Придушу, грех на душу возьму и придушу. Или лучше топором? Хрясь и готово! Марфа Тимофеевна тяжело приподнялась на кровати. И так всю ночь почти не спала – все какой-то стук мерещился, так и утром подремать не дали. Ну, где это видано, чтобы петухи по пять раз за ночь голосили? Давно пора его на холодец пустить, уж сколько раз Зинаиде говорила!

Марфа Тимофеевна посмотрела на мужа. Борис Иваныч легко похрапывал, по-детски обхватив подушку руками. Утомился вчера, поди, лопатой махать. Она осторожно подтянула сползшее с мужа одеяло и, стараясь не шуметь, вышла из спальни. Раз уж встала, надо пойти проверить коз, не замерзли ли там? Ну и покормить заодно.

Зима в этом году выдалась студеная, вьюжная, а к рождеству и вовсе рассвирепела, даже в дом пробираться стала: на прошлой неделе банка с огурцами в сенях треснула – рассолом весь дом пропах. Марфа Тимофеевна, поежившись, вышла в сени. Отвернула край тяжелого ватного одеяла, которым она любовно укрыла пузатые банки, удостоверилась, что все хорошо, вернулась в теплый дом и стала собираться. Ох, старость не радость, грехи наши тяжкие, пока эти рейтузы напялишь – семь потов сойдет. А кофта где? Ох, батюшки, в спальне осталась, ладно, уже как-нибудь добегу. Чай, не семь верст. Она вернулась в сени, накинула на голову толстый платок из козьей шерсти, привычным жестом заломив складочки по обеим сторонам лба, натянула видавшую виды телогрейку, втиснула, покряхтывая, свои большие ноги в шершавые валенки, взяла приготовленное с вечера ведро с отрубями и вышла на двор.

В зыбком предутреннем мраке над дверью сарая поблескивал маяком фонарь. До него было недалеко – метров двадцать, но преодолеть их оказалось делом нелегким. Марфа Тимофеевна пробиралась к цели медленно как буксир сквозь ледяные торосы. За ночь замело все дорожки, ровно-ровно весь двор накрыло – как саваном. Марфа Тимофеевна тут же осеклась – типун мне на язык! О саване думать не хотелось. У самой стены сарая она заметила чьи-то следы – видно заяц голодавший ночью шнырял, от козлятника сеном пахнет, вот он и прискакал.

Хозяйка отперла скрипучую дверь, нащупала выключатель, щелкнула. Изнутри на нее дыхнуло пряным запахом шерсти вперемешку с навозом и залежалым сеном. Козы радостно заблеяли. «Оголодали, родимые? Не озябли, лапушки?», – Марфа Тимофеевна любила разговаривать с животными, впрочем, ей больше и не с кем особо было. Дети давно по городам разъехались – кто же сейчас в деревне живет? А муж ее, Борис Иваныч, никогда словоохотливостью не отличался, да и вообще – предпочитал общаться с окружающим его миром не словами, а руками. Знатный был плотник, раньше вся округа к ним в дом стекалась – кому новый стол выстругать, кому гроб сладить, – разные у людей потребности. А как по старости мастерить перестал – совсем замкнулся. Вот только Зинаида, соседка, иногда забегает – то муки попросить, то на Ваську пожаловаться, а то и так – со скуки. Баба она еще молодая, а живут на отшибе, да и муж вечно нетрезвый, тоже не с кем лишний раз словом перемолвиться.

Закончив дела в сарае, хозяйка решила еще раз взглянуть на следы – а вдруг не заяц? Вдруг лиса подбирается? Она зажгла фонарь, вышла во двор и пригляделась. Следов, хаотично разбросанных то тут, то там, было много, но это был не заяц. И не лиса. Вдоль стены сарая бродил кто-то другой – с крупными раздвоенными копытами. Марфа Тимофеевна не поверила собственным глазам и поднесла фонарь поближе – свят, свят, свят! Это были следы не четвероногого, а двуногого существа! Как человек вышагивал – одна нога за другой, только в снегу четко отпечатались не чьи-то подошвы, а внушительный размеров копыта. Колени у нее подкосились – как кнутом хлестнули, и она грузно осела прямо на снег. Вместо крика из ее враз осипшего горла вырвалось тонкое и хриплое: «Бор-р-я-я!».