Мертвые повелевают

Больной почувствовалъ любовное прикосновеніе нѣжныхъ рукъ. Онѣ поправляли одежду, поднимались къ изголовью и обвивались вокругъ его плечъ, по – матерински, съ ласковой заботливостью, точно онъ былъ ребенокъ.

Прежде чѣмъ погрузиться въ безсознательное состояніе, прежде чѣмъ снова перешагнуть огненныя врата безумія, Фебреръ увидалъ около самыхъ глазъ влажные глаза Маргалиды, и они становились все болѣе печальными и влажными въ своихъ синихъ кругахъ. Онъ чувствовалъ теплоту ея дыханія на своихъ устахъ, и вотъ уста его вздрогнули подъ шелковистымъ влажнымъ прикосновеніемъ, подъ легкой, робкой лаской, словно ласка крыла. «Спите, донъ Хаиме». Сеньоръ долженъ спать. И несмотря на уваженіе, съ которымъ она говорила раненому, въ ея словахъ звучала ласковая интимность, какъ будто донъ Хаиие сталъ для нея другимъ человѣкомъ, послѣ того какъ ихъ сблизило несчастіе.

Бредъ лихорадки уносилъ больного въ странные міры, гдѣ не было ни малѣйшихъ формъ дѣйствительности. Онъ видѣлъ себя иногда въ своей уединенной башнѣ. Темная громада была уже построена не изъ камня; она состояла изъ череповъ, связанныхъ иежду еобой, какъ кирпичи, цементомъ праха и костей. Изъ костей были также холмы и прибрежныя скалы, и бѣлыми скелетами глядѣли пѣнистые гребни – вѣнцы падводныгь рифовъ. Все что ни охватывалъ взоръ, деревья и горы, суда и отдаденные острова, все было изъ костей и сверкало бѣлизной ледяного пейзажа. Черепа съ крыльями, словно херувимы на религіозныхъ картинахъ, летали по пространству и исторгали своими провалившимися челюстями хриплые гимны великому божеству, Оно все заполняло раздутыми складками своего савана и костлявая голова его терялась въ облакахъ. Онъ чувствовалъ, какъ невидимые когти отрывали его мясо, и кровавые куски, принадлежавшіе ему цѣлую жизнь, испускали крики боли, отдѣляясь отъ него. Потомъ онъ видѣлъ себя очищеннымъ и блистающимъ бѣлизной скелета, и чей-то далекій голосъ нашептывалъ въ его исчезнувшія уши страшное заклятіе. «Настала минута истиннаго величія: пересталъ быть человѣкомъ и обратился въ мертвеца. Рабъ прошелъ великій искусь и сташвится полубогомъ». Мертвые повелѣваютъ. Стоитъ только взглянуть, съ какимъ суевѣрнымъ уваженіемъ, съ какимъ рабскимъ страхомъ въ городахъ живые привѣтствуютъ отошедшихъ. Могущественный обнажаетъ голову передъ нищимъ.

Мощнымъ взглядомъ своихъ черныхъ впадинъ безъ глазъ, впадинъ, для которыхъ не существовало ни пространства, ни преградъ, онъ окинулъ всю земную поверхность. Мертвые, мертвые всюду! Они наполняли все. Онъ видѣлъ судилища и людей въ черномъ, съ прищуренными глазами и важной миной, слушавшихъ о ничтожествѣ и безуміи себѣ подобныхъ, и за ними столько же громадныхъ скелетовъ, исполненныхъ вѣкового величія, завернутыхъ въ тоги: эти скелеты водили руками судей, когда тѣ писали, и, дыша надъ ихъ головами, диктовали имъ приговоры. Мертвые судятъ! Онъ видѣлъ большія залы съ зенитнымъ освѣщеніемъ, со скамьями полукругомъ, и въ нихъ сотни людей говорили, кричали и жестикулировали за шумной работой созданія законовъ. За ними скрывалиеь истинные законодатели, мертвые депутаты въ саванахъ, и присутствія ихъ не подозрѣвали эти люди, люди высокопарнаго тщеславія, воображающіе будто всегда говорятъ по собственному вдохновенію. Мертвые законодательствуютъ! Въ минуту колебаній достаточно кому-нибудь напомнить, что думали нѣкогда мертвые, – и тотчасъ спокойствіе возстановляется, и всѣ принимаютъ его мнѣніе. Мертвые – единственная реальность, вѣчная и неизмѣнная. Люди съ плотью – преходящая случайность, ничтожный пузырь, лопающійся въ пустой гордости.

