В полдень капитан Немо вышел на палубу. Я поджидал его, потому что дал себе слово до тех пор от него не отставать, пока хотя бы приблизительно не узнаю, куда он хочет направить «Наутилус». Увидав меня, капитан Немо тотчас же подошел, любезно предложил мне сигару и сказал:

– Что ж, профессор, нравится вам Красное море? Как вы находите его рыб, зоофитов, цветники из губок и леса из кораллов? Заметили вы города по берегам?

– Да, капитан, – ответил я. – Такие чудеса можно увидеть только с «Наутилуса». Что это за умный корабль, если можно так выразиться!

– Да, Аронакс, умный, отважный и неуязвимый! Он не боится ни страшных бурь Красного моря, ни его течений, ни его подводных скал.

– Да, – сказал я, – это море считается одним из самых бурных, если я не ошибаюсь, в древние времена у него была самая плохая слава.

– Да, очень плохая. Греческие и латинские историки отзываются о нем не очень лестно, а Страбон говорит, что во время пассатных ветров и в период дождей оно особенно неприятно. Араб Эдризи, который описал его под названием Кользумского залива, рассказывает, что корабли во множестве погибали, разбиваясь о подводные скалы, и что никто не решался плавать по нему ночью. Он говорит, что на этом море беспрестанно бушуют страшные ураганы, оно усеяно неприступными островами и «нет в этом море ничего хорошего, ни в глубине, ни на поверхности». Такое же мнение выражают Арриан, Агатархид и Артемидор.

– Видно, эти историки не плавали на «Наутилусе», – сказал я.

– Само собой, – усмехнулся капитан. – В постройке кораблей наши современники не очень далеко ушли от древних. Сколько веков прошло, пока открыли механическую силу пара. Кто знает, появится ли второй «Наутилус» даже через сто лет? Прогресс идет медленно, Аронакс.

– Да, – отвечал я, – ваш «Наутилус» опередил на целый век свое время, может быть, даже на несколько веков. Как жаль, что подобное открытие должно умереть вместе с изобретателем!

Капитан Немо ничего не сказал на последнее замечание. Помолчав несколько минут, он продолжил:

– Мы говорили о невыгодном мнении, которое имели древние о Красном море?

– Да, – отвечал я, – но они чересчур преувеличивали опасность…

– И да и нет, Аронакс, – сказал капитан, который, казалось, знал Красное море, как свои карманы. – То, что не представляет никакой опасности для современного корабля или парохода, представляло для судов древних очень большую опасность. Наши корабли построены прочно, оснащены отлично, управляются с помощью пара, а ведь первые мореплаватели пускались в плавание на деревянных барках, сшитых пальмовыми веревками, проконопаченных древесной смолой и обмазанных жиром дельфина. У них не было даже никаких приборов для определения курса корабля, и они плавали по воле ветров и течений, которые едва знали.

При таких условиях кораблекрушения были и должны были быть многочисленны. В наше время пароходам, плавающим между Суэцем и южными морями, нечего бояться этого моря, несмотря на противные ветры. Теперь капитан и пассажиры перед отплытием не приносят очистительных жертв и по возвращении не идут в храм благодарить богов, украшая себя гирляндами цветов и золотыми повязками.

– Это так, – сказал я. – Пар, мне кажется, убил всякую признательность в сердцах моряков. Очевидно, что вы хорошо изучили это море, капитан, и знаете все, что к нему относится. Не можете ли вы мне сказать, почему это море называют Красным?

– По этому поводу есть много разных толкований. Угодно вам знать мнение летописца XIV века?

– Скажите, капитан.

– Этот выдумщик уверяет, что название Красное было дано морю после перехода израильтян, когда преследовавший их фараон погиб в его волнах. Он говорит: «В знак этого чуда море приняло алый цвет, и никто после этого не мог его иначе называть, как только Красным морем».

– Ну, бог с ним! Я на поэтов в этом случае не полагаюсь. Вы лучше скажите, что вы об этом думаете?

