Читать книгу: «Задача двух тел», страница 5
– Долг это священный, дура! – разошелся поп. – Не понимаешь ничего, так и не лезь в геополитику!
– Так я и не лезу! Не лезу, – запротестовала она. – Вот этот вот лезет! И нас за собою тянет! Зачем ему мой Аламжа понадобился? Своих-то дочек бережет, небось, пылинки с них сдувает! А моего – нате вам, кушайте!
– Говорят тебе, долг такой у мужчины, – священник повысил голос, и его бас отдавался теперь эхом от красных мозаичных знамен, украшавших стены зала. – Восемь лет новороссы нас от фашистов защищали, пришло время и ему их защитить!
– Так он и защитил от фашистов… – упавшим голосом сообщила женщина и махнула рукой. – Я вот и спрашиваю тебя, простится этому, что он фашистов послал, которые моего Аламжу угробили?
– Каких фашистов? Кто послал? Наш президент? Окстись! – опешил поп. – В ВСУ твой Аламжа окаянный что ли служить из Бурятии отправился???
Тут Александр заметил, что «эшник» Коля не дремлет – он уже отстал от Пашка и записывал все на свою камеру. «Профессионал…», – иронично хмыкнул про себя физик.
– Сам ты ВСУшник, а еще поп! – вновь осерчала женщина. – Десантником мой Аламжа служил, обычным российским десантником. Отправили их Киев брать, да куда там! В каком-то селе они встали. Звонил он… «Богатое, – говорит, – село, у нас в Бурятии таких отродясь не бывало, и от кого их тут защищать, не понятно». Вот там и лежит теперь…
Рассказчица всхлипнула, но взяла себя в руки:
– Мне потом женщина эта звонила, благодарила, плакала. Говорила, защитил он их…
– Вот видишь, дура! Защитил! А говорила: «от кого защищать?» – ляпнул сине-желтая кепочка и тут же примолк, поздно сообразив о ком она.
– Защитил, да, когда к ним сержант его пришел, пьяный в стельку… Стрелять начал… Дочку требовать… Выставил его Аламжа за дверь, а сержант вернулся, да не один. И тогда Аламжа сказал им через окно уходить, а сам… В общем, похоронила она его потом в огороде. И двух его однополчан, которых он успел застрелить. И дочку малолетнюю – не успела она убежать. Приезжайте, говорит, вместе будем их оплакивать… А у меня нет сил оплакивать Аламжу, я хочу только, чтобы этот гад по заслугам получил, который его туда послал чужую землю топтать. Его, да фашистов своих.
– Эх, беда! Но по пьяному делу бывает и не такое… – забормотал потрясенный священник. – Грех, конечно, но что уж прям сразу фашисты…
– Бывает, – вздохнула женщина. – И то правда. Только звонил мне потом и сержант тот, трезвый уже. Сообщить о героической смерти моего Аламжи от пули вражеского снайпера. А как спросила я его про ту женщину и дочку ее, так он заорал на меня, обматерил и пригрозил убить, если я расскажу кому-нибудь. Ну, мне-то уж бояться нечего: писала я везде. В газеты, на телевизор, ему вон, тоже писала… – кивнула женщина на живого президента в гробу. – Как напишу письмо, через неделю ко мне приходят, грозят: «Дезинформацию, – говорят, – распространяете». Эти, как их… фейги… «Посадим, – говорят, – если не прекратите».
– Фейки, – поправил одноногий солдат и добавил задумчиво: – Да, бардак у нас на фронте отменный, это правда. У меня к начальству тоже много вопросов. Как меня на минные поля пешком погнали с ротой моей. Ну, мне-то еще повезло…
Он кивнул на свой протез и примолк.
– Вот я и поехала в Москву этому в лицо посмотреть. Да куда там?.. Даже внутрь не пустили, говорят заранее надо записываться. «За сколько, – спрашиваю, – заранее?» Смеются в ответ. Пошла, смотрю, очередь. Сначала подумала – записываются. Ну, постою. Потом уж по разговорам поняла, что сюда стоим. Да, мне теперь спешить некуда, решила хоть на Владимира Ильича погляжу. Не была никогда в Москве-то, в детстве про Мавзолей только слышала, когда пионеркой была. Ну вот, а тут видишь, как повернулось…
Женщина снова махнула рукой, на этот раз уже на попа, и отошла к стене со словами: «Так что, не простится ему, чтоб ты не говорил, дурак бородатый – ни в этой жизни, ни в будущих».
– Есть! – заорал вдруг Пашок от железной плиты, за которой раздавался глухой шум работающих спасателей. – Эй, мент поганый, тащи сюда свою шайтан-машинку, пока у меня батарейка не сдохла, будем твое видео на весь интернет транслировать!
Очкастый Пашок успел залить на YouTube несколько видео и отправить их своим друзьям с комментариями и небольшим рассказом в аудиосообщениях, а также сообщить им адрес женщины, у которой ребенок остался дома. После этого заряд аккумулятора в часах закончился, и связь со внешним миром опять исчезла.
– Думаешь они поверили? – волновался Коля, «мент поганый». – Надо, чтобы видео по всем телеграм-каналам разлетелось! Чтобы не получилось у их начальства сделать вид, что ничего не происходит!
