Дагестанская сага. Книга II

Глава 10

Нурадин закрыл калитку и медленно побрёл вдоль старой кумухской дороги, которая по-прежнему звалась в народе Царской, и название это, вероятно, во всём Советском Союзе было единственной географической памятью о тех временах, когда на Руси правили цари.

Правда, нынешняя Царская дорога ничем не напоминала прежнюю, и появись на ней вдруг фаэтон, коих прежде тут было немало, теперешние кумухцы были бы таким зрелищем весьма ошеломлены. Зато теперь здесь было много машин и автобусов, сновавших через Кумух и обратно в разные районы Дагестана.

Да-а, думал про себя Нурадин, направляясь этим утром в сторону базара, что и говорить, Кумух нынче уже не тот, что раньше. Вон выстроено здание клуба, рядом книжный магазин, школа, педучилище, а с другой стороны лакский театр, сельская библиотека… «Всё, всё имеется для образования людей! – думал с удовлетворением Нурадин. – Мы разве могли мечтать об этом до революции?»

Эх, много же воды утекло с тех пор, как Советы победили! И воды много утекло, и людей много погибло. А он вот уцелел, хотя довелось хлебнуть всякого. Репрессирован был по доносу, в застенках НКВД побывал, да и после ещё долго ходил, ощущая на себе косые взгляды людей… Да что уж вспоминать! Жизнь прошла, в стране давно мир, Никиту, слава Аллаху, недавно скинули, а дело революции живёт и будет ещё жить и жить, иншаллах!

– Салам алейкум, Нурадин! Куда путь с утра держишь?

Старый Закир, придержав за поводок навьюченного поклажей осла, остановился на обочине дороги и достал из кармана потрёпанной фуфайки столь же потрёпанный кисет. Захватив из него пальцами щепотку табака, он с шумом втянул его в ноздри и громко чихнул.

– Ваалейкум салам, друг мой Закир! – отозвался приветливо Нурадин. – Вот иду на базар, жена дала поручение, заодно, думаю, дай пройдусь по Кумуху!

– О-о, поручения жены лучше выполнять, иначе себе же дороже будет! – произнёс старик шутливо. – А базар наш кумухский как стоял, так и будет стоять, и всегда в нём можно найти, что тебе нужно!

– Да вот я и сам только что думал об этом. Жизнь меняется, и Кумух наш сильно поменялся!

– Ну да, теперь он просто райцентр и без приставки «Кази», а то, что раньше звалось Кази-Кумухским округом, нынче просто Лакский район.

– Да разве дело в названии, Закир? Главное, чтобы людям хорошо жилось!

– Это, конечно, верно, но и прежнее название нам не просто так досталось, за него нашим людям тоже пришлось немало крови пролить!

– Всё-таки согласись, хотя многое и поменялось, но кое-что остаётся неизменным, вот как наш, например, кумухский базар, как наша старая мечеть, как… как твой ишак, наконец!

– Точно! – обрадованно сказал Закир. – Хоть и скотина, а товарищ самый что ни на есть надёжный! Сколько лет при мне, уже и не помню! И где только меня ни выручал!

– А я тебя без него и не представляю, дружище!

– Да я и сам себя не представляю! И знаешь… – Старик помедлил и произнёс дрогнувшим голосом: – Я его даже на автомашину бы не променял! Не знаю, кто из нас двоих раньше помрёт, я или мой ишак, но обоим нам друг без дружки будет скучновато!

Закир втянул в нос ещё щепотку табака и обратился к ослу:

– Ну, что, летучий голландец, застоялся на одном месте? Давай, пошли уже!

Он поцокал языком, и осёл послушно двинулся вперёд.

– Бывай, Нурадин!

– И ты будь здоров, дружище!

Нурадин продолжил свой путь вниз по Царской дороге. Идущие навстречу сельчане тепло приветствовали его, отдавая дань уважения этому седовласому человеку, немало сделавшему для того, чтобы жизнь людей в их районе поменялась к лучшему.

– Как поживаешь, Нурадин?

Перед ним, улыбаясь, стояла Шамай, приходившаяся дальней родственницей его жене Марзижат. Выбившиеся из – под косынки седые пряди подчёркивали моложавость её лица, приятные черты которого годы не смогли ни испортить, ни ожесточить.