– Я думаю, что это название – перевод еврейского слова Edom и что древние назвали так море потому, что его воды отличаются особой окраской.

– Однако до сих пор я не вижу никакой особой окраски, капитан: волны прозрачны и совершенно такие же, как в других морях.

– Да, пока еще нет ничего особенного, но когда мы войдем в глубину залива, вы заметите большое различие. Я помню, в бухте Тор вода однажды была совершенно красной – точно кровавое озеро.

– Чему же вы приписываете эту красноту: присутствию микроскопических водорослей?

– Да, это слизистое пурпуровое вещество, выделяемое микроскопическими растеньицами, называемыми триходесмия. На один квадратный миллиметр приходится сорок тысяч таких организмов. Когда мы войдем в бухту Тор, вы, быть может, увидите их.

– Значит, вы не в первый раз плывете на «Наутилусе» по Красному морю?

– Не в первый, профессор.

– Вы упомянули о переходе израильтян через Красное море и о несчастии, которое постигло египтян. Позвольте вас спросить, капитан, вы не полюбопытствовали исследовать место этого замечательного происшествия?

– Нет, профессор, и я имел на это достаточную причину.

– Какую же?

– Такую, что именно то самое место, где Моисей прошел со своим народом, та́к теперь обмелело, что вода едва покрывает копыта верблюдов. Понятно, что мой «Наутилус» не может там плавать.

– А где это место, капитан?

– Это место находится немного повыше Суэца, в рукаве, который в те времена, когда Красное море простиралось до Горьких озер, образовывал глубокий лиман. Надо ли приписать сверхъестественному чуду переход израильтян или нет, это другой вопрос, но израильтяне прошли в Землю обетованную, а войско фараона погибло именно здесь. Я полагаю, что при раскопках этих песков нашлось бы множество египетского оружия и инструментов.

– Это можно сказать наверное. Надеюсь, что рано или поздно археологи возьмутся за эти раскопки. Дайте только построить город на этом перешейке! А города построят, как только будет прорыт Суэцкий канал. Мне кажется, что этот канал бесполезен для вашего «Наутилуса», капитан.

– Для моего «Наутилуса» бесполезен, профессор, зато полезен для целого мира. Еще древние хорошо понимали, как важно для развития торговли установить сообщение между Красным и Средиземным морем. Но им не пришло в голову прорыть прямой канал через Суэцкий перешеек, и они устроили сообщение через Нил. Канал, соединявший Нил с Красным морем, если верить преданию, начали строить в царствование Сезостриса. Верно то, что за шестьсот пятнадцать лет до Рождества Христова фараон Нехо велел рыть канал, соединяющий Нил с Красным морем. Подразумевалось, что суда будут проходить по каналу за четыре дня и что ширина его позволит двум триремам, или трехвёсельным галерам, проходить рядом. Рытье этого канала продолжил Дарий, сын Гистаспа, и окончил его, вероятно, Птолемей II. Страбон видел, как по каналу плавали суда, но недостаточная глубина от Бубасты до Красного моря привела к тому, что плавать по каналу можно было только несколько месяцев в году. Канал служил торговым сообщением до века Антонинов. Потом он был заброшен, и его занесло песком. По повелению калифа Омара его восстановили, и, наконец, в 761-м или в 762 году канал был окончательно засыпан калифом Альманзором, который хотел отрезать подвоз хлебных припасов в войска возмутившегося Мохаммеда-бен-Абдуллы. Генерал Бонапарт напал во время своего Египетского похода на следы этого канала в Суэцкой пустыне и, застигнутый приливом, чуть не погиб на том самом месте, где Моисей три тысячи триста лет назад стоял лагерем.

– Что не придумали или не решались сделать древние, то сделает Лессепс. Молодец! Ведь это соединение двух морей сократит путь из Кадикса в Индию на девять тысяч километров! Он превратит Африку в громадный остров!

