Маленькая капелька в океане чувств. Стихотворения
ТекстПред нею я за всё в ответе…
Но если нет тебя со мной,
Нет и её на этом свете.
1988
___________________________________
* «Мона Лиза», «Джоконда» или «Портрет госпожи Лизы дель Джокондо» – самая известная картина Леонардо да Винчи и, возможно, самая известная картина в мире
* * *
Совсем равнодушен, почти обессвечен,
Холодный, сырой и безрадостный вечер
Тихонько сошёл с погрустневших небес
И в душу мою неуклюже полез.
Ты долго молчала… Ты что-то сказала…
Как будто и нежно, но глухо и вяло…
Закат неприветлив, угрюм и багров…
И холодом веет от ласковых слов.
1988
* * *
Я в полночь «Демона»* читал…
И задремал над вещей книгой.
Во сне я был ничтожно мал,
Но без усилий горы двигал.
Мой сон был, словно тяжкий стон:
Ещё в начале мирозданья
Я был из пламени рождён,
Чтобы страдать… и дать страданья.
Блуждая миллиарды лет,
Из содрогания волненья
Возникновение планет
Я видел. Твоего рожденья
Всё ждал и ждал… И ты меня
Нашла сама у двери рая,
Среди небесного огня
Из многих тысяч выбирая.
И бросилась за мной во тьму –
В пучину горького познанья,
Чтоб никогда и никому
Не отдал я твои страданья.
Я, просыпаясь, всё твердил:
И в тяжком сне, и в яви душной
Твоим страданьям – господин,
Своим – всегда слуга послушный.
1988
_______________________________________
* поэма М. Лермонтова
* * *
Воробышки снуют туда, сюда;
Поесть и почирикать – вот их дело.
И, кажется, им в радость суета,
А мне она ужасно надоела.
О, если б я освободиться мог
От суеты в сомнительном тумане.
А для стихов хватило б мне тревог
И радостей моих воспоминаний.
О, если бы освободиться мне
От суеты любовного угара.
А для стихов хватило бы вполне
Фантазии роскошного пожара.
О, если б разум прихотливый мой
Мог совладать с безумною душою,
Я б тихо шёл дорогою прямой
И упивался б мукой небольшою.
Ты зрела и умна, как тишина,
А я, хоть сед, наивен, как ребёнок;
И пылкая любовь моя смешна,
А лёд твоей так скользок и так тонок.
А значит, он не терпит суеты.
О, как мне от неё освободиться?
Я суетлив, как воробей. А ты,
Наверное, совсем другая птица.
1989
* * *
Закрыл я сердце и когда-то
Стал ироничен и умён;
А нервы стали, как солдаты
Средь сникших вражеских знамён.
Но старая открылась рана,
Прорвав условность пустоты,
Когда негаданно-нежданно,
Как сон, мираж возникла ты.
Забылись муки и потери –
Я снова глуп и нездоров.
Призыву глаз твоих поверил,
Молчанию и дрожи слов,
Поверил теплоте объятий
И прежней искренности губ.
Я высек чувство, как ваятель.
Быть может, мой резец был груб.
Очнулся – грязь… лицом в которой
Разбитых нервов стонет рать.
И я когда-то был актёром,
Но не люблю любовь играть.
Поставлю новую заплату –
Насмешлив стану и умён;
А нервы станут, как солдаты
Средь сникших вражеских знамён.
1989
* * *
Снова небо потонуло
В пепле выгоревшей веры;
Нет спасенья от разгула
Мыслей сумрачных и серых.
Нет спасенья от волнений,
Нет спасенья от покоя,
Как от зла неясной тени,
Прилипающей тоскою.
Как от зла избитых истин
Шомполами пустословья…
Только ветер небо чистить
Может силой и любовью.
Только ветер может серость
Разогнать куда подальше,
Чтобы солнце встало верой,
Не сгорая в лжи и фальши.
Чтобы солнце встало…
1989
* * *
Скрываясь от зноя,
Тоскуя во мне,
Померк, мучаясь, день.
Стена предо мною,
И тень на стене,
Моя чёрная тень.
В ней что-то клокочет,
Дрожит… И она
Кричит: «Я наяву.
Не в лунности ночи,
Не в странности сна –
В тебе только живу».
К ногам припадая,
Грузна от обид,
В себе боль затая:
«Тебе лишь верна я, –
Она мне твердит, –
Твоя. Только твоя.
Неясным волненьем
В тебе растворясь,
Уйду тихо к утру.
Твоё вдохновенье,
Твоя ипостась –
С тобой вместе умру».
