Читать книгу: «Штаны господина фон Бредова», страница 2

– Праведник станет с нетерпением ждать того дня, который имеет в виду наша почтенная госпожа, – пробормотал декан. – Ну хотя бы со страхом.

– Да, высокочтимый господин, – проговорила госпожа фон Бредова и очень пристально посмотрела на него большими глазами. – Когда настанет тот день и все исподнее, запрятанное в углы поповских каморок, во время великой стирки повиснет в лучах Божьего солнца, будет любопытно посмотреть, как господа священнослужители осмелятся поднять свои головы. Можете кадить сколько угодно, так, чтобы у милых ангелочков заслезились глазки, – это не поможет. Святому Петру придется молитвенно сложить руки и воззвать: «Господи Боже, Отец Всемогущий, если бы мы знали, что они притащат с собой еще и детские вещи, я бы не открыл им врата рая!»

– Но святой Петр все‑таки отпирает их, и все нечистое и греховное испаряется, как испаряется роса с растений, когда на них светит Божье солнце. В этом и есть тайна, непостижимая мудрость и благодать Господня, заключающаяся в том, что согласно Его замыслу, в мире, устроенному по Его воле, Он иногда попускает, для непостижимых целей, впасть во грех. Это касается даже тех, кто Ему служит. Иногда они и сами этого не осознают, но Он знает, почему все произошло именно так. И когда ваше сердце начнет усиленно биться, осознавая бремя греха, которое вы на него взвалили, Он одним волшебным ударом освободит грудь от тяжести. Грязная одежда, которой мы стыдились, спадает, как прах под Его дыханием. И пока мы будем дрожать, оттого что нас окружает такая благодать, Он протянет руку и скажет: «Войдите, ибо вы чисты».

– Прямо без одежды, господин декан?

– Да. Как и все в природе. Кто смывает туманы осеннего утра, кто смывает с земли грязный зимний покров, чтобы весна могла появиться пред Господом в чистом цветочном одеянии, окруженная пряным благоуханием? Человеческая рука здесь бы ничего не смогла сделать.

– Господин декан, я имею в виду, что в каждом хорошем доме чистота – наипервейшая добродетель, а кто не вымылся на земле, тот не будет чист и на небе. Не знаю, как там в духовной сфере, пусть об этом заботятся другие. Но если бы это меня касалось, знаете, что бы я сделала?

– Так его, кузина! – воскликнул юнкер, потирая руки. – Прополощите его как следует в котле вашего гнева!

– Какой смысл полоскать его одного?! Котел должен быть размером с Мюггельзее ¹³, чтобы туда поместилось все духовенство со всеми елеями, аббатами, епископами, монастырями, монашками и монахами. А уж щелочь я бы намешала едкую-едкую…

– Кузина, обязательно такую приготовьте! И огонь под святошами не мешало бы разжечь, иначе они не очистятся.

– Вода почернела бы даже от их мелких тайных грешков: от тщеславия, высокомерия, чревоугодия, глупости, склонности к азартным играм и пьянству. Но воды в нашей марке достаточно. Уже очищенных, я бы бросила их в другое озеро. Ведь они искупили бы грехи своей плоти, но это было бы еще не самым важным. Понадобится отстирать их жадность и властолюбие, тягу к осуждению и хуле.

– Кузина, предоставьте это дьяволу, – прервал ее Петер Мельхиор. – Вы не сможете вынести этот запах. Оставьте то, что ему принадлежит, для него это будет подношением.

Декан благосклонно слушал благородную госпожу, не обращая никакого внимания на грубые выпады ее кузена.

– Таким образом, мы станем чисты перед людьми, – сказал он. – Но если мы предстанем перед Господом такими застиранными, то откроет ли нам Петр небесные врата? Не скажет ли он: «Хотя вы и очистились, но благодать, которую я даровал вам, также поблекла. Я не узнаю в вас больше своих созданий. Для меня вы были чисты, даже имея на себе пятна. За то, что вы позволили людям вас отмыть и привести в порядок по своему усмотрению, возвращайтесь к ним. Вы мне больше не принадлежите»?

