Читать книгу: «Глотающий народы»
Редактор Александр Сардо
© Виталий Гасанов, 2024
ISBN 978-5-0064-9178-6
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Часть I
Глава 1. Копьё Пинхаса
…изгонит Господь всенароды сии от лица вашего,и вы овладеете народами,которые больше и сильнее вас.Ветхий Завет. Второзаконие 11:23
Пустынная ночь была необычайно темна. Даже огромное покрывало звёзд не давало ни малейшего света на поверхность земли, лишь поднявшаяся к середине ночи луна отогнала тьму своим тусклым светом. Только тогда привыкший к темноте глаз человека смог различать что-либо.
Холод – вот кто властелин ночью в пустыне. Всепроникающий и вездесущий, он готов сомкнуться над любым беспечным земным существом. Порою казалось, что холод здесь вечен! Нет солнца с его теплом и светом, и нет вообще какого-либо движения, а есть лишь эта вечная ледяная тьма под звёздами. Впрочем, днём, когда бело-огненный диск разогревал пустыню, сознание не могло допустить мысли о ночном холоде.
Огромный лагерь кочевников стоял здесь уже несколько дней. Он был настолько огромен, что окружить его повозками и телегами по обыкновению не имелось возможности. То тут, то там ряды простых жилищ не были защищены ограждением.
Впрочем, в защите лагерь не нуждался – скорее наоборот. Именно стан кочевников наводил страх на все окрестные народы и их царства. Словно рой саранчи, они могли содрать всю тень цивилизации с этих мест, обглодать их, уничтожить, оставив лишь разрушения и пепел. Сам лагерь не нуждался в защите, но он охранялся и охранялся образцово. Все воины в нём были дисциплинированы, словно это не простые пастухи с оружием, а телохранители самого фараона!
Пинхас, сын Елеазара из числа колена Левия, стоял на страже одиноко расположенной скинии1 в самом центре лагеря и всматривался в темноту. Было необычайно тихо – так тихо, что становилось возможно в этой тишине различить звук собственного дыхания и биение сердца. Ни человеческий голос, ни звуки скота, ни надоедливые мухи или даже вечный пустынный спутник – ветер – не тревожили ушей ночного сторожа. Его сухое молодое тело было закалено жарой и холодом, бесконечные переходы сделали его жилистым и сильным. Пинхас мог легко обходиться без воды, вдвое дольше, нежели жители этих мест.
Рост его составлял чуть более четырёх локтей2. Торс воина был облачён в старый кожаный панцирь поверх льняной накидки, опоясывающей тело. Сверху Пинхаса покрывал шерстяной верблюжий плащ, спасавший от ночного холода. Ноги обуты в сандалии с деревянной подошвой и кожаными тёртыми ремнями, кои на ночь облачались в козий мех. Космато-чёрная голова с кудрявыми прядями не была покрыта. Волосы росли на всём лице, за исключением области тёмных больших глаз, кончика носа и лба. Невысокая фигура на коротких и крепких ногах не выдавала в нём опытного воина. Руки его отличались тем, что, казалось, поверх жил и костей их обтянули грубой ороговевшей кожей; так, сядь на них муха или другое насекомое, Пинхас вряд ли почувствовал бы это. Вместе с тем видны были все сухожилия и мышцы, как будто в теле его отсутствовали мясо и кровь. Сам же вид воина не вызывал страха. Оставь он снаряжение, то более походил бы на пастухов этих мест, нежели на часть Великого Воинства Господа.
Оружием сыну Елеазара служило копьё с железным наконечником, которое он приобрёл своей смелостью в последней битве, деревянный большой щит, бывший ему опорой в дозоре и защитой в сражениях, да короткий прямой меч грубой работы, притороченный к кожаному поясу и вложенный в ножны.
Пинхас был сыном первосвященника, но отец не выделял его среди прочих. Он считал: Господь сам изберёт себе лучшего служителя. Итак, жизнь воина мало чем отличалась от жизни других левитов, кроме того, что по праву крови он не мог, подобно остальным, служить Богу в скинии.
В тишине и неподвижности страж стоял уже более половины ночи, звёзды были ему безразличны, как и луна, потому мысли воина были направлены вглубь его самого, и думал он о последнем своём сражении…
* * *
Войско владыки амореев Сигона3 стало на пустынной равнине близ Иааца. В середине, сияя железом, стояли его лучшие воины! Армия построилась широкой полосой, по флангам россыпью расположилась конница, имелись и колесницы в промежутках между рядами. В центре, в окружении телохранителей, в блистающем от золота доспехе возвышался сам царь.
