Читать книгу: «Перевал», страница 4

Начальник стражи прохладно воспринял заверение Теда разобраться с драконом, в ответ он лишь сухо поинтересовался, как тот собирается это сделать. Ответить Тед не успел, потому что Селима срочно потребовал по какому-то делу нарочный, и он остался в казарме с другими стражниками.

Вскоре за этим у Теда случилась перепалка с одним из наших воинов. Печальным, но ожидаемым итогом которой стала кровавая бойня, в которой погибло трое наших стражей. К счастью, у остальных хватило ума не лезть под горячую руку. Это весьма расстроило Селима, который подумал, не отправить ли ночного задиру на плаху, но Селим не рискнул самолично распорядиться судьбой Теда. Он пошел к царю и на утреннем докладе представил дело Теда в самом невыгодном для него свете, что, надо сказать, произвело на царя необыкновенно приятное впечатление. Царь приказал осыпать Теда всяческими почестями и даже изъявил желание лично увидеть невероятного героя за обедом. Но я смотрю, что публика заскучала, поэтому я, как хороший рассказчик историй, поспешу перейти к более интересной части нашей истории, которая включает повествование о драконе, о том самом, шкура которого пошла на мои сапоги.

Он явился ночью, как многие дни до этого. Наши стрелометы не смогли повредить его шкуру, как и многие дни до этого. Тед находился в цитадели и с первым известием отправился руководить обстрелом, но когда он добрался до башни, руководить было уже нечем. Дракон спалил целую батарею вместе с нашими отважными стрелками.

Храбро пробираясь через обгоревшие тела и не думая о том, что та же участь может постигнуть его, Тед вышел на верхнюю площадку башни, где догорали стрелометные машины. Дракон сидел на стене башни, вцепившись когтями в каменные зубцы. Дальнейшее описано весьма точно, поскольку множество свидетелей наблюдали за происходящим с соседних башен, а место отчаянного сражения было ярко освещено горящими стрелометами.

Герой извлек из ножен свой меч и ударил дракона по когтистой лапе, по той единственной части, которую мог достать мечом со своей позиции. Нам не известно, нанес ли он дракону существенную рану. Сам Тед скромно говорил, что ранить дракона не получилось. Многие свидетели говорят об обратном, хотя достаточного количества крови никто так и не нашел, поэтому если рана и была, то не такая, чтобы навредить дракону.

Моим слушателям, конечно, интересно, что последовало за этим! А было вот что. Дракон, почувствовав удар меча, оторвался от башни и воспарил над ней. Все уже приготовились хоронить героя, обращенного в пепел новой порцией огненного дыхания страшного зверя, но дракон лишь смерил Теда взглядом и умчался в ночь, оставив наш город.

– А где ты был в это время? Ты же был там, но все время говоришь, полагаясь на других наблюдателей, – спросил у Паласара Каспар.

– Мне, как и положено, приходилось оставаться в архиве, глубокие подвалы которого весьма удачно приспособлены не только для хранения ценных книг, диванов и списков, но и самым лучшим образом годились для надежного укрытия вашего покорного слуги.

Как бы то ни было, дракон улетел, и не просто улетел, а был остановлен. Наутро Тед получил от царя вдвое больше почестей и даров, чем в первый раз. Также царь, предвидя решительный перелом, назначил его чрезвычайным диктатором города, и Тед принял командование над всей королевской гвардией для закрепления успеха на следующую ночь.

Увы, все старания, предпринятые для отражения новой атаки огнедышащего чудовища, оказались напрасны. Дракон не прилетел ни на следующую ночь, ни через одну, ни позже. Десять дней кряду мы укрепляли оборону, готовясь к новому нападению, и только на десятый день признали: наш город свободен. Ворота были торжественно открыты. Патрули разосланы в дальние концы царства, чтобы отыскать следы чудовища, а лучше – его логово, потому что Тед был уверен – пока дракон жив, нельзя возвращаться к мирной жизни.

