Дневник чудотворцев

Глава вторая

Тройка уже была сменена, а кучер довольно и смиренно восседал на козлах, вероятно также накормленный где-то у станционного смотрителя. Даже по его глазам можно было понять, что он изрядно вздремнул, благо не добавил какого-нибудь горячительного, потому что в таком случае Сапожковский наверняка велел бы сменить возничего. Сами путники, достаточно быстро оказавшись на свежем воздухе, снова ощутили живой солнечный свет на своих сытых лицах, который тут не так искусственно прогревал как на чердаке трактира. Рассевшись по местам, теперь уже в кучах собственных вещей, Пётр снова бросил прощальный взгляд на скромненький, но уютный трактирчик с его таинственным хозяином и теперь уже опустевшими залами – все рабочие разошлись по своим местам, со своей судьбой и загадочной, а может и не очень, историей. Завод так же был на виду, справой стороны на берегу реки Белая Холуница, которая и дала название посёлку, до этого пересекаемая каретой путешественников уже два раза. Она же питала своими водами саму неповторимую Вятку, растекающуюся на несколько вёрст по всем округам губернии.

«От малого всегда происходит великое» – так говорил на своих лекциях сам Сапожковский, и Пётр прибегнул воспользоваться именно этой фразой сейчас, только мысленно, глядя на профессора, который по обыкновению вернулся к своим книжечкам, продолжая свои невозмутимые зачёркивания карандашом и шуршащие записи.

Преодолев переправу через тихую Шелепиху, впадающую в Белую Холуницу, там, где образовывался запруд перед заводской плотиной с работающими водяными мельницами, путешественники оставили посёлок позади и вступили на очередную тропу между густой порослью вечно зелёной тайги с её великолепными соснами и елями. Чистый воздух и благоприятная ясная погода, особенно после доброго обеда в равномерно раскачивающемся из стороны в сторону экипаже, очень скоро начали убаюкивать Петра, отчего он на некоторое время задремал, упуская возможность увидеть в пути ещё один подобный Белохолуцкому посёлок Климковский с его чугунолитейным заводом и столь же невозмутимым народом.

Смешанные мысли о первом путешествии, об ореоле загадки вокруг её цели, самый необычный разговор между трактирщиком и академиком – всё это наваливалось невообразимым комом в голове юного путника, вызывая бурю беспокойства и недоумения. Всё, что можно было только представить и нафантазировать, всплывало дурными видениями прямо у него перед взором, а когда глаза, наконец, сомкнулись, можно было и не надеется, что такое количество информации не выльется в самый невообразимый сон, который, к сожалению, в мгновение ока будет забыт, растворившись в мире явном.

Следующей остановкой был посёлок Чёрнохолуницкий, где почтальон, разгрузившись и напоив лошадей, направил их в дальнейший путь. Пётр, пробудившись, неожиданно уловил себя на той мысли, что он продолжал спать, поскольку неожиданно с ним заговорил профессор, как уже сегодня произошло тогда, перед входом в Белохолуцкий трактир, совсем уж разоткровенничавшись о дальнейшем развитии путешествия.