Против войска Сигона выстроились более многочисленные израильтяне – стояли не так широко, но имея больше рядов. По приказу первосвященника Елеазара часть левитов, не занятая в охране святынь, расположилась меж коленами Израиля. Позади войска на песчаном холме находился Моисей в окружении старейшин. В отличие от царя амореев, одежда его мало чем отличалась от одежд остальных сынов Иакова.
Рёв аморейских труб огласил поле битвы сигналом атаки. Железный отряд единым порывом выкрикнул имя своего царя, не знавшего поражений. Одним жестом Сигон отдал приказ, и вся пехота мерным шагом, соблюдая строгий порядок, двинулась вперёд.
Пройдя пятьдесят шагов, солдаты остановились. Прозвучал повторный сигнал, и колесницы перешли на бег. Крики возничих, понукавших лошадей, разносились на всю равнину наравне с лязгом колёс. Пехота снова двинулась вперёд, сначала шагом, а потом почти бегом.
Израильтяне были неподвижны и молчаливы, словно перед ними вовсе не было армии врага.
Колесницы, достигая их линий, врезались в самую гущу. Пехота сынов Иакова своими телами останавливала лошадей, а возничих сбивала камнями и дротиками. Пленных не брали. Короткая схватка, предсмертные крики – и Сигон лишился боевых повозок, наводивших ужас на все окрестные царства. Место же убитых израильтян тут же было занято другими воинами.
Пешие солдаты амореев продолжали свой размеренный марш. За тридцать шагов по сигналу труб они вновь остановились, метнули дротики и выпустили стрелы. В то же время раздался новый сигнал – и пехота уже бегом лавиной ринулась на стоявшего неподвижно врага. Одновременно с этой атакой рассыпанная по песчаной равнине конница стала обходить армию Моисея. Из пращей израильтян полетели камни. Снаряды неизменно находили свои цели среди плотного строя всадников. Сквозь пыль слышно было ржание коней: теряя наездников, они приходили в неистовство. Некоторые из скакунов падали, поражённые стрелками Моисея. В целом же благородные воины оказались не готовы к смерти и увечьям, один за другим они выходили из боя. Остальные, видя, как сильно поредели их ряды, атаковали фланги не так уверенно и были быстро отброшены.
А вот первый натиск пехоты был действительно ужасен. Недаром Сигон носил своё имя! Смяв первую линию врага, аморейцы продолжили наступать. Впереди шёл закованный в железо отряд. Он наносил страшные потери израильтянам, сам же едва меняя одного воина на пять поверженных врагов. Видя прорыв первой линии войск Моисея, сам царь Сигон с отрядом всадников устремился в него, дабы развить успех своей пехоты.
Пинхас же стоял во второй линии и в битву пока не вступал. Он наблюдал, как железные воины проламывают строй их отцов и старших братьев, стоящих перед ним в пятидесяти шагах. Видел, как гнётся их линия, как гибнут сыны Иакова, меняя свои жизни на жизни врага. И вот, поднимая облако пыли, в брешь устремилась блестящая конница амореев во главе с царём. Уже был разорван строй, и, казалось, ещё мгновенье – дрогнут израильтяне и обратятся в бегство. Их некогда прямая линия превратилась в «островки», где находили они смерть под ударами аморейский мечей.
В то самое время, когда передовой строй израильтян оказался прорван уже в нескольких местах, ко второй линии их войска подошёл человек. Это был сам Иисус, сын Навина, храбрейший и прославленный среди пустынного народа.
Нет большего счастья для воина, чем пойти на праведную смерть во главе с командиром, которому ты доверяешь свою жизнь, и с верой в Господа, коему ты вверяешь душу!
Не было труб в стане Моисеевом. Команды Иисуса передавалась от сотников к начальникам десятин, и вторая линия израильтян пошла на железную пехоту амореев.
Пинхас поднял свой щит и тяжёлой поступью с остальными воинами начал движение вперёд. Вот он уже смог различить лица солдат железного отряда и выбрал своего врага, жаждая поразить его. Противник тоже заметил Пинхаса. Весь закованный в броню, покрытую кровью своих врагов, амореец нацелился и ударил копьём. Левит закрылся щитом и отвернул в сторону.
