Плаха да колокола

«Ну зачем ты меня при них! – метались, сгорали в мозгу Турина молнии гнева. – Ну что при слюнтяях этих костеришь! С кем равняешь?!»

Когда-то прежний начальник, крикун и трибун Хумарьянц любил устраивать подобные разносы. Комиссар-армянин гонял лоботрясов принародно в наказание нерадивым. Но в любых случаях, в совсем сволочных провалах при подчинённых начальство не трогал, при низших на высших по званию не замахивался. А ведь чего-чего, а поорать умел! И гвоздил революционными политическими лозунгами, к которым ближе лежала его душа не профессионала, но бывшего подпольщика-марксиста. Однако канцелярской терминологии был далёк, не то что эта бумажная размазня, даже обматерить смелости не наберётся!..

Вторую или третью папироску прикуривал у соседа Турин. Не добирался до конца, мял в сердцах, обжигая пальцы. Давил в осколке артиллерийского снаряда, пепельницей служившей курильщикам. На столе начальника милиции эта безделушка стала реликвией после зловещих событий позднего лета восемнадцатого года.

Смотрел на осколок Турин, вертел в руках, вспоминал то грозное время.

Угодил этот осколок сюда, ворвавшись смертоносным снарядом в августовский денёк, когда весь город стоял на ушах. Изъятие хлеба у голодающего населения и принудительная мобилизация в Красную армию подтолкнули недовольных к открытому вооружённому бунту. Но разорвавшийся снаряд никому вреда не причинил. Основательно разметав милицейскую контору, грохнул оглушительно, никого не тронув: всё начальство городской милиции с самим Иваном Бугаевым, петушком носившим фуражку на правом ухе, арестовано было до этого собственными же милиционерами. Под стражу взяли и комиссара-трибуна Хумарьянца, сдался и председатель губисполкома Лепатов, не захотел умирать за новую власть и бравый военком Соскин, задрав дрожащие руки. Вся верхушка оказалась тогда в подвалах бывшего подполковника Маркевича, возглавившего бунт.

Суток хватило на переворот. Заговорщики действовали умно, как Ильич учил: захватили почту, телеграф, выпустили урок из тюрьмы.

И дрогнули тогда многие уцелевшие, а вот эта бумажная душа Опущенников, который сейчас направо и налево его долбит, – Турин поднял глаза на человека, осипшего от непрестанной говорильни, – не дрогнул и возвернул едва не ускользнувшую советскую власть.

Начал с деревни своей, с Никольского и не позволил размахнуться взбунтовавшимся. Жестоко пресёк попытки в своём уезде, наладил связь с таким же смельчаком в Сасыколях, нашёл непокорных в городе.

Тех же суток ему хватило, чтобы свернуть шею врагу.

Не обошлось без счастливого случая – подоспели военные моряки.

Удача ласкает смельчаков, победа осыпает лаврами: Опущенников был усажен самим Свердловым в кресло начальника губернской милиции, канул в немилость трибун-армянин Хумарьянц. После такого блестящего начала, казалось бы, герою-победителю все дороги наверх распахнуты, но… Турин, покривившись лицом, хмыкнул, подпёр голову кулаком, – изменился Опущенников в другую сторону, не сумев удержать жар-птицу, завяз в местных дрязгах, а нагрянули нынешние времена, завертелись, облепили его воротилы новой экономической политики, совсем растерялся начальничек… Как говорится, ни рыба ни мясо.

Турин впился взглядом в Опущенникова, вон он водит носом по листку, что разгладил перед собой, чешет, не переставая. Чему учит его и других? Шпарит по бумажке, сочинённой ещё комиссаром-демократом, бестолковым крикуном, ни черта не разбиравшимся в том, как бороться с урками, как гноить нечисть. А ведь Ленин провозгласил лозунг: очистить государство от преступного элемента.

Но а этот губошлёп!.. Что он им талдычит? Слушать тошно: «Никто не может быть задержан более чем на 24 часа… Стрельба на улицах возможна лишь в исключительных случаях… милиционер должен стараться не причинить вреда гражданам!..» Каким гражданам? Ворам, грабителям и мокрушникам?

– Василий Евлампиевич! – услышал Турин словно сквозь пелену голос Опущенникова. – Василий Евлампиевич!

– Заснул? – ткнул его в бок сосед.