– Что ж, дорогой друг Петро, – начал было он, совершенно отложив в сторону все свои дела с бумагами – Дело идёт к вечеру, и последующую ночь, как я уже говорил, мы проведём в гостях у одного моего очень хорошего знакомого в посёлке, имеющем название Осокино. Но, забегая вперёд, хочу заранее тебя осведомить, чтобы ни слова не было сказано о нашей с тобой экспедиции. Дело на самом деле серьёзное, – профессор сделал некоторую паузу, несколько призадумавшись и слегка наклонившись, будто собираясь говорить даже шёпотом нечто совершенно засекреченное – Друг находится в некоторой степени не в достаточно здоровом состоянии и я не хочу подвергать его опасности отправиться вместе с нами на Камень, а он обязательно изъявит такое желание, – на лице Сапожковского блеснула улыбка, настолько светлая и тёплая, что Пётру только оставалось молча кивнуть в знак понимания и согласия – Он очень гостеприимный, и мы достаточно передохнём после целого дня езды, но возможно это будет единственный приют, в котором нам удастся вдоволь отдохнуть. Впереди Пермский университет, где мы получим официальные полномочия по поводу экспедиции. Ах да, – профессор сделал движение пальца перед собой – Академия предоставит финансовую поддержку и нам дополнительно придётся вести корреспонденцию Русского Географического общества. Думаю, что ты справишься, – добавил профессор, после чего снова озарился сердечной улыбкой, при этом подмигнув Петру, как давнему приятелю – Затем мы отправимся в Златоуст, с заездом в Кунгур, а далее наш путь будет лежать в сторону Троицка, где мы, наконец, обеспечим себя запасами провианта и проводниками вплоть до самой Бухтарминской.

Новость о дополнительной нагрузке по написанию заметок для Географического общества весьма взбодрила юного помощника. Такой чести мало кто удостаивался, а уж тем более молодой и неопытный путешественник как Пётр. Конечно он прекрасно понимал, что основные лавры славы будут в пользу великого Сапожковского, но имя Самарина также будет удостоено благородного звания личного корреспондента знаменитого профессора. Пётр вовсе не боялся, что не будет первым, ведь быть рядом с первым дело намного труднее, серьёзнее и ответственнее. Это естественно никак не могло его остановить и напугать.

Покинув Чернохолутинский, экипаж оставил за собой очередной мирок с кипящей жизнью железоделательного завода с его всюду похожими серыми строения с высоченными трубами, клубящими отравительный дым, вовсе не страшный для этих могучеруких богатырей, таскающихся с грудами металла и руды. До Осокино оставалось около тридцати вёрст пути. Дорога никак не изменилась, стелясь под копытами и колёсами замесом запорошённого пылью и песком грунтом, но видно было что объезжали её крайне редко. Сон уже не тревожил никого из путников, и Пётр вряд ли смог бы уснуть ещё несколько часов после речи профессора. Мысли снова ушли куда-то внутрь себя, снова какие-то поиски и смысловые придумки. День ещё не прошёл, а вроде уже столько всего произошло. Экспедиция, таинственный трактирщик, откровения профессора, Географическое общество. Что же будет впереди? И ведь вроде бы всё это происходит как-то вокруг юноши и не совсем с самим Петром. Он как сторонний обыватель, наблюдающий за происходящим, словно зритель в театральной пьесе, которая разыгрывается прямо здесь и сейчас. Об этом можно было только мечтать.

Так думать Пётр мог себе позволять не долго, ведь ему приходилось начинать вести путевые заметки, и подобно профессору, который никак не изменял своему любимому делу, принялся за написание первых строчек текста в блокноте, который возможно войдёт в историю, как особенно важный документ для российской и мировой общественности. Карандаш очень легко шёл по жёлтым листам бумаги, очерчивая каждую буковку особенным узором и знаком отличия. Искусство написание текста – это высшая степень мастерства любого автора. Пётр, при оформлении каждого нового слова, чувствовал себя истинным художником, работы которого определённо удостоятся стать совершенным произведением в одном из музеев мира. Любовь к своему делу и особенная старательность приводили молодого корреспондента к настоящему возвышенному чувству эйфории. Слово за словом, текст за текстом и ничего лишнего, только важнейшие детали путешествия, чётко разложенные по полочкам. Время, место и событие – всё это конспектировал юный помощник Сапожковского.