– Возможно, в этом что‑то есть, – ответила госпожа фон Бредова после некоторого размышления. – Но следует учитывать тот факт, что вы и перед святым Петром перевернете все с ног на голову, ведь ваш главный грех – передергивание смыслов. Вы делаете кислое из сладкого и сладкое из кислого в зависимости от того, что вам нужно, а то, что вам нужно в данный момент, вы выдаете за Господню волю. Вы нам, не скрывая, демонстрируете, что во имя благой цели или во имя того, что вы называете благой целью, можно всячески юлить, вилять хвостом, подмигивать и прищелкивать языком. И хоть это делается ради добрых намерений, дьявол все равно унесет вас на своем горбу.

Небольшой переполох, вызванный прибытием в лагерь торговца с повозкой, избавил декана от необходимости отвечать. Тот, кто развозил товары по городам и весям, был в ту пору желанным гостем повсюду. Даже те, кто не хотел или не мог ничего купить, все равно были рады видеть все это великолепие вычищенных, красиво разложенных и должным образом расхваленных товаров. К тому же странствующий торговец был одновременно и источником новостей. Он прекрасно понимал, что все рассказанные истории без труда превращаются в звонкую монету. Однако для начала торговли требовалось разрешение госпожи Бригитты. Она его дала, хотя и после некоторого колебания, так как полагала, что купцы со своим товаром, как и священники, отвлекают людей от дел. Впрочем, ей было ясно, что даже для той абсолютной власти, какой она обладала в лагере, борьба с общими желаниями подданных могла бы оказаться непосильным испытанием. А тут еще и Евхен так настойчиво просила позволить посмотреть на товары, а Хансу Йохему понадобился новый ремешок для шпаги. Да и сама она была не прочь приобрести новые пуговицы к предмету одежды, о котором мы не раз еще расскажем в нашей истории.

Глава вторая
Признание

– Она сверкает, словно серебро, – сказал декан, поднеся одну из пуговиц поближе к свету. – Как обрадуется наш рыцарь, когда такая красота заблестит на боку его кожаных штанов!

– Это было бы прекрасно! Но он не должен ничего знать. Слуге приказано так их затереть, чтобы они стали похожи на старые свинцовые пуговицы. Те самые, что оторвались во время стирки. Будем надеяться, что Гётц ¹⁴ ничего не поймет.

– Чего он не поймет?

– Что они потерялись именно во время стирки.

– Значит, ваш супруг ничего об этом не знает?

– Боже упаси! Когда его несли в постель, он очень сопротивлялся, поскольку у него хотели забрать оружие. Я улучила нужный момент и под шумок просто выкрала штаны. Оставайся у него хоть капля здравого смысла, он положил бы их под подушку, как привык это делать после той роковой истории на мельнице, когда я попыталась их выстирать в прошлый раз. Ах, он тогда мчался за мной, словно вихрь! Можно подумать, что случилась бы беда, попади на оленью кожу хоть капля воды.

– Это было так уж необходимо?

– Совершенно необходимо! В последний раз я получала разрешение на их стирку от госпожи матушки Гётца. А это было в те времена, когда курфюрст Иоганн Цицерон еще не был женат ¹⁵.

– Конечно, их кожа с того времени несколько загрязнилась!

– Да вы не поняли бы, где заканчиваются штаны и начинается седло.

– Готтфрид – благочестивый рыцарь, и теперь, когда он снова увидит свои штаны чистыми и свежими, он, безусловно, возрадуется.

– Преподобный, вы не знаете моего Гётца. Иногда он рычит, как медведь, а если что‑то идет против его воли, просто сходит с ума. Как тогда, на мельнице. Он сжимал нашу дочь в руках, как мешок, отбрасывал в сторону и снова накидывался на нее – у моей Евы появился тогда багровый рубец вокруг шеи. Его было видно восемь дней.

– Бедное дитя! Почему именно Ева?

– Она украла у него штаны, когда он задремал. Ева щекотала пальцами его бороду, как он это любит, а когда Гётц заснул, плутовка подала мне штаны из окна.

– Маленькая Ева, – произнес декан задумчиво.

– Нет, почтенный господин! Муж ничего не должен знать, иначе эта история опять повторится. А сейчас он спит.

– Как же так! Ведь после его возвращения с ландтага уже прошло шесть дней!

– Господи, это немудрено после такого пира! Таким он еще ни разу не возвращался. Я всегда думаю: для чего вообще нужны ландтаги? А кто платит за пир и выпивку? В конце концов, наше графство.

– Но три дня назад я слышал…

– Тогда Гётц немного пошевелился. На третий день он всегда так делает. Затем Каспар дает ему суп, после чего супруг поворачивается на другой бок и спит еще несколько дней. Наверное, муж проснется завтра. Так что все нормально. Кузен Петер Мельхиор, как давно вы с ним выехали из Берлина?