– Да, Аронакс! Вы имеете право гордиться своим соотечественником. Это человек начал дело и, несмотря на препятствия, помехи и неприятности, доводит его до конца. Честь и слава господину Лессепсу! Только одно печально… – Что же, капитан?

– А то, что великие предприятия редко интересуют правительства. Кто знает, если бы не Лессепс, дело, может быть, так бы и забросили.

Меня очень удивил тон капитана Немо.

– К сожалению, профессор, – начал снова капитан Немо, – я не могу провести вас через Суэцкий канал, но послезавтра мы войдем в Средиземное море, и вы оттуда увидите длинную дамбу около Порт-Саида.

– Мы войдем в Средиземное море? – вскричал я.

– Да, профессор, это вас удивляет?

– Меня удивляет, что мы будем там послезавтра.

– Вот оно что!

– Да, капитан. Хотя тем, кто плавает на «Наутилусе», пора бы перестать чему бы то ни было удивляться.

– Вы, собственно, чему удивляетесь?

– Ведь чтобы в один день обойти Африку и обогнуть мыс Доброй Надежды, корабль должен идти со скоростью…

– Да кто же вам говорит, профессор, что мы будем обходить Африку и огибать мыс Доброй Надежды?

– Да как же иначе? Ведь «Наутилус» не поплывет по земле, не пойдет по Суэцкому перешейку?

– А под перешейком?

– Под перешейком?

– Разумеется, – спокойно отвечал капитан Немо. – Природа давным-давно устроила под этой полоской земли то, что люди теперь устраивают на ее поверхности.

– Что вы! Неужто есть проход?

– Да, есть подземный проход. Я его назвал Аравийским тоннелем: он начинается под Суэцем и доходит до Пелусия.

– Но ведь перешеек состоит из наносных песков?

– Только на известную глубину, на пятьдесят метров, а дальше лежит гранитная скала.

– Вы случайно открыли этот проход, капитан?

Я был до крайности удивлен.

– И случайно и нет, профессор. Я даже могу сказать, что я открыл его не случайно.

– Капитан, я не верю своим ушам!

– Ах, профессор! Aures habent et non audient (Есть у них уши, но не слышат). Этот проход не только существует, я даже не раз через него проходил. Не будь его, я не решился бы теперь войти в Красное море.

– Не будет ли с моей стороны нескромностью, если я спрошу вас, каким образом вы открыли Аравийский тоннель?

– Профессор, – отвечал капитан Немо, – зачем же секретничать с людьми, с которыми мы никогда не расстанемся? Я ничего не ответил на этот намек и ждал рассказа.

– Итак, я тоже немного натуралист, и разные соображения навели меня на мысль о существовании этого прохода. Я заметил, что в Красном и Средиземном море попадаются совершенно одинаковые виды рыб – ошибни, фиатолы, радужные губаны, долгоперы из семейства щуковидных и некоторые другие. Я подумал, что, вероятно, между этими морями существует какое-нибудь сообщение. Затем я сказал себе, что если оно существует, то подводное течение должно идти от Красного моря к Средиземному. Я поймал множество рыб около Суэца, прикрепил к хвосту каждой рыбки медные колечки и выпустил их в море. Через несколько месяцев я поймал у сирийских берегов несколько рыб, помеченных моими колечками. Сообщение между морями было доказано. Я стал его разыскивать, разыскал проход и решился по нему проплыть. А вот теперь очень скоро буду иметь честь переправить и вас этим путем.

Глава пятая
Аравийский тоннель

Я в тот же день передал Консейлю и Неду Ленду содержание своего разговора с капитаном. Когда я им объявил, что через два дня мы будем в водах Средиземного моря, Консейль захлопал в ладоши, а канадец пожал плечами.

– Подводный тоннель! – вскрикнул он. – Сообщение между морями! Как это можно! Это неслыханное дело!

