– Сволочь, не заражай бессонницей! – проснулся Михаил Иванович и взглянул на часы. – Уже полночь близится, а Квакина все нет. Твое счастье, Валентина! Спи спокойно, сегодня не твой день.

– Михаил Иванович, за что он нас так? – вдруг спросил Камышов.

– Бить его не надо было, пока у власти были! – отрезал Болотов.

– Я о Призонове…

– Его это тоже касается. Нечего будущего Императора в багажник пихать!

– Так это же мы его потом Императором сделали! Кимоно с горными лыжами убрали, шахматную доску повесили!

– Учиться надо было в шахматы играть! – взревел Болотов. – Это тебе не девяностые – с ракеткой бегать, простые подачи брать!

– Этот подонок играет, как хочет, – обиделся Камышов. – Если уж ты легитимный тиран, уважай правила, чти историю! Мы же с вами – надежда и опора любой власти. Чем мы хуже Свинюгиных и Падловских? Почему они в парче, крови и золоте, а мы… В общем, здесь?

– Мы его лично душили, а эти на расстоянии, – тяжело вздохнул Болотов. – Не надо поддерживать того, кого бил, если он не страдает амнезией! Хулил – хвали, бил – беги! А ты, дурак, пальцы раскатал в счет благодарности! Где Призонов, и где благодарность! Какая благодарность, если любви нет? Тебя жена хоть раз навестила?

– Чья?

– Любая!

– Ваша навещала три дня назад…

– Что? – прохрипел Болотов, меняясь в лице. – Машенька? Тебя?

– Чем-то я ей понравился, – пожал плечами Камышов. – Еле отбился. Больно уж она упитанная, вся в вас. Пирожков мне принесла.

Это было последним ударом для Михаила Ивановича. Сжав гнилые зубы, он кинулся на Валентина, и стал душить бывшего коллегу.

– И… вам… тоже… передавала, – захрипел Камышов.

– Что? – заорал Болотов. – И где? Где еда? Мне надоел этот тренажер для зубов, который они обзывают мясом!

– Она вам только привет… передавала, – закатил глаза Валентин.

Но очередного убийства в солидный список грехов господина Болотова не добавилось. Охранник Квакин все-таки вошел.

– Лучше убейте! Скорее душите, а то не успеете! – зажмурился Валентин.

– Михаил Иванович, – неожиданно уважительно сказал Квакин. – Пожалуйста, отпустите Валентина Валерьевича.

– Ревнуешь? – поднял озверевшее лицо Болотов.

– Если бы. Просто меня попросили, чтобы до полуночи он дожил, а сейчас без пяти.

– Даже в эти пять минут можно сделать очень много! – Михаил Иванович сжал горло Камышова, но Квакин вежливо, но твердо пресек действия своего бывшего патрона.

– Боря, а после полуночи? – задал резонный вопрос Камышов.

– А после мне без разницы, – ответил Квакин.

– Как так? – удивился пришедший в себя Болотов. – Сегодня же твое дежурство! За лишний труп без согласования с начальником колонии ты ох как ответишь! И очень повезет, если ответишь по закону.

– Все уже согласовано, – ответил Квакин.

– Два трупа согласованы или один? – быстро спросил Камышов.

– Один, но он уже проработан. А вы, уважаемые господа, по типу свободны.

– Совсем? – обрадовался Болотов.

– Разбежался. За вами приехали, вас ждут, – Квакин взглянул на часы. – Через две минуты дождутся.

– Законно ждут? – напряженно спросил Камышов.

– Конечно, нет, – зло усмехнулся Квакин.

– Боря, а может, ну ее, эту свободу? – дрогнувшим голосом спросил Болотов. – Лучше запри нас покрепче, а? Мы с Валей больше ссориться не будем…

– Пирожков хочешь? Домашние! – Камышов явно поддерживал позицию Михаила Ивановича

– Нет, свободны, так свободны! – Квакин подтолкнул Болотова и Камышова к выходу.

Через две минуты они вышли за ворота колонии. На заснеженной дороге одиноко стоял черный «мерседес» с депутатской мигалкой. Фары ослепили пару злейших друзей, и мгновенно погасли.

– Боря, кто это? – изумился Болотов, но Квакин таинственным образом исчез.

Камышов и Болотов переглянулись.