И онъ видѣлъ бѣлые скелеты, бодрствующіе, словно угрюмые ангелы у воротъ городовъ, которые – ихъ созданіе. Они сторожили стадо, запертое внутри, и отгоняли прочь, какъ проклятыхъ скотовъ, непочтительныхъ безумцевъ, не желавшихъ признавать ихъ власть. Онъ видѣлъ у подножія великихъ памятниковъ, у картинъ въ музеяхъ и шкафовъ въ библіотекахъ нѣмую улыбку череповъ, какъ бы говорившую людямъ: «Изумляйтесь намъ: это – наше созданіе, и все что бы вы ни сдѣлали, дѣлается по нашему подобію». Весь міръ принадлежалъ мертвымъ. Они царствовали. Живой, открывая свой ротъ для пищи, жевалъ частицы тѣхъ, кто ему предшествовалъ на жизненномъ пути. Когда онъ тѣшилъ взоръ и слухъ красотой, искусство давало ему творенія и мастеровъ мертвыхъ. Даже любовь пребывала у нихъ въ рабствѣ. Женщина, въ своей стыдливости и своихъ порывахъ, которые она считала произвольными, совершала, не зная того, плагіатъ у своихъ прародительницъ, то искушавшихъ своей лицемѣрной скромностью, то откровенныхъ Мессалинъ.

Больной, въ своемъ бреду, началъ чувствовать себя подавленнымъ густою массой этихъ существъ, бѣлыхъ и костлявыхъ, съ черными впадинами и злой усмѣшкой, этихъ остововъ исчезнувшей жизни, упорно проявлявшихъ свою силу, заполняя все. Ихъ было столько, столько!.. Невозможно пошевельнуться. Фебреръ наталкивался на ихъ выпуклыя, гладкія ребра, на острія ихъ бедеръ. Его уши вздрагивали отъ хруста ихъ надколѣнныхъ чашечекъ. Его подавляли, заставляли зэдыхаться. Ихъ были милліоны милліоновъ: все прошлое человѣчества. He находя мѣста, куда бы поставить ногу, они выстраивались рядами другъ надъ другомъ. Словно морской приливъ костей подымался и подымался, достигая вершинъ высочайшихъ горъ, касаясь облаковъ. Хаиме задыхался въ этихъ бѣлыхъ твердыхъ, хрустящихъ волнахъ. Его топтали, давили на его грудь тяжестью мертвыхъ грудъ… Онъ погибалъ. Въ отчаяніи онъ схватился за чью-то руку, простертую издалека – издалека, изъ тьмы, – за руку живого человѣка, руку съ плотью. Онъ потянулъ ее, и мало – по – малу въ туманѣ вырисовалось блѣдное пятно лица. Послѣ его пребыванія въ мірѣ пустыхъ череповъ и голыхъ костей, человѣческое лицо произвело на него то самое впечатлѣніе пріятной неожиданности, которое испытываетъ изслѣдователь, увидавъ лицо своего соплеменника послѣ долгихъ скитаній среди дикихъ племенъ.

Онъ сильнѣе потянулъ эту руку, – расплывчатыя черты лица выступили рельефнѣе, и онъ узналъ Пабло Вальса, склонившагося надъ нимъ. Вальсъ шевелилъ губами, какъ бы шепталъ ласковыя слова, которыхъ онъ не могъ разобрать. Опять!.. Все капитанъ является ему въ бреду!..

Снова больной погрузился въ безсознательное состояніе, послѣ этого мимолетнаго видѣнья. Теперь сонъ его былъ покойнѣе. Жажда, ужасная жажда, заставлявшая его протягивать руки съ постели и съ видомъ неутоленнаго безпокойства отводить губы отъ пустой чашки, начала уменьшаться. Въ бреду онъ видѣлъ свѣтлые ручьи, тихія, громадныя рѣки, и не могъ до нихъ добраться: ноги его были скованы болѣзненной нелодвижностью. Теперь видѣлъ онъ сверкающій, пѣнящійся водопадъ на главномъ фонѣ картины, и, наконецъ, онъ могъ идти, приближаяеь къ нему; водопадъ съ каждымъ шагомъ вырасталъ, и чувствовалъ Хаиме на своемъ лицѣ охлаждающую ласку влаги.

