Некоторые наиболее правдивые истории моего детства

Естественно, именно хлопковые деревья с их округлыми коробочками, полными сыроватой ваты вперемешку с семенами, которые оказалось нетрудно сбить, заинтересовали меня в первую очередь. По всей видимости, в Африке уже наступала осень, ночные дождливые бесчинства постепенно сошли на нет, и вот уже близился сезон сильных ветров «харматтан» и песчаных бурь. Но только по дневной температуре трудно было уследить за переменами времен года. И, вероятно, это как раз и был тот идеальный момент, когда со стороны погодных условий на протяжении недель ничто не могло угрожать пребыванию геологической экспедиции на дикой местности.

С негритятами я очень легко нашел общий язык. Оказалось, стоило поймать в траве какого-нибудь жука, и это сразу привлекало всеобщее внимание. И мой английский на уровне дошкольной группы вообще не пригодился. Все что-то лепетали нечленораздельное, обильно жестикулировали, постоянно хихикали или громко смеялись. И мне показалось, что все, что говорят эти дети, элементарно понять даже не зная слов. Да и воспитательница не просто так сидела под навесом. Поэтому все дневное время мы проводили в играх и развлечениях, которые в сущности одни и те же, не зависимо от языка и места на земном шаре.

Однажды вечером, наверно день на четвертый или пятый моих ежедневных поездок в детский сад для негритят, моя мать, составив очередной список покупок на завтра и передав его нашему стюарду, вдруг поинтересовалась, чем же мы там занимаемся. И я не задумываясь стал рассказывать о том, что мы как раз разучивали песенку про «травка зеленеет, солнышко блестит». И когда она попросила меня ее исполнить, я выпрямился и гордо запел – «Эй-би-си-ди, эй-эф-джи», – и так далее.

Так пролетела еще неделя. И когда отец вернулся из буша, еще сильнее загорев, чем прежде, и отрастив небольшую бородку, как это принято у геологов, в садик меня отправлять перестали. И дни мои опять потекли уже привычным образом.

7

Ежедневно, гуляя во дворе, играя с сестрой и соседскими детьми, которых я от чего-то не могу толком припомнить, лазая по деревьям, поливаясь из садового шланга и сражаясь на стручках акаций, я краем глаза, порой невольно, но всегда с большим интересом наблюдал медленно текущую, размеренную жизнь африканцев, происходившую в непосредственной близости от меня. Иногда это были пастухи в узнаваемых издалека плетеных шляпах с высоким конусом и отверстием для проветривания головы, гнавшие стада своих бледнобоких коров мимо нашего дома. Или местные женщины с грудными детьми, переносившие за спиной огромные вязанки хвороста, по дороге к хижинам на другом берегу реки. Порой, изнывая от жары, мимо медленно брели всяческие торговцы, – кто с тележками, полными какого-то добра, а кто и просто с огромными тыквами на голове, которые для чего только не использовались. А иногда это были даже какие-то явно паломники, следовавшие, скорее всего, в районный религиозный комплекс, находившийся в центре города, да и просто одинокие бродяги.

Конечно, такое случалось не каждый день, но все равно в итоге у меня сложилось ощущение, что мы живем фактически на краю очень оживленной пешей магистрали, по которой перемещаются все слои беднейшего населения Нигерии. И всегда в их взглядах читалось некоторое удивление при виде светлокожих обитателей нашего дома. Было похоже, что как и я, они тоже не очень-то понимают, зачем мы здесь, откуда и чем существуем. Но откровенных проявлений их любопытства я не припомню. Скорее всего, у них действительно были какие-то дела, а на своем нелегком пути они чего только уже не навидались.

Наша же жизнь, в сущности, тоже протекала совершенно неспешно, а порой оказывалась даже скучна и банальна. По крайней мере для взрослых. Побывав один раз в буше, все остальные будни отец с утра отправлялся, как он это для нас озвучивал, работать в офис – вместе с другими рядовыми сотрудниками геологической экспедиции, жившими по соседству. Мать, конечно, занималась всякими делами по дому, потому что, как говорила она, совесть ей не позволяет сваливать стирку и готовку на плечи пожилого стюарда. Ему она разрешала лишь мыть посуду после еды и порой прибираться в комнатах.