Глупые и ненужные

– За встречу!

И мы почти бесшумно, чокнулись бокалами. Вино было легким с нотками смородины и кожи.

– А сейчас ты в норме?

– Какой там. Я не в норме после того, как перевалила за тридцатник. Знаешь, в чем злая ирония моей жизни? Я же осталась в университете как раз потому, что думала примерно так. Я буду преподавать и постоянно общаться с молодыми людьми, с этой почти искрящейся энергией, максимализмом, бунтарством и всем таким, чем богата молодость. И общаясь с ними, постоянно находясь в их кругу, я как бы обману смерть и не буду стареть. Такой социальный вампиризм.

– Звучит логично, а что не так?

– Ловушка в том, что мой план-капкан, привел к обратному результату и каждый год я ощущаю как пропасть между мной и молодыми людьми разрастается. Я чувствую себя, наверное, уже под 50.

– Перестань. Ты отлично выглядишь. – попытался ее утешить я.

– Спасибо. Но я про мышление, про мою внутреннюю деформацию, закостенелость. Вот сейчас мы пьем это чудесное, кстати, вино. А где-то в подкорке у меня уже крутится, тебе завтра на работу, а после вина у тебя всегда гудит башка. И так во всем.

– Слушай если не хочешь, я один справлюсь с этой бутылкой, а ты попей старперский чай.

– Больно уколол. Да нет, хочу и буду. Ты, кстати, ничего такого не ощущаешь?

– И да и нет. Бывают дни чувствую себя 19-летним, а бывает лежу свернувшись калачиком и смотрю фильмы из 90х с мыслями, что я старый козел. Все циклично короче.

– А я, кажется, все чаще задерживаюсь во второй фазе. Я думала, как это все сформулировать. Знаешь, как ржавчина покрывает велосипед, который с годами покрывается этим неприятным налетом, так и мы покрываемся цинизмом. Вот что такое взрослая жизнь.

– Хорошо сказано.

– Вот тебе еще один экспресс-тест на старость. Когда ты последний раз курил траву?

В студенчестве мы часто с Софой практиковали данную шалость, но сейчас я с усилием вспоминал крайний раз.

– Дай-ка подумать – пауза затянулась, и Софа хотела было что-то сказать, как внутренний google наконец выдал результаты – 7 лет назад, на Кубе.

– Вот и я в этих пределах, и это живя в Эббинге, где, кажется, воздух на 15% состоит из каннабиса. Понятное дело, что нет прямой корреляции, но тенденция налицо.

К концу бутылки стало как-то совсем грустно, то ли из-за того, что вечер подходил к концу, то ли из-за того, что больше алкоголя не было. Повисла долгая пауза, которая никого, кажется, не напрягала. Наконец Софа посмотрела на меня долгим взглядом, пытаясь как будто что-то во мне рассмотреть.

– Знаешь, я бесконечно, бесконечно несчастлива. Мне иногда кажется, что я в такой облегченной форме депрессии. Вечно в состоянии тревоги. Как будто на телефоне 23% и зарядки нет. И вроде заряда должно хватить, но 23%, твою мать .

– Я кажется понимаю, о чем ты.

– И что скажешь?

– Скажу, что вино было не безнадежное и у тебя, я уверен, заряд намного больше, чем 23%.

– И на том спасибо, дорогой. – и она по-дружески потрепала меня за волосы, как треплют больших собак и маленьких детей. С любовью, заботой и нежностью.

*

Проснувшись с утра, всегда видишь в зеркале ту же рожу, куда бы не сбежал. Закон жизни.

Софа с утра ушла на пары, а я валялся в кровати до 10 утра. По сути ничего не изменилось с нашего первого курса. На столе стоял кофейник с еще теплым кофе и луновидный круассан плюс маленькая записка, где ее можно найти в кампусе. Я выпил кофе и почувствовал, как голова проясняется.

Потом оделся ровно так, как одевается любой старый козел, который отчаянно не хочет стареть и молодится по максимуму. Узкие джинсы, голубое худи, кроссовки айр-найк. Единственное в чем я был уверен, так это в том, что в таком виде меня точно не спутают с преподавателем.

Судя по записке, у Софы первые две пары были посвящены Хайдеггеру и Бодрийяру соответственно. Их я как раз и проспал. В итоге я попал на сдвоенную пару, которая была посвящена Античной философии.

Я пробрался в амфитеатроподобную аудиторию и расположился на задних рядах. Там, куда обычно выносит троечников, подобно обломкам от корабля знаний и любознательности. Ботаники же, подобно мотылькам, слетаются на светоч знаний, коим и была Софа. В бежевом свитере из толстой пряжи, светло-голубых джинсах и тех же громоздких очках, в каких я ее вчера встретил.

Ее голос звонко блуждал по аудитории, придавая хоть какой-то импульс такой скучной теме, как античная философия. Внутри себя я сразу отметил, что Софа выросла в первоклассного преподавателя и испытал почти родительскую гордость за ее проф.навыки, хотя и не был к ним никак причастен.