– Всего восемь дней назад, кузина.

– Ну тогда все в порядке.

– Гётц, будучи человеком благородным, решил все вопросы, кроме одного. Они с маршалом ¹⁶ очень сокрушались, что не сумели выпить всего, чем угощали в Хольцендорфе. Это был прекрасный ландтаг.

– О нем действительно можно услышать много хорошего, – согласился декан. – Но как же все‑таки быть, ведь добрейший господин Бредов когда‑нибудь проснется?!

– К этому времени штаны должны лежать перед его кроватью, как будто он сам их там снял. Гётц не должен заметить, что они выстираны. Я велю слегка измазать их золой и немного испачкать колени.

– Кузина, в чем смысл стирать одежду, если вы ее тут же собираетесь снова пачкать! – рассмеялся юнкер. Впрочем, выражение его лица изменилось, когда он заметил, с какой серьезной миной смотрит на него декан. Впервые благородная госпожа, казалось, не сумела найти подходящего ответа: «Ну это же очевидно: она все равно выстирана».

Когда священник и госпожа Бригитта прогуливались взад-вперед по опушке леса, перемена в выражении их лиц бросилась бы в глаза любому. Губы декана были сомкнуты. А Бригитта время от времени смущенно поглядывала на него.

– Почему же вы, госпожа фон Бредова, еще не принесли покаяния после такого поступка? – спросил священник, покачивая головой. Впрочем, тон его не был укоризненным.

– Прямо здесь, в лесу?

– Даже лес становится храмом, когда сердце требует покаяния!

– Высокочтимый господин, но штаны просто необходимо было постирать! Их кожа совсем рассохлась и задубела. Христианскому рыцарю не подобает носить такую вещь. На войне еще куда ни шло. Но вы знаете, что он так привязан к этому старому куску кожи, что никогда с ним не расстается. Гётц бы и при дворе в них появился.

– Господин Готтфрид больше не появляется при дворе…

– Но он надевал их, когда ездил на крестины и на заседания ландтага. Подумайте только, Гётц явился в них к епископу, нашему преосвященнейшему владыке. К моему великому стыду, будучи пьяным, он пришел в них и на праздник Сретенья в Бранденбургский собор. Когда пришло время возвращаться домой, он трижды забирался на каменную тумбу, чтобы сесть на лошадь, и три раза падал с нее.

– И с тумбы города Керков господин Готтфрид падал. То же можно сказать и про Стехов. Угощение у епископа было весьма обильным.

– Но смеялись‑то все не над этим! То, что мой Готтфрид падал с каменной тумбы, ничуть его не унижало, а делало честь епископу и его угощению. Но бойкие бранденбургские кумушки шипели друг другу: «Неужели в Хоен-Зиатце нет воды?» Это было оскорбительно, позорно для меня! Как честная женщина, я не могла снова допустить такое. Но по-хорошему он бы их не отдал. И вы знаете почему. Так что мне просто пришлось это сделать! И вообще, разве стирка может быть грехом?

– Сама по себе чистота есть добродетель. Но всякая добродетель может обернуться грехом из-за неумеренности. Например, если вы стираете в воскресенье, а потому пропускаете мессу.

– Мы еще сегодня все закончили.

– Или если кто‑то считает, что очищение плоти более важно, чем очищение бессмертной души. Как метко замечено, моя дорогая госпожа фон Бредова: «Господь создал воду для омовения, ровно так же, как человека для вечной жизни». Человек обязан омыться водой во время крещения, все остальные творения Бога тоже должны быть омыты для того, чтобы достичь целей более бренных. Нет в этом ничего плохого, если человек принуждает к чистоте тех, кто ему подчинен. Он любит гонять лошадей и овец на реку, потому что сами по себе они туда не пойдут. Его дети чистят и поят их, даже если жеребята и ягнята сопротивляются и кричат. А значит, нет ничего предосудительного в том, что хорошая хозяйка желает, чтобы была очищена одежда, которую так любит ее муж. Даже если он сам этого не хочет. Даже похвально, что хозяйка отнесла одежду в стирку вопреки воле своего супруга. Но лишь в том случае, если бы не существовало прямого запрета. А в вашем случае такой запрет был высказан. Он запретил вам это делать, тогда на мельнице, не так ли? И был очень разгневан!