– Хорошо, сестра, а как ты?

– И я, слава Богу, пока жива! Дома всё в порядке?

– Всё нормально, вот только родственница твоя издевается надо мной, всё гоняет туда-сюда с поручениями!

– Ладно-ладно, не прибедняйся, сам, небось, вызвался пойти! Ничего, кроме хорошего, не будет, если лишний раз на улицу выйдешь, с людьми встретишься! Ты, кстати, уже видел нашу новую спортивную школу?

– Нет, не видел. А что за школа?

– Да Ибрагим Чалабов открыл… Молодец он всё-таки! И памятник Саиду Габиеву поставил, и школу спортивную для молодёжи выстроил, и вообще много хорошего для нашего Кумуха делает, дай Аллах ему здоровья!

– Верно говоришь, Ибрагим и в самом деле очень порядочный человек! Побольше бы таких! – произнёс Нурадин.

– А какой портрет Сталина он нарисовал! – продолжила Шамай восхищённо.

– Ну, о Сталине давай лучше помолчим! – сердито перебил её Нурадин.

– Почему это? Я, между прочим, его как уважала, так и продолжаю уважать, чего бы там Хрущёв и остальные ни болтали!

– Хрущёва я и сам не любил, а вот Сталин оказался совсем не такой, как все мы о нём думали…

– Хочешь знать, лично для меня он всегда останется великим человеком! – с горячностью воскликнула Шамай.

– Уж тебе-то, моя дорогая, как раз и не стоило бы так о нём отзываться! – саркастически ответил Нурадин. – Как можешь его уважать ты, которая по его милости отсидела ни за что ни про что целых восемь лет!

– А при чём здесь Сталин? – спокойно сказала женщина.

– Как это при чём? – воскликнул Нурадин так громко, что проходившие мимо них школьницы удивлённо повернули к нему головы с косичками с белыми и голубыми бантиками.

Улыбнувшись в ответ, Шамай сказала:

– Меня-то ведь не Сталин в тюрьму посадил, а Сулейман из Хосреха!

Нурадин не нашёлся, что ответить, а женщина заторопилась:

– Пойду-ка я, а то внучка, небось, заждалась!

Распрощавшись и пройдя несколько шагов, она крикнула вслед Нурадину:

– А в спортивную школу всё же зайди, посмотри, раз мимо идёшь!

Глава 11

– Боже мой, что же это творится на свете?!

– Что случилось, дадэй? – встревожилась Фарида.

– Представляешь, в Америке Кеннеди убили! – Глаза женщины подозрительно заблестели. – По радио сказали, что поехал в какой-то город, и там его среди бела дня у всех на глазах застрелили! Ужас! Как можно так – взять и убить человека, как можно?! Это ведь такой грех!

– Действительно, ужас! – прошептала Фарида.

Убийство потрясло всех. У людей было ощущение, что оно произошло не на противоположном конце планеты, а совсем рядом. Американский президент Кеннеди тут же превратился из политического оппонента в невинную жертву, насильственно лишённую самого святого из человеческих прав – права на жизнь.

Айша, потерявшая немало близких людей, была потрясена самим фактом злодеяния, противоречившего всем Божьим и человеческим законам, и белозубая мальчишеская улыбка американского президента долго ещё стояла перед её глазами.

* * *

Ополоснув и тщательно протерев полотенцем хрустальные рюмки, из которых за многие годы было выпито гостями дома немалое количество обжигающей жидкости, Фарида разложила их по местам и взялась за тарелки. Все это молодая женщина делала автоматически, а мысли её были заняты отнюдь не посудой.

Вечером у них, как обычно, были гости, и Фариде не удалось задать мужу тот вопрос, который нестерпимо жёг ей душу. Она мысленно прокручивала в голове, как задаёт мужу этот злосчастный вопрос и как он увёртывается, пытаясь сохранить иронически-шутливый тон, а она вновь и вновь задаёт ему тот же вопрос, в котором меняется лишь имя: «Что у тебя с этой Аллой… Патей… Мариной…?»