Наконечник пробил защиту и то ли затупился в ходе сражения, то ли сил железному воину уже не хватало, остановился перед телом израильтянина. Бросив щит, Пинхас лишил своего противника копья и поразил его своим дротиком прямо в лицо с быстротой, с которой охотник поражает дичь. Враг, падая на землю, увлёк за собой левита.
Сзади уже напирали следующие ряды, и сын Елеазара оказался на земле. Он пытался подняться, но каждый раз его сбивали с ног свои же собратья.
В голове Пинхаса промелькнула только одна мысль: «Примет ли меня Бог в своём войске, если я погибну не от руки амореев, а будучи растоптанным своими же?..» От этой мысли так горько сделалось в душе его, ибо он желал либо жить в народе своём, либо, погибнув в бою, попасть к своему Богу. Тень сомнения смутила его душу.
Тогда Пинхас в бессильном отчаянии произнёс молитву – и словно в ответ на неё, увидел свой щит, лежащий в двух шагах, пронзённый копьём неприятеля. «Вот ответ от Него! Копьё врага – путь к спасению! Возьму его как опору, а не как оружие!» – приняв эту мысль, воин протянул руку, схватил торчавшее древко копья и мощным рывком поднялся на ноги.
Вокруг него наступали воины, которых он уже не знал, его отряд ушёл вперёд. Вынув меч, Пинхас занял место уже в новом строю, но вступить в битву ему было не суждено. Он чувствовал, будто бы сам Бог народа его сражается на их стороне. И тут, как бы подтверждая чувства воина, по армии израильтян пронёсся радостный клич: «Царь амореев упал с коня!» Упавший царь словно дал сигнал к отступлению. «Царь ранен!» – пронеслось над войском врага. Пусть Сигону и помогли подняться, но он решил спастись бегством.
Побежал царь – побежало и войско, никто из начальников не смог подхватить командование. Теперь уже израильтяне гнали и поражали врагов без какого-либо вреда для себя. Вся долина была усеяна телами амореев, лишь знатные всадники смогли спастись бегством.
Тело царя нашли в стадиуме4 от места, где его поразили израильтяне. Ран на нём было великое множество. То ли все они были получены в бою и он истёк кровью, то ли был растоптан своими соплеменниками в общем смятении, узнать это теперь невозможно.
Битва была выиграна. Моисей приказал павших в бою израильтян похоронить по всем обычаям в этот же день до заката, а родственникам запретил оплакивать их. Убитых в бою врагов велел предать земле отдельно. «Они родня нам, принявшая служение богам ложным!» – говорили левиты. Противников, поражённых при бегстве, не хоронили, оставив диким зверям и птицам.
Оружие, железные наконечники стрел и дротиков – всё было подобрано. Пинхас получил копьё поверженного врага, показав десятнику щит и убитого аморейца со своим дротиком. Начальник, похвалив, согласился. Теперь оно должно было принадлежать тому, кто убил аморейца.
Тело царя Сигона было выставлено на всеобщее обозрение, дабы все видели, что бывает с тем, кто противится народу Израиля и Господу Богу его.
* * *
На этой приятной мысли сторожа застал рассвет. Сжав своё копьё, он в который раз с любовью рассмотрел тонкую работу аморейских оружейников. Затем Пинхас обратил взгляд в сторону пустыни, где увидел две приближающихся фигуры. Увидел их ровно на таком расстоянии, на котором не получил бы наказания от своего начальника за не должную для охранника рассеянность.
– Стойте! Кто вы такие и какое дело привело вас сюда?! – окрикнул страж скинии путников.
Глава 2. Царь Балак
Богато царство Балака5 и народ моабитский. Красивы дворцы его, мудры учёные мужи, знающие множество тайн, а женщины же прекрасны! Храмы Баала6 и Ашеры7 полны всякого добра, стены городов одеты в камень и возвышаются над домами. Потомки великих людей живут в городах тех. Прекрасна и столица, славный город Дибон. Колонны дворца вздымаются вверх и, кажется, подпирают само небо. Много во дворце царя Балака, сына Ципфора, золота и серебра, а простой кубок или кувшин стоят дороже вола. Воины, охраняющие дворцы и храмы, одеты в сияющие доспехи, но не воинами славен Моаб. Славен же он богатствами, что стекаются в царство и остаются там, как вода во время дождя, достигая Иордана, попадает в море. Вечный праздник царит во дворце Дибона! Пиры да веселье правят там, вино течёт рекой и нет недостатка в яствах, а хмельные красавицы услаждают взор гостей.