Солнце постепенно двигалось к закату, скрываясь где-то за густой далью обширного леса. Темень незамедлительно окутывала окружающую тихую глушь, наполняя пространство пробуждающейся живности дикой природы. Можно было вполне наткнуться на любых представителей животного царства и попасть в весьма неловкое положение, на случай, если ими окажутся какой-нибудь изголодавшийся медведь или вездесущая волчья стая, а может быть и вовсе свирепый кабан. Пётр прекрасно помнит свою первую встречу со свирепым вепрем, который в своей силе и безумии не мог уступить никому из хищных представителей леса. Что двигало этим огромным шерстяным чудовищем, бороздящим сугробы, словно царственный фрегат океанические воды, ещё тогда совсем маленький Петр ответить вряд ли мог. Единственное, что он сумел сделать, так это укрыться в одном из сарайчиков, наблюдая, как тот крушил в щепки охотничью делянку, и, если бы не подоспевшие мужики, сумевшие одолеть яростного зверя, то никто бы не знал печального итога той ключевой встречи мальчика и кабана, изменившей всё его отношение к живности. Благо в этой местности они встречаются крайне редко, ввиду обитания в более южных районах, где они могут свободно питаться своими излюбленными желудями и кореньями.

Впереди показались очередные крыши домов. Поселение было явно больше предыдущих, рассыпаясь многочисленными избушками вдоль почтовой дороги. Разрастаясь довольно ветвистыми сетями не имеющих какой-либо разметки улицы, терялись в глубине обжитого местечка, где люди зажигали ночные огоньки. То и дело встречались крохотные компактные компании молодых людей. Юноши и девчата, все ровесники Петра, распевающие задушевные песенки, покидали придорожные кабачки и направлялись в сторону отчего дома, завершая нынешний день. Пётр смотрел на всё это, призадумываясь и вспоминая, что вот также шли молодцы с девицами по Вятке и гуляли на всю широкую улицу, горлопаня частушки и вытанцовывая самые невообразимые плясы, но, как и тогда, так и теперь, оставался он в стороне. И не были эти думы омрачены огорчением или сожалением. Они просто были, всплывая в памяти картинками, от которых не возникает обычно чувств, вызывая туманные наплывы, словно в мираже. И была там же она – его муза – воспевавшая таким чудным голосом, что тут невольно даже сквозь время подступает неконтролируемая улыбка и те чувства, которые не возникли бы никогда раньше.

И вот, проезжая всё глубже и глубже в посёлок, вырос перед экипажем довольно обширный дворик, занимающий не столько живописное, а сколько видное место в самом центре поселения прямо на холме с значительно громоздким двухэтажным теремом, с такой интересной резьбовой выделкой, какой её можно было разглядеть под самый поздний вечер. Тройка свободно въехала в распахнутые ворота, под чутким руководством профессора, который сообщил кучеру нужный для остановки дом. Внутри дворик был очень чистенько прибран, за что можно с величайшим почтением поблагодарить местного дворника, который выполнял свои обязанности на ура. Каждая вещь находилась на своём месте и вписывалась в деревенский антураж, как будто бы всё это было тщательно продуманная декорация для выступления актёров, коим себя почувствовал здесь Пётр. Людей вокруг не было, что создавало дополнительной принцип окружающей искусственности. Не было здесь и никакой домашней живности, которая по обыкновению должна вольготно расхаживать из одного угла в другой, чтобы выбрать себе лучшее по погоде местечко.

Вещи не разгружали, оставляя всё как есть, в дилижансе. Почтальон ловко распрягал тройку, чтобы увести лошадок к ближайшей станции, которая, как оказалось, была здесь совсем недалеко, буквально через дорогу. Сапожковский одарил мастеровитого кучера доброй монетой и вместе со своим помощником направился в сторону прилежного крыльца с роскошным козырьком, украшенным выделкой и подпираемым волнообразными колоннами. Наконец появился и хозяин всего этого тихого владения.

