#одиночестванет

– После ресторана? Не трудно ли будет?

– Да нет, они ж у меня спортсменки.

8

Самуил Демьянович подполз к Ие Савельевне и наклонился над её разгорячённым от тяжёлого дыхания лицом. Ползти было тяжело, голова болела, на затылке запеклась кровь. Самуил Демьянович сделал движение головой, потёршись о лицо Ии Савельевны. Скотч, неровно заклеивавший рты любовников, поддался и после минутной борьбы капитулировал.

– Демьяныч, кто это там?!

В голосе Цзюевой слышались хрипы и страх.

В последнее время Самуил Демьянович предпочитал встречаться с Ией Савельевной у себя дома днём после обеда, когда жена уезжала в спортзал и на шопинг. Сама возможность быть пойманными с поличным придавала их свиданиям, по мнению Самуила Демьяновича, остроту. Хотя вернее будет предположить, что ему надоел бардак цзюевского жилища и гостиницы уже приелись.

– Крокодил, точнее аллигатор.

– Господи, зачем? Он же нас съест.

– Не съест, он же в клетке.

– Это что у него там, бассейн? Демьяныч, ты чокнутый.

Часом ранее Зосим Петрович отвёз Самуила Демьяновича и Цзюеву в дом и ушёл восвояси. Любовники успели сходить в душ, чтобы встретиться в кабинете наверху, но тут кое-что случилось. Самуил Демьянович получил неожиданный удар тяжёлым предметом по голове от неизвестного типа, Цзюеву этот тип до смерти напугал пистолетом. В итоге оба оказались в подвале голые и обмотанные скотчем.

– Как он выглядел?

– Невысокий такой, с колготками на голове.

– Колготками? Может, с чулком?

– Нет, точно говорю, с колготками. Он в них выглядел, как викинг с отвисшими рогами.

– А лицо? Русский, кавказец, азиат?

– Скорее, негр, но возможно, это из-за колготок, а вообще не знаю, мне так страшно было, я не вглядывалась.

– Не вглядывалась. А внутренним глазом? Ты же у нас специалист по бесконтактному дальновидению. Почти экстрасенс. Может, что-то всё-таки углядела по тайной методике МОССАД и ЦРУ? От кого мне прилетел этот бац? Какие-то детали?

– Ну… сеточка у него была на колготках, цветочки. А вообще, в колготках он явно не разбирается, болталось всё, явно ошибся с размером.

Самуил Демьянович задумался, глядя на ошмётки скотча по полу.

– Это водитель.

– Какой водитель?

– Зосим Петрович.

– Зосим? Твой лысенький плюгавенький охранничек?

– Умеешь ты обидеть человека.

– Ой, прости, пожалуйста. Но я же это про него, а не про тебя. Ты у меня не такой уж и лысый.

– Вот же дурачок. Мы с ним останавливались по дороге, чтобы он купил колготки и скотч. Я ещё спрашиваю у него: ну зачем тебе колготки? А он давай про жену врать. Господи, какая у него может быть жена. Вот с размером и промахнулся. Болталось, говоришь, на нём? На крупную жопу взял, вроде твоей.

– Ты тоже за языком следи, пожалуйста, любимый.

– Да это я так, без негативной коннотации. Жопа должна быть большой, иначе зачем она. Эх, Зосим, Зосим. Ну почему? Ведь всё же было у человека – работа, деньги, а теперь – уголовка светит. Я сразу понял, что с ним не всё нормально, мало того, что про жену сочиняет, ещё какие-то сказки про дочерей выдумывает. Он их, видите ли, собирается в ресторан сводить и в бассейн.

– Почему сказки? Он мне тоже про это говорил.

– Ты что, разговаривала с ним?

– Да, пару дней назад. Попросила его вытащить пару карт.

– Ты ему давала эти твои карты Таро с разноцветными какашками?

– Не Таро, а карты свободных ассоциаций. Они пробуждают внутреннее дальновидение. Каждый находит в них что-то своё. Вот Зосим, например, нашёл в них зоопарк и цирк.

– Он всегда мне таким и казался – семилетним, наивным любителем зоопарка и цирка. Но вот видишь, где мы из-за него? Семилетние наивные дети – самые страшные звери на Земле. Они давят жуков и издеваются над инвалидами. Просто так, из интереса, по приколу.

Сверху раздались характерные звуки почти бесшумного появления жены Самуила Демьяновича. Судя по скрипу досок, жена быстро обошла территорию дома и, завидев что-то нехорошее, направилась искать мужа. Дверь в тайную комнату была не заперта, всё из-за торопливости грабителя, который стремился покинуть помещение как можно скорее. Жена потянула ручку на себя, вошла, включила свет, увидела лежащих на полу людей и издала характерный горловой звук.

– Нож принеси с кухни, – отчётливо произнёс Самуил Демьянович, – а потом дуй за ребёнком, мне некогда, сама видишь.

