Ночь после выпуска (сборник)

Люблю ли я школу? Да, люблю! Очень!.. Как волчонок свою нору... И вот нужно вылезать из своей норы. И оказывается - сразу тысячи дорог!.. Тысячи!.. По какой мне идти? Давно задавала себе этот вопрос, но отмахивалась, пряталась от него. Теперь все - прятаться нельзя. Надо идти, а не могу, не знаю... Школа заставляла меня знать все, кроме одного - что мне нравится, что я люблю. Мне что-то нравилось, а что-то не нравилось. А раз не нравится, то и дается трудней, значит, этому ненравящемуся и отдавай больше сил, иначе не получишь пятерку. Школа требовала пятерок, я слушалась и ... и не смела сильно любить... Теперь вот оглянулась, и оказалось - ничего не люблю. Ничего, кроме мамы, папы и... школы. И тысячи дорог - и все одинаковы, все безразличны... Не думайте, что я счастливая. Мне страшно. Очень!

У нее, похоже, врожденный талант - оставаться среди людей одинокой.

Благополучные тяготятся своим благополучием.

- Разве не всё равно, каким путём убить жизнь, - ножом, ядом или подлым словом.

именинники на своих именинах всегда гости больше других гостей.

Преподносим неустойчивое, испаряющееся, причем в самой категорической, почти насильственной форме - знай во что бы то ни стало, отдай все время, все силы, забудь о своих интересах. Забудь то, на что ты больше всего способен. Получается: мы плодим невнимательных к себе люде. Ну, а если человек невнимателен к себе, то вряд ли он будет внимателен к другим. Сведения, которыми мы пичкаем школьника, улетучиваются, а тупая невнимательность остается.

-Знаете ли вы, невежи, что даже мыши, убогие создания, собираясь в кучу, устанавливают порядок: одни подчиняют, другие подчиняются? И мыши, и обезьяны - братья, и мы, человеки! Се ля ви! В жизни ты должен или подчинять, или подчиниться! Или - или! Середины нет и быть не может!

Знания давно уже добываются с помощью машин, а вот передаются они почему-то до сих пор, так сказать, вручную.

Запрокинув голову, бывшие десятиклассники разглядывали свою школу в непривычный час, в непривычном обличье. Каждый мысленно проникал сквозь глухие, налитые жирным мраком окна в знакомые коридоры, в знакомые классы. Вера Жерих шумно и тяжко вздохнула. Юлечка Студёнцева тихо сказала: - Здесь было все так понятно.

- Мы вот в общих проблемах путались, а я все время думал о сыне. Да, да, об Алешке... Вы же знаете, он не попал в институт. И глупо как-то. Готовился, и настойчиво, на химико-технологический, а срезался-то на русском языке - в сочинении насадил ошибок. Пошел в армию... Нет, нет, я вовсе не против армии, мне даже хотелось, чтоб парень понюхал воинской дисциплины, пожил в коллективе, чтоб с него содрали инфантильную семейную корочку. Не армия меня испугала, а сам Алешка. Собирался стать химиком, никогда не мечтал о воинской службе, но спокойно, даже, скажу, с облегчением встретил решение, сложившееся само собою, помимо него. Армия-то его устраивает потому только, что там не надо заботиться о себе: по команде подымают, по команде кормят, учат, укладывают спать. Каждый твой шаг размечен, записан, в уставы внесен - надежно. Что это, Ольга Олеговна,отсутствие воли, характера? Не скажу, чтоб он был, право, совсем безвольным. Он как-то взял приз по лыжам. Не просто взял, а хотел взять, готовился с упорством, нацеленно, волево. А характер... Гм! Да сколько угодно. Что-что, а это уж мы в семье чувствовали. Но вот что я замечал, Ольга Олеговна, он слишком часто употреблял слова "ребята сказали., все говорят... все так делают". Все носят длинные волосы на загривке - и мне надо, все употребляют словечко "пахан" вместо "отец" - и я это делаю, все берут призы по спортивным соревнованиям - и мне не след отставать, покажу, что не хуже других, волю проявлю, настойчивость. Как все... Так даже не легче жить! Отнюдь! Надо тянуться за другими, а сколько сил на это уходит. Не легче, но гораздо проще. Легкость и простота - вещи неравнозначные. Проще существовать по руководящей команде, но право же, необязательно легче. Ольга Олеговна остановилась.

- Как все - проще жить? - переспросила она. Остановился и Иван Игнатьевич.

Над ними сиял фонарь - пуста улица, темны громоздящиеся одно над другим по отвесной стене окна, спал город.

- Да ведь мы все понемногу этим грешим, - виновато проговорил Иван Игнатьевич. - Кто из нас не подлаживается: как все, так и я.

- А вам не пришло в голову, что люди из породы "как все, так и я" непременно примут враждебно новых Коперников и Галилеев потому только, что те утверждают не так, как все видят и думают? К Коперникам - враждебно, к заурядностям - доверчиво.

- М-да. Недаром говорится в народе: простота хуже воровства.

- Воровства ли? Не простаки ли становились той страшной силой, которая выплескивала наверх гитлеров? "Германия - превыше всего!" - просто и ясно, объяснений не требует, щекочет самолюбие. И простак славит Гитлера!

- М-да. Но к чему вы ведете? Никак не уловлю.

- К тому, что мы поразительно слепы!

- А именно?

- Целый вечер спорили - дым коромыслом. И на что только не замахивались: обучение и увлечение, равнодушие и преступность, ремесленничество и техническая революция. А одного не заметили...

- Чего же?

- На наших глазах сегодня родилась личность! Событие знаменательное!