Среди шума падающей воды доносились до него глухіе голоса. Кто-то опять говорилъ о травматическомъ воспаленіи легкихъ. «Побѣдилъ!» И чей-то голось весело вторилъ: «Въ добрый часъ! Человѣкъ спасенъ». Больной узналъ этотъ голосъ. Все Пабло Вальсъ является ему въ бреду!..

Онъ продолжалъ идти впередъ къ освѣжающей водѣ. Вотъ онъ сталъ подъ шумливый потокъ и трепеталъ въ сладострастной лихорадкѣ; всей силой низвергающаяся влага ударяла его по плечу. Ощущеніе свѣжести разливалось по его тѣлу, заставляло его вздыхать отъ удовольствія. Члены его какъ бы расширялись подъ ледяной маской. Выпрямлялась его грудь: исчезала тяжесть, мучившая его до послѣднихъ мгновеній, мучившая такъ, какъ будто вся земля давила на его туловище. Онъ чувствовалъ, какъ подъ его черепомъ разсѣивались туманныя дымки въ мозгу. Онъ еще бредилъ, но въ бредѣ его не всплывало сценъ ужаса и криковъ тревоги. Это былъ гораздо болѣе спокойный сонъ: но тѣло съ наслажденіемъ потягивалось, и мысль блуждала по весело улыбающимся горизонтамъ. Пѣна водопада была бѣлая и на грани ея влажныхъ алмазовъ дрожали краски радуги. Небо было розоваго цвѣта, вдали слышалась музыка и неслисъ нѣжные ароматы. Кто-то трепеталъ, таинственный, невидимый, и въ то же время улыбающійся въ этой фантастической атмосферѣ: какая-то сверхъестественная сила, сообщавшая, казалось, всему красоту своимъ прикосновеніемъ. Возвращалось здоровье.

Безостановочное паденіе влаги, водяной покровъ, сгибавшійся, низвергаясь съ высокихъ скалъ, воскресилъ его въ памяти прошлые сны. Снова колесо, громадное колесо, образъ человѣчества, колесо кружилось и кружилось на одномъ и томъ же мѣстѣ, подымалось и подымалосъ, проходя постоянно черезъ однѣ и тѣ же точки.

Больному, оживленному ощущеніемъ свѣжести, казалось, что онъ обладаетъ теперь новыми чувствами и можетъ датъ себѣ отчетъ въ окружающемъ.

Опять видѣлъ онъ, какъ колесо кружилось и кружилось въ безконечкости: но развѣ, на самомъ дѣлѣ оно неподвижно?..

Сбмнѣніе, источникъ новыхъ истинъ, заставило его смотрѣть болѣе внимательно. He обманываетъ ли его зрѣніе? Можетъ быть, ошибался онъ, а эти милліоны существъ, испускавшихъ торжіствующіе крики въ своей катящейся темницѣ, были правы, вѣруя, что съ каждымъ поворотомъ они совершали поступательное движеніе?..

Чтобъ жизнь развертывалась сотни и сотни вѣковъ въ обманчивомъ движеніи, а за нею скрывалась реальная неподвижность! – это жестокость. Къ чему тогда бытіе всего созданнаго? Развѣ не было у человѣчества другой цѣли, какъ обманывать самого себя, вращая собственными усиліями круглый гробъ, свою тюрьму, какъ тѣ птицы, что своими прыжками двигаютъ клѣтку – свою темницу?..

Вдругъ, онъ пересталъ видѣть колесо: онъ видѣлъ передъ собой громадный шаръ, необъятный, голубоватаго цвѣта, и на немъ вырисовывались моря и континенты тѣми же штрихами, къ какимъ онъ привыкъ на картахъ. Это была земля. Онъ, ничтожнѣйшая молекула неизмѣримаго пространства, жалкій зритель на поразительномъ представленіи Природы, – онъ увидѣлъ голубой шаръ въ повязкѣ облаковъ.

Шаръ также поворачивался, какъ роковое колесо. Онъ кружился и кружился вокругъ своей оси съ гнетущей монотонностью и это движеніе болѣе близкое, болѣе замѣтное, движеніе, которое всѣ могли оцѣнить, вело къ ничтожнымъ результатамъ. Несомнѣнно, важнымъ было другое движеніе. Значительнѣе однообразнаго вращенія вокругъ одной и той же оси являлось движеніе, уносившее шаръ по безконечнымъ пространствамъ въ вѣчномъ полетѣ, не знавшемь однихъ и тѣхъ же мѣстъ.