– Борис Борисович, моё почтение! Вы, как и прежде, весьма пунктуальны. Прибыли в тот самый обещанный день и час! Браво! – послышался весьма приятный голос прямо с порога, после чего показался и сам говоривший человек. Это был пожилой мужчина, вероятно того же возраста, что и профессор, только выглядел он не столь свежо. Кудрявые волосы лысеющего старика торчали на затылке в разные стороны, принимая причудливые формы, отчего голова становилась больше похожей на полуразвалившееся гнездо. Одежды его были измяты и представляли собой замызганные брюки и длиннополую рубаху. Хотя при всей своей неопрятности хозяин солидного двора нисколько не отталкивал внешностью, а скорее даже притягивал, особенно это касалось лучезарных маленьких глазёнок, которые венчали круглые окуляры, установленные на вытянутом вперед носу – И конечно ты прибыл со своим замечательным племянником! Мишата, как давно я тебя не видел! Ах, как ты вымахал!

Пётр понял, что приятель профессора явно принял его за кого-то другого, но совсем не понимал как себя повести в такой ситуации, учитывая, что Сапожковский навёл итак слишком много загадочности в свою экспедицию, и любое неловкое слово могло просто нарушить всю последовательную цепочку, которую тот сплетал. А сказать что-то было нужно, потому что гостеприимный хозяин чудного дворика начинал приближаться с распростёртыми объятиями прямо к Петру, отчего у него возникло ещё больше негодования от складывающегося обстоятельства. В горло быстрыми темпами всё пересыхало, а глаза невольно начали искать ответа на вопросы где-то в совершенно безответном воздухе. Но спасительный голос Сапожковского словно сокрушающий меч остановил сцену негодования, умиротворив пыл своего приятеля, соскучившегося по до селе неизвестному племяннику профессора.

– Остановись, Фёдор, это вовсе не мой племянник, – проговорил он, и будто ни в чём не бывало, перекинув лямку своего походного портфеля через плечо, направился внутрь дома, совершенно чувствуя себя его владельцем, добавив при этом – Идёмте внутрь, нечего там стоять.

– Как неловко получилось, – расплывшись в сияющей улыбке, прошептал приятель Сапожковского – Идёмте, идёмте! – жестом, завлекая Петра к порогу, добавил он – Исправимся сию же минуту, молодой человек. Чувствуйте себя как дома!

С Петра словно слетел какой-то невыносимо тяжеленный груз, свисающий прямо в районе грудной клетки. Ощущение недосказанности не переставало его преследовать и попадись он вновь в подобный конфуз, то, наверняка, выпалит что-то чего совершенно не нужно и говорить. Пётр даже поймал было себя на мысли, что он сейчас начнёт обниматься с этим незнакомым человеком, говоря, что «очень рад его снова видеть», что он действительно тот самый Мишата, о котором тот и подумал. Что бы случилось тогда, вряд ли теперь можно и узнать, но Петра вовсе не покидала такая мысль, если эта оплошность вдруг случилась, тогда бы пришлось краснеть перед профессором и его другом, сочиняя самую нелепейшую историю из фантазийной жизни от лица человека, о котором совершенно ничего не знаешь. И эта проклятая секундная пауза, так тянущаяся между слов, особенно в такие ответственные моменты. Всё обошлось – это к лучшему.

Юноша, придя, наконец, в себя, последовал за весьма манерным приятелем профессора, который придавал каждому своему движению какой-то невообразимо лёгкий шарм, словно он не шёл по скрипучим половицам, а прямо-таки парил над ними, не издавая ни малейшего звука, чего нельзя было вовсе сказать о самом Петре. Переходя порог, доски под ногами заскрипели так, что можно было даже подумать о сейчас же проваливающемся полу, но благо пол в действительности оказался крепок, а Пётру удалось очутиться в помещении светлом и просторном, даже скорее похожим на музей, но в миниатюре. Дом в целом и состоял из этого большого гостиного помещения и нескольких комнат на первом и втором этажах над ним и в противоположной стороне от входа, если проходить далее по постеленной новенькой ковровой дорожке цвета бордо. Жилище внутри не было организованно богатыми атрибутами и аксессуарами, но небывалая чистота подчёркивала особенное прилежание хозяйской особы. Вещей вокруг тоже доставало не везде. Где-то отсутствовала ручка на двери шкафа, где-то не было спинки на стуле, а на одной из тумбочек располагалась шахматная доска всего лишь с пятью стаунтоновскими фигурами королём и пешкой белых и королём, слоном и ладьёй чёрных, так и оставшимися в одном положении с каких-то незапамятных времён, но почему-то протираемые изо дня в день до сверкающего блеска, что было заметно даже теперь, когда они освещены от ламп с искусственным хрусталём.