Жена кивнула и удалилась.

– Демьяныч, я тебе давно хотела сказать: жена у тебя – просто отпад. Красивая, стройная, за домом следит, ни пылинки, ни соринки, за ребёнком ухаживает. К тому же добрая такая. Зачем тебе я? Я понимаю, что периодически с кем-то хочется поговорить, но ты вроде бы не из болтливых. Кстати, как ты с ней общаешься? Язык жестов выучил или этот, как его, Брайль?

– Мы пишем друг другу сообщения в «Вайбер».

– Я серьёзно!

– Я серьёзно.

9

Трудно сказать, что случилось дальше. Вариантов, как минимум, три.

Может быть Самуил Демьянович первым делом, как только руки снова стали его слушаться, позвонил руководству ЧОПа.

– Филипп, привет. Слушай, дело есть. Привези ко мне Зосима. Зачем? Да надо поговорить с ним, обсудить кое-что. Он у меня тут украл одну вещь, похоже. Нет, ментам звонить не надо. Он в аэропорту сейчас может быть. Вы его тихонько берите, аккуратно. А потом сразу ко мне. Я его хочу поближе познакомить с царством животных.

Слегка оглушённого, вполне ещё живого, но уже скованного наручниками по рукам и ногам Зосима Петровича через полтора часа доставляют в дом Самуила Демьяновича.

– Куда его, шеф? – спрашивает долговязый чоповец.

– В аллигаторную. Отнесёте и свободны.

В аллигаторной остаются четверо. Трое усердно работают, четвёртый готовится умереть.

– Что же ты, Зосим, думал, всё тебе с рук сойдёт? Думал, дурак у тебя хозяин? Совсем тупой стал на старости лет? Июшка, вот здесь подержи, я его скотчем обмотаю. Да-да, Зосим Петрович, вот этим твоим скотчем. Настюша, пилу принеси из подсобки. Да не эту, бензиновую. Вот нормально. Так, девочки, умницы мои. Ты его за ноги будешь держать, а ты за голову. И ещё музыку включите, у нас же Marshall беспроводной имеется. У кого телефон поблизости? Ах, ну да, у тебя же музыки-то нет. Ладно, свой включу, подождите немного. Только найду что-нибудь лирическое. Вот Нору Джонс, например. Так, готовы? Ну, понеслась. Ия, не переживай, это недолго, пару минут подёргается и перестанет. Медитируй, дыши глубже, думай о прекрасном. Бери пример с Настюшки, вся в кровище и не морщится. Вот за что я её люблю. Так, теперь давайте эти кусочки кинем нашему крокодильчику. У-тю мой сладкий! Сожрёт-сожрёт, не переживайте. Крупный аллигатор его возраста может сожрать тушу антилопы, а уж мелкого чопика он проглотит и не заметит.

Визг бензопилы периодически сменяется ударами топора, некоторые кости никак не хотят пилиться. Затем наступает черёд хруста и причмокиваний – это аллигатор знакомится со вкусом Зосима Петровича. Когда хруст прекращается, обитатели аллигаторной комнаты отчётливо слышат стук клавиш. Значит, всё в порядке, ребёнок занят делом.

– Ну что, девочки, одежду в печку, а сами в душ?

Нет. Вряд ли такое возможно. Самуил Демьянович, хоть и акула капитализма, но не до такой же степени. Есть вероятность, что на самом деле всё было по-другому. Зосим Петрович после работы ещё раз позвонил старшей дочери, потом посетил «Быстрозаймы до получки», а после стоял в зоне ожидания аэропорта. Самолёт уже приземлился, выпустил из железного брюха озабоченно смотрящих в свои смартфоны людей. Кого-то встречали цветами и табличками. Кто-то просто шёл сам по себе в сторону парковки автомобилей. Многие напряжённо следили за перемещениями маленького автомобильчика на экране смартфона.

Зосим Петрович ожидал дочерей в окружении свиты из двух мужчин. По бокам от чоповца стояли другие чоповцы, нанятые им через «Миллионера на час», один держал в руках нереальных размеров букет, другой свирепо вращал глазами, жевал жвачку и каждую минуту поправлял белый наушник.

Вот и дочери показались.

– Леночка, как ты выросла, с трудом узнал.

– Здравствуйте.

– Давай на ты, всё ж не чужие люди.

Самуил Демьянович прибыл в аэропорт вовремя. Семейство во главе с Зосимом Петровичем как раз расположилось в кафе под надзором сидящих за соседним столиком охранников.

– Зосим Петрович, какая неожиданность! – обрадовался Самуил Демьянович.

– Шеф, кто это? Хотите, мы его устраним? – грозным голосом спросил Зосима Петровича внезапно подскочивший охранник со жвачкой.

– Придурок, это я твой шеф, сам тебя нахрен устраню, – прошептал Самуил Демьянович охраннику.

– Ой, извините, не узнал вас из-за этой штуки на голове, – смущённо просипел охранник и вернулся за свой столик.