Когда пара закончилась, и студенты медленной гусеницей потянулись на выход, я начал спускаться, как вдруг увидел, что один из студентов подошел к ее столу и о чем-то живо с ней беседует. Я решил постоять в сторонке, не мешая происходящему. Он был среднего роста, среднего веса, и в целом был весь средний. Наконец, он вручил ей стопку листов А4, которые она спешно отправила в свою умку, потом парень направился к выходу.

– Ах вот ты где, а я думала ты решил все пары прогулять.

– Ну как я мог такое пропустить, сама Софочка (так я называл ее в студенчестве, когда хотел вывести из себя), да за преподавательской трибуной, зрелище как минимум любопытное.

– Такие времена, дорогой.

– Кстати, что это за шельмец тут возле тебя крутился?

– А этот – она театрально предала своему голосу легковесность и незначительность – я тебе про него вчера рассказывала, это он причина того, что у меня в квартире нет стеклянной посуды.

Я был весьма удивлен и озадачен.

– Дела.

– Ты удивлен?

– Тип того, просто знаешь, я отчего-то думал, что после столь бурных расставаний, люди не особо продолжают общение.

– Да ладно тебе. В конце концов, это не профессионально, ведь не могу же я взять и перестать общаться с человеком, который пишет у меня курсовую.

– Дела. – повторился я, сам того не замечая.

– Ты повторяешься. А что ты думал, что только мужчины могу спать со своими молодыми студентками, пфф, вот уж двойные стандарты. Значит мужчинам можно, негласно эта университетская опция вписана в их соц.пакет, наверное. А молодой, энергичной и охочей до приключений женщины, нельзя один разок завести интрижку.

– Ну раз один разок. – я попытался замять беседу, так как чувствовал себя не комфортно.

– Ну один, два разка. – наигранно смущаясь уточнила она – даже, наверное, три… А если быть…

Я прервал ее.

– Так хватит! Избавь меня от своей исповеди. Ты видишь черную рубашку и белый стоячий воротничок на моей шее? Нет! Так что будь добра заткнуться и отвести меня в столовую. Одним, знаете, круассаном сыт не будешь.

– А ты злюка, дорогой мой. Ладно пошли.

*

Преподавательская столовая в кампусе находилась в некотором отдалении от столовой для всех остальных студентов, как бы иллюстрируя какую-никакую иерархию. Она была этажом выше и вместо стен были стеклянные блоки, чтобы все могли видеть, как есть профессура.

Мы с Софой расположились за угловым столиком, заказав синхронно по порции макарон с сыром, легкому средиземноморскому салату с портулаком, мятой и огурцами и двух маленьких бутылочек кока-колы. Мы сидели, обсуждали ее академические успехи и в момент, когда мы решили по старой традиции чокнуться бутылочками колы, сказав слово «cheers», к нашем столику почти бесшумно доковылял профессор Букс.

Букс, кажется, уже перевалил за 70, он был в старом твидовом пиджаке, который был ему явно великоват и состоял на 50% из пыли, и в больших очках в роговой оправе, под которыми он неизменно щурился, перебирая в каталоге памяти мое имя и фамилию. Это выглядело весьма бесцеремонно, вот так подойти и пялится на меня посреди всей столовой. Но он был вредным еще во времена моего студенчества, так что глупо было думать, что годы после его изменили в лучшую сторону. Именно из-за Букса я, в свое время, чуть не вылетел с первого курса, пройдя через настоящий ад из пересдач и комиссий. Он преподавал историю религии, а я не то, чтобы очень любил историю и совсем не разделял его любовь и преданность к институту веры и религии. Особенно в Буксе меня раздражал его догматизм, и всякое угнетение критического мышления. По сути, он действовал как церковь в единственном лице. Только его диктат был не агрессивный, а более изощренный, такой с отцовским душком, принуждавшим к почтению негласных авторитетов. Самое интересное, что подавляющее число студентов его любило, вплоть до преклонения. Меня же он сразу вычленил и стигматизировал одним единственным словом «неповиновение». И вот сейчас этот экспонат уходящей эпохи стоял рядом и сверлил меня своим взглядом бесцветных глаз.

Наконец, его скрипучий тембр выдал:

– Ооо, кого я смею лицезреть – он назвал меня по имени – вы таки вернулись под радушное крыло Альма-матер.

Я всегда ненавидел его манеру накручивать слово на слово, строя пустые громоздкие конструкции.

– Ну да, профессор, вот решил навестить Софу в этом милом сердцу местечке. – я повернулся обратно к Софе, а мой тон явно не указывал на продолжение беседы, но дед не унимался.

– С чем вы решили связать вашу жизнь по итогу, в чем нашли свое высшее предназначение?

Нехотя повернувшись, я все -таки ответил:

– Представляете, стал продавцом Библии. – сострил я

Букс видимо не понял иронии:

– И как идут дела?

– Не очень. Знаете, в обществе наметился кризис веры, люди кажется начали что-то подозревать. Да и продолжение этого детектива давно никто не пишет. Говорят, автор в творческом тупике.

– Смею выказать свое воодушевление тем фактом, что как я и предполагал, ничего толкового из вас не выросло. – на его лице появилась самодовольная ухмылочка.