У него были основания так считать. В те времена я не знал об этих основаниях и вместе с другими жителями роптал на то крайнее положение, в котором царский диктатор держал наш город все десять дней. Но пока город не возвращался к мирной жизни, мирная жизнь сама возвращалась в город. Тем, кто слышал историю про Магомеда и гору, это должно быть понятно.

Через несколько дней после того, как ворота были открыты, царь снял с Теда бремя полномочий чрезвычайного диктатора. Был объявлен большой пир в честь победителя дракона, хотя Тед всячески этому – празднику, разумеется, а не утрате полномочий, – противился.

На том пиру, куда я был приглашен по своей высокой должности вместе со множеством других знатных горожан, мне впервые удалось воочию узреть героя. Он был высок, крепок и вышел статью, хотя в лице я не прочитал чего-то особого, кроме усталости и одержимости идеей довести начатое до конца. На пиру Теду был пожалован титул и земли, он выбрал себе жену из представленных ему прекрасных девушек и сочетался браком. А уж выпито и съедено тогда было столько, что я не припомню таких торжеств. Расходные списки, которые прислало мне позже казначейство, заняли целый том, и каких только яств там не было!

К слову, там было втрое больше яств, чем мне довелось увидеть на пиру на праздничных столах, но склонность к известного рода приписывательным фантазиям – это неустранимая язва, как мне отлично известно, всякого казначейства, и я готов отдать руку на отсечение, что проще увидеть ангела, чем честного казначея или банкира. Впрочем, оставим это, ведь мое дело было хранить списки, а не проверять их истинность.

Я не надеялся скоро увидеть нашего героя вновь, ведь под утро, когда я покинул пир, он едва держался на ногах и передвигался лишь с помощью Селима, который и сам был едва ли тверже в своих шагах. Когда кто-нибудь из них окончательно терял равновесие, тут же, как по волшебству, из него извергалась рвота, и спасительная струя словно возвращала их запойный дуумвират обратно в равновесное состояние. Думается, что из присутствующих тут каждый побывал хоть раз в состоянии такого безудержного веселья, и оно не требует дальнейших уточнений. Не стоит забывать и о предстоящих нашему герою тяготах первой брачной ночи!

Каково же было мое удивление, когда на следующее утро… Ну хотя какое там утро, я и сам уснул с восходом солнца. Скажем, что ближе к полудню, когда я уже с трудом разлепил глаза и готовился лично сделать запись о прошедшем празднике в летопись города, ко мне прибежал один из моих писцов и сказал, что Тед Бесстрашный (таким именем его наградили за битву с драконом), повелитель юго-западных земель, пожаловал к нам и требует пред свои очи самого главного в сем книгохранилище, а самым главным был не кто иной, как ваш покорный слуга, находившийся в то время в должности главного архивариуса.

Я явился к Теду. Он выглядел на удивление бодро и свежо, чем прямо свидетельствовал о своем подлинном героизме, ведь попойка – испытание не менее тяжкое для тела, чем битва, и сколько мы знаем славных людей, которые выжили в жестоких сечах, но не проснулись наутро после тяжких празднований!

– И чего он хотел? – встрял Каспар, подгоняя неторопливого рассказчика.

– Не спеши, – улыбнулся Паласар. – До полночи еще далеко, и костру гореть еще долго.

Хотел он взглянуть на архив, что было для меня удивительно, ведь никто никогда, за исключением редких проверок, не ходит в архив. В архиве его интересовало все, что у нас есть по драконам и легендам. Я побледнел как полотно, ведь задача была не из простых, а прогневить героя – что может быть страшнее?

Я взял два дня срока. Все мои писцы и служки с ног сбились, копошась в книгах, томах, свитках и списках. К концу срока все они были покрыты пылью, как рудокопы, многие неосторожные, кто работал без повязок на лице, слегли с легочными болезнями, кое-кто даже умер, но я с достоинством выполнил поставленную задачу!

К возвращению Теда Бесстрашного в келье высилась стопка книг и фолиантов, доходившая вашему покорному слуге до плеча!

Паласар поднялся и показал рукой, какой в точности была стопка.