Продвигаясь дальше внутрь дома, вдоль всё той же дорожки, Пётр очутился в не менее светлой и ухоженной столовой, одновременно используемой как кухонька, где располагалась только недавно отбеленная печь, натопленная под вечерок. Стол по центру был уже накрыт. Праздничная скатерть с цветочно-яблочными мотивами чудно окаймляла обилие съестного, обещающего весьма душевное чаепитие. Пирожки, блины, мёд в бочонке, червлёное брусничное и лиловое черничное варенья, кедровые орешки, миндальные печенья, душистая шарлотка с пылу с жару, а ещё буханка хлеба, тарелка с икрой, блюдце со сливочным маслом, кувшины с водой, квасом и вишнёвым компотом, были здесь и чаша с жареной форелью, и целая кастрюля пареных раков. Венцом всего этого был сияющий медью и пышущий кипенным парком гордый самовар.

– Располагайтесь, гости дорогие, – вторил, как и прежде, хозяин чудного жилища, хлопоча на кухонной стороне комнаты и готовясь подать на стол ко всему свежих огурцов и зелени. Сапожковский при этом без всяких пожеланий приятеля чувствовал себя как дома и, сняв свой бежевый жилет и засучив рукава, готовился трапезничать, добавив при этом:

– Петро, присаживайся! Нужно будет хорошенько подкрепиться.

Пётр не стал сопротивляться и повиновался словам профессора, принимая гостеприимство некого Фёдора и своё собственное желание отужинать. Омывшись в приготовленном сосуде с чистой прохладной водой, юноша занял место за хозяйским столом, подобно своему наставнику, хотя и несколько шатко и неловко, принимаясь за еду.

– Борис Борисович, надеюсь, познакомит нас с таинственным путником, – не унимался при этом старый приятель.

– Ах да, конечно, – будто бы совершенно позабыв, молвил профессор – Фёдор Вильгельмович, разрешите представить вам моего юного помощника Петра Алексеевича Самарина – при этих словах, Петр застенчиво кивнул головой в сторону расплывшегося в сердечной улыбке приятеля Сапожковского, сам же профессор продолжал – Весьма интересный молодой человек, которому предвидится замечательное будущее государственного деятеля и образчика наук. Добросовестный и прилежный студент, думаю, что каждому придётся по душе его особенный художественный почерк.

– Ах, браво! Нисколько не сомневался в твоих организационных вкусах и предпочтениях, – восхищался Фёдор Вильгельмович – Ты всегда держишь при себе особенные личности и можешь ведь подобрать компанию по душе. Браво же! Браво! Борис Борисович! Пётр Алексеевич! – поклонился каждому тот.

– Собственно, – продолжил Сапожковский, будто совершенно не обращая внимания на реверансы своего приятеля – К нашим услугам талантливый исследователь, опытный путешественник, картограф, геолог, биолог, художник, член Русского и Берлинского географических обществ, член-корреспондент Императорской Санкт-Петербургской академии наук и почётный член Стокгольмской академии наук, замечательный друг – Фёдор Вильгельмович Кваг!

– Моё почтение! – с ещё большим воодушевлением возбудился от услышанного хозяин. Казалось, что он окрылён словно юнец, что перед Петром человек явно несовершеннолетний, который точно влюбился в какую-нибудь особу, но так застенчиво это скрывающий, и каждое слово может его то возвысить, то ранить – Борис Борисович, это потрясающе! – продолжал он – Такие прекрасные слова ещё не слышал ни один достойный практик. Браво! Браво!