Турин лениво поднялся, словно действительно дремал.

– А ваш агент… этот… как его?..

– Ковригин.

– Да, да. А ваш агент Ковригин знал инструкцию? Ведь он угрохал трёх человек!

– Так точно, товарищ начальник! Знал. Поэтому и стрелял.

– Сомневаюсь.

– Оборонялся он. Нападавших трое было. – Турин оглядел присутствующих, словно убеждая их, а не бюрократа, председательствующего за столом.

Присутствующие засмолили папиросы злее, дыму в кабинете прибавилось. Даже скучавшие ранее и действительно дремавшие были сейчас на стороне провинившегося и, не скрывая, поддерживали Турина. Он подметил это и повеселел.

– Оружия при убитых не оказалось? – сомневался начальник.

– А кто его искал? Моих ребят туда не допускают! – буркнул Турин.

– Мне доложили…

– Бандиты выбросить стволы могли. Обычно так и поступают, если прищучить.

– Финка была у одного да ножи у остальных.

– А «смит-вессон», что нашли у моста?

– Он от трупов далеко оказался.

– Выходит, ствол Ковригин им подбросил?

– Не знаю, подбросил, обронил кто… Я вынужден издать приказ о служебной проверке произошедшего. После и решу, по закону или нет применено оружие вашим сотрудником. Надо ли было лишать жизни трёх граждан.

– Трёх бандитов, – пробурчал Турин. – Их личности уже установлены. Это гастролёры из Ростова. Все судимы ранее. И не один раз.

– Ковригина от должности отстранить, – будто не слыша, продолжал начальник. – Найдите ему занятие другого рода. И пусть сдаст табельное оружие.

– У меня другой работы нет. Метлу дам. Пусть улицы метёт.

По залу пробежали и ропот, и смешки.

– В портовый садик отправьте. С метлой-то ему сподручнее.

– Уркоганов метлой не погнать, – дерзил, не сдерживаясь, Турин. – А там их целое лежбище.

– Вы же и распустили.

– Моё дело раскрывать да ловить.

– Вот что! – прихлопнул рукой по столу начальник и приподнялся. Такое случалось не часто. – Василий Евлампиевич, ваши заслуги известны, однако никому не позволено!..

– Товарищ начальник! – в открывшуюся дверь кабинета заглянул взволнованный дежурный.

– Что у вас? – развернулся к нему Опущенников.

– Там звонят.

– Я же просил во время совещания меня не беспокоить!

– Там из губкома!

– Скажите, я перезвоню сам, как только закончу совещание.

– Там из приёмной секретаря губкома…

– Кто?!

– Наверное, Странников… – не совсем уверенно подсказал Турин.

– Василий Петрович? А он с какой стати? – Начальник метнул вгляд в Турина.

– Меня, наверное, не нашёл, вот вам и звонит, – лениво поморщился начальник розыска.

– Вас? Его интересует убийство трёх бандитов?

– Не думаю. А впрочем, чем чёрт не шутит.

– С каких пор уголовники стали интересовать секретаря губкома? Вы что-то недоговариваете, Василий Евлампиевич? В парке бандитом был ранен гражданин, которого Ковригин в больницу водил… Он не имеет отношения к губкому?

– После перевязки чуть дёру не дал, – хмыкнул Турин. – Просил, чтобы фамилия его нигде не фигурировала.

– Вот-вот! – насторожился начальник. – Он как раз и может быть из губкома. Как его фамилия?

– Иорин его фамилия.

– Имелся у них такой человек…

– Этот Иорин, извините, предпочитал дамочек лёгкого поведения, а не партийные кабинеты.

– А что ж тогда Василий Петрович? – поджал губы начальник в недоумении. – Почему звонит?

– Думаю, из-за Ковригина.

– Ничего не понимаю.

– Вчера вечером, до происшествия, мой Ковригин остановил Странникова и задумал проверить его документы.

– Зачем?

– Ну… – пожал плечами Турин. – Померещилось что-то ему. Ковригин первый день как из деревни выбрался, форму новую приехал получать. Перестарался… наломал дров.

– Вон оно как!

– Секретарь сказал, чтобы я под арест его посадил.

– Вот видите!

Турин пожал плечами, теперь голова его повисла без гордыни.

– Надеюсь, арестовали шаромыжника?

– Сидит.

– А чего со мной тягомотину разводите?