– Друг Нед, – возразил Консейль, – а вы когда-нибудь слышали про «Наутилус»? Нет! Однако «Наутилус» существует! Так что вы не пожимайте плечами и не кричите, что этого нет потому, что вы об этом не слышали.

– Поживем – увидим! – прорычал Нед Ленд. – Что ж, пусть будет так! Я буду рад, если капитан вправду проведет нас по этому проходу в Средиземное море.

В тот же вечер «Наутилус» приблизился к аравийскому берегу. Мы плыли по поверхности моря, и я смог различить город Джидда, главный торговый пункт Египта, Сирии, Турции и Индии. Я довольно хорошо видел городские постройки, суда, пришвартованные вдоль набережной, и корабли, стоявшие на рейде. Солнце, стоявшее довольно низко на горизонте, освещало дома, ослепляющие своей белизной. За городом виднелись деревянные хижины и тростниковые шалаши бедуинов.

Скоро Джидда исчезла в вечернем сумраке, и «Наутилус» быстро погрузился.

На следующий день, 10 февраля, вдали показалось несколько судов. «Наутилус» снова поплыл под водой, но в полдень все суда скрылись из виду и он снова поднялся на поверхность.

Я, Нед Ленд и Консейль вышли на палубу. Восточный берег чуть-чуть обозначался в тумане.

Мы сидели и беседовали на разные темы, как вдруг Нед Ленд протянул руку, указывая на какую-то точку в море, и сказал:

– Видите, профессор? Вон там, там!

– Не вижу, Нед! Вы ведь знаете, у меня не ваши глаза.

– Смотрите хорошенько: вон там, впереди, почти против прожектора! Видите, что-то движется? Видите?

– Да, да, точно, – ответил я после внимательного наблюдения. – Я как будто вижу какое-то темное тело на поверхности вод.

– Второй «Наутилус»? – сказал Консейль.

– Нет, – ответил канадец. – Это, надо полагать, какое-нибудь морское животное.

– С позволения их чести, киты водятся в Красном море? – спросил Консейль.

– Да, иногда попадаются, – отвечал я.

– Только это не кит, – сказал канадец, не сводивший глаз с темной массы. – Мы с китами старые знакомые. Я их узнаю издали.

– Подождем – увидим, – сказал Консейль. – «Наутилус» идет прямо туда.

«Наутилус» действительно шел в направлении заинтересовавшего нас черноватого тела. Оно походило на верхушку подводной скалы.

– Что бы это такое было? – сказал я. – Не могу определить.

– А! Двигается! Ныряет! – вскрикнул Нед Ленд. – Тысячу чертей! Что это еще за животное? Хвост не раздвоенный, как у китов и кашалотов, а плавники словно обрублены!

– В таком случае, – сказал я, – это…

– Кувырк! Перевернулось на спину и выставило сосцы на груди, – вскрикнул канадец.

– Это сирена! – закричал Консейль. – Это, с позволения их чести, настоящая сирена!

Животное точно принадлежало к отряду сиреновых, которых в древности считали полуженщинами, полурыбами.

– Нет, – сказал я Консейлю, – это не сирена, а другое очень любопытное животное, которое теперь еще изредка попадается в Красном море. Это дюгонь, животное из семейства травоядных китов.

– Отряд сирен, группа рыбовидных, класс млекопитающих, отдел позвоночных, – забормотал Консейль.

Нед Ленд не сводил глаз с животного. Глаза канадца так и горели. Он поднимал руку, словно хотел метнуть гарпун.

– Что, Нед? – спросил я.

– Ах, профессор, – ответил Нед, – в такую штуку мне еще не доводилось попадать!

В эту минуту капитан Немо вышел на палубу; он тотчас заметил дюгоня, понял волнение канадца и сказал ему:

– А что, мистер Ленд, хорошо бы бросить в него гарпун?

– Уж и не говорите, капитан! – ответил канадец.

– Вы не прочь поохотиться?

– Не прочь! Не прочь!

– Ну что ж, если не прочь, то поохотьтесь.

– Благодарю покорно, капитан! – радостно ответил Нед.

Глаза у него так и загорелись.

– Только смотрите, – сказал капитан, – не промахнитесь. Советую вам в ваших же интересах.

Нед Ленд только пожал плечами.

– А дюгонь очень опасное животное? – спросил я.

– Да, – ответил капитан. – Случается, что животное кидается на китобоев и опрокидывает лодку. Впрочем, мистеру Ленду нечего бояться, у него верный глаз и твердая рука. Я ему советую не промахнуться, потому что он может упустить вкусное блюдо. Мистер Ленд, я знаю, порядочный лакомка.

– А! – сказал канадец. – Так у дюгоня вкусное мясо?

– Очень вкусное, – отвечал капитан, – похоже на говяжье мясо, и в Меланезии его подают только к княжескому столу. А так как у князей аппетит хороший, то за этим бедным животным постоянно охотятся, так что дюгонь, как и его родственник ламантин, становится редкостью.

– Так, может, лучше не охотиться, капитан? – сказал Консейль. – Вдруг это самый последний? Надо бы его оставить на развод в интересах науки…

– Да будет вам, Консейль! – вскрикнул Нед. – Вы все о науке, а в интересах кулинарии за ним следует поохотиться!

– Итак, за охоту, мистер Ленд, – сказал капитан.

В эту минуту на платформу вышли семь человек из экипажа. Все они были немы и бесстрастны, как всегда. Один из них держал гарпун на веревке, какая обычно употребляется при ловле китов. Шлюпку спустили на море. Шестеро гребцов сели на весла, седьмой взялся за руль. Нед, Консейль и я поместились на корме.

– А вы, капитан? – спросил я.

– Нет, я не поеду. Счастливой охоты!

Шлюпка отчалила, гребцы дружно взялись за весла, и мы полетели навстречу дюгоню, который плавал милях в двух от «Наутилуса».

Приблизившись к китообразному, шлюпка пошла медленнее, и весла бесшумно опускались в спокойные воды. Нед Ленд с гарпуном в руке встал на носу.

К гарпуну, которым бьют кита, обыкновенно привязывают длинный канат, свернутый в клубок, он быстро разматывается, когда раненое животное увлекает его за собой. Но у Неда Ленда канат был всего саженей десять в длину, и к концу его был прикреплен маленький пустой бочонок. Если бы животное утянуло канат, бочонок всплыл бы на поверхность и таким образом обозначил бы путь дюгоня под водой.

Я привстал, подошел к краю шлюпки и внимательно рассмотрел противника Неда Ленда.

– Знаешь, – сказал я Консейлю, – этот дюгонь очень похож на ламантина. Тело у него продолговатое, с очень длинным хвостом, а на боковых плавниках – настоящие пальцы. Различие с ламантином только в том, что у него на верхней челюсти сидят два длинных и острых клыка, расходящиеся в разные стороны.

– С позволения их чести, – сказал Консейль, – в нем будет более семи метров длины.

Дюгонь не двигался и, казалось, спал на поверхности воды.

– Хорошо, что он спокоен, – сказал я, – так будет легче с ним справиться.

Шлюпка осторожно подошла сажени на три к животному, гребцы оставили весла. Нед Ленд, откинувшись немного назад, метнул свой гарпун.

– Сразу видно мастера! – сказал я Консейлю.

Раздался свист, и дюгонь исчез. Гарпун был пущен с большой силой, но, по-видимому, Нед промахнулся.

– Тысяча чертей! – закричал взбешенный канадец. – Я промахнулся.

– Нет, – вскрикнул я, – животное ранено! Вот его кровь!

Только орудие в нем не осталось…

– Гарпун! – кричал Нед Ленд. – Надо поймать гарпун!

Матросы начали грести, а рулевой направил шлюпку к плавающему бочонку. Поймав гарпун, мы стали преследовать животное.