– Михаил Иванович, пойдемте обратно, – шепнул Камышов. – Интуиция говорит мне, что в тюрьме мы будем жить теплее, сытнее, и главное, дольше…

– В первый раз за двадцать два года я с тобой согласен, – согласился Болотов. – Пирожками поделишься?

– Мы же свои люди, сочтемся, – обрадовался Камышов и протянул руку дружбы. Болотов быстро пожал ее и начал отступление.

Внезапно из «Мерседеса» высунулась рука. Рука повелительно махнула, а перстень на указательном пальце знакомо блеснул.

– Я помню этот перстень, – присмотрелся Болотов. – И руку вспоминаю.

– Меняем направление движения, – Камышов тоже узнал водителя.

Бывшие и будущие деловые партнеры послушно потянулись за рубином в форме пентаграммы. Пентаграмма освещала дорогу. Обретя знакомые очертания, путь перестал быть страшным, хотя и оставался опасным.

***

Планета Илмез, Пангея, Верония.

5773 год от рождества Иеремиила.

– Я не считаю рабочих людей механизмом, – медленно произнес Антоний Капула.

– Когда нет мыслей и чувств – плохо для работы писателя или художника, но рабочему – прекрасно! – возразил его оппонент, сенатор Лемис, организатор сегодняшнего раута. – Человек, сражающийся с глыбой металла, не должен думать о пьесах Криспи, иначе металл победит его! Тот, кто перелицовывает природу, должен уподобляться ей – величественной, но простой.

– Шестеренки, работающие механически, могут бесстрастно перемолоть своего хозяина, – ответил Капула.

– Вы признаете себя их хозяином? – напряженно спросил Лемис.

– Не рабовладельцем, а хозяином. Хозяином, ответственный за них. Взаимная и осознанная ответственность экономически выгоднее.

– Доброта из соображений выгоды…

– Да, я честен. Вам непривычно?

– Десять лет не могу привыкнуть. Но ваша доброта и честность варварски жестоки. Публичная порка сенатора на глазах многотысячной толпы…

– Вор должен быть готов к порке. Если бы он просто ограбил бюджет, я ограничился бы тюремным заключением. Но этот негодяй основал благотворительный фонд для детских домов, и, походя, ограбил детей, оставив вместо денег пыльный хлам со своего чердака!

– Мерзавец, – передернулся Лемис. – Простите, я не знал подробностей. Как такой подлец мог оказаться у власти?

– Он был избран неграмотными людьми. Галлия занимает в Пангее предпоследнее место по уровню культурного развития. Стоит ли удивляться, что бездари выбрали вора?

– Но вы признаете простоту рабочих? И главное, право на их простоту?

– Когда моя маленькая дочь прыгала обоими ногами в грязную лужу, я не менял ей платье до тех пор, пока она не самостоятельно не поняла – чистота лучше и удобнее. Теперь она, как вы знаете, обходит грязь стороной.

– Ваша дочь прелестна, но сравнение ее и рабочих неуместно. Должен существовать класс людей, профессионально работающих в грязи, а отчищать их – невыгодно. Чистые и мыслящие люди не хотят работать в шахтах.

– Хотят, когда мы ценим их чистоту и их мысли. И не только на словах, сенатор.

– Зачем на нефтяной вышке мысль и чистота?

– Взвешивать относительность простоты и нечистоплотности – бессмысленный труд. Спорить о понятиях и ярлыках, забывая о деле – не в моих правилах.

– Свобода, которую сейчас имеют профсоюзы, опасна именно для дела. Нашего дела.

– Свобода опасна только для механизмов. Людям она полезна. У меня есть аргумент, доказывающий необходимость свободы, а также то, что наши рабочие – люди.

– Этот аргумент – Лаэрт Брейн, я полагаю? – нахмурился сенатор.

– Нет. Это реакция на Лаэрта Брейна.

– Брейн – никто. А если бы с его речами выступили вы?

– Если толпа отторгает подобные мысли – титул не важен. Он будет значить что-либо, если Брейн начнет проповедовать новое течение в экономике или живописи. Кстати, у Брейна есть биография, или, по крайней мере, прошлое?

– Есть прошлое, естественно фальшивое. Но сделано отменно, – ответил Лемис.

– Кем сделано? – спросил Антоний.

– Не знаю, – пожал плечами Лемис. – Никто не знает. Тупик.

– Сан Лаэрт Брейн! – с непонятным торжеством доложил слуга.

– Кто его пригласил? – удивился Лемис.