Турин отвернулся к двери, которая снова открылась, на пороге возник всё тот же дежурный, только теперь уже с лицом краснее помидора и весь взлохмаченный, словно его оттаскали за уши.

– Товарищ начальник! – выпалил он. – Ответственный секретарь губкома требует вас к себе!

– Дождались! – Опущенников махнул милиционерам расходиться и поспешил к двери.

– Ефим Петрович, – заикнулся Турин. – Может, мне с вами?

– Вам? – приостановился тот, оглядел с ног до головы Турина. – С какой стати?

Турин приблизился и шепнул:

– В парке Странников был, только спал он…

– Так что же ты мне сразу не объяснил?! – побелел от гнева начальник.

– Ну буду же я при всех рассказывать, – не смутился тот. – Ну что? Идти с вами?

– Пойдём. Сам отвечать будешь. А потом с тобой отдельно поговорю!

До губкома добрались скоро. Опущенников утихомирил волнение и в кабинет Странникова вошёл один, оставив Турина дожидаться в приёмной.

– Как обстановка? – вместо приветствия пронзил его строгим взглядом ответственный секретарь.

– Обычная, – не моргнул начальник милиции и выпалил: – С десяток кражонок, грабёж нераскрытый… но мы работаем, триста литров самогона хлопцы припёрли с Трусова, ну и мелочь – проститутки, малолетки бомбили вагоны на вокзале… В общем, как всегда.

Странников не проронил ни слова, выжидал.

– Спасибо ещё раз за подаренную машину, товарищ секретарь. В угро не нарадуются. Теперь с преступным элементом скорее пойдёт, – затоптался Опущенников, не находя продолжения.

– Ты вот что, – перебил Странников, – благодарить губком не надо. Губком улавливает главные болячки, язвы буржуазного прошлого. Я больнице в машине отказал, потому что изучаю ситуацию. На нынешнем этапе, когда ошалевший от открывшихся возможностей нэпман прёт к спекуляции, забрасывает нерадивых аппаратчиков взятками, кому, как не нашим красным пинкертонам, нужна скорость, а?

– Так точно, товарищ!..

– Ты мне ответь про другое, – опять перебил Странников. – Когда в угро научатся заботиться о…

– Недоразуменьице случилось! – опередил Опущенников. – Из деревни агент тот. Прибыл получать форму, задержался, и вот… Вам попался.

– Где он?

– Сидит. – Опущенников прищёлкнул каблуками. – Турин взял под арест провинившегося. Тот сам и доложил, как вами велено было.

– Значит, сидит?.. А что доложил? – изучал подозрительным взглядом Странников бледное лицо начальника, постепенно успокаиваясь.

– Учим, учим их, – бурчал между тем тот, отворачивая голову. – Мало толку. Видел ведь, что человек солидный перед ним, что оказия вышла, ну прояви смекалку – проводи до дома… Нет у молодых понятия.

– Ну, это лишнее… до дома пьяных водить.

– Ничего, посидит, поймёт. Всё им подозрительные элементы мерещатся.

– Новичок, говоришь?

– Года не работает… Да у вас в приёмной сам Турин дожидается. – Опущенников оживился, раскусив, что вызов ему ничем не грозит. – Если надобность имеется, он подробненько всё объяснит…

Странников отмахнулся:

– Какая надобность…

– Извиниться за своих олухов хотел, – выпалил уже совсем радостно Опущенников. – Пригласить, Василий Петрович?

– Ну давайте, – лениво потянулся секретарь. – Пусть зайдёт. Только предупредите, чтоб недолго. У меня конференция на носу…

– Тогда я прощаюсь. – Опущенников вытер вспотевший лоб.

– Занимайтесь, занимайтесь. Преступность распоясалась, а вы с пустяками возитесь. Я вот в докладе задам вам перцу!

– Примем все меры! – смиренно развернулся тот и заспешил к двери.

IV

Их встречу и дальнейшее сближение не назвать случайностью. Не только сама судьба вела их друг к другу. И не только дело, которым каждый занимался. В натуре обоих, в самой глубине сидел, что называется, бес, противившийся порой ступать обыденно, идти правильной, проторенной дорожкой, делать как все, приказано – исполнять. Азарт противоречия, противоборства, делать по-своему, жить не как остальные, довлел над их разумом и, как ни старались они это скрывать, выскакивал тот бесёнок наружу и ставил в тупик и их, и окружающих. Сами того не ведая, они, тщеславные, желающие достичь невиданных высот в карьере, во всём, за что брались всерьёз, были отчаянными авантюристами, им ближе был поиск, нежели достижение цели, драка, а не победа, любовная тайная страсть, но не семья, хотя обстоятельства порой были выше их.