1989
* * *
Я помню раннею весною
Берёз неудержимый смех…
Их взгляд, наполненный тоскою…
Их руки, рвущиеся вверх.
О, как легко они просили
Любви у неба без стыда.
И чувства их великой силе
Я позавидовал тогда.
Теперь, в довольстве тёплом лета,
Обогащённые листвой,
Они шумят… А песнь их спета
Далёкой раннею весной.
Одолевает их томленье…
И скукой вызванный каприз…
И округлились их стремленья.
Желанья увлекают вниз.
1989
* * *
Так велика твоя любовь ко мне,
Что ты мне лжёшь. Но я терплю. А ты же
Всё лжёшь и лжёшь. Ведь даже в чудном сне
Себя таким безгрешным не увижу.
Таким большим и сильным. Ложь не множь.
Откуда же во мне такая сила?
Не надо лгать. Я презираю ложь.
Но хочется, чтобы всегда так было.
1989
* * *
Сквозь тучи слабый свет сочится…
Мерцая в сумрачной волне
Потоков пепельного ситца,
На небе возникают лица,
Любимых вновь являя мне.
Они с любовью и с укором
Глядят с тревожной высоты…
И жутко мне под этим взором,
Тоска и боль сплелись в котором
Со сладкой радостью мечты.
Сквозь тучи свет виной сочится…
То ль наяву, то ли во сне…
В потоках ветреного ситца
Я вижу призрачные лица,
Свою любовь даривших мне.
1989
* * *
В свинцовой мгле, в час поздний, но и ранний,
Когда неясность брезжит впереди,
Во мне клокочет боль воспоминаний,
Как тяжкий вздох, задержанный в груди.
Его не волен выдохнуть однажды
В беспамятства потоки. C’est la vie*.
Мне долго умирать от жгучей жажды…
Иль захлебнуться капелькой любви.
1989
_____________________________________
* в переводе с фр. – «Такова жизнь».
* * *
Всё просто… и сложно; и свято… и грешно;
Близки… и далёки душа и кровать.
Тебя до конца не пойму я, конечно;
Меня – даже сам не умею понять.
Я словно из нервов – без крови, без лимфы;
Живу на потеху бездушным богам.
Тобой, как цветком, несерьёзные нимфы
Играли, швырнув к человечьим ногам.
Приятно тебе любоваться собою –
Бросай тебя в пыль, но цветком назови.
А я так недорого, в общем-то, сто́ю –
Лишь несколько вечных мгновений любви.
Мы сходимся в чём-то… во многом не схожи.
Кто знает – в ком больше, в ком меньше огня?..
Твоих идеалов «прокрустово ложе»*,
Боюсь, велико… иль мало для меня.
И боги не знают, как счастье безмерно,
Хоть могут задуть моей жизни свечу.
Ты тоже бываешь счастливой, наверно.
А я по частям ничего не хочу.
1989
___________________________________________________
* Прокруст – в древнегреческой мифологии прозвище великана-разбойника, который насильно укладывал путников на ложе и тем, кто был больше его размеров, обрубал ноги, а малорослых вытягивал до размеров ложа.
В переносном значении «прокрустово ложе» – искусственная мерка, не соответствующая сущности явления.
* * *
О, память, где твой пыл?
Весны
целебный яд?..
Я всё уж позабыл,
лишь сны
во мне болят.
А в этих снах цветных
тоски
забытой сок.
Но прячутся от них
куски
души в песок.
Неверен он и лжив…
Умчусь
в бредовом сне…
Над пропастью во ржи
без чувств
скитаться мне.
О, память, где твой пыл?..
1989
* * *
Могу смешить, как грустный мим.
Величество без платья* –
Смешно, конечно. Быть смешным
Не для меня занятье.
Споткнувшись, в грязь упав лицом,
И мгле дивясь, как чуду,
Могу не видеть, но слепцом
Я не был и не буду.
Как все земные, уязвим,
Немую хитрость змея
Могу не слышать, но глухим
Быть просто не умею.
Темно ли в мире иль светло –
В душе несу свечу я.
Могу не понимать, но Зло,
Как запах дёгтя чую.
Лишь так подумал – вдруг огнём
В лицо дохнув безгрешно,
Мне кто-то в облике моём
Сказал, гордясь усмешкой:
«Не видь, не слышь, не понимай,
Смеши всё мирозданье…
В твоей душе и ад, и рай,
Вина и оправданье.
А честь и гордость – только дым».
Но я ответил строго:
«Могу смешить, но быть смешным
Я не люблю. Ей-богу».