– Прости, это моя идея, – залилась прехорошеньким румянцем молодая жена сенатора.

– Мун Лемис, – внимательно посмотрел на нее Капула. – Я полагаю, вы хотите решить вопрос о забастовке дипломатично, и поэтому вы хотите познакомить сана Брейна с нами?

– Да-да, – мун Лемис с жаром схватилась за идею. – Я решила, что в неофициальной обстановке…

– Неофициальным путем, – усмехнулся Капула. Жена сенатора окончательно смутилась.

Лаэрт Брейн появился в Пангее ниоткуда и незаметно. И он оставался бы незаметным, если бы не его речь в Тарихее.

Провокаторские речи Брейна не имели успеха и не привлекали ничьего внимания. Первое его выступление состоялось в Гамале – небольшом шахтерском городе, граничащем с Веронией. Никому не известный человек арендовал площадь, устроил актерское шествие, заказал странные транспаранты, и стал говорить от имени народа Пангеи.

– Наши хозяева объедаются свежими летятами, запивая их отборной ракией! – кричал он. – Мы обеспечиваем этим кровососам роскошную жизнь, а сами перебиваемся с саганаки на гирос! Отвоюем свое! Отнимем и поделим!

– Летят на всех не хватит, – улыбнулся глава рабочего профсоюза.

– Вы предлагаете убийства и кражи публично? – удивился кто-то из рабочих. – Если это спектакль, то как-то не смешно…

– Вы угнетены своим сатрапом! – вновь начал провокатор.

– Мы не чувствуем себя угнетенными, – сказал один из рабочих, солидный холеный мужчина.

– Это плохо, – вздохнул Брейн. – Значит, все нормально? Жалованье, льготы, соцпакет, профсоюзы? Вы – не бедствующий класс, а всего лишь профессия?

– Сан, вы кто? – недоуменно спросил рабочий.

– Я не сан! Я такой же, как вы!

– Как-то не похож, – присмотрелся к Брейну рабочий.

– Причем ни на что, – рассмеялся второй. – Пойдемте с этого дрянного представления.

Небольшая кучка вокруг Брейна моментально рассосалась.

Лаэрт Брейн сделал неутешительные выводы и начал поиск нового пьедестала. Разумеется, он нашел свою аудиторию. Ей стала Тарихея – рабочая колония олигофренов.

Экономисты Пангеи сделали очевидное открытие – олигофрены являются идеальными работниками. Они всегда вежливы, не пьют, редко устают, мало болеют, не воруют и удовлетворяются небольшой платой за свой труд. Сенат организовал целую рабочую колонию, состоящую из сотен тысяч олигофренов. Результаты их работы превзошли все ожидания. Черная и простая работа исполнялась максимально быстро и качественно. Увы, но любая работа, требующая напряжения интеллекта, оказывалась непосильной для рабочих Тарихеи. Но Сенат искал не развития, а выгоды, поэтому Тарихея стала одним из промышленных центров Пангеи. Даже справедливый Капула признал, что раз болезнь неизлечима, то ее нужно использовать.

– Мы – гиганты и титаны! Потому что мы – масса! Ешь бризолес, жуй маридап! Час твой последний приходит, сатрап! Требуем денег и улучшений! Всем – восьмичасовой рабочий день и бесплатную узу на каждом углу! Каждому – ключ от квартиры, где деньги лежат! Олигофрены всех колоний, соединяйтесь! В общем, как всегда – мир, труд, нисан! – митинговал Брейн. Олигофрены бешено аплодировали.

– А вы что не хлопаете, сан? – спросил Брейн у мрачного мужчины.

– Я не даун, я надзиратель, – объяснил мужчина.

– Бывает. Ну что же, прислужник режима, объяви сенаторам – Тарихея бастует! Классовое самосознание пробудилось от многолетнего… В общем, денег хотят! Много и сразу! И прав – еще больше! Я верно говорю? – обратился Лаэрт к своим слушателям. Имбецилы подтвердили полномочия своего нового лидера. Надзиратель крякнул и попытался свергнуть вождя олигофренов своей тяжелой тростью. Но рабочие не дали в обиду своего собрата. Надзиратель позорно бежал и сообщил о забастовке. Руководство колонии брезгливо поинтересовалось суммой, которую сан Брейн желает за то, чтобы навсегда избавить Тарихею от своего присутствия. Лаэрт потребовал избрания в Сенат. Сенат ответил, что сенаторы скорее удавятся, чем примут и полюбят сана Брейна. Лаэрт вежливо ответил, что готов самостоятельно решить проблему удушения Сената. Тем временем забастовка продолжалась. Приобретя лидера, олигофрены стали приносить убытки вместо прибыли.