Красивы города Моаба! Зиккураты8, ступенями уходящие в небеса и жертвенные алтари служат предметом зависти у соседних народов. Достоинство жрецов перед людьми неоспоримо, как и их сакральная связь с Баалом и Ашерой, кои являются защитниками народа сего.
* * *
В праздных пирах проводил свои дни правитель Моаба – Балак. Дела государства заботили его всё меньше. «К чему быть царём, если у тебя нет времени выпить доброго вина?» – шутил он часто. Подданные смеялись над его шутками и вторили царю, всячески пытаясь угодить. Всех, кто докучал царю «докладами, навевающими лишь печаль да беспокойство», он отдалил от себя, оставив только тех, кто умел распорядиться на пиру своим временем.
Единственным, кого царь не смог заменить, был командир его армии Цеф9. Старый солдат, который прошёл не одну битву и служил ещё при отце Балака – Ципфоре. Никто из иных подданных не желал, да и не смог бы командовать воинами, ибо ратное ремесло – дело не только опасное, но и тяжёлое. Даже в мирное время следить за грубыми солдатами, держа их в повиновении, было сложно – это требовало от командира много времени и трудов.
На пирах же Цеф бывал недолго, только чтобы почтить своего царя. После чего удалялся, ибо разнузданное и легкомысленное веселье не приходилось ему по душе. Впрочем, и царь, хотя и не мог не пригласить командующего войском, однако не испытывал разочарования, если тот по каким-то причинам покидал праздник, так как этот старый воин наводил на него и его гостей лишь скуку. Часто приходилось командиру терпеть от царя насмешки по поводу неудачной войны с царём Сигоном, в которой моабитяне уступили амореям город Хешбон.
Остальные же советники, хотя и мало смыслили в чём-то, кроме карманов своих хитонов и хорошего вина, но были более любезны царю. Среди прочих выделял правитель Моаба жрецов. Он считал богов за покровителей царства моабитян, лишь к гаданиям и советам служителей при храмах относился Балак с почтением и полной серьёзностью.
Царь и сам знал, как должен был идти дым от алтаря в знак того, что боги приняли жертву. Кроме того, владыка Моаба ведал, как правильно выбрать жертвенное животное. В важных вопросах касательно государственных дел он полагался на предсказания и слова толкователей, а также верил в своё божественное чутьё более, чем в свой разум или же реляции советников.
Доклады, хотя и делались на совете, но всё более и более приобретали формальный тон и к жизни государства касательства имели мало. Царю их было слушать скучно, а голос военачальника и вовсе вызывал раздражение.
«Вечно этот старик чем-то недоволен!» – часто повторял Балак.
«Проще вернуть дождь на небо, нежели заставить его испытывать радость, о царь!» – хором вторили советники.
Но предпринимать что-либо, кроме как сетовать на свою судьбу, пославшую Балаку такого упрямого подданного, он не собирался.
Итак, правление владыки Моаба свелось к одному сплошному празднику. Пиры сменяли обряды поклонения богам, с той только разницей, что последние проходили в величественных храмах, а не во дворце самого царя или одного из его приближённых.
На одном из таких пиров и застала царя весть о сражении амореев с народом Израиля.
Царь восседал на мягких подушках в окружении советников и рассказывал смешную притчу «О мудром звездочёте и говорящей ослице».
– Ах, царь, как возможно говорить с ослицей?! – веселились его подданные.
– Никому из смертных это не удавалось. Видимо, он беседовал сам с собой и бил несчастное животное за то, чего оно не говорило! – пояснял Балак.
– А в чём же подвох? – интересовались хмельные советники.
– А в том, что не стоит служить людям, слишком часто глядящим на звёздное небо и не смотрящим на землю, ибо они будут за свои мысли бить тебя! – засмеялся царь.
– Истинно так, нам боги отвели место на земле, а за небесным сводом пусть смотрит звездочёт, – веселились гости во хмелю.
Окружавшие Балака вельможи разом посмотрели на звездочёта, но тот, уже с кубком вина, был в окружении красавиц и совсем не слушал притчу, к общему смеху остальных.
В этот момент в дверях показался муж. Одежда его не была подобающим образом подобрана под прекрасный интерьер огромного зала. Стражники сначала не желали пропускать оборванца, но один из людей в окружении царя узнал своего раба, и вестника допустили на праздник. Мало кто обратил на входящего внимание, но сам царь с некоторым раздражением посмотрел на него.