1989
_________________________________________
* «Новое платье короля» – сказка датского писателя Ганса Христиана Андерсена.
Фраза мальчика, разоблачившего «наряд» короля, – «А король-то голый!» – стала крылатым выражением. Её употребляют, когда вскрываются какие-то неприглядные или не соответствующие действительности свойства обсуждаемого человека или объекта.
* * *
Отлив, как слезинку от Берега Слёз,
Меня в океанские дали унёс.
И полный отчаянной радости вал
То брал меня в выси, то в бездны швырял.
И яркие молнии музыки злой
Мне в сердце надежду вонзали стрелой;
И мчалось оно, оседлав ураган,
Не чувствуя боли отравленных ран.
И плакали птицы. И гром хохотал…
Но полный отчаянной радости вал,
Не зная преград, не внимая богам,
К неведомым мне уносил берегам.
Он мчался, уверенный в силе своей,
Как тысячи тысяч вихрастых коней…
И в Берег Сомнений на полном скаку
Он врезался… и… превратился в тоску…
И слабый совсем, как вечерний восток,
Он лижет печальный лежалый песок…
Родившийся шумным, теперь молчалив,
С надеждой зовёт, изнывая, отлив,
Чтоб снова, уверившись в силе своей,
Помчаться, как тысячи тысяч коней,
В сверкании молний, внимая громам,
К другим и неведомым мне берегам.
1989
* * *
Приснилось мне
престранное пространство…
Небеспредельное –
наоборот,
его невидимые стены ограждали.
И там
теснилось
множество
людей,
животных
и растений
разных…
Их всех соединяла жизнь одна,
как будто каждый продолжал другого.
И звуки,
издаваемые ими,
и их поступки
сливались
в общий гул…
и тишину…
волненье…
и покой…
в Добро…
и Зло,
переходящие друг в друга.
Свобода
людей дурманила,
витая над ними,
как фимиам, ласкающий их ноздри…
Но видно было,
что свободна
в пространстве ограниченном
лишь мысль.
Их Гордость
побеждала Страх…
Но Совесть
раболепно уступала
стяжательству безумного Тщеславья.
Вера,
спускаясь облаком,
окутывала их,
но изумлённая,
растаяв,
исчезала,
когда вдруг Правда,
на́ ночь сняв одежды,
оказывалась
Ложью.
Надежда
прилетала светлой птицей
и снова улетала,
бросая фиолетовую тень,
не разобравшись,
где имеет Право
свивать себе гнездо,
а где Обязана
его не строить.
Любовь
над всем одерживала верх,
но тут же погибала
под натиском холодного Рассудка.
Волненье тишины…
Покой волненья…
Добро…
и Зло…
Как всё переплелось…
Но там жила Джоконда…
Что ж это было?..
Престранное пространство.
Престранный сон.
Не правда ли, мой друг?
1989
* * *
Когда-то я строил дворцы из песка,
И слово любви сорвалось с языка;
А ветер его подхватил и помчал
Куда-то к началу начала начал…
Однажды беспечно, грозя не всерьёз,
Я слово сквозь зубы со зла произнёс;
С ним ветер, коварен и мрачно свинцов,
Понёсся к концу окончанья концов…
Шло время… Седела моя голова.
Давно позабыл я про эти слова.
А ветер все годы – в начале начал,
В конце всех концов – терпеливо молчал.
Он выбрал момент, подходящий и злой, –
Пронзил меня, словно прозренья стрелой,
Моими словами.
И я увидал:
Концы всех концов, все начала начал,
Глубины глубин и высоты высот,
Уродства уродств и красоты красот,
Пути недалёких и дальних дорог,
Тревоги, встревоженных словом тревог,
Печали печалей, разлуки разлук,
И муки, сжимаемых муками, мук,
Надежды надежд, веры множества вер,
И меры всех зримых и мыслимых мер…
И гулко забились мне в грудь и в виски
Любовь всей любви и тоска всей тоски.
Почувствовал я все потери потерь…
На ветер я слов не бросаю теперь.
1989
* * *
В небесах тяжело и дождливо.
В предрассветье – меж ночью и днём –
Утомлённая старая ива,
Шепчет мне: «Подождём… Подождём…»
А чего ещё ждать? – Всё уж было
В заколдованном Царстве Теней.
Но какая же чудная сила
Дышит верой спокойною в ней?
Я ведь тоже дышал сладкой верой –
Мнимой силой лукавых идей,
Утонувшей в безрадостно серой
Безнадёжности долгих дождей.