Познакомились они так. Турин в очередной раз отличился. Вместе с подчинёнными был представлен к награде. И было за что: в Царицине из тюрьмы бежало пятеро опасных бандитов, главари Крот и Носик вооружились револьверами, отобрав у охраны. До Астрахани бандиты добрались без особых приключений. Не щадя стреляли и детей, и хозяев, приютивших на ночлег, а в городе, используя наводку, учинили налёт на банк, но угодили в ловушку, устроенную Туриным. Как ни отстреливались, а взял он их живыми и с деньгами. Можно было на месте к стенке – и все дела, но начальник губрозыска проливать кровь запретил, бурчал: расстреляют, после суда.

Тем и закончился лихой побег Крота. Весть о его кончине мигом облетела преступный мир. Не замедлили, передали оттуда: нажил Турин кровников! А тот посмеивался: «Грозился волк медведю».

Вручать награды начальство приурочило к юбилею губрозыска. Прибыл для этого сам Странников, прихватив с собой председателя губисполкома. Так они и встретились. После пламенных речей гостей пригласили за скромный стол, и секретарь губкома сам усадил Турина рядом с собой по правую руку.

Потом Задову, приятелю из театра, с восхищением рассказывал, с каким необыкновенным человеком виделся.

– Мартин Иден! – слушал и посмеивался артист, развалившись в кабинете на диване. – Морской волк! Только сухопутный. Глаза – ледяная сталь! Грудь боксёра! Бицепсы циркового борца и загадочен, как сам Шерлок Холмс!

– Ты его не видел! – горячился Странников. – Вот познакомлю!.. Руки только береги.

– Кусается?

– Когда поздравлял, он так сжал, я едва не вскрикнул. И идеями своими поделился. У него свой кумир, французский сыщик в мозгу застрял, новый метод изобрёл бороться с преступниками их же силой. Вербовал на свою сторону, зачислял в агенты и с их помощью шайки и банды отлавливал. Париж очистил от преступного мира! Не слыхал про такие чудеса?

– Я ворьём не интересуюсь, – брезгливо морщился Задов. – У меня музы.

– А мы договорились встретиться по этому поводу. Я ещё послушаю его предложения. Идея того стоит.

– Смотри, заведёт он тебя в подвалы нашего города. Что с урками станешь делать? Растерял ты спортивную форму со своими докладами да совещаниями, – хохотал артист. – Кстати, скоро бега. Не забыл? Я подыскал тебе каурую.

– А сам, значит, опять на Мираже? Снова обскакать собираешься?

Поговорили и забыли… Следующий раз секретарь поздравлял Турина на полугодовом совещании: показатели губрозыска украшали работу всего управления.

Потом Странникова пригласили в милицию на торжество по случаю вручения первой машины. Автомобиль был американский, кажется, «форд», повидавший многое, прежде чем привезли его по железной дороге из столицы. Опущенников советовался, кому передать, секретарь, не задумываясь, крикнул в трубку аппарата:

– Конечно, Турину! Губрозыск на высоте, недавно отмечали. Я сам приду поздравлять. Это же событие!

Вот тогда он и познакомил заслуженного артиста Григория Задова с лучшим сыщиком Поволжья. Он представил их друг другу полушутя-полусерьёзно и имел на это полное право. В том, что Задову в своё время присвоили звание, его хлопоты были определяющими, а в том, чтобы Турин стал вхож в их тесную компанию, имелась у Странникова своя нужда. Когда однажды зашла речь об интригах Арестова, Задов с присущей ему наглой непосредственностью, не моргнув глазом, подметил:

– У тебя готовый человек в руках, а ты мучаешься, как свернуть шею зарвавшемуся казачку Арестову.

– Кого ты имеешь в виду? – удивился Странников.

– Сталь в глазах, проницателен, как Шерлок Холмс, и кроток на язык.

– Турин?