– Да, достопочтенный господин, но…

– Тем не менее вы сделали это против его воли, прекрасно понимая, насколько ваш поступок оскорбит вашего мужа. Ведь для него так важно, чтобы никто не трогал его одежду. А вы не просто взяли штаны без спроса! Вы взяли их хитростью, по сути – украли! Все случилось, когда он спал и не осознавал, что происходит. Вы вовлекли в свой обман собственную дочь, заставив ее подыграть вам: ей пришлось вести с отцом ласковые речи и в то же время за его спиной красть одежду. Ой-ой! Какое семя посеяно в невинном сердце ребенка! Собрав все воедино, подумайте, дочь моя, а потом честно ответьте себе, не против ли это закона, ставящего мужчину выше женщины, не против ли это христианской морали, которая не терпит лукавства? Словом, не грех ли это?

Декан замолчал.

Благородная госпожа тоже молчала.

– Да, достопочтенный господин, но все же их надо было постирать, – проговорила она наконец.

– Почему?

– Почему?! Ну как бы сказать… Потому что они были грязными! И, насколько я понимаю, они такими бы и остались до последнего дня существования мира, поскольку мой супруг – своевольный дурень. Я бы не простила себе, если бы он продолжал ходить в таком виде, позоря меня! Фамильная честь принадлежит и мне, и его детям. Дом без порядка – не дом. Можете считать, что я сделала это только из-за детей! Это был мой материнский долг. Другого пути не существовало, господин декан. Я совершила это исключительно из добрых побуждений.

– Так вот почему вы это сделали… – заключил декан и внимательно посмотрел на Бригитту.

Благородная госпожа не знала, как истолковать этот взгляд, и продолжила:

– Вам ведь известны знатные господа из Фризака ¹⁷. Когда они однажды приезжали в Заухе или когда мы один раз за все время семейной жизни были у них, в глубине души я испытала огромный стыд! Ведь мы одной крови, но они смотрят на нас сверху вниз! Боже мой, у нас нет замка Фризак, где на лестнице стоят слуги с алебардами и где такие великолепные ковры, что замирает сердце! Остроносые туфли не для таких, как мы. Нет, старый седой господин Бодо был очень любезен с нами. Но молодым господам, которые стояли, засунув руки в складки своих плюдерхозе, и таращились на нас, не хватало только трубок во рту, чтобы они окончательно стали похожими на каннибалов Нового Света, как их описывают. У старшего на штаны одного сукна пошло семьдесят элле ¹⁸, у младшего – шестьдесят, да не нашего, из Бранденбурга, а тонкого, голландского. Подкладка у них сделана из разноцветного шелка. Когда молодые господа скачут на конях, она блестит на солнце, как облака на рассвете. И вот перед ними – мой Гётц, одетый в старую кожу!

– А что он вам ответил, когда вы объяснили ему все так разумно?

– Он сказал, что его штаны, если мне хочется, тоже можно стянуть ремнями, как плюдерхозе лентами, а вообще, из-за пустяков вроде одежды не должно возникать вражды и зависти. Но ведь обитатели Фризака сказали нам, что мы стали похожи на крестьян! И это говорят наши кузены! Есть ли у них христианские сердца? И все только потому, что мы не богаты!

– Поистине, похвально сохранять достоинство перед лицом богатых родственников.

– Ах, господин декан, тот, кто собирается держаться как дворянин, должен носить плюдерхозе. А когда мы приезжаем в Берлин, как смотрят на нас тамошние бюргеры, разодетые в дорогие сукна и шелка?! Мы не богаты, но наш долг заключается в том, чтобы быть честными и благородными людьми. Ну разве я требую, чтобы мой супруг носил плюдерхозе?! Я знаю, сколько они стоят. И я не безрассудна. Просто я за порядок во всем. Мне неизвестно, что о нас думают в этом замке под Кёльном ¹⁹, но мой Гётц не грабит по проселочным дорогам. С того момента, как мы стали мужем и женой, он лишь раз вместе с Адамом Крахтом ²⁰ побил одного малого из Магдебурга, и больше такого не было. Хотя я бы ничего против не имела, если бы это не было строго запрещено законом, а содержание доспехов, слуг и лошадей не стоило бы таких денег… Да еще торчи неделями на пустошах, поджидая проходимца‑торгаша, а ведь иные из них так бьются за свои товары! Но вот, посмотрите, как поднялся и отлично живет род Иценплиц! ²¹ В общем, на всех, кто ходит в кожаных штанах, да еще в таких грязных, как у моего Гётца, смотрят без всякого доверия, да и его светлость курфюрст недавно сказал, что дворянин, грязный, будто прятался по канавам, – это подозрительно! О нас без всякого на то основания стала ходить дурная слава, а мы не виноваты. Господин декан, клянусь одиннадцатью тысячами святых дев – надо уметь за себя постоять. И если этого не делает мужчина, значит, должна сделать женщина. Другого пути нет!