Но с надеждою неторопливо,
В предрассветье бродя под дождём,
Утомлённая мудростью ива
Шепчет мне: «Подождём… Подождём…»
1989
* * *
Как наступательны приливы
Высокопарной пустоты…
Так романтически красивы
Любви увядшие цветы.
Но так они печально жалки,
Так мёртв и холоден их взгляд,
Их цвет, давно уже неяркий,
И позабытый аромат.
Давно им суждено молчанье…
А мы в венок цветистых слов
Вплетаем вялые признанья
Их пересохших лепестков.
Их еле слышный прежний шёпот
Заносят времени пески.
Самоуверенный наш опыт
Был вскормлен соком их тоски.
Как тяжко пережить вначале
Мученья взорванной тиши;
Но тихо как лежат печали,
Осевшие на дно души.
И недоступны нам истоки
В глубокой пропасти горы.
Но мы возвышенно жестоки
И снисходительно добры.
В высокопарном пустословье
Мы упражняемся порой,
Забыв, что мы зовём любовью
Души немолкнущий прибой.
Цветы увядшие – не диво.
Не веря в чудо чистоты,
Дивимся, если в ком-то живы
Давно сражённые цветы.
1989
* * *
Солнце медленно опускалось.
На него уже можно было недолго смотреть.
Хотя оно оставалось ещё огненным,
ярко полыхающим,
но было уже ясно ограниченным
на фоне нежно-голубого неба.
Оно уже не жгло.
Но накалённый за́ день воздух
давил своей жаркой тяжестью.
С горизонта
навстречу солнцу
поднималась сиренево-серая лёгкая грусть.
Тени ещё были совершенно уверены в себе.
Солнце опускалось всё ниже и ниже,
тихо краснея.
Всё выше и выше поднималась грусть.
Её лёгкая сиреневость
всё больше и больше уступала тяжёлой серости.
Они встретились –
уже ярко багряный,
чётко очерченный,
но ещё горящий внутренним жаром,
шар
и грусть,
почти совсем серая,
утопающая в темнеющей безнадёжности.
Тени уже потеряли свою уверенность.
Израненное серостью,
окровавленное солнце
тихо умирало…
И вот его уже нет.
А неподвижный воздух
всё ещё давит своей жаркой тяжестью.
Серость.
Всепобеждающая тёмной безнадёжностью серость.
Скоро ночь.
Принесёт ли она желанную прохладу?
1989
* * *
Осенних дней живительна пора,
И дарит то спокойное волненье,
Которое я чувствую в мгновенья,
Когда смотрю на языки костра.
Осенних дней живительна пора.
Уже не душит жуткий жар дневной;
И ночи без надежды на прохладу
Ушли надолго; и летит по саду,
Пугая листья, ветерок хмельной.
Уже не душит жуткий жар дневной.
И зелены́, и кра́сны, и желты́
Деревья, а иные вовсе голы;
И дух витает грустный и весёлый
Среди недолговечной пестроты.
И зелены́. И кра́сны. И желты́.
И голы… Зелены́ вот так и мы,
Наивны, подойдя к осенней грани;
Или красны́ стыдом воспоминаний;
Иль мертвенно желты́… и ждём зимы;
Иль вовсе голы. И они, и мы.
Осенних дней печальная пора.
Сквозь тучи прорываясь, солнце светит,
Почти не грея; и грустит о лете
Холодный дождь, что льёт и льёт с утра.
Осенних дней печальная пора.
1989
* * *
Ты представь себе, что лесом
Мы идём с тобой вдвоём
Под редеющим навесом
Крон, увитых октябрём.
Ты представь, что в ожиданьи
Неминучего добра,
Опьянённые молчаньем,
Греем души у костра.
Возвращённые к истокам,
Мы сидим в плену огня
И читаем тихо Блока,
И, наверное, меня.
Ты представь и нежность взгляда
В зачарованной тиши.
Ты представь, как дышит радость,
Вырываясь из души.
Одурманенный закатом,
Тихо кружит листопад…
Точно так же, как когда-то.
Словно двадцать лет назад.
1989
* * *
Мне снился сон, что я маркиза,
И что виконт в меня влюблён,
Мои малейшие капризы
Всегда готов исполнить он.
Он о любви твердит послушно
В камзоле, в белом парике,
А я внимаю равнодушно
И думаю… о пастушке.
Ах, почему я не пастушка,
Ах, почему мы не вдвоём…
И нервно вздрагивает мушка
Над маленьким пунцовым ртом.
(Мелодекламация поэтессы времён гражданской войны –
персонажа киноповести Валентина Катаева «Поэт»).