– Вот тебе готовый начальник милиции. Опущенников вял и инертен, всеми потрохами подчинён Мине Львовичу. Отправь его куда-нибудь на повышение. В Калугу, Кострому, Казань… Подальше. Своё он заслужил, подавил бунт. Надеюсь, больше его услуги не понадобятся.

– А что, это мысль! – оживился Странников. – Надо отдать должное, в таких делах ты незаменим. Чем отблагодарить? Ещё раз проиграть тебе на бегах?

– Меня не обогнать! – заржал Задов. – Мой Мираж – птица!

И поднял большой палец вверх.

– Тогда, может быть, подарить тебе мою Венокурову?

– Слишком идейна, – скривил губы артист. – И тяжела на подъём, чтобы завести, надо споить ей бутылки три шампанского. Но вместо постели она взапрётся на стол танцевать. Помнишь, что вытворяла в прошлый раз?

Они расхохотались. Вспомнить было чего.

– У неё сестрёнка есть, – заговорщицки сощурил глаза Странников. – Венокурова никак не подыщет ей уютное местечко.

– Для работы? Смешно. На диване греть?

– Ну… Сам понимаешь. Девица на выданье, а свет её не знает.

– Давай её ко мне в театр.

– Погоди с театром, – посерьёзнел Странников. – Мы вот решили с тобой за Турина. Ему девица нужна необыкновенная. И чтоб не была замечена в легкомыслии. Понимаешь?

– Он что же, не мужик? Сам не найдет?

– Не мерь каждого на свой аршин.

– Остроумно, – обиделся Задов. – Женат твой Турин?

– Не знаю.

– Вот давай с этого и начнём. Я устрою в театре небольшой сабантуйчик по случаю какой-нибудь премьеры. И пригласим всех. Турина и обеих сестёр в том числе.

– Я бы не хотел видеть старшую, – возразил Странников. – Испортились отношения. Надоедлива. И распустилась.

– Но младшую без старшей не заманить. Ты же сам только что лекцию мне прочитал.

– Хорошо, хорошо, – замахал руками тот. – Решай сам. Только не увлекайся. Чем меньше публики в таких случаях, тем лучше.

Так было достигнуто соглашение, но его сорвал Турин. Пообещав, он не явился. Накануне ночью на одной из рыбацких тоней было убито пять человек, среди которых оказались женщина и девочка. Турин без предупреждений умчался туда. С тех пор они не виделись.

С тех пор они не виделись. А теперь Турин сидел у Странникова в приёмной и дожидался вызова.

V

Странников сам распахнул дверь, сам вышел в приёмную, раскрыл объятия:

– Что же ты здесь штаны протираешь?

Турин вскочил со стула, взял под козырёк, браво щёлкнул каблуками; тонкий, поджарый, он вытянулся стрункой. «Красавец, чертяка!» – впервые подметил и позавидовал секретарь, обнял как родного:

– Сколько не виделись? Проходи.

Он подтолкнул замешкавшегося Турина вперёд в кабинет, бросил секретарше:

– Чаю! И ко мне никого!

А Турина как долгожданного гостя довёл до кожаного дивана, на котором позволял сиживать не каждому, развернул лицом к себе, ещё раз заглянул в глаза, положив руки на плечи, и чуть не силком усадил:

– Отдыхай, сыщик. Набегался? Что в Икряном-то случилось?

Турин расслабился, бухнулся без всякой опаски на диван и утонул, провалившись чуть ли не по уши.

– Моего предшественника наследство, – съехидствовал секретарь. – Специально мебель не трогаю с места до очередного съезда. Диван только из другой комнаты перетащить велел. Кабинет великоват, а диван две задачи решает. Москвичи были, чертыхались, когда на нём прыгали, а мне чего? Пусть стоит. История. Я его держу под особ исключительных. Вот вроде тебя…

– А я чем отличился? – Турин, потеряв надежду выбраться, смирился, сорвал фуражку, непокорный чуб упал на глаза.

– Начальников губрозыска у меня ещё не бывало… Так что там в Икряном?

– Бандиты матёрые, – Турин потряхивал головой, забрасывая волосы назад с глаз, они не слушались, – пятерых уложили.

– А ты нам такой вечер испортил, – мягко и почти миролюбиво перебил его секретарь. – Гриша сварганил чудную премьерку. Лучших актрис труппы выставил…

Он потёр ладони, окинув кабинет взглядом, будто отыскивая ещё какую редкость, которой явно не хватало.