Декан всплеснул руками и проговорил отеческим тоном:

– О да, моя дорогая госпожа фон Бредова, теперь я согласен с вами и не сомневаюсь, что другого пути нет. Вы сделали это для своих детей, для своего рода и для своего мужа. Вы даже обязаны были это сделать. Дворянин не должен терять чести среди подобных себе благородных людей. Ибо лишь Господь на небесах видит сквозь всякую грязную одежду чистую плоть, а через плоть – душу. А люди судят по внешности. Если бы вы находились на необитаемом острове, и черт, отвечающий за искушение стиркой, подбил бы вас украсть одежду вашего мужа, чтобы стирать и полоскать ее, вы были бы неправы. Вы бы сделали это только для того, чтобы предаться греху «чистолюбия», как это свойственно всем женщинам. Но в данном случае – совсем другая ситуация. Здесь проявляется ваше внимание к соседям, родственникам и к репутации семьи, а еще больше – к молодому курфюрсту и его советникам, которые в старой грубой одежде видят признаки грубого нрава ее владельца. Вы избавляете вашего супруга от опасности того, что при дворе на него станут смотреть с недоверием и, возможно, даже предадут суду. Потому что никто не знает, к чему в эти ужасные времена могут привести даже незначительные мелочи. Справедливо будет сказать, что Господь возжелал спасти главу вашего рода, используя ваши слабые руки. Он решил отвести от семьи позор, а может быть, и предотвратить смерть. Теперь становится очевидна цепь событий, которые надо трактовать должным образом: благочестивый господин Готтфрид был поставлен в такое положение, когда от него ничего не зависело. Госпожа фон Бредова присутствовала в то время, когда его принесли и когда раздевали. Именно тогда Всевышний обратил ее внимание на рассматриваемую нами одежду, и она быстро ухватила ее, прежде чем ей смог помешать слуга, знавший волю своего господина. Все произошло как раз перед большой осенней стиркой. Несомненно, все случившееся является для нас, заблудших детей человеческих, знаком, дающим уверенность и утешение в наших сомнениях.

– Значит, это не было грехом?!

– Именно, мой друг! Однако следует помнить, что у каждой вещи есть две стороны, и все на земле подвержено переменам: меняются наши задачи и обязанности, и нам предначертано Провидением, прежде чем судить, рассмотреть все вещи с разных сторон.

– Не надо – ведь они уже сохнут. И Ханс Юрген их сторожит, – проговорила госпожа фон Бредова, которая не знала, что еще сказать. – Так что же делать, господин декан?

– Помните, друг мой, если кто‑то что‑то скрывает, то прежде чем осудить его, мы должны задаться вопросом: а не утаиваем ли мы сами чего‑нибудь? Ведь грехи подкрадываются к нам, смертным, со всех сторон. Однако Божья воля – это конечная цель всех наших путей. Если мы, используя силы, которые дал нам Господь, будем иметь благие намерения и благую цель, то благочестивой христианке не придется опасаться, что она двигается к ней верхом на дьявольском горбу.

Госпожа фон Бредова поняла, что она окончательно запуталась.

– Так мне рассказать обо всем моему Гётцу?

Декан доверительно погладил ее по руке:

– Я думаю, что мы поступим иначе.

– Должна ли я снова измазать их грязью?

– Если это скроет обман, то есть, я хотел сказать, позволит убедить господина Готтфрида, то почему бы и нет.

– А Ева, не проговорится ли она…

– Она ничего не скажет! Если только одна моя знакомая объяснит все ребенку правильно…

– Это как?

– Вот так. – Декан подхватил госпожу фон Бредову под руку, чтобы отвести ее обратно в шумный лагерь. – Моя госпожа фон Бредова лучше всех знает, как внушить ребенку, что маленькие угрызения совести не идут ни в какое сравнение с тем, чтобы выполнить высший долг перед родителями, а особенно перед матерью.