О, как чудесно любить в разлуке –
Ни общих будней, ни общих бед, –
Живя всечасно в счастливой муке
И окунаясь в любовный бред.
И сладко-сладко мечтать о встрече –
Ну, разве важно: ей быть иль нет…
Мой путь искристо-туманно-млечен,
Неосязаем, как дух планет.
А если встречу судьба пошлёт нам,
Не утолить мне желаний в ней.
Моя отрада – в бреду дремотном,
В необъяснимых лучах огней.
И после встречи бросаться снова
С горы печали в волну мечты…
И ждать, как будущего, былого
Из призывающей пустоты.
И жить свободно, меняя маски,
Не обрывая любую нить.
А в перерывах купаться в ласке,
Что можно только вообразить.
Тебя придумать мне просто очень.
И за двоих я любить могу.
Воображенье любви росточек
Взлелеет, даже найдя в снегу.
О, лишь в разлуке любить возможно –
Ни общих будней, ни общих бед, –
Живя всечасно в тоске тревожной
И окунаясь в любовный бред.
1989
* * *
От счастья и тоски из года в год
Тяжёлые в душе родятся камни;
И ноша новая всё менее легка мне;
Но громоздя их, чую небосвод.
Всё выше поднимаюсь; с высоты
Я вижу, как волнуется стремленье,
В котором вера возникает из сомненья,
И мысль – из содроганья пустоты.
Я поднимаюсь; небо всё синей;
Уж под ногами проплывают тучи;
И солнце жжёт; а снизу – лёд колючий
Познанием покрывшихся камней.
А жизнь неудержимая спешит –
И ноша новая всё менее легка мне;
Но силы придают былые камни
Тоской и счастьем поднятой души.
1989
* * *
Висит над пропастью скала,
Вонзая в ночи тело зубы.
Стоит огромный остов дуба
На той скале, как символ Зла.
Как будто пагубным огнём
Его жгла мука вековая,
Зловещим ужасом лаская,
Оставив чёрный страх на нём.
А в воздухе дрожит вина,
Мерцая серебром обмана.
В корявых пальцах великана
Бледнеет спелая луна.
И кровь её из белых ран,
Обыкновенно голубая,
Течёт, безверием пронзая
Прозрачно-призрачный туман.
Волненье туч, как чёрный дым,
Клубясь отчаянным сомненьем,
Над мёртвым дубом странной тенью
Плывёт, соприкасаясь с ним.
А он, осатанело остр,
Луну безжалостно сжимая,
Стоит над миром, ждущим мая,
Безжизненный, но страшный монстр.
1989
АВТОПОРТРЕТ
Ищу истоки истин в споре1,
Но их не нахожу в вине2.
Во мне тоскующий Печорин3,
И Данко4 пламенный во мне.
Стараюсь не прощать обиды
И жить свободно – в полный рост.
Я горд и недоступен с виду,
Хотя, как бог, чертовски прост.
Когда я нравлюсь, мне приятно;
Всё ж не тщеславьем, а скупой
Неординарностью запятнан,
Стараясь быть самим собой.
Конечно, скрытности в угоду
Души секреты прячу в стих,
Не демонстрируя народу
Ни сил, ни слабостей своих.
В потоке мнений и событий,
Следя за пузырями слов,
Я безнадёжно любопытен,
И жду сомнительный улов.
Труслив логично по натуре,
Бывал и безрассудно смел.
Изобразить в стакане бурю
Ни разу в жизни не сумел.
Совсем не жаден я, пожалуй;
По бедности, однако, скуп.
Всегда лукавство раздражало
Меня, как лёд неверных губ.
Летя в потоке многолюдном,
Теряюсь, превращаясь в тлю.
Бываю нудным, словоблудным –
В других такого не терплю.
Я иногда себе противен;
Ленив и слеп, как сытый кот;
Вглядишься, как на негативе5 –
Всё так, но всё наоборот.
Бываю мудр на удивленье,
Как ливень в нестерпимый зной;
Но часто глуп, как наводненье,
Что топит собственной виной.
То разум возбуждён до боли –
Всё чую, как голодный зверь.
А то вдруг сам собой доволен,
Вломясь в открывшуюся дверь.
Но если совесть жарко жало
Вонзает в мозг холодный мой,
Тогда я слаб, растерян, жалок,
Как снег, подтаявший зимой.
Реальный мир фантасмагорий
Бурлит в душе моей на дне.
Во мне тоскующий Печорин,
И Данко пламенный во мне.
Эта и ещё 2 книги за 399 ₽