Пётр невольно заулыбался, особенно когда увидел радость на лице непробиваемого профессора. Камень неловкости на душе, словно совершенно растворился, и новоиспечённый гость чувствовал себя уже так же вольготно, как и двое старых приятелей, устроивших спектакль из маленького знакомства. Но эта игра не была игрой, это было самое натуральное общение, без прикрас, без фальши. Как оказалось и Борис Борисович и Фёдор Вильгельмович были в действительности два повзрослевших ребёнка, которые спустя какое-то время снова увиделись и начали дурачиться, как и прежде. И Пётр не чувствовал себя здесь лишним, он был частью этого интересного мира, правда не всегда понятного, но такого тёплого и душевного.

Дружба для Петра на самом деле занимала особенное место, но постоянные пребывания дома и слишком большая закрытость в самом себе не позволяли ему проводить много времени с приятелями. Он хорошо заводил знакомства, оставляя о себе первое впечатление достаточно образованного и приятного молодого человека, но так и не научился поддерживать постоянные связи и сношения с новыми людьми, так или иначе встречающиеся на его жизненном пути. Увеселительные компании его тоже мало забавляли, но, тем не менее, на всяческих студенческих мероприятиях бывать всё же приходилось, оставаясь естественно где-нибудь в стороне, возможно в самом тёмном углу, от остального коллектива. При этом все его старые товарищи к нему хорошо относились и требовали его постоянного общества рядом с ними, что естественно было крайне редко. Николашка, Андрей и Димитр – люди, с которыми он вырос, но они избрали совершенно иную дорогу, пытаясь больше уделять внимание светским вечеринкам, где они весьма преуспевали в общении с высшими чинами, отчего их карьера двигалась только в гору. Они не перестали быть друзьями и с Петром, постоянно напоминая о своём присутствии ему письмами и заездами в гости. В конце концов, именно одна из их знаменательных встреч, произошедших совершенно против воли молодого интроверта, привела к знакомству с Аннэт…

– Что ж, друзья мои, – довольным тоном продолжил говорить Фёдор Вильгельмович, несколько искоса, даже по-хитрому исподлобья, посматривая на обоих своих гостей, складывая свои бледные руки в цепкий замок – Держите путь в Пермский университет! Знаю, знаю! Все ваши секреты знаю! Что, куда и зачем! – старый учёный даже несколько по-родительски пригрозил пальцем.

В такой момент Пётр вдруг снова очутился в каком-то неловком положении, совершенно путаясь в происходящих событиях. Видимо секрет профессора был не таким уж и секретным, раз всё же он оказался раскрыт. Хотя пусть Фёдор Вильгельмович в своих повадках был совершенно не предсказуем, и угадать, что он может выдать прямо сейчас, было невозможно, Сапожковского видимо это вовсе не беспокоило, и он, как и прежде, уминал шарлотку, запивая её горячим чаем. Профессор прекрасно знал своего друга, и это несколько вернуло спокойствие к Петру, ведь Кваг даже ещё не озвучил, что именно он знает о путешествии.

– Вести о делах, порой скачут впереди самих дел! – посмеялся тот – Знаю, что Борис Борисович предпочёл бы совершенно иной расклад этой истории, но тут, как оно обычно бывает, вмешивается Провидение. И никто, совершенно никто не может противостоять данному обстоятельству, – чтобы придать вес своему изречению Фёдор Вильгельмович вознёс указательный палец куда-то прямо под потолок, выразив на лице абсолютное пресыщение от данного умозаключения. Пётр, пытаясь тоже делать вид, как и профессор, что ему абсолютно безразлично, всё же чувствовал некоторое волнение, хотя дело было совершенно плёвое, и даже, если Кваг знает цель их путешествия, то суть совершенно не меняется, и они, конечно же, преспокойно продолжат свою беседу, а потом благополучно и экспедицию. Но что-то всё же волновало, может даже от того, что если вдруг вопросы начнут задавать самому Петру, а он не сможет внятно разъяснить, что же на самом деле происходит, ведь Сапожковский единственный кто знает подробные обстоятельства. Или уже нет?