«Эшник» кивнул в сторону ФСОшников в костюмах, отстранившихся от всех и все это время просто наблюдавших за происходящим.
– Что там у вас в эфире? – озабоченно спросил Александр. – Не слышно про наши видео ничего?
– Так нас отключили давно, – меланхолично сообщил Толик. – Через пять минут после нашего демарша.
– Может-таки услышали на записи вопли Начальника… – предположил Сергей.
– Что ж вы молчали?! – изумился Александр.
– А что бы это изменило? – пожал плечами Толик и добавил уже обращаясь к напарнику: – Там у них тоже все не просто. ЧП, конечно, феерическое, но и шанс для некоторых, который выпадает раз в жизни…
– Мы с тобой для них все равно расходный материал, – махнул тот рукой и отвернулся.
– Я, кстати, хотел извиниться… – замялся Александр. – Я не увидел, в кого из вас я попал…
– Поверь, по сравнению с ежедневными капризами Начальника, твой плевок – мелочь, – пожал плечами Толик. – Но считай, что твои извинения приняты.
Прошло часов пять. Надежда успела смениться отчаянием, а после – безразличием. Все просто сидели и ждали конца.
Дети уснули от всех волнений, укутанные в обширную шубу бизнесмена, а тот тихонько переговаривался с их учительницей. Она время от времени негромко, но мелодично смеялась в кулачок.
Многие последовали примеру детей, улегшись на жесткий пол и лишь попросили разбудить их «когда нас всех придут расстреливать».
Сине-желтая кепочка горячо спорил с Пашком о политике, их ничуть не смущало то обстоятельство, что главный фигурант их споров лежал тут, в хрустальном гробу и слышал их «диванную аналитику». Зашла речь и войне:
– Говорю тебе! Русских там зажимали, на родном языке говорить не давали!
– Семья-то та русская была, – заметила бурятка, сидевшая неподалеку. – И они не жаловались, что им говорить на нем запрещали.
– Ну, может в семье говорить не запрещали, – сдал назад кепочка, – но в школах на русском языке преподавать не давали, только на ихнем украинском псевдоязыке. Да вам, бурятам, этого не понять!
– Не понять, да, у нас же преподавание на бурятском отменили еще, когда мой дед учился, – махнула она в ответ рукой.
Рядом с ними резались в карты эшник Коля, увечный солдат, священник и колдырь. Священник выигрывал и утверждал, что это промысел Божий. Эшник подозревал его в мухлеже: «Никакого бога нет, а есть ловкость рук». Но поп возмущенно отвергал эти намеки.
В углу кто-то рассказывал истории из своей жизни, вокруг него собралось человек пять. Александр примкнул к ним и с удивлением обнаружил, что истории рассказывает улыбчивый среднеазиатский юноша, вставлявший в свою довольно правильную русскую речь непривычное киргизское слово-паразит «демек», а публика покатывается со смеху.
– Я сначала, как приехал, таксистом работал тут в Москве, – ухватил он начало следующей истории. – Водить-то я с детства хорошо умею, демек, спасибо отцу! А как права получил, весь Бишкек объездил. Но выгнали меня из таксистов. Пассажиры, демек, жаловались…
– Это на что же? – удивился кто-то из слушателей.
– Странный, говорят, – улыбнулся парень еще шире, хотя казалось это было невозможно. – Я же Бишкек как свои пять пальцев знал, но Москва намного больше. Поэтому я по навигатору ездил. А тот мне все время: «Впереди камера!» Ну, я человек доброжелательный, вежливый – если камера снимает, демек надо улыбаться. И каждый раз взглядом эту камеру находил, поворачивался к ней, кивал и улыбался… Представляете: каково было пассажирам?
Слушатели представили и рассмеялись.
– Демек, хозяину таксопарка принесли снимки с этих камер, когда он мое дело решал. Посмотрел он, демек, на мои радостные смайлики через лобовое стекло, вздохнул и говорит мне: «Ехал бы ты обратно в Бишкек, Бахыт! Тут таких счастливых, как ты, не любят!» Но я не уехал…
Александр ходил от группы к группе и пытался извиняться за то, что они из-за него попали в такой переплет. От него, впрочем, в основном отмахивались: «Уж не ты в этом виноват, точно!».
Конечно, главного виновника никто не называл, но отношение к нему тоже неуловимо менялось. Так колдырь, только недавно с благоговением подходивший к саркофагу пожелать его обитателю здоровья, проиграв «эшнику» (которому после обвинений в адрес попа необъяснимо начало везти), прищурился на секунду, и вдруг сказал:
– Эх мне бы камеру твою!
– Камеру я ставить на кон не буду, и не проси. Тем более она казенная. Но зачем она тебе?
– Я б таких фоток наделал бы сейчас, что потом еще год бы их продавал! – и он кивнул в сторону саркофага. – Этот-то, обмочился уже, вы не видели?
Александр ожидал, что одноногий солдат, игравший с ними, снова вспылит, но тот только ухмыльнулся в ответ. Остальные пожали плечами – это же, мол, естественная потребность, а деться ему из гроба все равно некуда.
Сами они эту проблему решили, выделив под туалет самое укромное место – то самое, куда упал Александр от удара СВОшника, между саркофагом и галереей. Поначалу, правда, обитателя саркофага стеснялись, но нужда заставит…