«Ничего абсолютно, – ответит Имран. – Вечно эти твои дурацкие подозрения! Не надоело?» Скажет и поспешит выйти из комнаты под предлогом того, что его ждут дела. Или же притворится, что спит. Либо, наоборот, привлечёт её к себе и произнесёт ласково: «Глупенькая, ну как тебе могло такое в голову прийти? Ты должна знать, что я люблю только тебя одну и больше никого!»

И Фарида, страстно желая верить мужу, приникала к нему доверчиво, ругая себя за то, что позволяет собственной ревности так управлять собой.

Она любила своего мужа. Он был её мужчиной, её повелителем, тем человеком, кому она была передана из рук в руки отцом. Он был её мужем перед Богом и людьми, отцом её сыновей, хозяином её мыслей и чувств и, наконец, хозяином дома, в котором она жила. Так она была воспитана, и пусть Имран нередко позволял себе флирт на стороне, она, как бы это ни было для неё горько и мучительно, прощала ему всё.

Пару раз она была близка к тому, чтобы уйти от мужа, когда его романы приобретали совсем уж очевидный характер, но в конце концов оставалась, помня, как настойчиво просил её покойный Ансар потерпеть, а также не в силах расстаться с Айшей, всегда относившейся к ней с трепетной материнской нежностью.

Да и куда она пойдёт? Никогда Саидбек не позволит дочери уйти от мужа, а для Шамиля и Арсена Имран всегда был хорошим отцом. Да и муж он был хороший… Весёлый, ласковый, заботливый. Вот только эти его романы на стороне!

Фарида горестно вздохнула и принялась за кастрюли, после которых её ещё ждали студенческие тетрадки. В ушах молодой женщины не стихал уверенный, нагловатый голос незнакомки:

– Могу я поговорить с Имраном Ансаровичем?

– А кто его спрашивает?

– Это его знакомая!

– А это его жена! И будьте добры, не звоните сюда больше!

Связь на том конце провода поспешно отключили, а Фарида всё стояла с телефонной трубкой в руке и мысленно задавала мужу набивший оскомину вопрос: «Что у тебя с этой женщиной?»

Подруг у неё не было. В педучилище, куда она перешла на работу из школы, коллектив был дружным и сплочённым, а директор Гаджи Сагидович был просто умница. Они общались семьями, иногда выезжая на маёвки или нанося друг другу визиты, и Фариде очень нравилась супруга Гаджи Сагидовича Патимат, стройная и высокая брюнетка с короткой стрижкой и интеллигентными манерами, явно обожавшая своего мужа и столь же явно обожаемая им. Приятно было глядеть на эту красивую пару, приятно было общаться с ними, но Фарида с Имраном у них почти не бывали, редко выходя куда-то вместе, а всё больше принимая людей у себя.

А когда не было гостей, то работа в доме всё равно находилась, да и дети постоянно требовали внимания, и тогда Имран отлучался «ненадолго» и один, а Фарида оставалась дома, и они с Айшей коротали вечера перед телевизором, смотрели кинофильмы. Среди них особенной любовью у обеих пользовался фильм «Тучи покидают небо» с очаровательной Тамарой Хашаевой в роли главной героини, чья судьба волновала не одно поколение дагестанок.

Иногда Имран брал её с собою в Махачкалу, но такое случалось редко, чаще он ездил туда с друзьями. В Махачкале они навещали обыкновенно родственников, или гуляли в Вейнеровском саду с Маликой и Юсупом, либо отправлялись с детьми в цирк или зоопарк, время от времени с удовольствием сюда наезжавшие.

Глава 12

Разия-ханум была женщиной хозяйственной и прагматичной. Дом Саидбека, куда она много лет назад вошла хозяйкой, держала в образцовом порядке, готовила отменно, гостей принимала радушно и в своём старании нравиться и мужу, и окружающим превзошла саму себя, тщательно следя за внешностью и периодически пополняя гардероб элегантными, красивыми нарядами.

Муж окружил её заботой и вниманием, не отказывая ей ни в чём и ожидая от неё лишь уважения и любви к нему и к его единственной дочери Фариде, с малых лет оставшейся без матери.

Разия-ханум по-своему была привязана к девочке, однако, лишённая природой материнства, не могла испытывать к ней той самой всепоглощающей и жертвенной любви, которая присуща подавляющему большинству матерей.

