Одежда у всех была самая разная, но ни одной замасленной спецовки, заплаты на брюках или рваных сапог Жугров в магазинной толчее не заметил. Не было пролетариев и на улицах. Поэтому Трофим пришел к выводу, что рабочих в этом странном городе деникинцы вообще не выпускают из цехов. Или их просто держат после работы в рабочих казармах.

Уже начало вечереть, когда, поднявшись в холмистую часть города, Трофим заметил далеко внизу серую полосу водной глади, огибавшую с востока весь город. «Да это же Волга! Правда, здесь она гораздо шире, полноводнее и почему-то во многих местах одета в бетон! – подумал Жугров. Теперь ориентир для него был найден. Нужно идти к Волге – на другом берегу должны быть красные. Он ясно помнил: именно туда собирался эвакуироваться его продотряд. Несмотря на усталость, Жугров начал спускаться вниз.

С востока подул свежий ветер, свидетельствовавший о приближении Волги. Наступила ночь. На улице, застроенной частными маленькими серыми домами, единственным светло-желтым пятном был киоск. В нем толстый мужик с крысиными усами с аппетитом ел кусок белого хлеба с маслом. У Жугрова потекли слюнки.

– Слышь, господин хороший, две сайки пшеничного, да поживее, – сказал Жугров, не терпящим возражения голосом. И для большей убедительности сунул ему вместо денег в крысиное рыло наган …

Месть утопленника

Тревожные свистки погони заставили Трофима нырнуть в глубокий овраг, надвое резавший волжский берег. Было уже близко к полуночи, но при свете луны Трофим сумел разглядеть мрачные очертание оврага. И тут вдруг у него возникло странное ощущение, что здесь он уже когда-то бывал.

Жугров еще раз оглядел заполненный отбросами овраг и, увидев у подножия северного склона яму – размером с могилу – буквально затрепетал. Какие-то смутные воспоминании постучались в его сознание, приведя Трофима в страшное волнение. Повинуясь какому-то непонятному зову, Жугров, как лунатик, пошел к злополучной яме. С трудом продираясь сквозь завалы мусора, он слышал какой-то подозрительный посторонний шорох. Когда добрался до ямы и заглянул внутрь, то увидел, что на ее дне шуршала стая крыс, облепившая труп дворняги.

И тут вдруг Жугров наконец-то узнал и этот проклятый богом Висельный овраг, и эту проклятую яму, ставшую могилой для него, еще живого, но уже похороненного. И тогда, вот так же, как мясо этой бездомной собаки, крысы грызли его беззащитную плоть. Пир ненавистных с детства зубастых тварей привел Трофима в неописуемую ярость, и он начал кидать в зверьков попадавшими под руку отбросами.

Крысы запищали и заметались по яме, но тут вдруг оторопевшему от ужаса Жугрову стало совсем не до них. При свете луны он вдруг увидел, как из глубины Волги один за другим появляются какие-то белесые тени. Сначала их было трудно разглядеть, но они подошли к берегу, построились в цепочку и … двинулись с двух сторон, окружая Трофима. Сначала он видел только их одутловатые, пухлые фигуры, но затем для него стали ясно различимы и их раздувшиеся от воды головы. Еще секунда-другая и по их искаженным яростью лицам Жугров узнал … городских богатеев с потопленной баржи. И это открытие отчасти парализовало его волю к сопротивлению.

Правда. Жугров успел достать револьвер и хотел отстреливаться, но выстрелов не последовало – он совсем забыл, что в обойме не было патронов. Трофим хотел было бежать, но цепочка разъяренных белесых созданий уже окружила его. Жугров, как затравленный, смотрел на сужавшееся кольцо злобных лиц, но затем, увидев в этом кольце небольшой просвет, бросился в сторону Волги. Маневр сначала удался: добежав до воды, Трофим пустился вплавь.

Но вскоре он понял свою ошибку, шедшие по воде, как посуху, белесые тени быстро его обогнали. А потом снова стали сжимать вокруг него кольцо. Когда до утопленников оставалось метров семь, из их толпы выделилась мускулистая фигура бородатого купца. Чекист сразу узнал в этом богатыре своего земляка, беглеца с баржи – Ивана Шемякина, самолично убитого Трофимом у берега.

Шемякинское лицо было искажено звериной яростью, скривившиеся губы шипели: «Трофим, не стреляй, вспомни мое добро!», а руки тянулись к его шее. Жугров посмотрел-посмотрел на бесновавшуюся вокруг толпу утопленников, на сильные, узловатые пальцы Шемякина, пытавшиеся схватить его за горло, вздохнул последний раз глубоко – и сам пошел ко дну … И до тех пор, пока последние жизненные силы не покинули тонувшего Жугрова, в голове несчастного московского пролетария теплилась его последняя, навечно застрявшая там мысль: «Трофим, не стреляй, вспомни мое добро!..»

***