Дюгонь выплывал время от времени на поверхность моря, чтобы подышать. Рана не лишила его сил, поэтому он плыл удивительно быстро. Стараниями гребцов шлюпка летела по следам животного. Не раз мы нагоняли его очень близко: канадец замахивался, но дюгонь внезапно нырял, и дело оканчивалось ничем.

Можно себе представить, как злился и бушевал нетерпеливый Нед Ленд. Он ругал увертливое животное самыми крепкими словами, какие только существуют на английском языке. Я хотя и молчал, но, признаюсь, меня тоже начинала разбирать досада.

Мы преследовали дюгоня целый час. Я уже начал думать, что ничего из нашей охоты не выйдет путного, как вдруг животное решило изменить тактику. Дюгонь повернулся и ринулся прямо на шлюпку. Но это движение не ускользнуло от зоркого канадца.

– Теперь глядите в оба! – сказал он.

Рулевой произнес несколько слов на своем странном наречии, вероятно, он предупредил матросов о предстоящей опасности.

Дюгонь подлетел футов на двадцать к шлюпке, вдруг остановился, втянул воздух своими огромными ноздрями, которые находятся у него не внизу, а наверху морды, а затем бросился на шлюпку.

Шлюпка не смогла увернуться от удара и чуть не опрокинулась, зачерпнув воду, но благодаря проворству и искусству рулевого все обошлось благополучно.

Нед Ленд, уцепясь за форштевень, бил гарпуном громадное животное, которое, вонзив клыки в планшир, приподнимало шлюпку, как лев козленка. Мы повалились друг на дружку.

«Ну, Пьер Аронакс, – думал я, – пришел твой час!»

Однако страх этот был напрасным: канадец наконец справился с животным.

Я услышал, как заскрежетали зубы по железу: дюгонь исчез и унес гарпун с собой. Но бочонок скоро выплыл на поверхность, а минуту спустя мы вытянули и дюгоня, взяли его на буксир и направились к «Наутилусу». Консейль даже вздохнул от удовольствия.

Пришлось пустить в ход самые крепкие тали, чтобы поднять дюгоня на платформу. Он весил пять тысяч килограммов! Тушу разрубили под надзором Неда Ленда.

В тот же день мне подали к обеду жаркое. Корабельный повар был мастером своего дела и бесподобно приготовил это блюдо. Мясо дюгоня показалось мне вкуснее телятины, пожалуй, оно не уступало и говядине.

На следующий день, 11 февраля, кухня наша обогатилась еще и превосходной дичью. Стая морских ласточек опустилась на палубу «Наутилуса».

– С позволения их чести, какая это птичка? – спросил Консейль.

– Это род Sterna nilotica. Они водятся преимущественно в Египте. Видишь, клюв у них черный, голова серая в крапинках, глаз окружен белыми точками, спина, крылья и хвост сероватые, брюшко и горло белые, а лапки красные.

Нам удалось также убить несколько дюжин нильских уток. Эти нильские утки – премиленькие птички: горло и верхняя часть головы у них белые и усеяны черными пятнами, мясо их чрезвычайно вкусно.

«Наутилус» шел средним ходом. Он, так сказать, прогуливался. Я заметил, что чем мы ближе подходили к Суэцу, тем вода Красного моря становилась менее соленой.

Около пяти часов вечера мы завидели на севере мыс Рас-Мухаммед. Этот мыс образует оконечность Синайского полуострова, лежащего между городами Суэцем и Акабой. Когда «Наутилус» через пролив Губаль вошел в Суэцкий залив, я смог ясно различить высокую гору, возвышающуюся между двумя заливами. Это была гора Орив, библейский Синай, на вершине которого Моисей встретился, по преданию, лицом к лицу с Богом.

В шесть часов «Наутилус», то погружаясь, то всплывая, прошел мимо города Тора. Вода в этом месте залива была заметно красноватой, словно окрашенной алой краской.