Проклятье колесу! Жизнь не есть вѣчное вращеніе черезъ однѣ и тѣ же точки. Лишь близорукіе, созерцая это движеніе, могутъ воображать, будто существуетъ только оно и не видятъ дальше. Образъ жизни – сама земля. Она кружится вокругъ своей оси, пробѣгая опредѣленный срокъ времени; повторяются дни и времена года, какъ въ человѣческой исторіи повторяются величіе и паденіе; но у ней есть нѣчто болѣе значительное – движеніе по пространствамъ, движеніе, уносящее ее къ безконечному всегда впередъ… все впередъ!

Теорія «вѣчнаго возвращенія» вещей – ложь. Повторяются люди и событія, какъ на землѣ повторяются дни и времена года; но пусть все кажется однимъ и тѣмъ же; на самомъ дѣлѣ, этого нѣтъ. Внѣшняя форма вещей можетъ остаться похожей: душа различна.

Нѣтъ, конецъ колесу! Да погибнетъ неподвижность! Мертвые не могутъ повелѣвать: міръ, въ своемъ движеніи по пространству, слишкомъ быстро идетъ впередъ, чтобъ имъ удалось удержаться на его поверхности. Они хватаются за его кору своими когтями, силятся сохранять прочное равновѣсіе многіе года, можетъ быть, целые вѣка, но быстрота бѣга, въ концѣ концовъ, сбиваетъ ихъ всѣхъ прочь и оставляетъ позади груду поломанныхъ костей, потомъ прахъ, потомъ пустоту.

Міръ, нагруженный живыми, двигался все впередъ, не проходя и дважды по старому мѣсту. Фебреръ видѣлъ, какъ онъ показался на горизонтѣ, словно слеза лучезарной лазури, затѣмъ сталъ расти и расти, заполнилъ все пространство, пролетая мимо него въ круженіи колеса и съ быстротой заряда; а теперь онъ снова уменьшался, убѣгая въ противоположную даль. Вотъ онъ капля, точка, ничто… исчезъ во тьмѣ, кто знаетъ, куда и зачѣмъ!..

И пусть себѣ его недавнія мысли, оказавшись побѣжденными, возвращаются и протестуютъ въ послѣдній разъ! Онѣ кричатъ, что движеніе по пространству – также ложь, кричатъ, что земля кружится, какъ колесо вокругъ солнца… Нѣтъ, солнце въ свою очередь также не неподвижно и со всѣмъ хороводомъ родныхъ планетъ падаетъ и падаетъ, если только въ безконечности можно падать и подыматься: оно движется и движется, кто знаетъ, въ какой точкѣ, во имя какой цѣли!..

Наконецъ, онъ проникся ненавистью къ колесу, разрывалъ его на мелкіе куски въ своемъ воображеніи, испытывая радость узника, переступающаго порогъ тюрьмы и вдыхающаго вольный воздухъ. Ему казалось, что съ его глазъ спала чешуя, какъ съ глазъ еврейскаго апостола по дорогѣ въ Дамаскъ. Онъ видѣлъ новый свѣтъ. Человѣкъ свободенъ и можетъ освободиться отъ удара мертвыхъ, можетъ организовать свою жизнь согласно своимъ желаніямъ, обрѣзавъ цѣпь рабства, приковывшую его къ этимъ невидимымъ деспотамъ.

Сновидѣнія прекратились: онъ погрузился въ ничто, съ интимнымъ, тихимъ удовольствіемъ работника, отдыхающимъ послѣ трудового дня.

Когда много – много времени спустя онъ открылъ глаза, онъ встрѣтилъ устремленный на него взглядъ Пабло Вальса. Вальсъ держалъ его за руки, ласково смотрѣлъ на него своими желтыми зрачками.

Сомнѣваться нельзя. Это – дѣйствительность. Онъ ощутилъ запахъ англійскаго табаку съ легкимъ араматомъ опіума, всегда какъ бы носившійся вокругъ рта и бакенбардъ капитана. Значитъ, то была не иллюзія, когда онъ видѣлъ его въ часы бреда? Значитъ, дѣйствительно, его голосъ онъ слышалъ среди своихъ кошмаромъ?.. Капитанъ засмѣялся, показывая свои длинные зубы, пожелтѣвшіе отъ трубки.

