Сказки смерти. Сборник 4

Михаил Рощин
Клетка

Я помахал ей рукой и уселся в кресло у стены. Девочка подбежала поближе и замахала мне в ответ. Настойчиво и демонстративно, с широкой улыбкой без передних зубов – молочные выпали, коренные еще не появились. Так, как и должно быть в шесть лет.

– Привет, Вадим!

Она всегда начинала общение с этой фразы.

– Привет, Лизонька. Где пропадала?

Девочка опустила руки, завела их за спину и начала раскачиваться взад-вперёд, задрав голову в потолок. Что там было интересного, я никак не мог понять. Она же часто так делала, будто искала ответы. Тоже вполне в духе маленьких девочек. В очередной раз найдя нужный, опять широко улыбнулась и выпалила: – Мне делали про-це-ду-ры.

Это сложное слово для шестилетней озорницы, но она честно его запомнила и воспроизвела. Потом плюхнулась на соседнее кресло и начала водить пальцем по подлокотнику, выводя на гладком дерматине одной ей известный рисунок.

– А тебе их делают?

Всё-таки пока избегает сложных слов. Я покачал головой.

– Нет. Пока просто лежу. За мной наблюдают.

Она сделала удивлённое лицо, пожала плечами.

– Я думала, здесь всем делают. Мне они не нравятся.

– Мне тоже. Но так положено, мы ведь в больнице.

Она оторвалась от своего «рисования».

– А сколько тебе лет?

– Только недавно исполнилось восемнадцать.

Лизонька сделала большие глаза.

– Ух ты!

Начала загибать пальцы. Сначала на правой руке, потом на левой. По одному, как и положено маленькой девочке, бормоча себе под нос: «один-два-три…» Когда пальцы закончились, она посмотрела на сжатые кулаки, потом на меня.

– Это очень много! – вдруг выдала она.

Я улыбнулся.

– Да, немало. Это как твои шесть, но в три раза больше.

Она опять задумалась, вперившись в белый больничный потолок. Плафоны светильников давали мягкий свет, в коридоре было светло и спокойно.

– А как ты сюда попал?

Лизонька была любопытной. Я уже рассказывал ей о прошлом, но всё повторялось из раза в раз. Заново.

* * *

Я сам постоянно восстанавливал в голове события, которые ещё помнил. Обычный летний вечер для вчерашнего школьника, а ныне первокурсника.

Встретился с парой друзей и отправились в «Клетку». Так называли уличную дискотеку в парке. Большая круглая бетонированная площадка, окружённая по периметру высоким забором. Внутри – свет, музыка и люди. Веселье, танцы, новые знакомства. А вокруг – тёмный парк с перегоревшими фонарями, тёмными компаниями с тёмным «Русским», и теми несчастными, которым не хватило денег на билет внутрь «клетки».

Они скапливались небольшими стайками, распивали дешёвый разведённый спирт сомнительного качества, потом наскребали всё, что было в карманах, и пытались проникнуть внутрь. Когда не хватало на всех, брали билетов по максимуму, а потом менялись. Вышел один, взял контрамарку, отдал следующему счастливчику. Так внутрь могли попасть все, но по очереди. Попытаться с кем-то увидеться, познакомиться и потанцевать.

И вот настала моя очередь. Я попал внутрь, оставив друзей снаружи. Они наверняка будут пялиться сквозь ограду, передавая по кругу сигарету, и едко комментирую все мои действия. Мы всегда так делали, это было нормально.

«Во, смотри. Знакомится!.. Ха-ха, походу, отшила она его…»

Затяжка.

«Эта тоже наверняка откажет… Точно, глянь, пацаны…»

Глаза, не отрываясь, следят за движениями. Неуверенные попытки танца приносят свои плоды. Мой взгляд зацепляется за чужой. Симпатичная, весёлая. Улыбается, пристально смотрит в глаза, продолжая плавно покачивать бёдрами.

«Ух, смотри! Неужели зацепит!.. Да ладно, гонево… Такие не знакомятся».

Оказалось, что бывает иначе. Один медляк, потом второй, и вот она предлагает пойти прогуляться.

«Фигасе! Вместе выходят… Кто следующий пойдёт? Сейчас медляк будет, кто рискнёт!»

