Двадцать тысяч лье под водой

Глава шестая
Греческий архипелаг

На следующий день, 12 февраля, на рассвете «Наутилус» выплыл на поверхность. Я кинулся на палубу. На севере, в трех милях, обозначался неясный силуэт древнего Пелузиума. Подземный поток перенес нас из одного моря в другое. В Средиземное море мы пронеслись по течению, по пологому спуску, но вернуться в Красное море против течения было невозм ожно.

Пока я об этом рассуждал, на платформе появились Нед Ленд и Консейль.

Было уже около семи часов. Они, по-видимому, всю ночь спокойно проспали.

– Ну что ж, профессор, где же ваше хваленое Средиземное море? – шутливо спросил канадец.

– Мы плывем по нему, Нед.

– О! – сказал Консейль. – С позволения их чести, мы в одну ночь, в несколько минут перешли непереходимый Суэцкий перешеек?

– Я этому не верю! – вскричал канадец.

– Напрасно не верите, Нед, – сказал я. – Посмотрите, этот низкий берег, что виднеется на юге, – это египетский берег.

– Поберегите свои басни для других, профессор, – перебил меня Нед Ленд.

– Да ведь их честь прямо вам говорит, Нед, что это египетский берег, – сказал Консейль. – Как вы можете не верить? – Смею вас заверить, Нед, – сказал я, – что я видел собственными глазами, как мы пролетели через туннель. Капитан Немо сам управлял «Наутилусом» во время этого перехода, и я был вместе с ним в штурвальной рубке.

– Слышите, Нед? – сказал Консейль.

– Вы такой зоркий, Нед, – продолжал я, – так что посмотрите хорошенько – и увидите сами гавань Порт-Саида, вон она!

Канадец начал пристально вглядываться в указанном направлении.

– Ваша правда, профессор, – сказал он, – и ваш капитан – мастер! Мы точно в Средиземном море. Ну и отлично! Теперь, если вам угодно, надо потолковать о наших делах, только так, чтобы никто не подслушал.

Я очень хорошо понимал, куда клонит канадец, и решил, что во всяком случае будет лучше, если он выскажется. Мы пошли и сели около прожектора, где нас не так захлестывало волной.

– Ну, Нед, мы слушаем, – сказал я. – Что скажете хорошего?

– А вот что я скажу: мы в Европе, и теперь надо ковать железо, пока оно горячо! Откладывать нечего: вдруг капитан Немо опять повернет куда-нибудь к черту на кулички! Надо бежать!

Меня, признаюсь, всегда смущали подобные речи. Я нисколько не желал стеснять товарищей в их действиях, но в то же самое время мне было бы тяжело расстаться с капитаном Немо. Благодаря капитану, благодаря его чудесному подводному кораблю я каждый день мог изучать морские бездны и писать свою книгу. Где и когда мне представится еще случай наблюдать чудеса, скрытые в океане? Нигде, никогда! Я не хотел покидать «Наутилус», не завершив свои океанологические исследования.

– Нед, скажите мне откровенно, вы очень скучаете на борту «Наутилуса»? Вы очень жалеете, что судьба бросила вас в руки капитана Немо?

Канадец промолчал несколько минут. Потом, скрестив руки на груди, проговорил:

– Откровенно говоря, я не жалею, что совершил подводное путешествие. Оно занятно, слов нет. Да ведь всему есть конец. Ну покатались, и довольно. Пора этому подводному плаванью кончиться!

– Оно кончится, Нед.

– Где и когда?

– Где? Я не знаю где. Когда? Я не могу сказать. То есть я предполагаю, что оно окончится тогда, когда мы осмотрим все и они откроют нам свои тайны. Все, что имеет начало, имеет и конец, Ленд. Это давно всем известно!

– Я, с позволения их чести, тоже так думаю, – сказал Консейль. – И еще я думаю…

– Что, Консейль? Чего вы запинаетесь?