– Ее пришлось пристроить в углу комнаты, чтобы не развалилась! Не скажу, что Тед был этому сильно рад. Скорее ошарашен и огорошен, но я, как говорится, выполнил поставленную задачу на все сто! Так он и пробормотал, осматривая колонну бумаги и пергамента. Видимо, в тех местах, откуда он родом, сто – это сакральное число. Он часто повторял эту присказку – «на все сто».

Тед взял верхний том и пробежался по нему глазами. Я не следил за тем, в каком порядке были собраны книги в стопке, лишь проследил, чтобы наиболее впечатляющие по оформлению работы оказались наверху. Я и не думал, что Тед захочет читать их все, но я ошибался.

Глазам Теда предстали убористые строки рукописного текста, который он поначалу принял за узор. Но в узоре различались слова, в словах с большим трудом – буквы. Это были очень красивые буквы.

– Они все на арабском? – спросил меня Тед, глядя на испещренные каллиграфической вязью страницы.

Я ответил, что не только арабский; этот том написан макароническим письмом: тут и арамейский, и арабский, и тексты на латыни, и маргиналии на греческом. Более древние доарабские книги написаны на арамейском. Если его не устраивает наша подборка, то в Дамаске могут быть источники на греческом, но их надежность… Я предложил ему послать гонцов в Дамаск, но он отказался. Я надеялся, что первое впечатление заставит Теда покинуть мою скромную обитель, вынудит его удалиться восвояси и вернуться к времяпрепровождению в славных подвигах и отдыхе, но он оказался упертым, как стадо безногих баранов.

– И что же он сделал? – спросил кто-то, когда Паласар взял паузу, чтобы собраться с силами на продолжение.

– Он? То, что сделал бы каждый, кто всерьез задумал прочитать все эти книги! Он потребовал переводчиков! К счастью, у меня в архиве было много смышленых писарей, писавших и читавших на множестве языков. Я скрепя сердце выделил ему эту келью для ученых трудов и познакомил с теми, кто мог ему читать и переводить. С тех пор ежедневно я наблюдал, как утром Тед Бесстрашный приходит в мой архив и затворяется в келье с несколькими писцами.

Должен признать, я несколько переоценил ту работу, которая лежала перед нашим героем. Поскольку почти каждый источник, найденный мной, содержал лишь небольшую крупицу сведений, относящихся к драконам, Тед, как бритвой, отсекая все лишнее, быстро прочитал всю стопку книг. У него ушло на нее недели три, а по меркам архива это – одно мгновение.

Как-то в один из дней Тед вышел ко мне и сказал, что закончил. Я не ждал этого так скоро, но поздравил его и спросил, удалось ли ему отыскать то, что он искал, и не требуется ли все-таки послать гонцов в Дамаск. Тед отказался. Тогда я спросил у него, есть ли надежда, что он завершит свой подвиг и мы сможем воочию узреть хладный труп страшного чудовища, принесшего нам столько бед. За время в архиве мы немного сблизились и стали дружны. Тед был целеустремленным читателем и уважал тишину и покой моего архива. Я стал для него товарищем, которым до той поры ему был Селим.

На мой вопрос Тед отвечал уклончиво, но сказал, что ему потребуется еще один мой совет. Он пригласил меня проследовать за ним в его дворец. Я же упоминал, что царь подарил Теду дворец? Небольшой, но очень приятный. Я не посмел отказаться, хотя, признаюсь, в те времена я в некоторой мере страдал от того, что греки называют боязнью толпы, агорафобия по-гречески, и не любил без крайней надобности покидать своих архивных пенатов. Как все изменилось с тех пор!

Во дворце мне были предложены яства куда более изысканные, чем те, к которым я привык, хотя мое жалование и было по меркам нашего города щедрым. Почтя гостеприимство гостя, как того требовала вежливость, я справился о цели моего визита и был отведен в подвал, где находился железный сундук. «Не стоит беспокойства, ведь мои услуги уже щедро оплачены из царской казны», – так ответил я при виде сундука, полагая, что Тед хочет наградить меня за помощь, но сундук хранил сокровища иного рода, о котором я и не мог догадаться.