– Сан Лаэрт Брейн! – вновь доложил слуга, вглядываясь в портьеру. На гостей Лемиса пахнуло жаром неясного происхождения. На пороге возник Лаэрт Брейн.

Джули Капула, вместе с отцом приглашенная к Лемису, с интересом взглянула на Брейна. Она ожидала увидеть безыскусного человечка с сутенерской улыбочкой, а увидела нечто необычное. Безукоризненно одетый сан со взглядом мудрого безумца, красивым лицом, ухоженными черными усами и небольшим шрамом на правой щеке притягивал и интриговал.

– Этот сан в изысканном костюме – лидер рабочих? – усмехнулся Лемис.

– Зачем так громко? Просто лидер, – ответствовал подошедший Брейн. – Сенатор, счастлив познакомиться. С вашей супругой я уже имел удовольствие. Мун Капула, вы очаровательнее ваших портретов! Сан Капула, рад нашей первой, но не последней встрече!

– Сир Капула, с вашего позволения, – мягко поправил наглеца Антоний.

– Пока без моего позволения, но это пока. Сан сенатор и сир сатрап, для начала я бы хотел обсудить и поспорить. А после можно наконец-то начать серьезный разговор.

– Не будем нарушать традиций, – согласился Капула. – Тем более, тем для серьезного разговора я не вижу. Итак, сан Брейн, вы хотите спокойствия или непокоя?

– В Тарихее все спокойно. Народ бастует, то есть отдыхает.

– Но это ненадолго, не так ли? – вмешался Лемис.

– Зависит от вас, сенатор, – любезно ответил Брейн. – Я поместил в их мозг маленького идола. Мозг олигофрена с идолом вместо мыслей и идей – страшное оружие.

– Страшное и для тех, кто поместил этого идола, – ответил Капула.

– И страшное для тех, кто этого идола создал. Поместить божка легко и просто, достаточно крючка в их немудреных извилинах. Эффективно и эффектно использовать идола – это искусство. Оцените его, сир и сан! И вы, мун Капула, – повернулся Брейн к Джули.

У разумного мужчины Лаэрт Брейн вызывал смесь отвращения и практического интереса. Но молодая Капула увидела романтический ореол над заблудшей душой. Глаза Брейна вдохновенно пылали, лицо дышало мужеством, фигура – скрытой силой, а речи выдавали в нем человека неглупого. Сущность Лаэрта Брейна за этим плотным покровом не просматривалась. К счастью, только для молодых девушек. Мун Капула чуть зарделась, но пошла в лобовую атаку.

– Смените ваши крючки на гарпун, сан Брейн, – с подчеркнутой холодностью сказала она. – Наше общество – это не те мелкие рыбешки, с которыми вы привыкли иметь дело. Здесь вы уловом не поживитесь.

Брейн последовал совету, верно усмотрев в нем скрытый призыв. Он засыпал Капулу цитатами из пьесы Бэкона «Тибальт и Розамунда», дошел до «Приама и Елены», привел примеры из Гермия и Никомаха, показал себя знатоком малоизвестного философа Платона и начал уверять, что Диоген Лаэртский – его дальний предок и духовный родственник.

– Простите, а как рабочие Тарихеи оценивают ваши симпатии к учению киников? – прервал поток псевдоинтеллектуальщины Лемис.

– Мухи не заметят стрельбы из пулемета, – ответил Лаэрт. – Я привык соотносить цели и оружие.

– Я оценил вас, – вдумчиво сказал Капула. – Вы политик лишь для олигофренов. Ваше краснобайство и двуходовые интриги неуместны в Сенате.

– Олигофрены тоже люди, – возразил Брейн. – Я ведь собираюсь выдвигаться именно в сенаторы Тарихеи, а не Веронии! Я могу повернуть энергию рабочих не на борьбу, а на труд!

– Неквалифицированный труд – предел вашей власти, Брейн, – сурово произнес Лемис.

– Не смешивайте интеллект и техническую мысль, сенатор. Это две абсолютно параллельные реки. Их течение независимо.