– Молодецъ парень! – воскликнулъ онъ. – Дѣло подвигается впередъ, не правдали? Жару больше нѣтъ: опасность теиерь миновала. Раны заживаютъ. Тебя, навѣрно, колютъ въ нихъ тысяча чертей: какъ будто тебѣ подъ перевязки впустили осъ. Зто образуются ткани, новое мясо: оно растетъ и рѣжет!

Хаиме убѣдился въ правдивости его словь. На мѣстахъ своихъ ранъ онъ чувствовалъ сильные уколы; стягивавшееся мясо было страшно жестко.

Вальсъ прочелъ выраженіе умоляющаго любопытства въ глазахъ пріятеля.

– He говори, не утомляйся!.. Сколько времени я здѣсь? Около двухъ недѣль. Я прочиталъ въ пальмскихъ газетахъ о тебѣ и тотчасъ очутился здѣсь. Твой другъ чуета всегда будетъ вѣренъ себѣ. He мало скверныхъ часовъ ты заставилъ насъ провести! Воспаленіе легкихъ, сынъ мой, и изъ опасныхъ. Ты открывалъ глаза и не узнавалъ меня: бредилъ, какъ безумный. Но это кончилось. Мы за тобой очень ухаживали… Посмотри, кто тутъ.

И онъ отстранился отъ кровати, чтобъ показать Маргалиду. Теперь, когда сеньоръ могъ смотрѣть на нее незатуманенными жаромъ глазами, она спряталась за капитана, робкая и стыдливая. Ахъ, Цвѣтокъ миндаля!.. Взглядъ Хаиме, ласковый и нѣжный, заставилъ ее покраснѣть. Она боялась, какъ бы больной не припомнилъ, что она дѣлала въ самыя критическія минуты, почти увѣренная въ его смерти.

– Теперь покой! – продолжалъ Вальсъ – я побуду здѣсь и мы вмѣстѣ отправимся въ Пальму. Ты знаешь меня… Мнѣ все извѣстно, я все устрою… Ну? Объяснить тебѣ?..

Чуета прищурилъ одинъ глазъ и злорадно улыбался, гордый своимъ умѣньемъ угадывать желанія пріятелей.

Славный капитанъ! Съ той минуты, какъ онъ пріѣхалъ въ Канъ Майорки, всѣ какъ бы зависѣли отъ его приказаній, всѣ преклонялись передъ нимъ, какъ передъ человѣкомъ безграничной власти, но вѣчно веселымъ. Маргалида краснѣла при его словахъ и подмигиваніи, но она любила его: онъ такъ самоотверженно преданъ своему другу. Она помнила, что его глаза подернулись слезами однажды ночью, когда всѣ думали, что Хаиме умретъ. Вальсъ плакалъ тогда и въ то же время бормоталъ проклятія. Капельянетъ началъ обожать этого майоркскаго сеньора, съ тѣхъ поръ какъ тотъ разсмѣялся, услыхавъ, что изъ него хотѣли сдѣлать священника. Пепъ съ женой ходили за нимъ, какъ послушныя, преданныя собаки.

Въ продолженіе нѣсколькихъ вечеровъ Пабло съ больнымъ бесѣдовали о случившемся.

Вальсъ былъ человѣкъ быстрый въ своихъ рѣшеніяхъ.

– Ты знаешь, я не чувствую усталости, разъ дѣло идетъ о пріятелѣ. Высадивщись въ Ибисѣ, я повидался съ судьей. Это устроится: ты правъ и всѣ это признаютъ – замозащита. Маленькія непріятности, когда поправишься, но все сведется на нѣтъ… Что касается твоего здоровья, дѣлотна мази. Что же еще?.. Ахъ, да! Еще кое-что, но и это дѣло у меня налажено.

И при этихъ словахъ онъ хитро улыбнулся, пожавъ руки Фебрера. Послѣдній съ своей стороны не хотѣлъ спрашивать, боясь разочарованія.

Однажды при появленіи Маргалиды въ спальнѣ, Вальсъ схватилъ ее за руку и подвелъ къ постели.

– Посмотри на нее! – воскликнулъ онъ съ комической важностью, направляясь къ больному. – Эта та, кого ты любишь? Тебѣ ее не подмѣнили?.. Дай же ей руку, дуракъ. Что ты глядишь на нее удивленно?..