– А то, что капитан Немо повозит-повозит нас по всем морям, а потом и отпустит нас на свободу…

– Отпустит? – вскрикнул канадец. – Как бы не так! Даст свободу? Вышвырнет…

– Постойте, Ленд, постойте! – возразил я. – Капитана Немо нам бояться нечего, это правда, но я не согласен, однако, с Консейлем: вряд ли он нас отпустит. Мы нечаянно завладели его тайной – тайной для него очень важной, и хотя капитан Немо отличный человек, но все-таки не допустит, чтобы мы рассказали всему свету о его «Наутилусе».

– Так чего вы ждете? На что надеетесь? – спросил канадец.

– Надеюсь, что обстоятельства будут благоприятнее, и тогда мы ими воспользуемся. Что теперь невозможно, станет возможным через шесть месяцев.

– Через шесть месяцев! – вскрикнул Нед Ленд. – А где мы будем через шесть месяцев?

– Может, здесь, может, в Китае, Нед. Вы же знаете «Наутилус». Он проносится по океанам, как быстрокрылая ласточка по воздуху или как скорый поезд по рельсам. Он не боится появляться и в европейских морях. Очень может быть, что он пристанет к берегам Франции, Англии или Америки, – тогда нам будет гораздо легче бежать, чем теперь.

– Профессор, в ваших доводах нет здравого смысла. Вы все говорите: «Мы будем там, мы будем здесь!» А я говорю:

«Мы сейчас здесь, и надо бежать отсюда!»

Я не знал, что ему ответить. Доводы Неда Ленда были логичны, и я почувствовал себя побежденным.

– Послушайте, профессор, – продолжал он, – ответите вы мне прямо, по совести?

– Отвечу, Нед!

– Если бы капитан Немо сегодня сказал вам: «Вы свободны! Идите себе на все четыре стороны», вы бы рады были?

Приняли бы его предложение?

– Не знаю, Нед.

– А если бы он прибавил, что вот сегодня он это вам разрешает, а завтра уже не позволит?

Я промолчал.

– А что думает Консейль? – спросил канадец.

– Консейль никак не думает, – спокойно ответил достойный Консейль. – Ему это все равно. Он холост. Ни жена, ни дети не ждут его на родине. Он служит их чести, он думает, как их честь, говорит, как их честь, и, к великому его сожалению, у него нет права голоса. Значит, только двое будут спорить – Нед Ленд и их честь, а Консейль будет только слушать.

Я невольно улыбнулся, слушая речь Консейля, а Нед Ленд был доволен, что ему придется воевать не с двумя, а с одним противником.

– Ну, ладно, – сказал Нед Ленд. – Если Консейль отказывается участвовать в споре, то решать надо нам с вами, профессор. Вы слышали, что я сказал, так давайте ответ!

– Вот мой ответ, Нед: вы говорили основательно, а я нет. Капитан Немо нас не отпустит, на это смешно и рассчитывать. На его месте любой осторожный и рассудительный человек никогда не решится дать нам свободу. Из этого следует, что надо воспользоваться первым удобным случаем и бежать с «Наутилуса».

– Умные речи приятно и слушать! – сказал Нед Ленд.

– Только я вот что прибавлю, Нед: надо выждать действительно благоприятный момент. Если побег не удастся сразу, так не удастся совсем. Капитан Немо никогда нам этого не простит.

– Все это справедливо, – отвечал канадец, – только ведь осторожность надо все равно соблюдать, как теперь, так и через два года. Значит, при первом удобном случае надо бежать.

– Хорошо. А что вы подразумеваете под удобным случаем, Нед?

– А вот будет темная ночь, да «Наутилус» подойдет поближе к какому-нибудь европейскому берегу.

– Так вы думаете пуститься вплавь?

– Да, если только мы будем близко от берега и если «Наутилус» будет на поверхности моря.

– А если мы будем далеко от берега и «Наутилус» будет держаться под водой?

– Ну так я попробую стащить шлюпку. Я знаю, как ею управлять. Мы проберемся внутрь, отвинтим затворы и благополучно выплывем на поверхность.

– Отлично, Нед! Подстерегайте такой случай, только помните, что при неудаче нам придется плохо.

– Я этого не забуду, профессор.