– Существо, воспринимающее вас всерьез, не сможет обращаться с техникой, – с презрением бросил Лемис. – Даже искусственно выращенный имбецил не может быть развит технически и математически, если он убог интеллектуально.

– А если я покажу вам многомиллиардную расу подобных существ? – вкрадчиво спросил Брейн.

– Вот тогда можете избираться в Сенат! – хохотнул Лемис.

– Слово сана? – криво улыбнулся Брейн.

– Не клянитесь, Лемис! – нахмурился Капула и вгляделся в глаза Лаэрта. – Сан Брейн, вы не дурак и не сумасшедший. Вы сложнее, чем кажетесь. Обычно бывает наоборот…

– Многомиллиардная раса, верящая Брейну? – развеселился Лемис. – Прекратите, Антоний, нелепые суеверия – не ваше поле битвы. Слово истинного сана, Брейн!

Джули отошла от представителей власти и властолюбца, заключающих нелепое пари. Она почувствовала смутную тревогу. В Лаэрте было что-то опасное, бессмысленное, красивое и раненное. Что-то темно-багровое, но неилмезийское. Мун Капула вышла на балкон. Изящная и удобная Верония расслабляла глаз и подстегивала мысль.

«Авантюрист. Нарочито нахален. Напоказ эрудирован. Экспрессивно фальшив, с иронией играет собственной фальшью. Оскорблен давно. Кем, когда, зачем? Мстит. Место сенатора – оружие. Дно – тройное. Нанят? Человек Сената? Прошлого нет. Что-то в запасе – есть, несомненно. Был серьезен только в момент заключения бессмысленного пари».

– Нет, я не был серьезен ни секунды, – раздался глубокий голос Брейна. – Лемис и ваш батюшка слишком величавы и степенны для серьезных игр.

– Я говорила вслух? – удивилась Джули.

– Любая ваша мысль превращается в отблеск ваших прекрасных глаз, – Лаэрт высказал высокопарную фразу просто и ненапыщенно. Его голос был разительно непохож на тот, которым он беседовал с сенатором и сатрапом.

– А в ваших не отблеск, а огонь, – тихо произнесла Капула. – Особенно в правом. Где тот костер, отражающийся в вашем глазу?

– Далеко во времени и в пространстве, – ответил Брейн.

– Вы оттуда?

– Я там умер и вторично родился, – сказал Лаэрт и щелкнул пальцами. Ничего не произошло.

– Простите, дурная привычка, – извинился он.

– У вас их слишком много, – охладела Джули. – Вы ведь из-за них явились сюда?

– Вы чрезмерно проницательны, мун Капула, – улыбнулся Брейн.

– Вам не стыдно манипулировать больными?

– Лучше командовать болезнью, чем заражаться ей.

– Может быть, просто держаться подальше от болезни?

– Я пытался, не получилось. К тому же, если бы смог, то заскучал. Владеть душами больных веселее, чем собой.

– Вы аморальны, – медленно, взвешивая каждый слог, произнесла Капула.

– Да, – согласился Брейн и попытался впиться в губы Джули. Капула спокойно и умело уклонилась.

– А я нет, – улыбнулась она, почувствовав прилив сил. – Прощайте, Брейн.

Джули зашагала навстречу солнечному лучу, пробивающемуся из-под тяжелой портьеры.

– До свидания, мун Капула, – улыбнулся Лаэрт Брейн. Он поднес к лицу свой перстень с гравировкой «Omnia transeunt et id qouque», повернул его и растворился в воздухе.

***

Планета Земля, Русская Империя,

Россия, Восточная Сибирь, Краснокаменск

– Леня! – присвистнул Болотов. – Ты здесь как, и главное, на кой?

– Сэр Подболотов, вас же в третий раз убили? – удивился Камышов.

– Товарищи господа, прекратите пялиться, как вошь на выданье! Плиз в тачку, тут тепло и я! – оскалил зубы Подболотов, который явно был подшофе. Болотов и Камышов приняли приглашение и откинулись на удобных кожаных сиденьях.

– Леонид Альбертович, – подчеркнуто вежливо спросил Михаил Иванович. – Зачем вы мой обкомовский брюлик из бизнес-центра спиздили?

– Так это просто совковая красная звезда? – присмотрелся Подболотов к своему перстню. – Какая инфернальная! Алогичная история чересчур извилисто вьется по спирали…

– Вот именно, что поспирали! Все, что потом и кровью, хорошо хоть не своими, нажил, все поспирали! – гневно сказал Болотов. – Верни цацку!