Полагая, что она сделала всё, чтобы над Фаридою не довлел комплекс сироты, Разия-ханум приняла самое горячее участие в её замужестве, щедро наделяя девушку советами, главным из которых был уход за собой.

– Смотри, – учила она девушку, – первым делом, когда утром встаёшь с постели, причешись красиво, надень нарядный халат, чтобы твой муж, когда встанет, увидел тебя прибранной и чтобы ему было приятно, ты поняла? Вначале себя приведи в порядок, а потом уже можешь заняться уборкой постели, завтраком и всем остальным!

Теперь Фарида и сама стала матерью и, похоже, вполне ладила со свекровью, утверждая, что совместное проживание ей нисколько не в тягость, а даже наоборот. Да и Айша не уставала хвалить свою сноху, и Саидбеку это было так же приятно, как и факт наличия у него двоих внучат.

Конечно, Фарида в доме своего мужа обрела семью, у Саидбека есть дочь и внуки, а вот она, Разия, по-прежнему одна-одинёшенька. Правда, у неё есть муж, и сёстры, и брат, есть свой дом, деньги и куча облигаций государственного займа, служащих гарантией того, что государство обязуется выплатить его своим гражданам по первому требованию, у неё есть золото и драгоценности, посуда, ковры и множество нарядов, но… У неё нет детей, и это обстоятельство не просто омрачало, а, можно сказать, здорово портило ей жизнь.

До брака с Саидбеком у Разии-ханум был первый муж, которого она любила жгучей, страстной любовью. И он её сильно любил, им было очень хорошо вместе, вплоть до того чёрного дня, когда врач прямо заявил им, что детей у них никогда быть не может.

По сию пору ей видится напряжённо-несчастное выражение, которое при этих словах появилось на лице Расула. С того дня оно почти его не покидало. Теперь он уже не спал, крепко прижав её к себе, а отворачивал от неё лицо, притворяясь спящим, но вырывавшийся из его груди тяжкий вздох выдавал все его переживания. Видя это и мучаясь не меньше, она решилась однажды:

– Я же вижу, как тебе тяжело! Решай этот вопрос так, как ты должен его решить. Ты достоин иметь детей, а я никогда не смогу тебе их подарить… Отправь меня домой, к моему отцу, а сам женись на женщине, которая подарит тебе потомство!

Снова тяжело вздохнув, Расул привлёк к себе жену и сказал взволнованно и запинаясь:

– Свет моих очей, любимая моя жена, ты всё поняла правильно! В нашем большом тухуме есть люди, мои двоюродные брат и сёстра, у которых нет детей, и я вижу, как это для них мучительно. И я так же мучаюсь и страдаю. Сердце просто на части разрывается: с одной стороны, ты – любовь моей жизни, а с другой – долг перед родителями, перед предками, ожидающими продолжения нашего рода, нашей фамилии. Ты ведь знаешь, я у родителей единственный, и если у меня не будет детей, то род наш угаснет, так на мне и закончившись… А я никак не могу этого допустить!

– Я понимаю, – тихо произнесла Разия. – Завтра я буду готова к отъезду.

Вот так они расстались. А потом судьба послала ей вдовца, которому нужна была именно такая женщина, как она, чтобы, не будучи в состоянии родить детей собственных, она отдала бы всё своё душевное тепло его оставшейся без матери дочурке.

И она старалась, как могла, хотя, конечно, и злилась порой про себя, чувствуя, что сердце мужа принадлежит всё-таки не ей, Разие, а дочке Фариде. И, мучаясь этим, она страстно желала иметь своего, только ей одной принадлежавшего ребёнка, чтобы подле неё всегда был собственный её человечек.

Мысль эта захватила её так сильно, что однажды, едва дождавшись прихода Саидбека и поставив перед ним блюдо с дымящимся пловом, она села напротив и осторожно начала разговор:

– Саидбек, милый, хочу поговорить с тобой.

– Что-то случилось? – Муж взглянул на неё внимательно.

– Нет, слава Аллаху, просто я хотела тебе сказать, что… Фарида, наша дочь, уже совсем взрослая, устроена очень даже неплохо, в хорошую семью попала, фамилию мужа носит, детей имеет, работает, одним словом, всё у неё хорошо, альхам-дулиллах! А мы вот с тобою остались одни…

Саидбек, перестав есть, отложил в сторону вилку и снова внимательно посмотрел на жену, но ничего, однако, не сказал. А Разия-ханум, приободренная его молчанием, продолжала:

– Ты-то целый день работаешь, отвлекаешься на людях, с друзьями общаешься, а вот я…

– А ты, бедная, ни с кем не общаешься, да? – иронично произнёс муж.

– Не надо так! Я ведь не жалуюсь, что мне не с кем общаться, я с удовольствием хожу и к Айше, и к приятельницам своим, да только вот… одиноко мне очень!

– Что значит одиноко? У нас, слава Аллаху, есть внуки, что тебе мешает ими заниматься?

– В том-то и дело, что им со мною неинтересно! Они только и знают, что об Айше говорят, всё «дадэй, дадэй», а я для них – так, троюродная тётка!

– Ну, значит, ты сама не смогла их к себе расположить или же не захотела! Короче, к чему весь этот разговор?

Под прямым взглядом мужа Разия-ханум собралась с духом и выпалила:

– Я вот что думаю: может, возьмём себе ребёнка на воспитание?

– Ребёнка? – Саидбек от неожиданности вздрогнул. – Что значит на воспитание? Ты имеешь в виду взять чужого ребёнка?

– Ну да… Есть же у нас детские дома, приюты всякие, оттуда и возьмём.

Меньше всего на свете Разия-ханум думала о детском доме. Несмотря на то, что она побаивалась мужа, всё же, прекрасно изучив его характер, женщина знала, что гнев его проходит быстро, а сердце у него доброе, как у ребёнка.

Несколько минут наступившего молчания показались ей вечностью. Потом Саидбек откашлялся и обратился к ней неожиданно мягко:

– Послушай-ка, жена, расскажу тебе одну притчу. У одного короля рождались все девочки, и он однажды сказал с досадой жене: «Родишь ещё хоть одну девочку, выгоню и тебя, и всех твоих дочерей впридачу!» Жена сильно испугалась, и когда в очередной раз забеременела, то накануне родов позвала к себе личного своего лекаря и поделилась с ним своими страхами. «Ничего, – сказал ей лекарь. – Неподалёку отсюда расположен цыганский табор, и там одна цыганка разродилась сегодня сыном. Я с ней договорюсь, и если у тебя вдруг родится очередная девочка, то мы просто поменяем детей. Никто и знать не будет!». Так оно и вышло. Королевская дочь оказалась в таборе, а новорожденного сына цыганки тайно доставили в королевские покои. Счастливый король гордился сыном и не мог на него нарадоваться. Когда ему исполнилось шестнадцать лет, король взял юношу с собою, желая показать все свои владения. Вот едут они по полям, по лесам, по горам, и в одном месте король увидел, что сын его задержался у какого-то дерева и внимательно его рассматривает.

– В чём дело? – спрашивает он юношу.

– Отец, нужно срубить это дерево! – взволнованно отвечает сын.

– Срубить? Зачем? – удивился король.

– Ты посмотри на его ствол! Из этого ствола можно изготовить не меньше ста ситечек!

– Каких ситечек? – не понял король.

– Ну, тех, что для просеивания! Это дерево как раз для них подходит!

Король и его свита переглянулись в недоумении. Все знали, что сита изготавливались и продавались только цыганами, и король был поражён, откуда может его сын знать о таких вещах. Заподозрив неладное, он призвал к себе королеву и потребовал сказать правду. Женщине ничего не оставалось делать, как признаться во всём мужу, и тогда король после долгих раздумий принял решение. Он распорядился отправить юношу обратно в табор, а дочь его, выросшую среди цыган, вернуть во дворец.

Саидбек умолк и взглянул на жену. Разия-ханум сидела, не поднимая головы и не произнося ни слова, и тогда он сказал:

– Тебе понятно, почему он это сделал?

– Понятно, – ответила женщина.

– То-то! Голос крови – это великая сила, которая рано или поздно непременно даст о себе знать! И поэтому… – Он сделал паузу и продолжил: – Если хочешь кого-то взять, бери из своих!

Повеселев от столь удачного исхода разговора, Разия-ханум ласково улыбнулась мужу. Она знала, что нужно теперь предпринять.

На следующий день, едва дождавшись, пока муж отправится по делам, женщина вышла из дома и поспешила на почту. Заказала телефонный разговор с Ашхабадом и присела на скамейку в тревожно-приятном ожидании.

Ждать пришлось долго, однако терпение её было вознаграждено. Голос сестры, то и дело прерывавшийся из-за помех, звучал в её ушах, словно музыка, когда Салимат, подтвердившая свою очередную беременность, пообещала отдать ей ребёнка.

В свою очередь Разия-ханум клятвенно заверила сестру, что ребёнок этот вырастет в холе и неге, не будет ни в чём нуждаться, будет получать от своих весьма обеспеченных родителей одну лишь любовь и ласку и никогда не узнает, что он у них приёмный.

У Салимат, в отличие от Разии, детишки рождались на свет один за другим, и пятерых уже родившихся было, пожалуй, достаточно. А если Бог пожелал послать ей ещё одного ребёнка, то почему бы и не выручить сестру?

Глава 13

Как обычно, гости дома собрались за столом в самой большой комнате, называемой залом, и, привычно перескакивая с одной темы на другую, обменивались шутками, спорили, взрывались хохотом, в финале перекрывая всё это музыкой.

В другой комнате, расположившись в кресле и привычно орудуя штопальной иглой, Айша чинила детские носки, бросая время от времени взгляд на заслонку печи, за которой уютно и весело трещали дрова.

Простая, светлая комната, одновременно служившая им и кухней, и столовой, была уставлена вещами, добросовестно находившимися возле своих хозяев не один десяток лет. Громадный буфет из чёрного полированного дерева с множеством полок, ящичков и отделов, который Ансар в своё время приобрёл для их нового дома, занимал бо́льшую часть стены, рядом прочно расположился обеденный стол, за которым трапезничало вот уже третье поколение семьи Ахмедовых. В углу комнаты у окна стоял диван с высокой спинкой из дерева и кожи, над ним висел ковёр с изображением огромного, полулежащего на траве посреди зелёной лужайки дога. Перед ним, взобравшись в детстве с ногами на диван, Марьяша подолгу стояла, вглядываясь с замиранием сердца в необычайно умные и выразительные собачьи глаза.

У их дворового пса Акбара глаза также были умными и выразительными, но шерсть его свисала порой грязными клочьями, а эта собака выглядела такой ухоженной, что девочку так и тянуло дотронуться рукой до её гладкой, лоснящейся шкуры.

В противоположном углу комнаты находилась большая печь, топившаяся дровами и углем. Уже с конца октября в ней разводили огонь, готовилось великое множество гостевых угощений, не говоря уже об обыденных семейных трапезах.

В летние дни пищу готовили во дворе под навесом – когда-то на двух больших керосинках, позднее они сменились керогазом и примусом, хотя лично для Айши комнатная печь была и родней, и привычней.

Благодаря соседству с печкой одна из стен примыкавшей к столовой комнаты, где спали мальчики, всегда была тёплой, и Арсен, заявив старшему брату, что будет спать на этой стороне и больше нигде, обожал прикорнуть у этой стенки, щедро одарявшей мальчика своим теплом.

Шамиль вяло протестовал, но совсем недолго, довольствуясь большей по размеру кроватью с никелированными набалдашниками, стоявшей возле окна, выходившего на веранду, откуда хорошо просматривалась значительная часть двора.

Приезжавшая из Махачкалы Марьяша спала обычно вместе с бабушкой в её комнате. Перед сном она слушала рассказы Айши о царских временах, об отправленных в далёкую ссылку родителях, о верной Шахри, о дяде Далгате. Последнего она видела редко, но хорошо знала по рассказам старших.

– Я знаю, – говорила Айша внучке, – твой дядя далеко пойдёт и станет большим человеком! Он всегда был серьёзным и умным мальчиком, всегда любил учиться. Вот и сейчас он учится в… этой самой… как её… анспарантуре!

С трудом выговаривая непонятное слово и чувствуя в темноте, что внучка улыбается, Айша с обидой добавила:

– Смеёшься, да? Что ж, я, как вы, в русскую школу не ходила и всякие такие слова не знаю!

– Нет, дадэй, я не смеюсь! Просто мы с тобой так смешно общаемся: ты ко мне по-лакски обращаешься, а я тебе на русском отвечаю!