Я отдаю контрамарку в протянутую руку знакомого, и мы по ступенькам спускаемся от «Клетки». Прогулка по парку – это было бы хорошее завершение вечера. Классное знакомство, классная девушка. Интересно, позволит ли проводить?

Мы идём по аллее. Я знаю, что в дальнем конце будет ещё один выход из парка, но по пути придётся миновать несколько тёмных мест. Кирпичная подстанция, скрытая от прохожих кустами; общественные биотуалеты, которые работают лишь днём, а по ночам в отхожее место превращается весь парк.

Вполне возможно, мы идём по направлению к её дому. А куда же иначе? Вряд ли сегодня случится ЭТО. Просто закрепить отношения – это уже будет здорово!

Интересно, почему она так напряжена. На танцполе была живой и даже немного развязной, а сейчас зажалась, сцепила руки на груди и идёт только вперёд. На меня не смотрит, отвечает односложно. Может быть, боится? Да я вроде не такой страшный.

Со стороны раздаётся треск кустов и на дороге возникают три силуэта. До фонаря ещё метров двадцать, световой круг не захватывает ничего лишнего, а потому о количестве противников я могу только догадываться. О том, что они появились по нашу душу – гадать не приходится.

– Слышь, есть закурить?

Стараюсь не сбавлять темп, подхватываю её под локоть и пытаюсь обойти преграду.

– Не курим.

«Стенка» смещается в сторону, и я почти натыкаюсь на соперника.

– Куда прёшь-то? Глаза разуй, дятел.

В голосе угроза, потом лёгкий толчок в грудь. Мне удаётся устоять на ногах, а о спутнице я забываю. Впрочем, и нападающие тоже. Она благополучно продолжает идти вперёд, минует световой круг и исчезает в темноте.

Слышу движение сбоку – кто-то резко вскинул руку, следом за этим получаю удар по скуле. Жутко больно, щека начинает полыхать – будто под кожей разлили горячий жирный бульон. Печёт нестерпимо, и вот уже кожа не выдерживает и прорывается потоком горячей крови. Потом уже я узнал, что «печатка» на пальце рассекла скулу.

Дальше помню смутно. Упал на землю, закрывал голову руками, но тяжёлым «гриндерсам» это не помеха. Сломан нос, выбито три зуба, а оба глаза заплыли настолько, что перестали открываться. Кажется, кто-то шарит по карманам, а потом шаги удаляются по асфальтовой дорожке.

* * *

– Вот так я оказался здесь.

Лизонька нахмурилась, смотрит на меня.

– А что такое грин-де-сы?

– Гриндерсы. Это такие модные ботинки. Очень тяжёлые, с толстой подошвой. Неубиваемые.

Она засмеялась.

– Как мы?

Я подмигнул ей, тоже улыбнулся. Она иногда подмечает вещи, до которых взрослым ещё предстоит додуматься.

– Точно.

– А что потом случилось?

Я пожал плечами, подразумевая очевидное. Не «не знаю», а «как будто были варианты».

– Попал сюда. Теперь лежу.

– Но про-це-дур тебе не делают.

Я кивнул.

– Так надо. Что могли, уже сделали. Теперь ждут результата.

Она поёрзала на кресле, оперлась обоими локтями о недавно изрисованный дерматин, подпёрла голову кулачками.

– Давай дальше рассказывай. Мне нравится история.

* * *

Я помню себя только здесь. Как лежал на постели и оглядывался по сторонам. Палата маленькая, двухместная, и тишина. Сосед за ширмой лежит, сопит. Аппарат рядом с ним пикает, другой – воздух качает, чтобы легкие работали. У соседа врачи крутятся, а ко мне даже не подходит никто.

Полежал я так немного, потом встать решился. Руки-ноги работают, голова вроде тоже. Ничего нигде не болит, всё функционирует. Сколько времени прошло – даже понять не могу, память начисто отшибло. Походил по палате, на соседа глянул тихонько сквозь щёлочку. Вся голова замотана, трубка в горле торчит одна. Другая в носу, и по ней жижа какая-то розоватая вытекает. Ноги на вытяжении, грузы вправляют поломанные лодыжки.

А потом помню – очутился я опять в парке.