– Охотно. Меняю награбленное на ворованное. Верните пакет акций «Тифсберлайфа», Михаил Иванович!

– Тещу на бутылку? Легко! Только акции у меня дома, в Призоновграде.

– Твой дом – тюрьма, Миша! – сказал Подболотов, достав пачку акций. – Распишись, а то они именные!

– Ограбил бедную полувдову? – взвыл Болотов.

– Не такую уж и бедную, – усмехнулся Подболотов. – И не полувдову, а разведенку. И не ограбил, а добровольно получил в знак дружбы и доверия.

– Вкусно готовит! – облизнулся Камышов.

– Особенно бомбас, – мечтательно подтвердил Подболотов.

– С индийским карри! – вздохнул Камышов.

– Прекратите, мерзавцы! – взвыл Болотов.

– Если уж жениться, так только на той, что верность блюдет! – назидательно сказал Камышов.

– Кстати, Валя, тебе привет от Лолиточки, – подмигнул Подболотов. – Распишись на своей части акций, совесть русской эмиграции!

– Вы, Леонид Альбертович, тоже вроде как семьянин? – зловеще прищурился Камышов.

– Уже нет, – вздохнул Леонид. – Любу, увы, убило, Максима, увы, даже не задело.

– Чем не задело? – с сочувствием спросил Болотов.

– Крышей моего особняка в Лондоне. Главный стратегический объект при ядерной войне, мать их! – Леонид стиснул зубы и подавил кипящие в кадыке слезы.

– Леня, ты же знаешь их стратегию. Ты сам выбрал крышу для жизни, должен был быть готов к смерти, – вздохнул Болотов.

– Всегда готов, Миша! Особенно к их смерти, – прищурился Подболотов.

– Ты зачем приехал, не за копеечными же акциями? – спросил Болотов. – «Тифсберлайф» и до войны падал, а после войны и вовсе разбился и раскололся.

– Один из осколков слился с радиоактивной пылью, и мутировал в гиганта, – усмехнулся Леонид. – Из крови и гамма-излучения получилось отвратное, но доходное блюдо. Эти акции сейчас потянут на несколько миллиончиков.

– Зачем тебе еще? – спросил Болотов. – Ты же не сорока, чтобы все блестящее в гнездо таскать! Ты совсем другая птица. У тебя финансовый вопрос решен пожизненно!

– Вот именно, что пожизненно! Леонид Подболотов, невольник бесчестья, погиб. У меня, Леонарда Андеривера, депутата парламента колонии Русской Империи, кое-что осталось после смерти этого достойного господина. Сегодня сэр Андеривер может освободить заключенных Болотова и Камышова. Но через неделю, не раньше и не позже, станет известно, что Андеривер – миф и фантом. И моя небольшая власть и большие сбережения вмиг испарятся. Не мне вам рассказывать, куда пойдет этот пар, у кого и как он материализуется. Поскольку Подболотов – официальный труп, то он должен им и остаться. Об этом позаботятся.

– Как же ты хочешь победить этот закон природы? – спросил Болотов. – Как всегда -стащить и слинять? Зачем нас вытаскивать? Что, Квакин сам не мог нас заставить поставить эти закорючки на бумажках?

– Хорошо, что ты понимаешь, что для вас это бумажки, а для меня деньги, – улыбнулся Леонид. – Но как ты не понимаешь, что Россия теперь везде, и линять уже некуда! Все так полиняло и посерело, что я везде буду ярким, чужим и позорным пятном, поэтому меня замочат во время очередной стирки!

– Мы нужны тебе не как средства, а как люди? – проявил феноменальную догадливость Болотов. – Где-то есть не везде, но ты туда без нас никак?

– Вы еще, вернее, уже не люди, а исполнители. Да, мне нужны именно вы. Вы готовые, завершенные, терять вам нечего. К тому же я вас знаю, причем лучше, чем себя, ибо я сложнее. Ты прав, сбежать можно, и есть куда. И, благодаря вашим бывшим бумажкам, то есть будущим нашим деньгам, есть с чем.

– То, что нашим – это прекрасно, Леня! – энтузиазм Болотова вспыхнул и разгорелся. – Куда, зачем, к кому? И главное, как?