Обѣ руки Фебрера пожали правую руку Маргалиды. Ахъ! Значитъ, правда?.. Его взглядъ искалъ глазъ атлоты, но они были опущены, а отъ волненія побѣлѣли ея щеки и дрожали крылья носа.

– Теперь поцѣлуйтесь, – сказалъ Вальсъ, тихонько толкая дѣвушку къ больному.

Но Маргалида, какъ будто ей грозила опасность, вырвалась изъ рукъ и убѣжала.

– Отлично! – произнесъ капитанъ. – Поцѣлуетесь потомъ: не въ моемъ присутствіи.

Вальсъ одобрялъ этотъ бракъ. Фебреръ ее любитъ, стало быть, впередъ!.. Это логичнѣе, чѣмъ повѣнчаться съ его племянницей изъ за милліоновъ ея отца, Маргалида – выдающаяся женщина. Онъ знатокъ въ этихъ вещахъ. Когда Хаиме увезетъ ее съ острова, она освоится съ новыми обычаями и костюмами легко, какъ легко усваиваютъ женщины все хорошее: никто не узнаетъ въ ней прежнюю крестьянку,

– Я устроилъ тебѣ твою будущность, маленькій инквизиторъ. Ты знаешь, твой пріятель еврей всегда добивается намѣченнаго. На Майоркѣ у тебя остались средства для скромной жизни. He качай головой: знаю, знаю, что ты хочешь работать. А особенно теперь, когда влюбленъ и желаешь создать семью. Ты будешь работать: мы заведемъ съ тобой дѣло: найдется, что выбрать. У меня постоянно голова набита проектами: свойство расы… Если предпочтешь уѣхать съ Майорки, я отыщу тебѣ занятіе за границей… Слѣдуетъ обдумать дѣльце.

Во всемъ, что касалось семьи Кана Майорки, капитанъ распоряжался, какъ хозяинъ. Пепъ съ женою не смѣли его ослушаться. Развѣ можно спорить съ сеньоромъ, который все знаетъ. Крестьянинъ почти не сопротивлялся. Разъ донъ Пабло хочетъ брака Маргалиды съ сеньоромъ и даетъ слово, что это не принесетъ несчастія для атлоты, пусть себѣ вѣнчаются. Великое огорченіе для стариковъ – отъѣздъ Маргалиды, но они помирятся со своимъ горемъ, лишь бы имѣть зятемъ Фебрера, внушавшаго имъ глубочайшее уваженіе.

Капельянетъ почти молился на Вальса. А еще въ Пальмѣ говорятъ, что чуеты – дурные люди! Онъ отлично знаетъ, что такое эти майоркинцы. Народъ несправедливый и надменный!.. Капитанъ святой. Благодаря ему, онъ не отправится въ семинарію. Онъ будетъ крестьяниномъ. Канъ Майорки достается ему. Онъ даже заполучилъ отъ отца ножъ при содѣйствіи дона Пабло и расчитывлъ еще на новѣйшій пистолетъ, обѣщанный ему капитаномъ, одну изъ тѣхъ чудесныхъ вещей, какими онъ любовался въ Пальмѣ, въ витринахъ Борне. Какъ только сыграютъ свадьбу Маргалиды, онъ отправится отыскивать себѣ невѣсту въ квартонѣ съ этими двумя благородными спутниками за поясомъ. Верро не переведутся на островѣ: въ немъ кипитъ геройская кровь дѣдушки.

Вь одно солнечное утро Фебреръ, опираясь на Вальса и Маргалиду, дошелъ шагами выздоравливающаго до навѣса хутора. Сидя на креслѣ онъ жаднымъ взоромъ осматривалъ развернувшійся передъ нимъ тихій пейзажъ. На вершииѣ мыса возвышалась башня Пирата. Сколько онъ грезилъ, сколько страдалъ въ ней!.. Какъ онъ любилъ ее, вспоминая, что въ ней одинокій, забытый міромъ, онъ взлелѣялъ страсть, которая наполнитъ остатокъ его жизни, до тѣхъ поръ безцѣльной!..

Ослабѣвъ отъ долгаго пребыванія въ постели и потери крови, онъ вдыхалъ въ себя тепловатый воздухъ яснаго утра, волнуемый порывами вѣтра, налетавшаго съ берега.

Посмотрѣвъ на Хайме любовнымъ взглядомъ, еще сохранившемъ долю застѣнчивости, Маргалида вернулась въ хуторъ, чтобъ приготовить завтракъ.