«Говори! И клянусь Баалом, если весть не достойна моих ушей, ты выпьешь два кувшина вина и будешь танцевать среди женщин на нашу потеху», – сказал царь, вызвав смех среди тех подданных, кто услышал его.
– Владыка мой, добрую весть принёс я тебе! Царь Сигон, да проклянут боги всё его потомство, был убит какими-то дикарями близ города Иаац, – с радостью произнёс вестник, глядя на царя.
– Ах, отец наш, этой новостью боги благословляют твоё правление! – воскликнул верховный жрец, что сидел рядом и всё слышал.
Царь на мгновенье изменился в лице. Когда к нему пришло осознание произошедшего, он, подняв чашу, торжественно возвестил:
– Да, наш враг мёртв!
– Как же то произошло? – стали расспрашивать благовестника окружающие.
– Это произошло в сражении, мой царь! В этой битве погибла его железная пехота, а также амореи лишились колесниц! – отвечал посланник.
– Кто же мог разбить его в сражении? Что за народ? Я не имел вестей о военных походах, – перестав смеяться, спросил царь.
– Не могу сказать, владыка, и прошу простить меня. Народ этот вышел из пустыни и среди народов не значится. Известно только, что дикари просили лишь разрешения у Сигона пройти по его земле. А если верить слухам, они и вовсе не желали затевать вражду с амореями, считая себя их роднёй. Но Сигон то ли из страха, то ли из гордости, отказал детям пастухов, и те решили сразиться с ним. Боги же, видимо, из благоволения к тебе, прокляли царя амореев и предали в руки врагам его. Теперь я здесь стою перед тобой, мой царь, и говорю тебе радостную новость о смерти врага твоего, что забрал земли народа нашего лишь благодаря колдовству Билама, – молвил вестник.
– Ну что ж, пусть сегодня вино льётся рекой! А завтра будем держать совет, как нам забрать обратно то, что взято от царства нашего у правителя, который был до меня, – вновь поднимая чашу, сказал Балак.
– А как быть с вестью этой? Держать её в тайне? – спросил гонец.
– Новость эту пусть разнесут всем, а тебя наградят, и покинь зал сей, ибо смрад от тебя пугает меня и ближних моих, – смеясь, приказал царь моабитский.
Смех царя волной разошёлся по его подданным. Веселью не было конца. Общий шум и радость поглотили весь зал, когда новость дошла до последнего раба. Музыка и вино были истинными властителями в остаток дня для царства Моаб.
* * *
Утро застало Балака в постели. Слуги не решались его будить, да и какой был прок государству от хмельного царя? Встав около полудня, владыка Моаба с трудом вспоминал, что было в день, предшествующий этому.
– Царь, с самого утра тебя дожидается командующий войском Цеф, – сказал ему один из рабов.
– Что нужно этому беспокойному старику от меня в такой день? – лениво спросил правитель.
– Цеф говорил, что сегодня было назначено заседание совета, на который никто не явился, кроме него, потому он решил прийти и потревожить тебя. Нам прогнать его, сказав, что владыка занят? – спросили рабы.
– Скажите, заседание непременно состоится, но позже. Я пошлю за ним, – ответил Балак.
Встав и несколько придя в себя, он с трудом силился понять, что было вчера и сам повод, по которому собирался совет. Когда же события прошедшего дня из отдельных картин стали складываться в одну, царь вспомнил про радостную весть о разгроме амореев неким народом, пришедшим из пустыни. Память вернула ему мысли и об убитом Сигоне, который некогда наводил страх на всю округу. Улыбка озарила лицо Балака.
Не стоит теперь бояться, что Сигон или потомок его вновь пойдёт войной на Моаб со своими страшными колесницами и закованными в железо воинами. Мир и спокойное правление до конца веков ждёт Балака и царство, по милости богов отданное ему.
«Известите всех приближённых о заседании совета, кое состоится завтра, когда солнце будет в самом верху неба», – сказал царь, и радостные мысли более не оставляли его до конца дня.
Впрочем, Балак более и не утруждал себя серьёзными делами, если не считать приглашение верховного жреца храма Баала. Ему должно было определить по гаданиям, когда боги будут наиболее благосклонны и можно будет забрать город Хешбон и окрестности его у поражённого неведомым народом царства амореев.