– Послезавтра в Призоновграде состоится ультрасекретный запуск межпланетного портала. Твой, Миша, племянничек, будет в составе чиновников-испытателей. Тебя он боится и поэтому поможет пройти. Петечка Болотов должен успеть нам помочь, но успеть предать не должен. Ты сможешь?

– Это просто и понятно. На другую планету, значит… А если там еще хуже?

– Хуже быть не может.

– Все относительно, Леня. Насколько надежен твой источник, доложивший о портале? Если Андеривер успеет стать Подболотовым, нас ждет не колония, а дьявол…

– Мой источник надежен потому, что не докладывает, а направляет. Ты прав, Миша, он нас ждет. Но пока живыми.

Леонид вышел на мороз и взглянул на звездное небо. Снег обжигал лицо, светила слепили.

– Дьявол ниже, – хмыкнул Камышов.

– Дурак ты, Валя! Ты разве к сорока годам не понял, что он везде? – грустно сказал Леонид. Он протянул руку ладонью вверх.

Красноглазый ястреб вылетел из пустой черноты и сел на ладонь Подболотова. Леонид молча всмотрелся в мертвые окровавленные глаза. Ястреб зловеще подмигнул Подболотову, щелкнул клювом и взмыл ввысь.

– Он послал меня в лондонский особняк, он же ведет на другую планету.

– Кунопастон знает направление, но не знает пути, – сказал Болотов. – Но верный указатель лучше пустоты. Я поеду, Леня.

– Какой еще Кунопастон? – с недоумением спросил Камышов. – Леонид Альбертович, вы куда ладонь тянете?

– Ты ястреба не видел? – удивленно спросил Болотов.

– Какого ястреба? – округлил глаза Валентин.

– Еще не дорос. Скоро начнет видеть, ему уже пора, – сказал Леонид.

– Может быть, перерос? – с сомнением спросил Болотов и подозрительно оглядел Камышова.

– Валя Камышов – гениальный актер? – рассмеялся Леонид. – Нет, Миша, даже Смоктуновский не смог бы столько лет изображать синьора Камышова. Не дорос, хоть рост и маленький.

– До кого я не дорос? – возопил Камышов.

– Ты еще не разу не видел того, кто тащит всех нас по льду жизни. Того, кого ты ошибочно принимаешь за коньки судьбы, – ответил Леонид. – Ничего страшного, даже спокойно. Еще насмотришься.

– В общем, Валя, нам надо в Призоновград, на другую планету. За свободой и деньгами, – сказал Болотов.

– Так бы сразу и объяснили, – сказал Камышов. – И как мы по нашим дорогам доедем до Призоновграда за день?

– Когда я жил… Черт возьми, жил! – вдруг взвыл Леонид, но, успокоившись, продолжил. – Так вот, когда я проживал в Европе, я думал, что смогу купить независимость, не заплатив культурой. Но я купил лишь независимость от наших дорог, что уже немало.

Подболотов вернулся в машину и нажал кнопку на панели управления «мерседесом». Автомобиль взмыл навстречу звездам.

– Магия? – высказал догадку Болотов

– Довоенная европейская разработка, полтора миллиона евро, закрытый аукцион, – гордо сказал Леонид. – Технология изготовления похоронена в радиоактивных руинах.

– Короче, эксклюзив, – сказал Камышов. – Леонид, меня немного напрягает, что от тебя несет, как из коньячной бочки.

– Где ты в небе видел гаишников? – хохотнул Подболотов.

– Да нет, я завидую, – вздохнул Камышов.

– Угощайтесь, коньяк в бардачке, – великодушно сказал Леонид.

– Наше спасение в бардаке! – Болотов жадно схватил бутылку.

«Мерседес» сделал крутой вираж и устремился к столице Русской Империи.

***

Планета Земля, Русская Империя,

Россия, Подпризоновье (бывшее Подмосковье),

Новое Прямино (бывшее Старое Косино),

Гаражно-строительный кооператив «Флора»

Ржавые гаражи, украшенные матерными надписями, прекрасно гармонировали с беспорядочными горами грязи и глубокими лужами. Посреди пейзажа высился замызганный джип «Porsche Cayenne». На капоте джипа был разложен рваный учебник российской истории и замусоленная газета «Правда Русской Империи» с фотографией мускулистого Призонова, снисходительно смотрящего сверху вниз на Арнольда Чернопахарева – мэра города Калифорнийска. На учебнике стояла скудная, нетронутая закуска, а на газете высились три литровые бутылки домашнего самогона и три пластиковых стаканчика, к которым регулярно прикладывались трое накачанных мужчин. Троица почти не разговаривала, каждое слово давалось с трудом.