Сижу на лавочке и понимаю, что не просто так это. Вечер уже, люди кругом ходят. Постарше, помоложе, а всё мимо, будто и не замечают. А я знай себе сижу и по сторонам оглядываюсь.

Парк тот же оказался, где «Клетка» находится. Музыка играет уже, стробоскопы включили, и люди потихоньку появляются.

А я сижу дальше, монетку в руках кручу. Большая какая-то попалась, с незнакомым рисунком. И откуда только взялась? Вроде не в ходу такие. А пальцы сами её перебирают. По костяшкам взад-вперёд гоняют, или подбрасывают тихонько, да ловят. Орёл-решка, игра такая. И всё чаще орёл выпадает. Хорошо это, люблю, когда так выходит. Всегда орла выбираю. Орлы летают.

И нутром чую, что жду чего-то. Скоро уже должно случиться, и чем ближе, тем быстрее я монету гоняю по пальцам. Взад-вперёд мелькает, как и люди перед лавочкой.

И кажется мне, что она мягкой стала. Я пальцами её сжал, а она поддаётся. Как будто таять начала. Но не должно так быть, металл – он жёсткий ведь, пальцами не согнёшь. А у меня получилось. Ощутил силу какую-то в руках, а потом и во всём теле – будто тесно стало. Кожа как чужая, и лежит плохо, хочется сбросить. Воздуха не хватает, и кажется, что не было бы груза этой кожи, так и взлетел бы.

Пальцы сжал как следует – монета и согнулась пополам. Такое я только про Петра Первого слышал, что он пятаки медные пальцами гнул. Силища была у него невозможная.

А и правда, думаю, вдруг и я таким даром обладать начал. Монету выпрямил, да легко так получилось, играючи. Поднял камешек с земли. Щебень средней фракции. Сжал в кулаке, он в труху и рассыпался.

И тогда мне эта мысль пришла, от которой я никак отделаться не могу. Ни тогда, ни сейчас. Сколько раз уже приходила, а никак ответа найти не получается. Может, наше тело тоже как клетка? Живём мы в нём запертые всю жизнь, а способностей своих и не знаем. А попадаются иногда люди, которые барьеры эти ломают. И хоть летай, хоть рельсы сгибай. Не было бы этой кожи тяжёлой, так хоть в космос можно улететь, а до проводов допрыгнуть – дело плёвое.

Задумался я об этом и не заметил, как стемнело. Аллея опустела, а я всё сижу и жду чего-то. Есть такое ощущение внутри, что знаешь – должно случиться. А что – загадка.

Смотрю, значит, а по аллее девушка та идёт. С которой в «Клетке» знакомился, да пострадал потом. И не одна ведь идёт, а с компанией. Ребята, трое. Все чуть постарше, лица серьёзные такие. Останавливаются возле лавочки моей, и начинают разговаривать. Будто меня и рядом нет.

– Мы подождём, – говорит один. – Ты лоха цепляй и сюда веди. Штырь будет приглядывать, а как на выход с кем пойдёшь, так мы вас тут встретим. Как того, последнего…

Троица загоготала, да так противно стало. Они ведь про меня говорили, наверняка это.

Девушка невесело улыбнулась, а потом говорит: – Он ведь в больницу попал, вы знаете? Весь город говорит.

– Не дрейфь, подруга. На нас не выйдут, это точно. Мы же его тогда за ограду оттащили, чтобы следы замести. А менты глубоко копать не будут, откуда и куда его припёрли. Нашли под оградой, пьяный был, да и попал под раздачу.

Она отмахнулась и тут на меня уставилась. До этого не замечала словно, а теперь вдруг узрела. И троица вся повернулась, замерла.

– Что, братиш, проблемы? – весело спросил старший.

Девушка признала, распахнула глаза. Ладошкой рот прикрыла, чтобы не закричать.

– Это он, – только и смогла сказать.

Старший не понял, кто он. А тот, который Штырь, пригляделся да и ответил: – Это мы его отмудохали в прошлый раз. Он с Ленкой из «Клетки» выходил, точно!

– Ты уверен? Тогда ведь темно было.

Потом подошёл ближе, присмотрелся.

– Валил бы ты отсюда, фраерок.

