги, Джордж, во Фландрии лучше, нежели французские, – тут Джон вынужден был замолчать, откусив большой кусок отменной ветчины и отправив вслед за ним в рот кусок теплого хлеба.