– Бандиты, говоришь?

– За кассиром следом шли. Он зарплату в рыбацкую артель вёз. Большие деньги.

– Как же прозевали?

– Был наган у него.

– Что наган?.. Сколько нападавших?

– Двое.

– Вот она, наша беспечность! А вы куда глядели? Учить надо банковских работников.

– Мы?.. – невольно вырвалось у Турина.

– Я чаю просил! – зло крикнул в дверь Странников.

– Банк нас не предупредил. Тут ещё разбираться надо, – выдавил из себя Турин, чувствуя, как влажнеет лоб.

– Сколько, говоришь, денег?

– Две тысячи.

– О-го-го! Знаешь, сколько я получаю? – Странников поймал на себе удивлённые глаза Турина, махнул рукой. – Сколько корова стоит?

– Корова?

– Удивил? Впрочем, откуда тебе знать.

– Максимум – тридцать рублей.

– Вот! Две тысячи – это же несколько отличных стад! Подкосили бы крестьянское хозяйство целого района.

Внесли чай. Секретарше помогала матрона посерьёзнее и помрачней.

– Ариадна Яковлевна! – укоризненно покачал головой Странников. – Не часто у меня гости, надо бы повеселей, повеселей.

– Одну минутку, Василий Петрович, одну минутку, – извинялась та, суетясь, неприязненно косилась на милиционера.

Турин смутился, хотел снова встать, но опять его попытка не увенчалась успехом.

– Так что же там у вас? – не замечая его неловкости, Странников положил руку ему на плечо и совсем прижал к дивану, пресекая дальнейшие попытки.

– Убили кассира.

– А мне Опущенников докладывал… вроде и про женщин?

– Затемно добрался кассир до тони, рыбаки на радостях, что деньги привёз, выпивку на стол. Он и заночевал, утром на трезвую голову думал раздать деньги.

– Вот разгильдяй!

– Всех спящих в той хибаре, где кассир остановился, и порешили, – кивнул Турин, – видно, кто-то проснулся. Может, шум пытались поднять. Всех мужиков с кассиром и повариху с дочкой. Пятерых.

– Звереет враг. Не знаешь, откуда ждать. И нет им помех.

– Да что вы! Поймали уже. Может, другой есть повод серчать на нас, Василий Петрович?

– Ничего, ничего. Это я так. В сердцах. – Странников дождался, пока они останутся одни, широким жестом указал на накрытый столик, который матрона придвинула к дивану напротив Турина, чем совсем лишила его возможности двигаться. Потом приставил себе стул, пододвинул чашку с чаем, но пить не стал; щёлкнув портсигаром, он достал папиросу и, закинув ногу на ногу, закурил, подмигнув Турину как ни в чём не бывало:

– А Задов обиделся на тебя. Нельзя, говорит, связываться с сыщиком-то.

– Простите, Василий Петрович.

– И Олечка ждала. Наобещал ей Гриша золотые горы. Такое про тебя рассказывал!

– Извиняюсь. Служба.

– Он слово своё сдержал. Такая красавица! Лучшая в труппе! Прима-актриса! А ты?.. Жаль, жаль.

– Исправлюсь, товарищ секретарь губкома!

– Забудь. Чего уж. Но впредь учти – первый раз Задов тебя простил, а второй раз и мне у него билетика для тебя не выпросить.

Шутил ли секретарь, обижался ли всерьёз Турин, так и не разобрался, но былой теплоты, как раньше, при вручении награды и автомобиля, он не чувствовал, это тревожило и не давало покоя.

– А ты чай-то пей. Курить не предлагаю.

– Что-нибудь случилось, Василий Петрович? – Турин коснулся чашки, подул на чай. – Конференция придавила? Беспокоят?

– Беспокоят? – прищурился тот. – Есть тревога, да другого рода.

Турин дёрнулся, словно ожёгшись, но Странников заметил:

– Не только у вас ловят, сажают, судят…

– Да что же случилось, Василий Петрович? Я своих ребят подыму на ноги. Вы только скажите.

– Значит, арестовал ты того? – оборвал секретарь губкома, придвинув лицо вплотную.

– Кого?

– Того… агента своего.

– Ковригина?

– Ну тебе лучше знать.

– Арестовал, Василий Петрович, но я за него головой ручаюсь! – попытался подняться с дивана Турин.

