Ледяной дом. Сочинение И. И. Лажечникова… Басурман. Сочинение И. Лажечникова

Русская история есть неистощимый источник для романиста и драматика; многие думают напротив, но это потому, что они не понимают русской жизни и меряют ее немецким аршином. Как писатели XVIII века из русских Малашек делали Меланий, а русских пастухов заставляли состязаться в игре на свирелях в подражание эклогам Виргилия, – так и теперь многие наши романисты с русскою жизнию делают то же, что Вальтер Скотт делал с шотландскою. Везде есть герой, который и храбр, и красавец, и благороден, непременно влюблен и после – или, победивши все препятствия, женится на своей возлюбленной, или «смертию оканчивает жизнь свою»^[10]. А ведь никому не придет в голову представить лихого молодца, который сперва пламенно любил свою зазнобушку (что, впрочем, не мешало ему и колотить ее временем), а потом, обливаясь кровавыми слезами, бросил ее, чтобы жениться на богатой и пригожей, то есть румяной и дородной, но нисколько не любимой им девушке, и через то достигнуть цели своих пламеннейших желаний, а между тем сослужить службу царю-батюшке и обнаружить могучую душу. Как можно это? – нисколько не поэтически, хотя и совершенно в духе русской жизни, в которой любовь издревле была контрабандою и никогда не почиталась условием брака. Оттого-то у нас и нет еще ни одного истинно русского романа, и оттого-то герои почти всех наших романов лишены всякой силы характера, всякого индивидуального колорита. Русская жизнь до Петра Великого имела свои формы – поймите их и тогда увидите, что она заключает в себе, для романа и драмы, такие же богатые материялы, как и европейская^[11]. Да что говорить о романистах, когда и историки наши ищут в русской истории приложений к идеям Гизо о европейской цивилизации и первый период меряют норманнским футом, вместо русского аршина!..^[12] Боже мой, а какие эпохи, какие лица! Да их стало бы нескольким Шекспирам и Вальтер Скоттам. Вот период до Ярослава – это период сказочный и полусказочный. Г-н Вельтман первый намекнул, как должна пользоваться им фантазия поэта^[13]. Вот период уделов, период, в который великан-младенец, путем раздробления, разбрасывался в длину и ширину и захватывал себе побольше места на божьем свете, чтоб было где ему развернуться и поразгуляться, когда придет его время…

 
Высота ли, высота поднебесная,
Глубота, глубота, океан-море!
Широко раздолие по всей земле,
Глубоки омуты днепровские!^[14]
 

Вот период татарщины – этой внешней силы, которая должна была сдавить Русь, спаять ее ее же кровию, пробудив в ней чувство единоверия и единокровности… А характеры?.. Вот могучий Иоанн III, первый царь русский, замысливший идею единовластия и самодержавия, установивший придворный этикет, сокрушивший представителей издыхавшего удельничества и поставивший власть царскую наравне с волею божиею… Вот Иоанн IV, этот Петр I, не вовремя явившийся и грозою докончивший идею своего великого деда… Вот добрый Федор I, отшельник и постник на престоле… Вот хитрый, ловкий Годунов, жертва неудачной попытки попасть в великие… Вот удалец Димитрий… Вот Шуйский, низкий на престоле, гордый в падении… И чем дальше, тем жизнь кипит больше и больше, характеры толпятся – и, наконец, много ли было у Петра дней, из которых каждого не хватило бы на роман или драму?..

Г-н Лажечников, кажется, сам чувствовал невыгоду своего положения к избранной для своего романа эпохе, и потому герой его романа – немец. Не будем пересказывать содержания, тем более что оно, мы уверены, всякому известно. Действие романа не только двоится – троится даже. Оно начинается с темницы внука Иоанна, несчастного Димитрия, который к роману нисколько не относится. Впрочем, это одна только глава. Потом действие происходит в Богемии, оттуда идет в Италию, чтоб снова возвратиться в Богемию. Для сущности романа, оно тянется слишком долго и медленно и вообще роману, кроме обширности, ничего не придает. Герой романа – лицо совершенно бесцветное, бесхарактерное. Автор говорит нам, что Антон Эренштейн любил науку, был прекрасен, храбр, умен, великодушен, но сами мы ничего этого не видим и верим автору на слово. Он влюбляется в Анастасию, дочь боярина Образца, а она влюбляется в него, и любовь эта возбуждает в читателе слишком слабое участие. Если хотите, она описана очень, даже слишком подробно, но в этом описании нет этих резких типических черт, которые, по-видимому, ничего не показывая, все дают видеть, и еще так, что, посмотревши на них раз, никогда не забудешь. Конечно, тут есть черты, очень верно схваченные. Например: влюбленная Анастасия думает, что басурман сглазил, околдовал ее, и решается идти к нему просить его, чтобы он сжалился над него – отворожил ее от себя. Черта прекрасная – бесспорно; но ведь это черта народная, общая, а в поэзии требуется, чтобы общие народные черты проявлялись в частных лицах, индивидах, а не были бы привязаны, или, лучше сказать, навязаны каким-то именам без лиц. Вообще, надо признаться, что все почти лица в новом романе г. Лажечникова как-то бесцветны, так что самые лучшие из них – силуэты, а не портреты. Знаменитый Аристотель Фиоравенте, архитектор, розмысл, литейщик и каменщик Иоанна III, говорит, как художник; но ему как-то не верится, в его словах видишь самого автора, а не лицо романа. Сын его, Андрюша, что-то такое, чего невозможно ни вообразить себе при чтении, ни вспомнить после чтения романа. Коли хотите, каждое из этих лиц не противоречит самому себе, то есть говорит одно и то же, в словах не путается, да только все и ограничивается у них одними словами. Из лиц лучшие – боярин Образец и сын его, Хабар, особенно первый, с его патриархальностию, чистою жизнию и ненавистию к немцам. Очень удачно обрисован еще боярин Русалка.