– Не интригуй, Фёдор, – проговорил профессор, даже не глядя на товарища, несколько смакуя чудесный пирог – Подай-ка лучше брусничного варенья.

Безразличие Сапожковского видимо обескураживало только Петра, потому что Кваг также преспокойно подал банку с необходимым ингредиентом Борису Борисовичу, а лишь затем продолжил своё театральное представление, ещё больше будоража нервы юного студента, который начинал воспринимать происходящее с неловкой улыбкой.

– Слышали ли вы, мои дорогие, новости? – внезапно сменил тему приятель профессора, изрядно жестикулируя в воздухе своими длиннющими пальцами, которые наверняка принадлежали бы какому-нибудь заурядному пианисту – Всякий университет наложил запрет на массовые тайные собрания молодых студентов! И это даже здесь, в нашем мирном и спокойном месте, где ни один уважающий себя молодой человек ни в коем веке не позволит себе совершить эдакую гадость нашему дорогому с вами Отечеству! Я возмущён! Я вне себя! Людям нужно быть как можно ближе, познавать самих себя и познавать друг друга! Дружный коллектив – верное средство от всякой беды! А что они? Разделяют, властвуют! Народ не способный собраться в единый кулак, будет сплошным сборищем слабых пальчиков в крепкой руке чёрных дельцов. Куда всё движет? Друзья друг другу лгать не будут! – здесь Фёдор Вильгельмович добавил особую интонацию собственным словам, будто уже конкретно обращаясь лично к Сапожковскому, добавив, потирая рукавом блестящий над густыми бровями лоб – Правда ведь, Борис Борисович?

– Вы совершенно правы, мой друг, – приподнимая чашку чая, провозгласил профессор, ожидая аналогичных действий от своих компаньонов, которые не заставили себя ждать: и Пётр, тоже с чаем, и Кваг, с бокалом кваса – все вместе соприкоснулись со звоном наполненными сосудами – Только не забывайте, – добавил после Сапожковский – Настоящие друзья, как никак, определённые свои поступки совершают во благо уже состоявшейся дружбы, как бы там кто-то не говорил об обратном.

Борис Борисович видимо на всё имел ответы, и с ними совершенно нельзя было спорить. Сейчас Пётр как никогда восхитился ответом своего наставника, умевшего так достойно держаться и находить нужные слова. Скорее всего это понимал и его верный товарищ Кваг, как ещё сегодня утром это понимал таинственный трактирщик. Всё же унять старого учёного Фёдора Вильгельмовича, который вдобавок столь же начинён опытом, как и сам Сапожковский, было совершенно не возможно. Вероятно даже то, что закалённые академики только в своих профессионально устроенных спорах находят ту самую истину, которую никогда нельзя было найти просто так по одному только желанию одного энтузиаста, было самым настоящим камнем преткновения ко всему происходящему вокруг возникшей беседы.

– Вы чрезвычайно чудесно излагаете мысль, дорогой друг, – заметил Фёдор Вильгельмович, напирая на Бориса Борисовича – Но упускаете одну маленькую деталь, что высокая степень уважения к личности даёт определённый стимул к вероятности не оставлять некоторых вещей без должного её внимания. Сами посудите, могло ли быть такое, что предпринимаемые действия одного трутня в улье, не согласовывались бы с действиями другого такого же трутня, поскольку в таком случае им бы пришлось совершать одинаковую последовательность в деле ошибок, приводящих, в конце концов, к потере полезного коэффициента для всего улья в целом. Это же очевидно единый механизм, требующий постоянного взаимодействия и налаживания непрерывного информационного контакта.