– З-за здоровье, – икнул один из них и опорожнил стаканчик. Чокаться уже не было сил.

– З-здоровье пр-превыше з-закона, – пошутил второй и впился в стакан.

– С-свое превыше чужого, – третий попытался найти стакан, но, запутавшись в его многочисленных образах, нащупал бутылку и допил из горла.

– Хорошо сказал, Ваня! – поднял пустые, но мутные глаза первый. – Дай, я тебя поцелую! Поцеловав капот, он погладил фару.

– А что, девчонки п-пришли? – спросил второй.

– Федя, молоток! – непонятно зачем сказал Ваня и ударил Федю по плечу. Федор присел.

– И я тебя уважаю, Серый, – обратился он к первому.

– Это ты правильно! – сказал Серый, допил бутылку, и кинул ее в чьи-то «Жигули». Бутылка пробила стекло и осталась лежать в машине.

В ГСК въехал потертый «Форд» и остановился напротив джипа. Из «Форда» вышел лысоватый мужчина в очках и галстуке. Зажав нос, он протиснулся мимо троицы, и открыл дверь своего гаража.

– Ребята, мне бы в гараж проехать, – просительно сказал он.

– Ты че, ебаный в рот, – икнул Федя. – За дураков нас считаешь?

– Ты че, мудила? – возмутился Серый. – Здесь же столько места! П-права купят и ездют! Че, придурок, проехать не можешь?

– Проехать могу, – сжав зубы, сказал мужчина. – Только вас и ваш джип раздавлю всмятку.

– Ты че хамишь, чмо? – поднял голову Ваня. – Че за кипеж, бля? Нет, чтобы, стакан с нами поднять, он наезжает, гнида очкастая!

– Папа, мы скоро домой пойдем? – из «форда» испуганно высунулась трехлетняя кроха в белом платьице.

– Сейчас, – бесцветным голосом сказал мужчина. – Дядей и их джип отодвину, и пойдем.

– Ты че шипел щас, терпила? – нахмурился Ваня и схватил лом. – Ты щас за базар того!

Лом обыденно размозжил голову мужчины. Девочка пронзительно завизжала. Лицо Вани расплылось в улыбке.

– Ути, путя какая! – одобрил он. – Маленькая такая вся. Самогончик будешь, деточка?

Он вынул девочку из машины и, невзирая на ее сопротивление, взял на руки.

– На Машку мою похожа, – сентиментально сказал он. – Люблю маленьких!

Девочка размахнулась и ударила Ивана в глаз.

– Ты че, сука! – зарычал Ваня. – Я ж к тебе по-человечьи!

Бросив девочку в грязь, он начал остервенело бить по ее платьицу ломом. Кровь смешивалась с лужами.

– На хера, Вань? – икнул Серый. – Опять мне свою кодлу с Фединой шоблой сводить…

– На хрен сводить? – нахмурился Федя. – В багажник их кинь, делов то! Ванин багажник и не такое видел!

– Тачку – мне, – сказал Серый. – Федька, отгони! Петька вчера паленые Черепу перегнал, место есть!

– Резина хорошая, – заглянул Федор в гараж покойного владельца «Форда». – На мои диски пойдет.

Через час место было приведено в свой, специфический порядок. Трупы владельца «Форда» и его дочки упокоились в багажнике Ивана, «Форд» нашел пристанище в гараже Сергея, а зимняя резина «Форда» – на «БМВ» Федора.

– Чмошники и лузеры, – икнул Ваня и перевел разговор на излюбленную со школьных лет тему. – Если я сильнее, я всех могу! Вчера вот иду, навстречу хиляк. Глаза, бля, хитрожопые! Ну я его и отпиздил. Он орет, мол, за что, а я объясняю – потому что у меня мышечная масса больше! А он, прикиньте, плюется и пищит, что у меня варварская мораль!

Друзья громко заржали над непривычным оборотом.

– Ну и что, что варварская? – удивился Сергей. – Варваров – наш лучший писатель! Он написал «Убьем за святую Отчизну» и «Искусство пикапа телок». Букеровский лауреат, бля, а эти козлы бочку катят.