Злобно так сказал, на выдохе. С хрипотцой, с угрозой. И кулаки вроде как сжались.

А я не хотел уходить. Мне почему-то хотелось расквитаться. Нет, я не против своего состояния – мне нравится эта новая сила, мне понравилось избавление от тяжёлой кожи, которая не давала воли. Сам бы я ни за что не решился на такой шаг, даже если бы был уверен, что всё получится.

А эти трое сделали всё как надо. Теперь нужно вернуть им все страдания, которыми они поделились.

И это будет моим прощальным приветом.

Я прислонил ему к лицу руку, чуть сжал пальцы. Короткий крик ударил прямо в ладонь, а после затих. Пальцы тисками сдавливали череп, сухой хруст вдавившихся костей раздался оглушительным грохотом. Я почти чувствовал, как его мозги выдавливаются через глазницы, сосуды лопаются, заливая всё доступное пространство. Этот несчастный за короткое мгновенье оглох и ослеп, и лишь только успел ухватиться за мои пальцы в бесполезной попытке спастись. Боролся он недолго.

Штырь пытался помочь, но упал от короткого удара в грудь. Рёбра треснули, проткнули лёгкие и он начал быстро захлёбываться своей кровью. А третий, в «гриндерсах», попытался убежать, но не смог. Ноги отказали, он упал на траву и пополз прочь, вопя от ужаса. Догнать его было делом двух шагов. Я наступил ему на лодыжки, они хрустнули и теперь болтались безвольными культями. Той же участи удостоились руки и позвоночник. А напоследок осталась шея. Он так и остался лежать за лавочкой, весь искорёженный в неестественной позе.

И единственная оставшаяся в живых, Ленка, всё так же стояла посреди дорожки, с ужасом в глазах и мгновенно поседевшими волосами.

* * *

– Хотя, наверное, тебе ещё рано слушать такие истории.

Лизонька насупилась.

– Ты не смотри, что я маленькая. Я ведь понимаю, что мы уже не вернёмся. Так что не страшно.

Я согласно кивнул. Её разуму тоже ничего не угрожало, как и мне. Я выбрался из душной клетки тела, обрёл свободу, которой так не хватало. И о которой лишь некоторые могут мечтать, а попытаться достичь – так вообще единицы.

В моей палате аппарат жизнедеятельности «качал» уже мёртвое, спрятанное за ширмой разбитое тело. «Травмы, несовместимые с жизнью», так будет написано в заключении судебно-медицинского эксперта.

Но я не в обиде. Зато познакомился с Лизонькой. Она с детства на диализе, и уже несколько дней в коме. Терминальная почечная недостаточность.

Пожалуй, я подожду её здесь, а потом уже отправимся дальше. Летать вместе – оно всегда веселее.

Леонид Старцев
Анчуткин огонь

На окраине глухой деревеньки стояла покосившаяся избушка. В ней жили бабка Акулина с внучкой Марьюшкой. Девочка с малых лет знала целебные травы и собирала их для больной бабушки. Но скоро вокруг деревни подходящих трав не осталось, а идти дальше Марьюшка побаивалась. Подружки составить компанию отказывались. Они делали круглые от страха глаза, и, озираясь по сторонам, говорили, что в полях и лугах у Черного болота озорничает бесенок. Девочке ничего не оставалось, как одной ходить в жуткие, безлюдные места. Она шла, дрожа от ужаса, быстро собирала травы и, не оглядываясь, во весь дух бежала назад. Дома Марьюшка готовила настои и отвары и потчевала любимую бабушку.

Однажды, оказавшись на дальнем поле, девочка наткнулась на незнакомого паренька. Вздрогнув от неожиданности, спросила:

– Ты кто?

– Я Тимошка.

– А я Марьюшка!

– А что здесь делаешь?

– Травки собираю. А ты?

– Я корову пасу, а она убежала, вот ищу. Ты случаем не видела?

– Нет, не видела…

– А кто тебе разрешил здесь травы собирать?

– Никто не разрешил. Это же поле ничье, общее…

– А я слышал, что хозяин поля Анчутка и он не любит, когда здесь гуляют без его ведома.