– Сиди. И никогда ни за кого не ручайся. Тоже мне начальник губрозыска! – Странников похлопал его по колену. – Понял, надеюсь, загадку этого дивана?.. Мягко сидеть, но трудно подняться, впрочем, может, это и не единственное его достоинство. Или недостаток?.. Что-то я запутался. А ты-то чего молчишь? Не пугайся. Я же без претензий. Про вчерашний вечер расскажи.

– Василий Петрович, там такое могло случиться! – побледнел Турин.

– А милиция что же? – хмыкнул Странников. – Руки опустили?

– Бандиты Иорина убить могли! А вы с ним рядышком были!

– Ты мне без намеков… без намеков… Мне ясность нужна!

И Турин подробно и, тщательно подбирая слова, рассказал всё.

– В какой больнице Иорин? – поспешил спросить секретарь.

– В моём кабинете. Заперт.

– Что?

– Я его на ключ. И предупредил.

– Его же ранили?

– Не опасно.

– А врачи?

– Хирург смотрел. Его я ещё ночью отвёз домой, как помощь оказал. Хороший специалист, мужик с понятием.

– А Опущенников?

– Ну что вы, Василий Петрович?.. – с хитринкой улыбнулся Турин. – Единственный свидетель – ваша жена. Ковригин сообразительный агент, он и ей ни слова.

– Знаю, знаю, – потёр лоб Странников, – иначе я бы не выглядел таким здоровеньким. Умеет она портить настроение. – Он, конечно, попытался сострить, но у него не очень получилось, глаза выдавали: стыла тоска, но секретарь встряхнулся. – Да что мне лукавить, чёрт возьми! Не помню я ничего, вот тебя и пытаю!

– Агента я наказал, – успокоил Турин, отхлебнул из чашки. – Трое суток будет в кабинете сидеть под арестом, как вы и приказали. Отдохнёт. Заодно Иорина посторожит.

– Вы что же? Держать Иорина под арестом собрались?

– У нас комнаты есть. Он, кстати, не женат. Никто не потревожится.

– А на работе?

– А вы ничего не знаете?

– Что? Что ещё я должен знать?!

– При Татьяне Алексеевой Иорин, если так можно выразиться, при том доме свиданий ошивается. А ведь инструктор губкома!

– Ну это уж оставь мне… – поморщился Странников. – Задов – пройдоха! Ах, Гришка, Гришка!.. Затащил меня туда, а сам смылся!

– Значит, вы об Иорине ничего не знали?

– Ну, ну! Вы меня не допрашивайте!

– Извините, Василий Петрович, профессиональная привычка.

– Чтоб впредь не слышал, – буркнул секретарь. – А Гришка хорош! Он у меня попрыгает!.. Артист из погорелого театра!

Помолчали.

– Значит, Опущенникову ничего не известно? – успокоился Странников.

– Инструкцию нам читал, собрал всех и наяривал.

– Инструкцию? Чего это он?

– Хумарьянцу делать было нечего, вот тот и сочинял – философствовал… Как вам это нравится, Василий Петрович?.. Ночью не допрашивать без особой нужды, оружие не применять?..

– Вредная бумага по нынешним временам. Ты мне её отыщи при случае.

– Принесу.

– Вообще-то этот Хумарьянц много чего намудрил-намутил в своё время, теперь банями в Баку командует. Что ты его вдруг вспомнил?

– Так я ж про инструкцию! Если б мой Ковригин на секунду не успел пушку выхватить, отдыхал бы Иорин в деревянном ящике.

– Ты мне сегодня прямо Америку открываешь.

– Если б не Ковригин, не знаю, что могло приключиться и с вами.

Странников хмуро скосился на Турина, но возражать не стал.

– Есть версии случившемуся? – спросил после тяжёлого молчания.

– А тут какую версию ни выстраивай, Василий Петрович, – будто ждал этого вопроса Турин, – три матёрых бандита навеки успокоены Ковригиным. Перестарался, возможно, но это с какой точки поглядеть. Два уцелевших, по-моему, стоят трёх трупов матёрых преступников?

Он многозначительно глянул на секретаря.

– Признался мне Ковригин, – доверительно тут же продолжал Турин, – он думал, конец Иорину, да вы ещё рядом в таком положении… Поэтому и палил без разбору.