– Сколь угодно, Фёдор Вильгельмович, – усмиряющим тоном проговорил в ответ профессор – Вы ни грамма не упомянули о возможном разделении некоторых обязанностей этих одинаковых трутней одного улья. То есть вы должны понимать, что некоторые действия одного трутня, могут быть совершенно не зависимы от действий другого.

«Да, Кваг всё-таки определённо не знает цели нашей экспедиции, но пытается добиться этого знания всеми известными ему способами, а главное, что Сапожковский столь же тактично не развязывает языка. Этой игрой можно наслаждаться вечно. А самое интересное то, что мне удаётся всё время быть сторонним наблюдателем, ведь это в действительности их личное увлечение. Как прекрасно!» – именно так думал Пётр в эту минуту, и именно так впоследствии будет занесён этот момент в личный дневник молодого корреспондента. Он совершенно не мог оставить данный диалог без должного внимания, ведь, возможно, когда-нибудь он послужит добрым уроком хороших манер для будущих академиков.

– Порой заблуждения, могут привести и к ответу, – заключил Кваг – Вы, конечно же, допускаете возможность того, что существуют два совершенно неодинаковых рабочих процесса, которые никогда не соприкоснуться между собой в технологии единого цикла. Вряд ли это может быть, – тут он снова вознёс указательный палец – Нарушив цепь одного действа, мы впоследствии нарушим всю целостную структуру! И тогда совершенно нельзя будет говорить о состоятельности одной детали, когда в итоге вся машина перестала существовать!

– Скажу так, – неизменно настаивал Сапожковский – Общество сколачивается из людей статичных, способных удержать его в равновесии, а вот развитие общества дело рук людей динамичных, которые наращивая темпы, привносят в удержание равновесия некоторые корректировки, отчего может быть совершенное нарушение целостного баланса или его полное разрушение. Союз статичных и динамичных – это ответ на все волнующие вопросы. И когда одни динамичные приходят на смену другим динамичным, первым приходится преобразовываться в статичных, в противном случае они могут быть попросту вредны своему обществу, считая, что, как и раньше способны двигать колесо прогресса, определённо не замечая, что это колесо деревянное, когда вокруг давно предлагают перестать его толкать, перейдя, наконец, на методы автоматизма, что бы заняться совершенно иными насущными вопросами.

– Право, Борис Борисович, – задумался Кваг – Вы полагаете, что сейчас то самое время, когда необходимо старые добрые поношенные сапоги оставить в шкафчике для всякого хлама? Смею, вас огорчить, мой дорогой друг, – вновь улыбка озарила его бледное воздушное лицо – Уже через пару дней наша достопочтеннейшая Академия позволит сколотить одну призамечательнейшую экспедицию на Уральский хребет, которую к величайшему вашему изумлению возглавит никто иной, как лично Фёдор Вильгельмович Кваг – довольный учёный в очередной раз соскочил со своего изъёрзанного места, чтобы выдать низкий поклон слушателям – Это ли не чудно, мой уважаемый?

– Это очень занимательно, – ответил в своей свойственной манере несокрушимого спокойствия Сапожковский, видимо даже ничуть не удивлённый данным фактом – И что же вы намереваетесь там отыскать? Может быть, поведаете?

– Ах, дорогой мой! – не прекращал поэтично двигаться по комнате Кваг – Наш мир требует неминуемого вмешательства в его пристальное изучение! Сколько ещё сокрыто таинств в тех самых местах, где, казалось бы, человеческое существо обошло всё вдоль и поперёк, считая окружение полностью открытой книгой? Сколько ещё придётся провести в кропотливом труде дней и ночей гениальным деятелям, чтобы добиться, наконец, окончания поисков непознанного? Да! Да, друзья мои, мне предстоит возглавить экспедицию, которая в будущем, возможно, положит начало формирования нового взгляда на существующую действительность. И этому точно не будет предела!