Эта и ещё 2 книги за 399 ₽
Все мужчины уверены, что дети растут как дички и самое трудное происходит на рабочих фронтах, а не где-то там, в домашнем тылу
Все мужчины уверены, что дети растут как дички и самое трудное происходит на рабочих фронтах, а не где-то там, в домашнем тылу
Всякой иной гордыни тяжелей – гордыня веры.
С какого-то возраста, допустим, с пятнадцати лет, в любой компании я тихо решал для себя: "Мужчина здесь я"; и если нужно было принять решение - принимал его я. Чаще всего по той простой причине, что больше никто ни на что не решался.
С какого-то возраста, допустим, с пятнадцати лет, в любой компании я тихо решал для себя: "Мужчина здесь я"; и если нужно было принять решение - принимал его я. Чаще всего по той простой причине, что больше никто ни на что не решался.
Я ещё надеялся, что в прошлый раз он был просто пьян: это прощало бы его хоть отчасти, - но нет, он и трезвый был вполне дурак.
Я ещё надеялся, что в прошлый раз он был просто пьян: это прощало бы его хоть отчасти, - но нет, он и трезвый был вполне дурак.
Утром я выхожу к реке и трогаю воду, совсем чуть-чуть прикасаясь к ней, двумя пальцами, иногда тремя: щепотью.
Просыпаюсь и думаю: как же мне хорошо. Засыпаю и думаю: хорошо.
Не спрашиваю отчего.
Не прошу ничего нового.
Только говорю: оставь всё как есть хотя бы ещё немного.
Можно было бы сменить реку, сменить деревья – всего несколько движений: качнул воду, и отражение сломалось.
Хотя скоро зима, и отражения не будет вообще.
Но разве имеет значение только то, что случилось?
Неслучившаяся жизнь – по её встречам и её разнообразным событиям можно тосковать, можно даже ностальгировать, и эта ностальгия имеет особенный вкус.
А можно всё это презирать, вот эту несбывшуюся жизнь – первую, или вторую, или третью, или какую-нибудь ещё – презирать, и радоваться всему тому, что не случилось с тобой, обошло стороной, сберегло тебя.
Или не сберегло.
Утром я выхожу к реке и трогаю воду, совсем чуть-чуть прикасаясь к ней, двумя пальцами, иногда тремя: щепотью.
Просыпаюсь и думаю: как же мне хорошо. Засыпаю и думаю: хорошо.
Не спрашиваю отчего.
Не прошу ничего нового.
Только говорю: оставь всё как есть хотя бы ещё немного.
Можно было бы сменить реку, сменить деревья – всего несколько движений: качнул воду, и отражение сломалось.
Хотя скоро зима, и отражения не будет вообще.
Но разве имеет значение только то, что случилось?
Неслучившаяся жизнь – по её встречам и её разнообразным событиям можно тосковать, можно даже ностальгировать, и эта ностальгия имеет особенный вкус.
А можно всё это презирать, вот эту несбывшуюся жизнь – первую, или вторую, или третью, или какую-нибудь ещё – презирать, и радоваться всему тому, что не случилось с тобой, обошло стороной, сберегло тебя.
Или не сберегло.
Девушки у меня были, но чаще не было.
В 25 лет для меня потеряла привлекательность перспектива ранней смерти. Ощущение это, еще совсем недавно мне не слишком свойственное, пришло неожиданно, словно у меня заработала кака-то новая часть сознания, до тех пор не игравшая никакой роли и спящая.
В 25 лет для меня потеряла привлекательность перспектива ранней смерти. Ощущение это, еще совсем недавно мне не слишком свойственное, пришло неожиданно, словно у меня заработала кака-то новая часть сознания, до тех пор не игравшая никакой роли и спящая.
Меня не били – а за что?
Я был трезв и всё объяснил.
Ночная смена лениво сдавала оружие, и даже смеяться надо мной им было лень.
Утренняя смена вышла на работу в обычном для милиции утреннем раздражении: этим тоже было совсем не смешно, да и возиться со мной не хотелось.
– Родственники есть у тебя? – спросил дежурный отдела.
– Есть, – твёрдо сказал я.
– Кто?
– Сын.
– Возраст?
– Один день.
Дежурный медленно выдохнул, но сдержался и ничего не сказал, хотя мог.
– А ещё?
– Да. Жена.
– В роддоме? – догадался он, и даже, вроде бы, улыбнулся: что-то такое мелькнуло в его лице. – Какой роддом? Номер?
…моя любимая приехала очень скоро, через час, на такси.
Меня вызвали из камеры и выпихнули на улицу.
Я встретил её на пороге отделения в старой простынке, как в пелёнке, и с уже привычной мне соской на груди.
В руках жена держала кулёк с младенцем.
– Смотри, малыш, это наш папа, – сказала моя любимая. – Он будет заботиться о тебе.
Она сказала это совершенно серьёзно.
Меня не били – а за что?
Я был трезв и всё объяснил.
Ночная смена лениво сдавала оружие, и даже смеяться надо мной им было лень.
Утренняя смена вышла на работу в обычном для милиции утреннем раздражении: этим тоже было совсем не смешно, да и возиться со мной не хотелось.
– Родственники есть у тебя? – спросил дежурный отдела.
– Есть, – твёрдо сказал я.
– Кто?
– Сын.
– Возраст?
– Один день.
Дежурный медленно выдохнул, но сдержался и ничего не сказал, хотя мог.
– А ещё?
– Да. Жена.
– В роддоме? – догадался он, и даже, вроде бы, улыбнулся: что-то такое мелькнуло в его лице. – Какой роддом? Номер?
…моя любимая приехала очень скоро, через час, на такси.
Меня вызвали из камеры и выпихнули на улицу.
Я встретил её на пороге отделения в старой простынке, как в пелёнке, и с уже привычной мне соской на груди.
В руках жена держала кулёк с младенцем.
– Смотри, малыш, это наш папа, – сказала моя любимая. – Он будет заботиться о тебе.
Она сказала это совершенно серьёзно.
Пришел домой весь уделанный, как клоун.
Изо рта грязь; постмодернист, словом.
Пришел домой весь уделанный, как клоун.
Изо рта грязь; постмодернист, словом.
Сытые люди всегда выглядят старше.
Чтобы воспользоваться акцией, добавьте нужные книги в корзину. Сделать это можно на странице каждой книги, либо в общем списке: