История усталости от Средневековья до наших дней

Королевский двор

Двор – еще одна сфера, где в классическую эпоху складывается особый тип усталости. Новизна зависит в первую очередь от широчайших социальных перемен: концентрация власти, усиление государства, исчезновение локальных вотчин, средневековых баронств, прекращение военных конфликтов между ними. Вместе с этим складывается доселе небывалое общество, в центре которого находится суверен; появляются новые ритуалы. Устанавливается «порядок», декретированный династией Валуа в конце XVI века, согласно которому «король желает царствовать при дворе»³⁰⁶. Этикет закрепляет ранги, церемониал фиксирует пространство и время. Отсюда – ощущение распорядка, сложного и в то же время навязанного, повседневной дисциплины, определяющей любые действия и поведение каждого человека. К тому же должна была очень обостриться чувствительность, чтобы всё, чему прежде, вероятнее всего, внимания не уделяли, превращалось в усталость.

В XVII веке появилось выражение, используемое самими действующими лицами, – «придворная усталость». Маркиза де Ментенон, вспоминая «распухшие ноги» мадемуазель де Жарнак, из‐за которых той «трудно было привыкнуть к придворной усталости»³⁰⁷, превратила это выражение в лейтмотив. Оживленный тон мадам де Моншеврёй демонстрирует, что она «прекрасно переносит усталость»³⁰⁸, а болезнь маршальши де Рошфор говорит о том, что «она не привыкла к усталости»³⁰⁹. Сама маркиза до такой степени «удручена заботами, визитами, подготовкой к путешествиям»³¹⁰, что видит во всем этом «настоящую пытку»³¹¹, вплоть до того, что находит «утомительным» птичий вольер в Фонтенбло, «в котором со вчерашнего дня стоит шум, какого никогда не было»³¹². Так же удручают различные церемонии, когда нужно очень подолгу стоять, поиски «буфета, на который можно было бы опереться», чтобы «немного отдохнуть»³¹³. Это «стояние на ногах» Жан-Франсуа Сольнон называет «ужасной судьбой придворных»³¹⁴. А в случае с кардиналом Куаленом можно говорить о полнейшем изнурении: «этот несчастный человек был очень тучным и сильно потел; когда он стоял в прихожей, одетый в мантию, пот тек с него ручьем, в результате чего на паркете вокруг его ног образовывалась лужа»³¹⁵.

Однако правила превыше всего; следует «быть усердным и усидчивым»³¹⁶, терпеливым, показывать свою «постоянную незаменимость»³¹⁷, иначе говоря, противостоять «скуке и томности»³¹⁸. Красноречивый пример постижения действующими лицами эпохи новоявленной и совершенно особой «придворной усталости» – маркиз Дантен, «законный сын» мадам де Монтеспан, часто упоминаемый в мемуарах Сен-Симона:

Его крепкое тело отвечало духу. И хотя он мало-помалу растолстел, он был неутомим. Брутальный по своему темпераменту, он был нежен и вежлив, приветлив, спешил всем нравиться и все приносил в жертву самолюбию и богатству. <…> Это был один из самых умелых и утонченных придворных своего времени, который в то же время проявлял непостижимое усердие. Он без устали старался одновременно быть повсюду, проявлял неслыханное усердие и заботу, что бросалось в глаза всем, был гибок, ловок, неумеренно льстив; от его внимания ничто не ускользало, он был бесконечно угодлив, на протяжении двадцати лет для него не было невозможного, ничто его не отталкивало, и все ради знакомства с людьми, которых со свойственной гасконцу наглостью он при первой возможности мог опорочить.

Он был в высшей степени услужлив по отношению к детям своей матери, с бесконечным терпением сносил грубые отказы и умел невероятно искусно скрывать нанесенные жизнью оскорбления³¹⁹.

В те времена для того, чтобы заполучить и приумножить привилегии, плелись закулисные интриги, часто незначительные до смехотворности, но весьма действенные и ценимые. Множество примеров тому находим у Жана-Франсуа Сольнона: «право ехать в карете [а не идти пешком] в резиденцию короля и право на подушечку в Церкви представляют собой почести, оказываемые в Лувре»³²⁰. «Право табурета», возможность сидеть в присутствии монарха, также является в высшей степени важной привилегией, которую имеют герцогини; этих дам «называют „сидящими дамами“ или попросту „табуретами“»³²¹. При этом качество сиденья было различно: внуки и внучки Франции (то есть внуки и внучки короля) имели право на стул со спинкой, принцы крови (то есть те, кто потенциально мог унаследовать престол) – на кресло³²². Это право оспаривалось, случались ошибки, которые сразу же исправлялись. Вот как вспоминает аудиенцию у королевы мадам де Севинье: «Собралось множество герцогинь, среди прочих прекрасная молодая Вантадур. В течение какого-то времени ей не приносили этот божественный табурет. Я повернулась к гроссмейстеру и сказала: „Что же? Пусть ей его принесут. Это право дорого ей обходится“. Он со мной согласился»³²³. Или другой пример: «права на табурет» нет, но в то же время оно «согласовано»: это случалось, когда королева позволяла многим дамам сесть «без церемоний», хотя не должна была этого делать. Принцы и герцоги «в большом количестве» недовольно реагируют на подобное и, по общему решению, «от имени знати просят отменить эти табуреты»³²⁴. С этого момента «усталость» декларирует и усиливает иерархию и ее особенности.

Дух

В диверсификации усталости, начавшейся в Новое время, заметно более пристальное внимание к сознанию, совести, более интимной стороне жизни. Появляется глубина, вспоминается состояние души, усталость «мысли». Декарт сигнализирует об «усталости духа»³²⁵, свойственной духовным лицам, людям, склонным к размышлениям, писателям, ученым. Он пытается объективировать «работу» души, обращаясь к аспектам поведения, которым прежде уделялось недостаточно внимания. Речь идет не просто об удручении, в которое приводит обилие дел, не только о принуждении со стороны руководства и неприятии его решений, но об умственной работе – счете, мыслительных усилиях, интенсивных и длительных раздумьях. Еще в XV веке Марсилио Фичино и Кристина Пизанская писали об изнуренности, вызванной подобными занятиями – письмом или «размышлениями», и в их текстах прослеживается мысль о том, что такая работа изматывает физически: «Написав „Книгу о Граде женском“… я мечтала о праздности и отдыхе, как человек, закончивший такой большой труд, все мое тело было изнурено столь длительной и непрерывной работой»³²⁶. Декарт указывает на более скрытый факт, признавая, что «человек не может длительное время концентрировать внимание на одном и том же»³²⁷, клеймя опасность «слишком прилежного учения»³²⁸, подчеркивая, как сильно «ослабляют тело и утомляют ум слишком серьезные занятия»³²⁹. Говоря о «метафизических принципах» и повышенном внимании к ним, он делает вывод: «Я нахожу, что частые раздумья очень вредны»³³⁰. Таким образом, впервые была обозначена, описана, уточнена, сфокусирована «умственная усталость», пусть это всего лишь слова и точный смысл и характеристики этой усталости остаются в тени. Ее «внутренние» симптомы скорее измышлены, нежели взяты из жизни, в большей мере предполагаемы, чем развиты. Однако они начинаются с «чувства», особого ощущения упадка ментальной силы и ее остроты, с утверждения из «Универсального словаря» (Dictionnaire universel) Антуана Фюретьера, сделанного в 1690 году, согласно которому «ум устает ничуть не меньше тела»³³¹. В свою очередь Жан-Батист Тьер в «Трактате об играх» (1686) называет игру в шахматы «слишком серьезной», она «утомляет ум не меньше, чем какое-либо важное дело»³³². В правилах средневековых монастырей не упоминались, зато встречались в установлениях конгрегаций классической эпохи «перерывы в работе, чтобы дать отдохнуть уму»³³³; объяснения настолько же очевидные, насколько и не развернутые: «Человек слаб, и поэтому его ум, как и тело, не может быть постоянно одинаково занят»³³⁴.

Отсюда сразу же вытекает еще одна усталость, в равной мере мало комментированная: чувство «усталости от…» или «утомления от…». Появляется новая и медленно осваиваемая психологическая «территория». Поначалу это грусть, грусть Антонио из «Венецианского купца», сопоставимая с каким-то внутренним изнурением, с каким-то скрытым бессилием:

 
Не знаю, отчего я так печален.
Мне это в тягость; вам, я слышу, тоже.
Но где я грусть поймал, нашел иль добыл…³³⁵, ³³⁶
 

Или же сильное раздражение, чувство внутренней переполненности, психологический характер чего обнаруживает новый интерес, возникший в XVII веке, ко всему, что испытывается лично. «Утомленный» риском испортить отношения с испанской монархией Людовик XIV согласился на возвращение ко двору мадам дез Юрсен: «Он устал от испытываемых противоречий, беспокоился из‐за вызванного ими беспорядка в делах. <…> Его донимали постоянными настоятельными просьбами и предлагаемыми идеями»³³⁷. Маршала де Вильруа под конец жизни «утомил до отвращения двор, при котором он некогда блистал»³³⁸, он отказался от занимаемого поста в пользу сына и «пришел в ужас от опустошения, которое внезапно ощутил»³³⁹. Более банальный случай – история друга Жозефа Севена де Кенси, «усталого скучающего любовника, который общается с дамой сердца только посредством писем»³⁴⁰, потому что он слишком отдалился от нее и намеревался с ней расстаться. Еще банальнее, если не сказать тривиальнее, выглядит роженица, у которой «раскалывается голова» от болтовни, ведущейся у ее изголовья»³⁴¹, что описано в сатире 1622 года.

Выражения «устал от…», «наскучило…» входят в язык и становятся общим местом. Физическое утомление переходит в ментальное, от плоти к душе и разуму, вызывает к жизни внутренний мир, настолько же специфический, насколько и малоизученный в своих хитросплетениях. Как бы там ни было, истоки изнурения скрыты, загнаны внутрь, в отличие от «физики» усталости, мобилизующей способность понимать и слушать себя. Используемые при этом глаголы «докучать»³⁴², «мешать», «утомлять» оказывают почти моральное действие. Это видно из замечания Бюсси-Рабютена, сделанного в адрес какого-то корреспондента, от которого он ожидал большей безмятежности: «Вы, вероятно, очень устали с тех пор, как начали делать гадости людям, которые за это мстят»³⁴³. В данном случае мы видим очень индивидуальный анализ, один из аспектов «ощущения», опыта сознания. Это новое малоизученное явление, поэтому продолжает использоваться физическая метафора перегрева, усталости.

Впервые упоминается возможное совпадение видов усталости, которые принято считать различными; в редких до поры до времени, но заслуживающих внимания рассказах говорится об особом типе дня, в конце которого наступает одинаково непреодолимая усталость, несмотря на разницу выполняемых в течение дня задач. Физические действия плюс неопределенные разговоры, бессонные ночи, многочисленные перемещения и постоянные контакты с посторонними людьми – все это высасывает силы. Вот как скрупулезно оценила свою дневную активность Елизавета Шарлотта Пфальцская, принцесса Палатина:

Сегодня я написала длинное письмо тетушке. Поднялась к принцессе де Конти (в ее покои ведут пятьдесят шесть очень высоких ступеней), сходила пешком через сад к госпоже герцогине, потом приняла у себя королеву Англии. И вот я устала как собака³⁴⁴.

Только возросшее в конце XVII века внимание к затраченным усилиям, вплоть до подсчета ступеней лестницы и упоминания о случайных встречах, могло поспособствовать подобному осознанию себя.

ГЛАВА 9. ПЕРЕХОД К КОЛИЧЕСТВЕННОЙ ОЦЕНКЕ

С наступлением Нового времени спектр различных видов усталости расширился, разнообразились ее формы; помимо физических мук, стали обращать внимание на внутреннюю усталость, тайные смыслы, утомление от мыслительной деятельности, еще плохо сформулированное, но осознаваемое. Другая примета расширения этого спектра – появление количественной оценки. Конечно, не стоит говорить об изобретении какой-то точной дозировки усилий или квантифицированной верификации результатов, но подсчитываются расстояния, время, появляется эталоны, работа измеряется, усталость, на которую раньше не обращали внимания, начинает вызывать опасения.

Путешествие и его длительность

В первую очередь все вышесказанное можно увидеть на примере путешествий. С течением времени горизонты меняются, пусть отдаленные места и кажутся по-прежнему необычными. Поверхность Земли выравнивается. Сама география многих стран становится более гомогенной. «Королевство, которое можно пересечь на лошади не более чем за двадцать пять дней, может похвалиться тем, что имеет все, что требуется, внутри страны и необходимость прибегать к помощи соседей отсутствует»³⁴⁵. Когда в 1599 году Сюлли назначается «главным смотрителем дорог Франции», переходы и переезды профессионализируются³⁴⁶. Жизнь в пути трансформировалась. На «Больших дорогах» начиная со времен Людовика XI существует почтовая служба – почтовые станции, где можно поменять лошадей, «способных скакать галопом на всем перегоне»³⁴⁷, составляющем четыре лье; с 1629 года существует суперинтендантство, регулирующее всю деятельность почтовой службы³⁴⁸ и обязанное следить за тем, чтобы депеши, «время отправки» которых регистрировалось, доставлялись «быстро и надежно»³⁴⁹. Несмотря на то что многие дороги, по признанию интендантов, «пока непроходимы и малопригодны для использования»³⁵⁰, тем не менее складывается единая дорожная сеть. Чтобы переезды стали безопаснее, принимаются различные меры предосторожности: согласно предписаниям, королевские дороги во Франции в эпоху классицизма «для свободного и удобного проезда по ним должны быть двадцать четыре фута шириной, без каких бы то ни было изгородей, канав и деревьев»³⁵¹, извозчикам запрещалось запрягать «более четырех лошадей» и во избежание проседания мостовых перевозить по ним «слишком большие грузы»³⁵²; следить за исполнением предписаний полагалось «уполномоченным органов власти виконтств»³⁵³. Художники эпохи Возрождения со многих точек изображали обширные террасы, с которых открывался вид на возделанные бескрайние земли, соединенные дорогами³⁵⁴.

Приняв новый смысл, усталость путешественников никуда не ушла, осталась «общим местом»³⁵⁵ – как, например, тряска, которой не удавалось избежать ни в повозках, ни в каретах, придуманных для поездок знати в конце XVI века. Несмотря на то что в 1687 году «жители окрестных приходов»³⁵⁶ в течение долгих месяцев в поте лица улучшали дорогу, переезд в Фонтенбло был для мадам де Ментенон настоящим испытанием: «Я еще не отошла от усталости, вызванной переездом сюда»³⁵⁷. А вот что говорила Мария Манчини о переезде в аббатство Нотр-Дам дю Лис: «Я еще не до конца оправилась от усталости, вызванной нашим утомительным путешествием»³⁵⁸. Это знак того, что чувствительность становится острее, что, вероятно, больше внимания уделяется физической стороне, испытываемому напряжению; длительность поездки вызывает недомогание, движения приводят в состояние шока, качка переносится плохо. Это уже были не средневековые переезды с их неразберихой, неизвестностью, темнотой; теперь воздействие толчков и неровностей более «удобных» дорог можно было измерить. Появляется новая наука, специфическим предметом изучения которой становятся дороги. «Трактат о строительстве дорог»³⁵⁹ Анри Готье – первая работа на эту тему, вышедшая в свет в 1693 году и очень быстро переведенная на итальянский и немецкий языки. Трактат был отнесен к сфере строительного искусства, в нем шла речь о подходящих материалах и планировке дорог, о строительных площадках, дорожном покрытии и фундаменте.

Наконец, дороги, которые все лучше обустраивают, по словам Монтеня, все лучше «наряжают»³⁶⁰, могут быть вызовом, как может им оказаться постепенно становящееся обыденным использование лошадей. Более «гладкие» перемещения влекут за собой более высокие требования: путешественники стремятся пройти большее расстояние за меньший срок и удовлетворением от этого пытаются компенсировать усталость – например, у Жозефа Севена де Кенси находим противопоставление пройденного расстояния затраченному времени: «менее чем за десять часов мы преодолели тридцать миль»³⁶¹, а Жан Эро де Гурвиль в 1652 году, доставляя послание из Парижа в Бордо, в подробностях описал, как «сгорали» этапы пути – пройденные лье, часы, дни, ночи, а также как он преодолевал утомление: «в половине одиннадцатого вечера выехал из Сент-Эсташа, в полночь был в Шарантоне, на рассвете – в Льесене, ближе к следующей ночи – в Жьене. Я ехал так быстро, что назавтра прибыл в Сомюр…»³⁶²; возвращался через Овернь – необходимо было взять там письма – и за неделю преодолел сто тридцать лье. Эро де Гурвиль признавал, что устал, и даже настаивал на этом, связывая усталость с желанием «двигаться вперед»: «Несмотря на утомление, я не спал, в результате чего прибыл в Париж, в особняк Шавиньи, в пять часов утра. Но я извинился, сославшись на усталость, ведь я почти не спал с момента отъезда из Ажана, и откланялся»³⁶³. Появился новый тип неутомимости, стремление преодолевать большие расстояния за меньшее время – таким был Великий король в глазах придворных: «Король вернулся в Фонтенбло почти сразу после того, как приехал в Нант. Он был неутомим; а через несколько дней после приезда отправился в Париж верхом на лошади и вернулся оттуда в тот же день, посетив новые здания в Венсенне, а также Лувр и Тюильри. Он побывал там утром, отобедал в Сен-Клу у Месье³⁶⁴ и непоздно вернулся в Фонтенбло»³⁶⁵. Неслыханная неутомимость покоряет пространство и время.

Английские скачки, вошедшие в моду в конце XVII века, подтверждают появление подобной неутомимости. Нужны размеченные площадки, специфически «подготовленные» лошади, измерение расстояния и времени: «Англичане, любящие движение, владельцы больших поместий, помногу охотятся, передвигаются быстро и на большие расстояния. Они любят заключать пари по поводу того, какая лошадь придет первой и убежит дальше всех»³⁶⁶. Помимо новых дорожек, нужна особая нагрузка для лошади, «постановка ее дыхания», постепенное приучение к дальности и длительности пробега. Гаспар де Шаваньяк называет это «знанием секрета», говорит о привыкании лошади к уздечке, мундштуку, о тренировочных забегах³⁶⁷. Жак де Солейсель в 1654 году, напротив, говорит об этом как о «науке», о том, что ожидания следует просчитывать: «Начинать надо с небольших дистанций и потом понемногу увеличивать пройденное расстояние: например, в первый день пройти шесть лье, во второй восемь, а потом десять, двенадцать или, если есть необходимость, даже четырнадцать»³⁶⁸. В конечном счете неутомимость лошади на скачках становится едва ли не важнее выносливости всадника. Она достигается за счет выполнения тяжелых упражнений «в малых дозах», постепенных «улучшений», разработанных для скачек, чего в Средние века не было³⁶⁹.

С особой осторожностью надо было относиться к грузам, перевозимым лошадьми. В первую очередь это касалось почтовых лошадей – следовало избегать их изнурения и не «загонять». Предписание от марта 1697 года³⁷⁰ ограничивало багаж всадника одним «сундучком». По решению от 3 июля 1680 года³⁷¹ на почтовой двухколесной повозке разрешалось перевозить одного пассажира и сотню фунтов товара, а согласно решению от 15 января 1698 года максимальное расстояние, которое можно было проехать за день³⁷², ограничивалось двенадцатью или четырнадцатью лье, в зависимости от региона. Целью этих документов было «сохранять лошадей»³⁷³ и по возможности не допускать их усталости.

Работа и правила

В мире труда эквивалент подобных расчетов расстояний, времени и действий появляется не сразу. Нельзя сказать, что не проводилась вообще никакая оценка: в старинных трактатах по сельскому хозяйству присутствуют указания на то, сколько в день может работать косец или сноповязальщик³⁷⁴. Конечно, при традиционном отношении к рабочему времени эти указания неполны и касаются лишь части работ.

В классическую эпоху столкновения по поводу возможного «избыточного» рабочего времени – явление эпизодическое. Жан Никола, проанализировавший четыреста шестьдесят два конфликта, имевших место во Франции между 1661 и 1789 годами, не выявил почти ничего подобного³⁷⁵. В комментариях медиков преобладает такая картина: работа ведется с рассвета до захода солнца, без фиксации «точного времени», «земледельцы и ремесленники работают без отдыха с утра до вечера»³⁷⁶.

Забота о «непрерывности» сельскохозяйственного труда еще заметнее в Новое время. Жан Льебо и Шарль Этьен, рассказывая деревенскому дворянину XVI века о том, как надо вести дело, подчеркивают необходимость «непрерывности работ»³⁷⁷. Их указания весьма суровы: надо следить за тем, чтобы «люди не пребывали в праздности, не теряли ни минуты времени и постоянно были заняты каким-нибудь делом»³⁷⁸. Приводятся советы, как сделать, чтобы работники не спали: «давать понюхать уксус, или семена руты, или старый башмак, или ослиную шкуру, или человеческие волосы»³⁷⁹. Требование бороться с «теми, кто пребывает в полусне»³⁸⁰, реальное или воображаемое, выглядит обыденностью, нормой, с которой смиряются.