– А может ты уже заткнешься, наконец! – сказал я выше на одну октаву, и вилка с макаронами зависла между ртом и тарелкой в руках у Софы.

Стоит сразу сказать, что по натуре я не отличаюсь ни вспыльчивостью, ни хамством. Но, видимо, этот скрипучий голосок, этот въедливый взгляд и допрос с пристрастием стриггерили внутри ту пружину, которая сжималась более 15 лет. Я ненавидел это старого козла и хотел однажды выпустить весь свой гнев, словно джина из волшебной лампы. И даже оказавшись с ним нос к носу, я попросту решил замять беседу, но он не воспользовался шансом разойтись полюбовно.

– Что-что? – переспросил Букс, словно кашляя этими словами.

– Я сказал, что очень опечален тем фактом, что мне не удалось воплотить все фундаментальные знания, которые получил в стенах вашей кормящей матери.

– Ну-ну – сказал он, хлопая меня по плечу, отчего глаза Софы увеличились чуть ли не вдвое, ожидая что-то очень плохое в моем исполнение – Я уверен что в этом только ваша вина. Ну ладно, молодёжь, мне пора. Удачи вам и приятного аппетита.

– И вам всего хорошего, профессор – быстро сориентировалась Софа. Смотря на меня то ли с просьбой заткнуться, то ли с упреком за мою сдержанность.

Когда Букс отошел на безопасное расстояние, я сказал:

– Не смотри ты на меня так, ты и сама знаешь, что он старый хер, каких мало.

– Знаю, милый, но и его понимаю отчасти. Он таким вредным родился, а в среде университета взрастил в себе эти качества на благодатной почве почтения и иерархии. Я это не принимаю, но понимаю. И самое страшное, с годами все больше и больше. Но давай не будем об этом. Cheers.

– Cheers.

И наши бутылочки наконец поцеловались горлышками, как в старые добрые.

*

Остаток дня у Софы был посвящен двум семинарам по творчеству Камю. Я же решил прогуляться по кампусу и парку рядом с ним, чтобы скоротать время пока она освободится.

Я ходил по местам, где провел добрую часть жизни и все удивлялся, что здесь все по-прежнему. Хотя если задуматься, то по-другому и быть не могло. Все эти высокие каменные здания, увитые плющом, все эти скамейки, на которых зафиксированы юношеские признания в любви, брусчатка под ногами, которая была головной болью для девушек на высоких каблуках, все ровно так, как было, когда я покинул это место.

Вокруг студенты бежали на пары, словно сперматозоиды несясь на встречу светлому будущему. Я стоял в противофазе и наслаждался солнцем, которое щедро грело мое нездорово бледное лицо. Если смотреть сквозь время, то я любил это место, этот культ молодости, эти стены, но уже в студенчестве дошел до одной не самой оптимистичной мысли.

Университеты подобные этому, присвоили себе монополию на высшее знание, зачастую не давая его, а подсовывая плацебо. Устаревшую информацию, которая никак не пригодится в жизни. У общества не было запроса на 80% тех специальностей, которым здесь обучали и обучают до сих пор. Взять хотя бы Софу. Единственным логичным продолжением после окончания философского факультета, являлось то, чтобы остаться на факультете и преподавать философию тем людям, которые после выпуска могут работать по специальности только преподавателями философии в университете. Такой замкнутый порочный круг. На сайтах по поиску работы, уже лет 200 не было вакансий «требуется сертифицированный философ». Эта профессия погрязла в самокопировании и абсолютном паразитизме в институте высшего образования. И так с 80% всех специальностей. Не удивительно, что Софа находится в постоянной депрессии, мир и ее образование не оставили ей шанса. Я не говорю, что миру не нужны философы. Кто-то да должен рефлексировать реальность и наше место в ней, но они не нужны в таком количестве и было бы неплохо, чтобы эти самые философы получали парашют из практичных знаний, которые пригодятся во взрослой «не философской» жизни.

Тем временем я нашел скамейку, где когда-то познакомился с Софой. Она сидела с книгой в руках, а я просто подсел рядом и спросил, что она читает. Мы учились на одном факультете, но не перебросились и парой фраз с момента старта образования. Она, кажется, тогда читала Кафку. С того момента прошло 15 лет с лишним, а скамейка все стояла здесь в тени деревьев и отличным видом на главный корпус.

Я присел, откинул голову на спинку и отдался воспоминаниям. Это почти как медитация. По телу разлилась истома безделия и безвременья. Я закрыл глаза и растворился в ощущениях. На миг, уже проваливаясь в сон, будто стал невесомым, как бывает в тот момент, когда прыгаешь на сноуборде, и сила притяжения еще не поймала тебя и ты готов отдать все на свете, чтобы сохранить это чувство на подольше.

*

Проснулся от того, что кто-то гладит меня по голове, от чего я совсем не чувствую ног. На самом деле это вещи не связанные, а ноги сковал паралич из-за неправильно подобранной позы для сна.

– А, проснулся. Ты бы себя видел. Такой убитый негой бездомный, уснувший в парке.