– Не знаю я никаких анчуток…

Внезапно налетел ветер, появилась черная туча, пошел сильный дождь.

– Ну ладно, пора мне…

Тимошка развернулся и побежал прочь. Маша с удивлением посмотрела вслед, потом взгляд упал на землю, на которой отпечатались ноги нового знакомого. Что это? Отпечатки были странные. Вроде все как обычно: ступни, пальцы, но чего-то не хватает. Присмотревшись, девочка поняла: нет одной пятки. Озадаченная Маша пришла домой и все рассказала бабушке. Акулина очень испугалась:

– Марьюшка, не ходи больше туда, а то беда будет!

– Почему?

– А знаешь, кого ты встретила?

– Тимошку, деревенского…

– Это же Анчутка, бесенок беспятый!

Тут старушка ойкнула и прикрыла рот ладошкой.

– Нельзя эту нечисть по имени называть, а то сразу же объявится.

В тот же миг в сенцах послышался грохот пустых ведер. Бабушка с внучкой даже вздрогнули, замолчали, прислушиваясь, но было тихо. Кошка Василиса зашипела, шерсть на ней вздыбилась, она с яростным мяуканьем бросилась к двери.

– Вот он уже здесь…

– Бабуля, не выдумывай, это был простой мальчишка!

– Марьюшка, бесенок может обернуться в кого угодно, вот и в парнишку обернулся. Вон и Василиса забеспокоилась, кошки всегда чуют нечистую силу…

– Бабуля, а почему он беспятый?

– Это ему волк когда-то пятку откусил, вот он и стал беспятым, и еще больше обозлился. Сторожит свои владения и строит козни деревенским. Оттого люди и боятся там показываться, и ты внученька, будь осмотрительней, не ходи в его угодья.

– Бабуля, ты же знаешь, какая сочная трава растет на лугу у Черного болота?

– Знаю, Марьюшка, знаю, я еще девчонкой слышала от своей бабушки, что самая целительная трава растет на болоте. Настои из нее хворых сразу на ноги ставят. Но добраться до той травы и тогда было нелегко, а сейчас с этим злющим бесенком – совсем никак.

– Не переживай, я буду осмотрительной…

На следующий день Марьюшка решила пойти на луг к Черному болоту. Выбрала тропку в обход того поля, где встретила Тимошку. Добралась до луга, стала крадучись собирать траву, и вдруг столкнулась с незнакомой девчонкой. Та сердито взглянула и спросила:

– Ты кто?

– Я Марьюшка, а ты кто?

– Я Даша, вот в гости ходила, да заплутала, а живу вон там в деревне за болотом…

– И как ты не боишься одна ходить, здесь же бесенок бегает?

– Да это все небылицы.

Тут откуда не возьмись, налетел ветер, появилась туча, и полил дождь.

– Ну ладно, мне пора!

Она повернулась и пошла быстрым шагом. Посмотрев вслед, Марьюшка заметила, что правая нога Даши без пятки. Девочка обомлела от страха и что есть мочи припустила домой.

Бабушка набросилась на внучку:

– Я же тебе наказывала, не ходить на луг!

– Прости, больше не буду…

Она держала слово и с тех пор не ходила далеко. Но бабушке становилось все хуже и хуже, она уже не вставала с печи, только вот помочь ей было нечем. Тогда Марьюшка решила в последний раз сходить на само Черное болото, чтобы добыть самых сильных трав. На следующий день сказала бабушке, что пойдет играть с подружками, а сама побежала прямиком к болоту. На берегу взяла палку и, прыгая с кочки на кочку, продвигалась вглубь к видневшемуся островку. Ненароком оступилась и упала в черную, холодную воду. Трясина стала медленно и неудержимо затягивать добычу. Марьюшка кричала, размахивая руками, но напрасно, вокруг не было ни души. Несчастная начала уже прощаться с жизнью, но вдруг услышала хриплый голос:

– Дай руку, настырная девчонка!

Из последних сил Марьюшка протянула руку и почувствовала, как кто-то крепко схватил ее и вмиг вытянул из трясины. Оказавшись на кочке, девочка увидела своего спасителя. Это был невысокий лысоватый старичок с жиденькими усами и бородой.

– Ну что тебя, Марьюшка, в болото-то потянуло?