– А ты тоже отвечай по-лакски! Что это за манера говорить только на русском языке? В школе говори сколько хочешь, а дома нужно говорить на своём родном!

Под такие разговоры девочка постепенно погружалась в сладкий и крепкий сон. Айша продолжала разговаривать, всё больше уже с собой, и беседа её также мало-помалу переходила в сон, где она продолжала общаться с никогда не покидавшими её память близкими, она жаловалась им на внуков, не желавших говорить на языке своих дедов и прадедов.

Не зря Айша переживала. Действительно, выходило так, что по-лакски в семье говорили лишь взрослые, ну, а дети, окружённые сверстниками – представителями самых разных народностей страны, всё больше привыкали к русской речи, звучавшей практически повсюду. В яслях и детских садах, в школах и техникумах, в больницах и магазинах и на улице – повсеместно звучал русский язык, и только на городском базаре люди изъяснялись на языке кумыкском, как наиболее лёгком и всем понятном. Хотя порою и покупатели, и продавцы, сами того не замечая, переходили на русский язык, изъясняясь на нём пусть коряво, но зато с примесью гордости.

Айша, прожившая в Буйнакске не одно десятилетие и практически не покидавшая дома, по-русски говорила с трудом, но теперь получалось так, что благодаря внукам она всё успешнее им овладевала, тогда как сами дети на родном языке не говорили, и, как бы ни волновала женщину данная проблема, изменить что-либо она была не в силах.

* * *

Таира Измайловна, невысокого роста, с чёрными, слегка раскосыми глазами, гладко зачёсанными, начинающими седеть волосами и мягкой улыбкой, освещающей её белое широкоскулое лицо, жила через три дома от Айши, работала врачом городской больницы и происходила из крымских татар. Будучи насильственно выселенной из родных мест, семья её вместе с другими такими же насильственно выселенными оказалась волею судьбы в далёком, доселе неведомом им Буйнакске, где и обосновалась, как оказалось, всерьёз и надолго, хотя в глубине души Таира Измайловна и лелеяла надежду, что когда-нибудь им всё же удастся вернуться на свою обожаемую историческую родину.

Она похоронила здесь мужа, также до последнего надеявшегося увидеть родные места, но так и оставшегося лежать в буйнакской земле. Его могила, неизменно ухоженная заботливыми руками Таиры Измайловны, по весне благоухала самыми разнообразными посаженными на ней цветами.

И сад в небольшом домике Таиры Измайловны поражал своими роскошными плодами, и сама она, приветливая и степенная, придя порою навестить Айшу, несла с собою душевное тепло и сердечность, которые неизменно находили отклик в столь же щедрой душе последней и вызывали в ней щемящие ассоциации с родителями, тоже некогда насильственно изгнанными с родных мест.

«Странное дело, – думала Айша, – одних людей выселяют с Кавказа в Сибирь, других из Крыма на Кавказ, третьими заселяют Крым, а для чего всё это нужно, непонятно! Уж оставили бы людей жить там, где они хотят и как хотят!»

Мысли эти ею не озвучивались, и, встречая с радушием Таиру Измайловну, Айша обходила молчанием разговоры на столь деликатную тему, чтобы лишний раз не травмировать душу, как чужую, так и свою.

Она искренне радовалась каждому визиту соседки и с удовольствием потчевала её ароматным чаем с домашним вареньем.

– До чего же вкусно ваше варенье! – говорила Таира Измайловна. – Я и сама всегда варю, и ягоды у меня свои, а всё равно ваше лучше!

– Да нет, – смущалась Айша. – Самое обычное, как у всех!

– Ну, не скажите! У вас оно особое! Наверное, есть всё-таки какой-то маленький секрет, да?

– Ну… разве что один… Когда варю, то вместе с ягодами и сахаром кладу чуточку души! Да вы это и сами знаете не хуже меня!

Таира Измайловна смеялась заразительным грудным смехом и, прощаясь, говорила:

– Ну хотя бы разочек сами ко мне зашли! Посмотрели бы, как я живу, попробовали бы и моё варенье!

– Зайду, милая, как-нибудь обязательно зайду! – говорила Айша, провожая её до калитки, дальше которой она теперь почти не выходила.