Отперев все замки и запоры, Тед открыл сундук и извлек оттуда предмет, подобного которому я не видел. Это был цилиндр, по виду я принял его за латунь, но металл был другим, как пояснил Тед. С одной стороны он заканчивался цилиндром из другого металла, а с плоского торца имел письмена и небольшой механизм, называемый капсюлем. Тед сказал, что это оружие, которым можно убить дракона, но для этого ему кое-что нужно.

Нужна ему была полая труба, снабженная механизмом, который мог бы ударить по капсюлю в нужный момент.

– И как же работает это оружие? – уточнил Каспар.

– Как я понял, в цилиндр забит состав, подобный пороху. Он может разогнать оконечник цилиндра, именуемый пулей, до скорости, на которой он пробьет шкуру дракона. Для этого требовалась та особая труба, именуемая стволом, и спусковой механизм. Нам пришлось насесть на кузнецов. Тед очень дотошно исследовал их работу, требуя только самых лучших сталей. Ему постоянно казалось, что ствол недостаточно прочен, чтобы сдержать огонь, который польется из цилиндра. Поскольку цилиндр у него был один, испытать изделия он не мог. Он забраковал дюжину изделий, прежде чем решил, что оружие готово. Затем пришло время испытывать пружины спускового механизма. Оружие ковалось пять недель, за это время я узнал о кузнечном деле больше, чем за всю прошлую жизнь.

Рано или поздно все подходит к концу. Тед ушел. Он взял коня, еды на неделю и отправился на поиски дракона. Я не ждал его возвращения, во всяком случае скоро, но через несколько дней он постучался в двери моего дома. Стояла ночь. Ночую-то я, разумеется, у себя, а не в архиве. Тед был изможден и с ног до головы пропитан кровью. Кровь, что было самым странным в его облике, оставалась липкой, будто он только что покинул поле битвы, но, как он мне рассказал, он шел в таком виде три дня. Его конь погиб, раздавленный тушей убитого дракона, поэтому ему пришлось четыре дня идти по пустыне без еды и воды.

«Невозможно идти по пустыне четыре дня без воды!» – возразил я, да и вы, мои любезные слушатели, подумали сейчас о том же самом. Но Тед обнаружил в себе способность идти без воды, дни лишь увеличивали его страдания от жажды, но не убавляли его сил. Мы сошлись во мнении, что причиной этому – кровь дракона. Она обнаружила свойство удерживать влагу даже под палящим солнцем, именно она питала его все дни в пустыне. Недаром же ей приписывают самые разные волшебные свойства. Одно из них, как я могу засвидетельствовать, было нами и обнаружено!

Получив отдых и обильное питье, Тед не проявлял признаков сонливости, которую можно ожидать от человека после такого длительного перехода, поэтому он закончил свой рассказ о драконе, а я на скорую руку набросал историю на пергаменте, потому что у меня тем более сна не было ни в одном глазу.

Итак, Тед нашел дракона. То ли он узнал, где его искать, из легенд, которые читал, то ли ему удалось расспросить кое-кого из дозорных, разосланных в разные концы страны, но он его нашел. Дракон выполз к нему и предложил его убить. Дабы не было двусмыслицы: дракон предложил Теду убить себя. Дескать он стар, а человек, убивший дракона, сам станет драконом. Полагаю, так дракон решил переродиться, хотя сомневаюсь, что он или Тед слыхали про метемпсихоз.

Тед же был не лыком шит и отказался. Он ждал какой-то уловки, не зря же сидел столько дней в моем архиве. Так ему и сказал: или убью тебя в бою, или буду ждать здесь, пока ты сам не сдохнешь от старости. Так они посидели какое-то время, потом Теду своей болтовней все же удалось раззадорить богомерзкое чудовище, и они сошлись в коротком бою. Дракон опустил свою пасть на Теда, но не успел сомкнуть челюсти, как Тед привел в действие свое смертоносное оружие. Ни пружина, ни ствол, ни качество железа, ни работа наших кузнецов не подвели. Голова дракона лопнула, как перезревшая дыня под копытом коня. Тед, подобно библейскому Ионе, оказался заперт в развороченной драконовой плоти, завалившей его со всех сторон, словно в пещере. Но, вместо вознесения молитв, он стал прорубаться через дракона с помощью кинжала, а когда стало просторнее – мечом, и выбрался наружу, весь покрытый кровью и мозгами дракона.