– Спасибо тебе, добрый человек. А ты откуда меня знаешь?

– Да мы же знакомы. Вспомни Тимошку, Дашу… Это все я! – Сказал он гордо.

– А ведь я предупреждал, чтобы не ходила в мои владения. Ладно, поле, ладно – луг, но ты еще и в мое болото полезла. А это я уже снести не могу. И ты сгинешь здесь!

– Сгину? А зачем тогда, мил человек, ты меня спасал, если погубить хочешь?

– Да ты видно совсем глупая… Я же Анчутка, очень лютый бесенок. Когда творю зло, я получаю силу, а если сделаю доброе дело, сразу и окочурюсь. Так что у меня нет выбора. А тебя я спас именно для того, чтобы погубить. Если бы ты просто так утопла, мне бы не было никакого проку. А так, я стану еще сильнее. Теперь, понятно?

– Теперь, понятно… Но мне нельзя умирать, меня бабушка хворая ждет. Она без моих травок совсем пропадет.

– Не без твоих, а без моих…

– Пускай, без твоих. Но мне надо обязательно их принести!

– Ну, я не знаю, что с тобой делать. Ты, конечно, мне нравишься, такая заботливая, внимательная…

– А можно, я отнесу траву домой, приготовлю отвар, а потом вернусь?

– А если обманешь?

– Честное слово!

– Ладно, поверю, но, смотри, если обманешь, я тебя везде достану и изведу. Иди на островок, набери травок, только мой цветок – Анчуткин огонь, не трогай. Потом через болото я сам тебя проведу. Даю три дня, а на четвертый должна воротиться.

Как не было Марьюшке страшно, она все же спросила:

– Мил человек, а что это за Анчуткин огонь, никогда не слышала?

– Самый красивый и самый живительный цветок, избавляет от хворей и силу дает необыкновенную. Растет только на моем болоте, вон на том островке. Красный как огонь, оттого и название, для себя берегу…

Пришла Марьюшка домой, а Акулина уже заждалась, все глаза просмотрела. Она сразу поняла, что ослушалась ее Марьюшка, одна на болото ходила. А внучка грустная, чуть не плачет. Наготовила отваров да настоев всяких впрок. Кто потом о бабушке позаботится?

Быстро пролетели три дня, надо уже и возвращаться. Собралась Марьюшка до зари, тихо прошмыгнула в дверь и ушла на болото. А на берегу Анчутка сидит, дожидается.

– Ну, молодец, не обманула. Жаль тебя губить, но придется. А ты знаешь, почему на болоте самые лучшие травы? Не знаешь? Теперь знай. Потому что все заблудившиеся здесь, в трясине топнут, а после них травы животворные растут. И чем лучше был человек, тем и травы полезнее.

– А что я должна делать?

– Иди в трясину, она сама тебя и затянет. Если боишься, давай подтолкну…

– Не надо, я сама… Только обещай, что бабушке поможешь.

– Слово Анчутки!

Только собралась Марьюшка шагнуть в трясину, как услышала страшный крик. Оглянулась и оторопела. На лысой голове Анчутки сидела кошка Василиса и яростно царапала когтями его лицо. Бесенок истошно визжал от боли и ужаса. С трудом вырвавшись из когтей, он бросился, не разбирая дороги, бежать через болото и вмиг скрылся с глаз, как будто его и не было вовсе.

Марьюшка кинулась к спасительнице, взяла на руки, стала ласкать да целовать:

– Василюшечка, милая, спасибо тебе! Если не ты, утопла бы я в черной трясине!

– Да чего уж там, чать не чужая – промурлыкала довольная кошка.

– Как, ты и говорить можешь!?

– Да, я многое чего могу… Но об этом не сейчас – бесенок может вернуться и напустить на нас болотных чудищ. Быстрее набирай травок, да Анчуткин огонь не забудь. Только бабушке давай не будем ничего рассказывать, ни про Анчутку, ни про меня, ведь у нее такое слабое сердце…

Марьюшка приготовила отвар из Анчуткиного цветка и начала лечить бабушку. Та быстро пошла на поправку и скоро забыла все свои хвори. И стали Акулина с внучкой и кошкой Василисой жить поживать, да горя не знать.