Мужчины остались вдвоемъ и долго молчали. Вальсъ досталъ свою трубку, набилъ ее англійскимъ табакомъ и сталъ выпускать пахучіе клубы дыма.

Пристально глядя на пейзажъ, улавливая своей ослѣпленной сѣтчаткой небо, горы, поля и море, Фебреръ заговорилъ тихимъ голосомъ, какъ бы бесѣдуя съ самиъ собою.

Жизнь прекрасна, это утверждаетъ онъ убѣжденно, какъ воскресшій, неожиданно возвращающійся въ міръ. Человѣкъ можетъ двигаться свободно, все равно какъ птица или насѣкомое, на лонѣ Природы. Для всѣхъ найдется мѣсто. Къ чему застывать въ узахъ, изобрѣтенныхъ другими съ цѣлью распоряжаться будущностью людей, которые должны ихъ смѣнить?.. Мертвые, эти проклятые мертвые хотятъ вмѣшиватъся во все, запутывать наше существсшаніе!..

Вальсъ улыбнулся, глядя на него хитрымъ взглядомъ. Нѣсколько разъ онъ слышалъ, какъ Фебреръ въ бреду говорилъ о мертвыхъ, размахивая руками, словно боролся съ ними и хотѣлъ прогнать ихъ изъ своихъ кошмарныхъ видѣній. Услышавъ рѣчь Хаиме, увидя что преклоненіе передъ прошлымъ и покорность вліянію мертвыхъ исковеркали его жизнь, заточили его на уединенный оргровъ, Вальсъ сосредоточенно молчалъ.

– Ты вѣришь, Пабло, что мертвые повелѣваютъ?..

Капитанъ пожалъ плечами: для него не существуетъ въ мірѣ ничего абсолютнаго. Можегь быть, власть мертвыхъ не одинакова, можетъ быть, она уже падаетъ. Нѣкогда они повелѣвали, какъ деспоты: это несомнѣнно. Теперь, быть можетъ, они повелѣваютъ лишь въ однихъ мѣстахъ, а въ другихъ безповоротно потеряли всякую надежду на власть. На Майоркѣ они еще правятъ могучей рукой; такъ говоритъ онъ, чуета. Въ другихъ странахъ, быть можетъ, не правятъ.

Фебреръ почувствовалъ глубокое раздраженіе, вспомнивъ свои ошибки и тревоги. Проклятые мертвые! Человѣчество не будетъ счастливымъ и свободнымъ, пока не покончитъ съ ними.

– Пабло, убьемъ мертвыхъ!

Капитанъ съ минуту тревожно смотрѣлъ на пріятеля, но увидавъ его ясный взглядъ, онъ успокоился и сказалъ, улыбаясь:

– По мнѣ, пусть ихъ убьютъ!

Затѣмъ, снова серьезный, нагнувшись на стулѣ и пуская кольца дыма, чуета прибавилъ:

– Ты правъ. Убьемъ мертвыхъ: растопчемъ ненужныя преграды, старье, загромождающее и усложняющее нашъ путь. Мы живемъ согласно завѣтамъ Моисея, завѣтамъ Будды, Іисуса, Магомета или другихъ человѣческихъ пастырей, но естественнѣе и логичнѣе жить согласно тому, что мы думаемъ и чувствуемъ сами.

Хаиме оглянулся назадъ, какъ будто его глаза хотѣли увидать внутри дома нѣжную фигуру Маргалиды. Потомъ онъ резюмировалъ всѣ утѣшенія и новыя истины, открытыя его мыслью, и энергично повторилъ: «Убьемъ мертвыхъ».

Голосъ Пабло пробудилъ его отъ его размышленій.

– Теперь ты женился бы на моей племянницѣ безъ страха и раскаянія?

Фебреръ колебался, прежее чѣмъ отвѣтить, Да, онъ женился бы, не обращая вниманія на укоры совѣсти, такъ много заставившей его страдать. Но чего-то не доставало бы. Чего-то выше человѣческой воли, чего-то превосходящаго ихъ могущество; чего-то такого, чего нельзя купить и что правитъ міромъ: это что-то несла съ собою Маргалида, сама того не вѣдая.

Его тревоги кончились. Новая жизнь!

Нѣтъ, мертвые не повелѣваютъ: нами повелѣваетъ жизнь, а жизнью – любовь.

КОНЕЦЪ.

Мадридъ.

Май – декабрь 1908 г.