– Теперь, Нед, хотите я вам скажу, что я думаю насчет вашего плана?

– Скажите, профессор.

– Я думаю, что такого удобного случая не представится.

– Почему?

– А потому, что капитан Немо очень хорошо понимает, что мы желаем на волю, и у европейских берегов будет нас стеречь.

– Я, с позволения их чести, тоже так думаю, – сказал Консейль.

– Увидим, увидим! – сказал Нед Ленд.

– А теперь, Нед, мы больше об этом говорить не будем, – сказал я. – Когда будете готовы, вы нас предупредите, и мы за вами последуем. Я полагаюсь на вас.

Этим разговор и окончился.

К великому огорчению канадца, я, кажется, был прав. Капитан Немо держался почти все время под водой и близко к берегу не подходил. «Наутилус» или немного всплывал на поверхность, или погружался очень глубоко, между Греческим архипелагом и Малой Азией; мы, опускаясь на две тысячи метров, не достигали дна.

Я так и не увидел остров Карпатос, один из группы островов Южные Спорады. В утешение капитан Немо, указав пальцем на какую-то точку на карте, продекламировал мне стих Виргилия:

 
Est in Carpathio Neptuni gurgite vates
Coeruleus Proteus…^[10]
 

А мне очень хотелось посмотреть на этот легендарный остров – местопребывание Протея, старого пастуха Нептуновых стад. Теперь остров называется Скарпанто, он лежит между Родосом и Критом. К сожалению, я видел сквозь иллюминаторы «Наутилуса» только его гранитное основание!

На следующий день, 14 февраля, я хотел посвятить несколько часов изучению рыб архипелага, но по неизвестной мне причине иллюминаторы были герметически закрыты. Я определил, что «Наутилус» направляется к старинному острову Крит.

В то время как я отплывал на «Аврааме Линкольне», я слышал, что этот остров восстал против турецкого деспотизма. Но что было дальше, продолжалось восстание или окончилось, я не знал. Несколько раз я хотел спросить об этом у капитана Немо, но откуда же знать ему подобные вещи? Капитан Немо давно разорвал все связи с землей.

Как-то вечером я встретился с капитаном в салоне. Он казался мрачным и озабоченным. Приказав открыть иллюминаторы, капитан ходил между ними и пристально вглядывался в водную массу.

«Что это он так вглядывается? – думал я. – Хотел бы я знать!»

Я не стал гадать и в свое удовольствие принялся наблюдать за рыбами, проносившимися мимо.

Я заметил бычков-афизов, упоминаемых Аристотелем и известных в просторечии под названием морских вьюнов, которые преимущественно встречаются в соленых водах близ дельты Нила. Среди них были пагры, или серебристые караси. Египтяне причисляли этих фосфоресцирующих рыб к священным животным, появление их в водах Нила предвещало разлив реки и хороший урожай. Я видел хейлин длиной тридцать сантиметров. Это костистые рыбы с прозрачной чешуей синеватого цвета с красными пятнами, они большие любители морских водорослей и потому сами чрезвычайно вкусны; их очень ценили гурманы Древнего Рима: внутренности рыб, смешанные с молоками мурены, мозгом павлинов и языками фламинго, составляли то «божественное» блюдо, которым так восхищался Вителлий.

Еще один обитатель этих морей привлек мое внимание и воскресил в памяти легенды о древних временах. Это была рыба-прилипала, которая путешествует, прилепляясь к брюху акулы. По преданиям, эта рыбка, уцепясь за подводную часть корабля, могла его остановить. Одна из них остановила таким образом барку Антония и помогла Августу победить врага в битве при Акциуме.

От чего только не зависят судьбы народов!

Я видел также великолепных антиасов, священную рыбу греков, которые приписывали ей способность изгонять морских чудовищ из тех вод, где они появлялись. Их название означает цветок, и они оправдывают его, переливаясь всеми цветами красной гаммы, от бледно-розового до темно-малинового.

Я не мог оторвать глаз от этих морских чудес!