– Ты всё-таки скажи, что сам думаешь про эту историю?

– Меры приняты: ничего не просочилось, – загнул палец тот. – Хирург?.. Он записей никаких не делал, – загнул второй палец. – А больше опасаться некого.

– Не допускаешь?

– Чего?

– Чего-чего! – не сдержался Странников. – Нападения на меня!

Турин вскочил и вытянулся перед секретарём:

– А основания?

– Теракт! Какие тебе ещё нужны основания?

Явно не ожидая такого оборота, начальник розыска лихорадочно соображал, что ответить, его растерянность выдавало заметное подрагивание пальцев рук.

– Что? По-твоему, я не фигура?

– Подумайте, Василий Петрович, сколько народу всполошится, если вылезет наружу? – наконец, начал он приходить в себя.

– Какой народ? Чего ты мелешь? Мне наплевать!

– Я имел в виду, если начальство съедется. Не наше. Ваше. Из Москвы. Ведь обязательно пришлют проверять, если всё так представить.

Странников переменился в лице.

– А те орлы копать станут глубоко, – развивал мысль Турин. – Из пальца высосут, если и ничего не найдут.

– Как – не найдут? А бандиты? – пробовал возражать секретарь.

– Залётная братва. Сплошь уголовники. Такие в политику носа не суют. Кошелёк – вот их мечта.

– Уверен?

Турин как-то особо, по-воровски поддел ногтём пальца зуб, искусно при этом щёлкнув:

– Зуб дам.

– Стопроцентной уверенности и у меня, конечно, нет. – Секретарь хлебнул чаю. – Но в одном ты прав – вороны слетятся. Задолбят.

– И копаться начнут, до исподнего доберутся. Зачем вам это надо, Василий Петрович?

– А я сказал, что надо?

– Арестова опасаетесь? – тихо, вскользь подкинул догадку Турин.

– Мину? Нет, нет! – замахал руками Странников. – Если мы когда и грызёмся с ним, то по пустякам. А тебе откуда известно?

Он настороженно скосился на сыщика.

– Не за деньги работаю.

Странникова пробил кашель, словно его прорвало. Турин сунулся с чашкой чая, но секретарь оттолкнул, закрыл рот платком и затих.

– Мина – мелкий интриган, – наконец послышался из-под платка его голос. – Ему б в столицу, да повыше. А моё кресло ему и на хрен не нужно.

– А проверить надо, – будто приказал себе Турин, – если доверите. Я аккуратно.

– Займись, только осторожно. У Арестова своих везде понатыкано. И в губрозыске небось не один сидит.

– У меня нет, – резко произнес Турин, Странников, выпрямив спину, спрятал платок.

– Уверен?

– Голову на отсечение.

– Слушай, что у тебя за выражения? Зубом поручаешься, теперь вот головой, – поморщился Странников. – Думаешь, так всё и прокатит? А если я возьму вот и потребую другого наказания твоему герою?

Турин так и застыл:

– Ковригину?

– Отдай его мне, – вдруг попросил секретарь. – Коль он жизнь мне спас, пусть и раскручивает всё остальное, что заварил. Мы с тобой версии строим, головы ломаем, пусть он это делает. Меня охраняет, а заодно вынюхивает.

– А Опущенников?

– Его посвящать нельзя.

– А с причиной перевода как?

– Какого ещё перевода? – зло дёрнулся секретарь. – Агент твой зарвался, приставал на улице к солидным гражданам без оснований… Ты его за это под арестом держишь?

– Извиняюсь. Не сообразил сразу. Но я его наказал, а вы в губком возьмёте… Как понимать?

– Пустяки. Набирайся мудрости. Он заявление тебе подаст, а у меня нехватка шофёров. Мне машину прислали на днях. Стоит, пылится. Мейнц уже представлял свои кандидатуры. Управлять-то умеет машиной твой знаменитый Ковригин?

– Ради этого научится, – опустил голову Турин, пряча ликующие глаза. – Только у меня встречное, так сказать, предложение, Василий Петрович.

– Валяй.

– Ковригин у вас сразу засветится. Мейнца вашего я знаю, проницательный гусь.

– Орготдел!

– Не поможете ли ещё одним человечком? Он на все руки, хоть двор мести, хоть трубы чистить, и к тому же приметен. На него сразу все станут пялиться, а Ковригин незаметно тихим сапом приживётся.