Тем не менее сопротивление существовало: в частности, крестьяне требовали сокращения барщины, пока сеньоры на протяжении долгого времени, казалось, «имели абсолютную власть» и принуждали «арендаторов к труду когда им было угодно»³⁸¹. К концу XV века сложились правила, которые тут же стали опротестовываться. В 1543 году жители Шальмазеля добились того, что их стали привлекать к принудительным работам шесть раз в год, а не двенадцать, как было прежде, – парламент Парижа принял такое решение³⁸². Несмотря на то что работы не могли больше проводиться «по воле сеньора неопределенное время»³⁸³, их ритм оставался напряженным. В Шожи «окончательным решением» от 13 августа 1675 года³⁸⁴ устанавливалось, что крестьяне работают на сеньора один раз в месяц, тогда как раньше – один раз в неделю. Точно так же по постановлению окружного суда Монбризона от 9 января 1699 года сеньор Шалена мог привлекать крестьян к работам лишь двенадцать раз в год. Очень показательное, но исключительно редко раздававшееся выражение – «Мы устали!»³⁸⁵ – стало девизом восставших против «властей» крестьян Гаскони, Перигора, Керси в 1576 году. «Усталость», конечно, была, но была неотчетливой и обобщенной, – в ней мешались барщина, вред, наносимый войнами, плохая погода, десятины, налог на соль, тальи³⁸⁶ и прочие налоги.

Остаются недооцененными и даже вовсе незамеченными временные принуждения, которым подвергаются ремесленники. Остается также некоторая зацикленность на зарплатах. Таков, например, был бунт парижских каменщиков в июне 1660 года, требовавших повышения дневного заработка: «но решением двора на работу были взяты заключенные, и опасность вроде бы миновала»³⁸⁷. Иногда следовала бурная реакция на снижение «дневного заработка»³⁸⁸ на один су. Это не ускользает от внимания к продолжительности рабочего дня: «как отмечает большинство „меркантилистов“, чтобы заставить рабочих работать, нужно им мало платить»³⁸⁹. Получение более высокой прибыли могло бы быть залогом снижения продолжительности рабочего времени. Именно на этой почве возникает треть конфликтов, изученных Жаном Никола³⁹⁰.

И все же в Новое время возникают некие новшества. В первую очередь они касаются появления все большего количества правил, применяемых к работе. Ведутся наблюдения, постоянно проводятся проверки, пусть и не имеющие отношения к усталости работников. Это подтверждают появившиеся в Великий век мануфактуры – институции, впервые объединившие «многих рабочих, занимающихся одним и тем же делом»³⁹¹. В их основе лежат строгие принципы, установленные в 1629 году и применяемые «контролерами-посетителями-маркировщиками»³⁹². Их цель – поднять производительность труда. Заботило их в первую очередь состояние продукции и гораздо в меньшей степени – трудности и страдания «производителей». Это лучше всего видно из уложения от 1669 года, регламентирующего текстильные мануфактуры: какими должны быть «длина, ширина и качество сукна, саржи и других шерстяных тканей и нити»³⁹³. «Скрупулезно описывались»³⁹⁴ количество нитей, их переплетение, мягкость сукна; перерывы в работе по-прежнему допускались только технические. Следить за соблюдением или несоблюдением «вышеназванного регламента»³⁹⁵ полагалось инспекторам или «присяжной гвардии». Возможная усталость по-прежнему в тени. Это подтверждает Пьер Губер, изучавший свидетельства ткачей из Бовэ: «Прежде всего надо говорить не о продолжительности рабочего дня ткачей, работающих с шерстью, и не об антисанитарии, царящей в мастерских, – подобные условия наблюдались тогда почти повсеместно и, как представляется, не вызывали нареканий со стороны тех, кто в них находился, так как, вероятно, они не подозревали, что может быть иначе»³⁹⁶. Делалось слишком много лишних жестов, движений всего тела, бессмысленных усилий и трудозатрат.

Знаменательный, хотя и еще пока не очень распространенный момент: в 1666 году в Амьене текстильщикам предоставлялся «отдых» – их работа заключалась в том, что они очень подолгу топтали ногами сукно в смеси мочи и воды, чтобы как можно лучше обезжирить его, сделать мягче и плотнее. Их работа регламентируется в количественном отношении: «Хозяева ткацких предприятий обязаны менять рабочих после того, как они обработают четыре партии сукна в день, в противном случае им грозит штраф в двадцать су»³⁹⁷. Перед нами редкий пример того, что на законодательном уровне ритм и последовательность действий начинает задавать усталость. Проверяющие же, повторим, озабочены в первую очередь «требуемым качеством»³⁹⁸ производимой продукции.