Вдруг в воде показался человек, водолаз с кожаной сумкой у пояса. Сначала я подумал, что это мертвое тело. Но нет, это был живой человек. Он плыл, рассекая воду сильными взмахами рук, выплывал на поверхность передохнуть и снова погружался.

– Человек! – вскрикнул я. – Капитан! Вы видите – человек тонет! Надо его спасти, капитан! Во что бы то ни стало надо его спасти!

Капитан бросился к иллюминатору.

Человек поравнялся с нами и, прижав лицо к стеклу, смотрел на нас. К величайшему моему изумлению, капитан Немо сделал ему какой-то условный знак. Водолаз ответил ему кивком головы, тотчас же всплыл на поверхность и больше не показывался.

– Не беспокойтесь, профессор, – сказал мне капитан. – Это Николай с мыса Матанан, по прозвищу Рыба. Он известен здесь на всех островах. Отличный пловец! Смел удивительно! Вода – его стихия. Он больше живет в воде, чем на земле, беспрестанно переплывает с одного острова на другой, и так до самого Крита.

– Вы его знаете, капитан?

– Немного знаю, Аронакс.

Сказав это, капитан Немо подошел к шкафу, стоящему около левого иллюминатора. Рядом со шкафом находился сундук, окованный железом, на крышке блестела медная пластинка с гравированным вензелем «Наутилуса» и его девизом «Mobilis in mobilie».

Капитан, не обращая внимания на мое присутствие, открыл шкаф, наполненный слитками. Золотыми слитками! Откуда у него столько драгоценного металла? Что он с ним делает, на что тратит?

Я молча наблюдал за его действиями.

Капитан Немо вынимал из шкафа слиток за слитком и аккуратно укладывал их в сундук. По моим расчетам, здесь было более тысячи килограммов золота, то есть около пяти миллионов франков.

Затем он запер сундук и написал на крышке какой-то адрес. Мне показалось, что он писал на новогреческом языке. Сделав это, капитан нажал кнопку электрического звонка. Появились четверо матросов и не без труда вынесли сундук из салона.

Затем я услышал, как они поднимают его по железному трапу.

В эту минуту капитан Немо обратился ко мне.

– Вы что-то сказали? – спросил он.

– Я ничего не говорил, капитан.

– Тогда позвольте пожелать вам доброй ночи.

И с этим пожеланием капитан вышел из салона.

Я тоже отправился в свою каюту. Разумеется, меня разбирало любопытство, и я напрасно пытался заснуть. Что может быть общего между Николаем-Рыбой и этими золотыми слитками?

Вскоре я почувствовал, что «Наутилус» слегка покачивается, и догадался, что мы выплыли на поверхность. Затем послышался топот ног на палубе. Я понял, что шлюпку спускают на воду. Через минуту шлюпка слегка толкнулась о борт «Наутилуса», и шум прекратился.

Через два часа опять зашумели и заходили наверху. Шлюпку подняли на борт и снова установили на место, и «Наутилус» опять погрузился под воду.

Итак, эти миллионы были доставлены по адресу! Куда? Кому? Кто этот приятель или банкир капитана Немо?

На другой день я рассказал Консейлю и Неду Ленду все, что видел, слышал и предполагал. Они удивились не меньше меня.

– Где он берет эти миллионы? – спросил Нед Ленд.

Мы с Консейлем, конечно, не могли ему на это ничего ответить.

После завтрака я отправился в салон и принялся за работу. До пяти часов вечера я писал свои заметки. В пять часов мне вдруг стало так жарко, что я вынужден был снять свою виссоновую куртку.

«С чего это такая жара? – думал я. – Мы, кажется, далеко от тропиков, а на «Наутилусе» температура не должна повышаться!»

Я посмотрел на манометр, он показывал глубину шестьдесят футов. На таких глубинах повышение атмосферного давления и температуры воздуха не оказывает никакого действия.

Я хотел опять приняться за работу, но жара делалась совершенно невыносимой.

– Пожар, что ли, на «Наутилусе»? – проговорил я. – Надо пойти посмотреть!

Я только хотел открыть дверь, как на пороге появился капитан Немо. Он подошел к термометру, посмотрел и, обращаясь ко мне, сказал:

– Сорок два градуса!

– Я это замечаю, капитан, – ответил я. – И если еще хоть чуть-чуть эта жара усилится, мы не в состоянии будем ее переносить.

– О, профессор, эта жара не усилится, если мы не захотим!

– Так вы можете командовать ею по вашему усмотрению, капитан?

– Нет, но я могу удалиться от ее источника.

– Так, значит, это не в «Наутилусе», а снаружи?..

– Без сомнения. Мы плывем в кипящей воде.

– Не может быть! – вскрикнул я.

– Посмотрите.

Иллюминаторы открылись, и я увидел, что море вокруг «Наутилуса» совершенно белое. Вода кипела, как в котле, выделяя клубы сернистых паров. Дотронувшись до стекла, я быстро отдернул руку: было очень горячо.

– Где мы находимся? – спросил я.

– Около острова Санторин, профессор, – отвечал мне капитан, – а именно в канале, который отделяет Неа-Камени от Палеа-Камени. Мне хотелось показать вам любопытный образец подводного извержения вулкана.

– А я думал, что образование новых островов уже окончено! – сказал я.

– В вулканических областях нет ничего завершенного, – отвечал капитан Немо. – Подземный огонь непрерывно совершает свою работу. По свидетельству Кассиодора и Плиния, еще в девятнадцатом году нашей эры на том самом месте, где недавно образовались эти островки, появился новый остров, названный Божественным – Teia. Он вскоре исчез и снова появился в шестьдесят девятом году, потом опять скрылся под волнами. С той поры до настоящего времени вулканическая работа приостановилась, но 3 февраля 1866 года около Неа-Камени в клубах серных паров возник новый островок, названный островом Георгия, и уже 6 февраля он слился с Неа-Камени. Ровно через неделю, то есть 13 февраля, появился островок Афроесса, образовав между собой и Неа-Камени пролив шириной десять метров. Во время этих вулканических явлений я находился в этих водах и потому мог следить за всеми изменениями. Округлый островок Афроесса имел около трехсот футов в диаметре и тридцать в высоту, он состоял из смеси черной стекловидной лавы и обломков полевого шпата. Наконец, 10 марта появился еще один островок, поменьше, названный Рэка, эти острова, слившись с Неа-Камени, составляют одно целое.

– А где же пролив, в котором мы сейчас находимся? – спросил я.

– Вот он, – отвечал капитан Немо, показывая на карту Греческого архипелага. – Видите, я обозначил здесь и новые острова.

– А этот пролив, мне кажется, со временем исчезнет?

– Очень может быть, Аронакс; с 1866 года напротив порта Св. Николая на Палеа-Камени возникло восемь островков вулканического происхождения. Весьма вероятно, что в скором времени Неа и Палеа сольются в одно целое. Если в Тихом океане кораллы образуют материки, то здесь то же самое совершается вулканическими извержениями. Взгляните-ка, какая кипучая работа происходит под волнами!

Я подошел к иллюминатору. «Наутилус» стоял неподвижно, жара становилась невыносима, белая вода приобрела красный оттенок, свидетельствовавший о присутствии железистых солей. Несмотря на герметические рамы, чувствовался удушливый серный запах. Я заметил, что из-за багрового пламени, вспыхивавшего порой, не стало видно электрического света прожектора.

Пот струился градом по моему лицу, воздуха не хватало, я чувствовал, что сейчас сварюсь.

– Однако нет никакой возможности оставаться в этом кипятке! – сказал я.

– Да, это было бы с нашей стороны большим риском! – ответил бесстрастный капитан Немо.

Тотчас был отдан приказ, и «Наутилус» удалился от этой раскаленной печи, где для него было небезопасно находиться.

Через четверть часа мы вздохнули свободно, очутившись на поверхности моря. Я подумал, что если бы Неду Ленду удалось привести в исполнение план бегства и он избрал бы для побега эту область, то живыми мы бы не выбрались из этого огненного моря.

На другой день, 16 февраля, мы покинули этот бассейн, глубина которого между Родосом и Александрией доходит иногда до трех тысяч метров. «Наутилус», обогнув мыс Матапан, вышел в открытое море, оставив позади себя Греческий архипелаг.

Глава седьмая
Через Средиземное море за сорок восемь часов

Средиземное море, или Голубое море, Великое море у евреев, Mare nostrum^[11] у римлян, обрамленное пальмами, апельсиновыми рощами, алоэ, кактусами, наполненное благоуханием миртовых деревьев, окруженное высокими горами, насыщенное чистым, прозрачным воздухом, но непрестанно подверженное вулканическим извержениям, справедливо можно назвать полем битвы, на котором до сих пор происходит борьба Нептуна с Плутоном за обладание земным шаром. «На нем и на его берегах, – говорит Мишле, – человек погружается в самый благотворный климат всего земного шара».

Несмотря на всю красоту Средиземноморья, мне удалось сделать лишь весьма быстрый обзор этого бассейна, поверхность которого занимает два миллиона квадратных километров. Я даже лишен был возможности обратиться с расспросами к капитану Немо, так как эта загадочная личность ни разу не показалась за весь наш молниеносный переход по Средиземному морю. Я полагаю, что «Наутилус» сделал под водой около шестисот лье, и путь этот он совершил за двое суток: 16 февраля мы покинули берега Греции, а 18-го с восходом солнца прошли уже Гибралтарский пролив.

Очевидно, что Средиземное море, окруженное со всех сторон землей, не нравилось капитану Немо: слишком много воспоминаний, если не сожалений, пробуждали в нем эти волны. Ему здесь было тесно, и его «Наутилусу» тоже не хватало простора между сдвинутыми берегами Европы и Африки.

Таким образом, скорость, с которой мы шли, равнялась двадцати пяти милям в час, или двенадцати лье, по четыре километра каждое.

Нечего и говорить, что Нед Ленд, к великому своему сожалению, должен был отказаться от намерения сбежать с «Наутилуса». Лодкой нельзя было воспользоваться, так как судно неслось со скоростью от двенадцати до тринадцати метров в секунду. При таких условиях сойти с «Наутилуса» значило бы спрыгнуть с поезда, несущегося на всех парах, что было бы весьма неблагоразумно. Вдобавок корабль наш поднимался на поверхность воды только по ночам, чтобы запастись свежим воздухом, и следовал по указаниям компаса и лага.

В Средиземном море мне удалось видеть только то, что может уловить глаз пассажира скорого поезда из того ландшафта, который мелькает перед ним: отдаленные предметы были доступнее глазу, чем предметы более близкие, которые мелькали, как молния, перед глазами. Мы с Консейлем ухитрились, однако, рассмотреть некоторых рыб, которые, благодаря силе своих плавников, несколько минут соперничали в скорости с «Наутилусом» и плыли наравне с ним. Сидя у иллюминатора, мы делали наблюдения. Те заметки, которые я успел наскоро набросать, позволяют мне сделать короткий обзор рыб, обитающих в этом море.

Некоторых я успел разглядеть, других видел лишь мельком, о тех же, которых мне невозможно было рассмотреть, я не стану и упоминать. Говоря о них, позвольте мне придерживаться совершенно произвольной классификации, с помощью которой мне будет легче передать мои наблюдения.

Среди водной массы, освещаемой электрическим светом прожектора, мелькали миноги длиной в метр, свойственные почти всем морям. Длиннорылые скаты шириной в пять футов, с белым брюхом и пятнистой, пепельно-серой спиной, расстилались наподобие огромных платков, унесенных быстрым течением. Другие скаты мелькали так быстро перед глазами, что я не мог даже заключить, оправдывают ли они название морских орлов, которое дали им древние греки, или же их лучше назвать крысами, жабами или летучими мышами, как прозвали их новейшие рыбаки.

Собачьи акулы в двенадцать футов длиной, особенно страшные для водолазов, плыли наперегонки друг с другом. Морские лисицы, длиной восемь футов, одаренные замечательно тонким обонянием, словно какие-то синеватые привидения, мелькали перед глазами. Дорады из семейства морских карасей, длиной около тринадцати дециметров, блистали своим серебристо-лазоревым одеянием, опоясанным поперечными полосками, ярко выступавшими на темном фоне плавников, глаза у них оттенены золотистыми бровями. В древности эта рыба была посвящена Венере и до сих пор сохранила свою первобытную красоту, несмотря на то, что происхождение ее относится к отдаленнейшей геологической эпохе. Это одна из тех драгоценных пород, которые водятся во всех водах, в любом климате. Великолепные осетры, длиной от девяти до десяти метров, быстро двигаясь, сильно ударяли своими хвостами по нашим иллюминаторам, показывая свои голубоватые, испещренные коричневыми пятнами спины. Они очень похожи на акул, но уступают им в силе. Встречаются осетры повсюду. Весной они плывут обыкновенно вверх по большим рекам и любят бороться с течением Волги, Дуная, По, Рейна, Луары и Одера. Несмотря на то, что они принадлежат к классу хрящевых рыб, мясо их очень нежно. Их обыкновенно употребляют в пищу свежими, копчеными, маринованными или солеными. Некогда осетры подавались с большой торжественностью на пиршествах Лукулла.

Из всех разнообразных пород рыб, обитающих в Средиземном море, которых мы заметили в то время, когда «Наутилус» поднимался на поверхность, лучше всего я разглядел представителей шестьдесят третьего рода костистых рыб. Это были тунцы, с темно-голубой спиной, серебристым брюхом, сверкавшие в воде блестящими плавниками. Говорят, что они обыкновенно сопутствуют судам, стараясь под их защитой укрыться от раскаленного солнца тропических стран. Действительно, они гнались за «Наутилусом» точно так же, как гнались некогда за кораблями Лаперуза.

В продолжение нескольких часов они не уступали в скорости нашему судну. Я не мог налюбоваться этими милыми животными. Их строение вполне соответствовало быстроте передвижения: голова у них маленькая, тело гладкое и веретенообразное, грудные плавники сильно развиты и хвост раздвоенный. Длина некоторых тунцов доходила до трех метров. Плыли они треугольником, как известные перелетные птицы, которым они не уступают в скорости, поэтому древние народы обыкновенно говорили, что этим рыбам хорошо известны геометрия и стратегия. Тем не менее провансальцы, которые ценят тунца не менее жителей древней Пропонтиды и Италии, приспособились ловить его: безрассудные рыбы тысячами попадают в сети марсельцев.

Назову еще тех рыб Средиземного моря, которых нам с Консейлем удалось разглядеть. Беловатые морские угри мелькали неуловимою тенью перед нами. Извивались змееобразные мурены в три-четыре метра длиной, окрашенные в зеленые, голубые и желтые цвета. Проплывали мерланы, длиной в три фута, печень которых считается очень лакомым блюдом. Проносились триглы, которых поэты называют «рыба-лира», а моряки – морским петухом. Рот триглы оканчивается двумя треугольными пластинками, вырезанными наподобие кружева, которые имеют некоторое сходство с лирой Гомера. Триглы-ласточки плыли со скоростью птиц, отчего они и получили это название. Красноголовые морские судаки показывали свои спинные плавники, разукрашенные нитевидными волокнами. За ними шла сельдь-железница, испещренная черными, коричневыми, голубыми, желтыми и зелеными пятнами, чуткая к серебристому звону колокольчика. Были здесь и великолепные палтусы, которых по справедливости можно назвать фазанами моря, ромбовидной формы, с желтоватыми плавниками в коричневых пятнышках, сверху их бока окрашены обыкновенно в коричневые и желтые цвета, что придает им вид мрамора. Наконец, проплыли целые стаи барабулек, этих морских райских птичек, за которых римляне когда-то платили по десять тысяч сестерций за штуку. С большим удовольствием они следили, как эти рыбы, умирая на столе перед их глазами, постепенно меняют свою окраску, переходя от красного цвета горной киновари в мертвеннобледный.

Бешеная скорость «Наутилуса» была причиной того, что я не мог разглядеть ската-мирале, спинорогов, морских коньков, камбал, султанок, губанов, летучек и других рыб, живущих в водах Атлантического океана и Средиземного моря.

Что касается морских млекопитающих, то нам попались при входе в Адриатическое море три или четыре кашалота, с одним спинным плавником, как у всех кашалотовых, несколько дельфинов, свойственных Средиземному морю; передняя часть их головы разлинована маленькими светлыми полосками. Заметил я еще около дюжины тюленей с б елым брюхом и черной шерстью, длиной не более трех метров. Их часто называют монахами, и действительно они напоминают доминиканцев.

Консейль успел разглядеть одну шестифутовую черепаху, снабженную на панцире тремя продольно выдающимися гребнями. Я очень сожалел, что упустил из виду это пресмыкающее. По описанию Консейля, это был, по всей вероятности, редкий вид черепахи (Testudo coriacea). Самому мне удалось заметить лишь нескольких съедобных черепах, с удлиненным панцирем.

В продолжение нескольких минут удалось также полюбоваться и зоофитами. Одна великолепная оранжевая галеолярия зацепилась за иллюминатор – это было длинное волокно, ветвящееся бесчисленным множеством отростков-щупальцев, имевших вид тончайшего кружева; сомневаюсь, чтобы соперники Арахны – пауки могли сплести что-нибудь подобное. К сожалению, невозможно было выловить этот замечательный экземпляр.

Вероятно, мне не удалось бы увидеть других животных и растений, если бы «Наутилус» не снизил внезапно свою скорость. И вот почему.

В ту минуту мы плыли между Сицилией и берегом Туниса. В этом узком месте между мысом Бон и Сицилией дно моря внезапно поднимается на большую высоту, так что глубина составляет не более семнадцати метров, тогда как с обеих сторон этой возвышенности она равна ста семидесяти. «Наутилусу» для того, чтобы не наткнуться на эту подводную преграду, пришлось принять меры предосторожности, поэтому он и пошел медленнее.

Я указал Консейлю на карте Средиземного моря то место, где находится этот подводный хребет.

– Да это, с позволения их чести, настоящий перешеек, соединяющий Европу с Африкой, – заметил Консейль.

– Да, мой друг, – отвечал я, – он совершенно преграждает Тунисский пролив, и измерения Смита доказали, что материки некогда соединялись между собой в том месте, где находятся мысы Бон и Фарин.

– Это очень вероятно, – сказал Консейль.

– Я полагаю, что подобная преграда существовала между Гибралтаром и Сеутой, в геологическую эпоху она замыкала вход в Средиземное море.

– А что, если, с позволения их чести, теперь вулканические силы опять поднимут эту преграду над поверхностью моря? – вскрикнул Консейль.

– Это невозможно, – возразил я.

– Пусть их честь позволят мне докончить: если бы это случилось теперь, то господин Лессепс, который прорывает перешеек, был бы очень недоволен этим!

– Конечно, но, повторяю, подобный феномен невозможен в наше время. Сила магмы постепенно уменьшается. Вулканы, столь многочисленные прежде, мало-помалу угасают, внутренний жар уменьшается. Теперь можно даже вычислить, насколько снизилась температура внутренних слоев земного шара в течение столетия. Это составляет большой ущерб для нашей планеты, ибо теплота – ее жизнь.

– А солнце?

– Одного солнца недостаточно для этого, Консейль. Разве оно может оживить мертвеца?

– Не думаю!

– Следовательно, друг мой, и земля наша когда-нибудь уподобится охладевшему телу. Она станет так же необитаема, как необитаема Луна, которая уже давно утратила свою жизненную теплоту.

– А сколько для этого понадобится веков? – спросил Консейль. – Когда это может случиться?

– Через несколько сотен тысячелетий.

– Стало быть, – отвечал Консейль, – времени нам хватит, чтобы закончить наше подводное путешествие, если только Нед Ленд нам не помешает!

И успокоенный Консейль принялся снова наблюдать неровное дно, пользуясь тем, что «Наутилус» из предосторожности шел на средней скорости.