Его путь обратно был тяжек, но он добрался до моего жилища, как я уже говорил. Затем произошли странные события, которым есть два объяснения. Событие было, точнее говоря, одно: утром Тед исчез. Он исчез из моего запертого дома, где мы были с ним вместе. Я уверен, что он никуда не уходил, потому что я не спал до утра, записывая его историю. Никто не отпирал ни двери, ни окна. И все же утром Теда не было! Я уж подумал, не привиделся ли мне чудной сон, произошедший от впечатления и переживаний за судьбу героя, и не явился ли мне призрак погибшего героя, до сих пор гниющего в черепе дракона? Но следы грязи и крови покрывали все предметы, которых касался Тед, поэтому, имея на руках доказательства, я отправился к Селиму.

Тушу дракона разведчики нашли в том месте, где указал мне призрак Теда. Его тела в голове не было, судя по состоянию черепа, он все-таки выбрался из головы, а его следы указывали, что он отправился обратно.

На следующий день стало известно, что Тед умер. Его тело нашли в городе, хотя это не так. Его исчезновение или бегство выглядело нелепо, особенно с учетом того, что он оставил на сносях жену, принадлежавшую к знатному роду нашего города. По этой причине царь, или его советники, или Селим придумали другой, более благородный конец этого истории.

Думаю, что ночью без лишнего шума задушили какого-то стража, похожего на Теда ростом и волосами. Его обрядили в одежду Теда, какая осталась после него. Для верности покойнику обезобразили огнем лицо и похоронили с почестями вместо исчезнувшего героя, чтобы достойно завершить эту историю. Понимая, что я остаюсь единственным свидетелем, который мог бы пролить свет на подлинное исчезновение Теда, я поспешил покинуть город, дабы ненароком не оказаться в фундаменте того мавзолея, который собрались возводить в честь почившего героя.

– Как же ты видел, как дракона привезли в город, если почти сразу сбежал? – спросил Каспар, имевший нюх на неточности.

– Я не говорил, что сбежал сразу, – ответил Паласар. – Вся эта кутерьма, ну с поддельными похоронами, длилась несколько дней. Сначала Теда везде разыскивали, шли тайные расспросы, кругом суетились шпионы, за мной стайками бродили соглядатаи; лучшие знатоки тщательно, но тщетно обыскали мой дом. Потом по городу пустили слух о тяжелой болезни и ранах, хотя слух мог возникнуть сам по себе. Лишь после того, как стало ясно, что Теда не сыскать, после того, как какого бедолагу заключили в саркофаг с именем Теда, я почувствовал угрозу.

К этому времени туша дракона была давно разделана, распродана и перепродана. Деньги ушли в казну, кроме тех денег, что, естественно, достались огромному числу посредников от наших прохиндейских гильдий. Обдирай и властвуй! Даже эти сапоги успели принять подходящую форму на колодках моего сапожника, прежде чем им пришлось пуститься в бегство, где, можно сказать, я пребываю до сих пор. Впрочем, отсюда до моего родного города слишком далеко, да и не такая я значительная персона, чтобы кто-либо из вас, господа хорошие, мог заинтересоваться ценой за мою скромную голову, которая и вовсе не была назначена, потому что, кроме опасного свидетельства, я ничем свою честь не запятнал.

Глава 3. Дар или проклятие

– Впрочем, мое бегство было разрешенным и можно назвать его изгнанием, – добавил Паласар. – Ночью перед тем утром, когда я собирался покинуть город, ко мне явился нарочный от Селима. Он передал мне тот кинжал, который несколько дней назад вызвал такой интерес нашего Каспара, и вдобавок солидное количество золота. На словах нарочный передал, что этот кинжал – царский подарок и его следует беречь. По нему меня пропустят там, где иначе могли возникнуть осложнения. С таким таинственным напутствием я отправился в дорогу.