Наступила ночь, и вокруг воцарилась тишина, изредка нарушаемая криком пеликана или какой-нибудь другой ночной птицы, шумом прибоя у скал да гудками далеких пароходов.

От восьми до девяти часов «Наутилус» оставался под водой. По моим расчетам, мы уже были очень близко от Суэца. Сквозь иллюминаторы я видел основания прибрежных скал, ярко освещенных нашим прожектором. Мне казалось, что пролив все более и более суживается.

В четверть десятого «Наутилус» выплыл на поверхность. Я поспешил на палубу. Мне не терпелось добраться до Аравийского тоннеля капитана Немо.

Мне не сиделось на месте, и, не будь свежего ночного ветерка, я бы не знал, куда мне деваться.

Вскоре я заметил бледный, тусклый огонек на расстоянии мили, казалось, он был прикрыт какой-то туманной дымкой.

– Плавучий маяк! – сказал кто-то позади меня. Я обернулся и увидел капитана.

– Это плавучий маяк Суэца, – продолжил он. – Мы скоро будем у входа в тоннель.

– А входить туда, должно быть, не так просто, капитан?

– Нелегко, профессор, и поэтому я всегда в этом месте сам управляю судном. Теперь, Аронакс, не угодно ли вам будет спуститься вниз? «Наутилус» сейчас погрузится в воду и выплывет на поверхность, уже пройдя Аравийский тоннель.

Я последовал за капитаном Немо. Когда я направился в свою каюту, капитан остановил меня.

– Профессор, вы хотели бы побыть со мной в штурвальной рубке?

– Я и не смел вас об этом просить, – сказал я, – очень хочу…

– Так пойдемте. Вы увидите все.

– Это плавание и подводное, и подземное, – сказал я.

– Пожалуй, что так, – ответил капитан.

Капитан Немо провел меня к центральному трапу, поднявшись на несколько ступеней, он открыл боковую дверь, прошел по верхнему коридору, в конце которого находилась рубка, которая, как уже было сказано, выходила на нос судна.

Рубка имела форму квадрата со стороной шесть футов и несколько напоминала рубки на пароходах, ходивших по Миссисипи и Гудзону. Посередине стоял штурвал, соединенный штуртросами с рулем управления, они шли до самой кормы «Наутилуса». Четыре иллюминатора в перегородках рубки давали рулевому возможность смотреть на все четыре стороны.

В рубке было темно, но мои глаза скоро освоились с этой темнотой, и я разглядел штурмана, державшего штурвал двумя руками. Море ярко освещалось электрическим светом прожектора.

– Ну, – сказал капитан Немо. – Пора приниматься за работу!

Рубка соединялась с машинным отделением электрической проволокой, и капитан Немо мог одновременно управлять и направлением, и скоростью «Наутилуса». Он нажал одну кнопку, и тотчас же корабль пошел медленнее.

Я смотрел на высокую, отвесную гранитную стену, мимо которой мы плыли. Эта скала служила подножием наносным пескам. Мы шли мимо нее около часа и очень близко – всего в нескольких метрах. Капитан Немо не сводил глаз с компаса. Время от времени он подавал знак штурману, который тотчас менял направление «Наутилуса».

Я поместился у правого иллюминатора, любуясь великолепнейшими вереницами кораллов, зоофитов, водорослей и ракообразных, которые населяли все выпуклости и впадины в скалах.

В четверть одиннадцатого капитан Немо сам взялся за руль. Широкая галерея, темная и глубокая, открылась перед нами. «Наутилус» смело вошел в нее. Тотчас же раздался шум, словно кругом закипели котлы. Это воды Красного моря стремились в Средиземное. «Наутилус», увлекаемый течением, полетел как стрела, хотя его насколько возможно сдерживали судовые машины. По стенам узкого прохода я видел только ослепительные полосы, зигзаги и пятна света. Сердце у меня так билось, что я прижал к нему обе руки.