Паласар рассказал свою историю про дракона. Его видение во многом отличалось от того, что рассказал бы Тед, если бы у него спросили. Например, Паласар не упомянул, что Тед втайне ненавидел своего проводника по книгам и легендам. И последними словами Теда, сказанными Паласару, были слова замысловатого проклятия, которое Тед вычитал в легендах. Проклятие заставляло Паласара стремительно стариться, пока он жил в одном месте, и молодеть, пока он двигался. Так Тед обрек Паласара на вечные скитания, чтобы он сам чувствовал ту жизнь, которую вел привязанный к ключу между мирами Тед. Проклятие требовало для себя кроме верных слов только кровь дракона, а когда Тед явился к Паласару в последний раз, крови на нем было больше чем достаточно.

– И ты больше никогда его не видел? – спросил Вильямсон, напряженно вглядываясь в переливающееся в бликах костра лицо рассказчика.

– Нет! Хотя мне довелось много странствовать, я не встречал его, хотя до меня доносились слухи, за которым мог стоять Тед. И сдается мне, я еще его увижу.

– Ладно, вернемся к более простым вещам. Ты говорил, что ты алхимик, – сменил тему разговора Каспар. – Так что, можно превратить простой металл в благородный?

– Чушь! Полная чушь. Примите мое искреннее слово! – ответил Паласар, слегка уставший от драконовой саги и обрадованный возможностью сменить тему.

– А как насчет бессмертия? – спросил Вильямсон.

– Чушь еще большая! – воскликнул Паласар. – Философский камень – сказка. Хотя есть другие пути.

– И ты их знаешь? – спросил Каспар.

– Конечно, нет, – развел руками Паласар. – Хотя я знаю кое-кого, кому в некоторой мере удавалось.

– В некоторой мере? Это вообще как? – принялся распутывать Каспар. – Бессмертие – это как деньги, оно или есть, или его нет.

– Бессмертие скорее как любовь, – философски изрек Паласар. – За все есть цена, пока платишь, не умираешь.

– А можно ли воскрешать мертвецов? – спросил Вильямсон.

– Не видел такого, хотя есть слухи. Например, я слышал историю женщины, которая оживила из мертвых своего мужа, обратившись к колдуну по имени Тиресий, было это лет десять тому назад. Еще я слыхал от одного человека, что у его бабки была «Поваренная книга некроманта», полная рецептов всяческих жутких зелий, которые могли возвращать из мертвых или открывать двери в другие – загробные, я полагаю, – миры. Но как всегда: никаких доказательств! Едва я попросил его показать мне эту книгу, как он сочинил историю, что, дескать, едва он открыл эту книгу, как явился какой-то черный бес, нагнал на него страху, отобрал книгу и сгинул, сказав, что теперь она будет лежать в Хрустальной башне. Так что все это – просто слухи, я уверен, что книжка, если и была, – простая подделка, а Тиресий – жалкий шарлатан, выдающий за воскрешенных людей своих подельников.

– А как насчет проверенных случаев? – спросил Петерфинн.

– Это каких? – уточнил Паласар.

– Спаситель, например, – ответил наемник.

– Тут случай Бога или одной из его ипостасей. Мы же обсуждали оживление людей.

– Тогда случай Лазаря, – не отступал Петерфинн. – Он был человеком.

– Ну к этому случаю, если я верно помню историю, Бог тоже был причастен. Вот случаев, чтобы человек мог оживить человека, – таких мне не встречалось.

– И всего-то ты повидал чудес – только одну тушу дракона! – усмехнулся Каспар. – Даже я мог бы рассказать поболее.

– Чудес? – переспросил Паласар. – Мой друг, я видел такое, что твои чудеса покажутся мне букварем. Само слово «чудо» для меня давно и сильно истрепалось и потеряло былой смысл.

– Здорово быть таким смельчаком, как этот Тед, – вздохнул не отличавшийся особой храбростью Вильямсон, пока Каспар обдумывал ответ. Ответ у Каспара был, но он сомневался, что в этот вечер для него хватит времени.

– Он не был смелым, – поморщился Паласар. Воспоминания о характере Теда были для него не так интересны, как о его подвигах. – Он был бесстрашным. Одержим судьбой до безумия. За пределами собственной судьбы его ничто не интересовало. Плохо, хорошо, правильно, неправильно он понимал, только приложив к судьбе, причем своей собственной. Он даже людей оценивал лишь по той роли, которую они играли в его судьбе. Лютый фанатик.

– И разве это плохо? Я тоже верю в судьбу, – раздался голос Дамиса. – Многие люди верят в судьбу.

– А многие из тех, кто верит и говорит «Судьба», знают, что они подразумевают под этим словом? Судьба, предопределение, кисмат, дао – может ли один человек понять, что думает другой, когда произносит эти слова? Для Теда судьба была не каким-то предопределением, законом жизни, а самой жизнью.

– Что ж, это была интересная история, – вставил слово Каспар, чтобы остановить дальнейшую, грозящую затянуться далеко заполночь беседу о словах, в которой восточный носитель расхожей мудрости мог оказаться очень вязок. – Завтра я надеюсь, и все мы надеемся, услышать другую историю, возможно, что ее расскажу я, а теперь пора спать.

Наемники распределили дежурства и улеглись. Паласар с относительным удобством разместился в кибитке. Одетые в кожаные доспехи и стальные панцири наемники довольствовались лежанками из колких еловых лап. Собранные в лесу ветки складывали в продолговатые кучи, а изголовья сбивали из опавших листьев. Лежанки были жесткими, зато через них не проникал убийственный холод земли и они не промокали. Конные укрывались одеялами, которые везли с собой, а пешие грелись теплом тлеющих костров. Поддерживать огонь вменялось в обязанность часовым. По сравнению с этим доски повозки с вязанками сена были роскошью, но теплолюбивый Паласар был не из тех, кто мог это оценить.

Ночь прошла тихо. Ни один зверек не попробовал пролезть в лагерь, чтобы полакомиться дармовой пищей. С рассветом часовые бросили в костры остатки хвороста и стали одного за одним расталкивать спящих. Беззлобная ругань просыпающихся и общая суматоха поднимали тех, до кого сапоги часовых еще не добрались. На завтрак нагрели воды, Каспар выдал наемникам хлеба и сыра, а десятники и Паласар получили сверх этого паштет и масло.

После еды не мешкая двинулись в путь. Караван неспешно катился по тропе. В глубине души Каспар еще надеялся, что лес вдруг сомкнется перед повозкой, придется повернуть назад, и этот неожиданный поход закончится. Дорога же упорно не замечала его чаяний, и лес продолжал неведомым образом расступаться перед отрядом.

Впереди шли верховые. За ними брели лошади, тащившие кибитку Паласара. За своим нанимателем ехал Каспар или кто-нибудь из десятников, чтобы в случае чего быть поблизости. За кибиткой растянулся нестройный хвост пеших, который замыкали двое верховых, среди которых обязательно был десятник, чтобы хвост не впал в окончательную расхлябанность и не было отставших. Порядок время от времени менялся, потому что четкий строй Каспар не поддерживал – ни он, ни остальные не видели в этом смысла. Движению каравана небольшая расслабленность не мешала.

Лес с незыблемым спокойствием смотрел на путников. Можно наделить лес молчаливым взором, незыблемым спокойствием, суровым достоинством или иным живописным качеством, но следует оговориться, что спокойным и незыблемым он был только для Каспара. Петерфинн чувствовал лес тоньше, он исследовал его, в то время как Каспар просто наблюдал. Из поэтической тонкости барда родились бы слова ровный, чистый, трагический, умиротворенный, а из бдительности Каспара – хорошо просматриваемый, не имеющий укрытий. Если добавить лесу еще слов, то для Дамиса и Вильямсона он был кучей деревьев, декорацией, в которой проходила их теперешняя жизнь, такой же не значащей декорацией, как всякое другое возможное окружение. Старый фриз Баркарна видел лес прекрасным, но пугающим произведением природы и, несмотря на позднюю осень, находил в нем что-то от былого летнего великолепия. Совсем иную точку зрения создавало текучее воображение Паласара, которое страдало от монотонности дороги и рождало лишь неприятные чувства. Паласар находил лес однообразно-серым, мокрым, гнетущим и неизменно уродливым. Лес многолик, как многолик отряд, идущий сквозь его чащу.

В поисках пищи для воображения Паласар изучал людей, с которыми связал свою миссию. Он следил за перемещениями в отряде и иногда обменивался парой фраз с Дамисом, Каспаром или еще с кем-то о заинтересовавшем его наемнике. После Каспара главной организующей силой отряда был Вильямсон. Когда Вильямсон был поодаль, а Дамис поблизости, Паласар несколькими хитро составленными вопросами выудил у него историю грозного Вильямсона. Сокращенный до фактов рассказ Дамиса выглядел так:

– С младых ногтей сирота Вильямсон прибился к рыцарям, шедшим в Палестину, и потом таскался слугой при каком-то храмовнике. В свите он научился владеть мечом, понимать в осадном деле, геральдике и генеалогии, а также мыслить категориями звонкой монеты и христианского смирения. Когда рыцарю потребовался новый оруженосец, он долго не знал, кого выбрать. Он знал Вильямсона как искусного война, но считал мягкотелым. Тогда Вильямсон, чтобы доказать свою преданность и мужество, вырезал на своей груди восьмиконечный крест храмовников. Верность орден ценил выше всех других добродетелей. Тем самым – довольно недорого, по общему мнению, – Вильямсон купил себе знатное для безродного щенка местечко под боком у рыцаря.

Но один раз полученная школа храбрости не пошла ему впрок. Храмовнику случилось попасть в засаду, и в тот момент, когда рыцаря стащили веревками с лошади, Вильямсон беззастенчиво удрал, не выказав приличного оруженосцу желания во всем разделять судьбу хозяина. Вильямсон спасся, но и рыцарь каким-то чудом уцелел, вышел из передряги живым и здоровым, а после был выкуплен или отбит своими. Тут бы Вильямсону и встретить неминуемое возмездие за нарушение верности, но, на его счастье, над орденом вознесся карающий меч Фемиды. Храмовники были разгромлены, их главари отправились на плаху и костер. Но и тут его поджидала опасность – крест ордена на груди, с таким знаком не стоило появляться во многих землях и странах, что и привело горе-оруженосца торговать последними годами своей силы и здоровья на перевал.

Вильямсону доверяли наполовину. Его всегда хвалили, ни в чем не упрекали, высоко отзывались о его способностях, но оставалась какая-то лакуна. Когда Паласар нащупывал ее, люди замолкали, но по выражению их лиц он понимал, что его первое впечатление о Вильямсоне было верным.

Следующей значимой фигурой отряда был Петерфинн. Изначально его звали Петер Финн, но потом два имени слились в одно. Петерфинн, ирландец, был главным на перевале, кто занимался вербовкой соотечественников и в целом хорошо знал народы с островов. Кроме обычных обязанностей он занимался разведкой. Отличный следопыт, он не только подбирал подходящих людей, но и сам зачастую отправлялся в леса. Он нередко повторял, что ни одна нация не имеет столько опыта в лесных сражениях, как ирландцы, и не упускал случая подтвердить это делом. Про его песенное прошлое Паласар ничего не узнал, потому что не хотел и плевался каждый раз, как Петерфинн начинал что-нибудь напевать или насвистывать. Певцы для сказителя историй были соперниками по ремеслу, чей дар он презирал, потому что музыка и стихи только портят хорошие истории. Ни одного сказителя историй, кто изъяснялся стихами, Паласар не признавал, едва признавая, что Гомер был лучшим среди худших. Кое-как мирясь с гекзаметрами, более всего из стихов, напоминавшими ему прозу, Паласар заявлял, что испорченные аллитерациями чеканные ритмы северных народов плохо влияют на внутреннюю алхимию всякого, кто хоть немного смыслит в повествовании, и расстраивают в теле все энергетические уровни.