– Не познакомите с вашим очаровательными спутницами? – обратился Самуил Демьянович к Зосиму Петровичу.

– Это дочки мои, Мариночка и Лена. А что это с вами, Самуил Демьянович? Вы ранены? Бинт у вас, что ли?

– Да так, пустяки, бандитское нападение. По округе бродит какой-то жулик, врывается в дома. Ну вот я и попался под горячую руку.

Самуил Демьянович присел за столик к Зосиму и его детям. Завязалась дружеская беседа о том, о сем.

– А знаете что? Давайте ко мне заедем. Всей компанией, – предложил Самуил Демьянович.

Зосим Петрович стал отнекиваться, дескать, да мы уже распланировали всё, тут у нас такое намечается, такое начинается. Вот пять минут ещё в кафе, потом в бассейн, там час, потом в ресторан, там полтора, всё уже заказано, всё уже оплачено. Потом ещё и на обратный рейс надо успеть.

– Ничего страшного, Зосим Петрович, не надо торопиться. Пусть девочки отдохнут у тебя подольше. Разве можно за день город посмотреть! Здесь театров одних штук десять. А ещё набережная и… что там у нас ещё есть? Облака, тучи, осадки. Это я так шучу, конечно. В общем, отдохните, осмотритесь. Да, кстати, Зосим Петрович, я ведь вам денег должен, а вы всё молчите, не напоминаете. Не отпирайтесь, было дело. Марина, Елена, ваш отец – просто прекрасный человек, он много работает, хорошо зарабатывает. Деньгами ссужает всех направо и налево. Вот тут у меня для вас свёрточек, Зосим Петрович. Берите-берите. Долларами отдаю, как и брал. А знаете, я что подумал? Может, как осмотритесь, сразу рванёте все вместе в отпуск в дальние края. В Таиланд, например. Отдыхать, так отдыхать. Если что, я вам порекомендую апарт-отельчик, он у меня всё равно на год вперёд оплачен. Кстати, Зосим Петрович, а зачем вы сегодня колготки со скотчем покупали?

Последнюю фразу Самуил Демьянович бормочет Зосиму Петровичу в самое ухо. Тот отвечает также тихо, похрустывая денежным свёртком.

– Да я, понимаете ли, хотел подарки девочкам сделать, а что купить не знал. Вот выбрал им по паре колготок с цветочками. А скотчем хотел пульт починить, а то батарейки вываливаются.

Нет, не было этого. Ни в какой аэропорт никто не поехал. Никто ни с кем не встречался. Был один разговор, да и то по телефону.

– Алло, Марина, ну так что?

– Привет, пап. Хорошо, что позвонил, я сама тебя собиралась набрать.

– Сама?

– Ну да, предложение одно есть.

– Предложение? Я не понял, вы прилетаете или нет? А то мне заказывать надо.

– Пап, ну ты что? Куда прилетаете? В эту твою дырищу? Что мы там делать-то будем?

– Ну как? Я же говорил. Кафе, бассейн, ресторан. А, ещё забыл, в бассейне сауна есть.

– Господи, папа…

– И ещё хамам.

– Пап, слушай, если тебе хочется денег на меня потратить, то у меня есть вариант получше, чем сауны с хамамами.

– Чего?

– Пап, мне бассейн с рестораном не нужен. Мне бы деньгами просто получить, понимаешь?

– А?

– Я говорю, скинь мне, пожалуйста, денежек. Мы тут с моим парнем стартап один замутили перспективный. Дело супер, основано на принципах бесконтактного дальновидения. Бизнес-план подготовили, все дела. Магазин открываем. Виртуальный. Шоу-рум стоков из лучших секонд-хендов. Знакомый один обещал прогу для АйОс запилить. Чтобы приложение было, а ещё чат-бот в телеге, ясно?

– Что?

– Пап, я тебе номер карточки скину. Ты перечисли, если не трудно, раз уж всё равно тебе деньги некуда деть.

– Марина, мне второй номер звонит. Ты повиси немного.

– Алло! Зосим! Фигли ты трубу не берёшь? Я уже задолбался тебе трезвонить.

– Филипп Геннадьевич, я с дочкой разгова…

– Шефа обокрали, а ты трындишь. Давай, ноги в руки и к нему!

– Какого шефа? Кто?

– Ты совсем тупой? Я говорю, бегом к нему! Менты всех опрашивают, кто что видел. Ты последний с ним общался до того как.

Зосим Петрович бежал по вечернему городу в синем спортивном костюме (фейковый китайский «Адидас») и белых кроссовках (тоже китайский «Адидас», но настоящий). Со стороны его вполне можно было принять за расслабленного джоггера, если бы не выражение лица. Вот и знакомая с детских лет остановка. Вот и ларьки, которые то сносят, то строят заново, чтобы нужные люди могли заработать. Надо же, а «Быстрозаймы до получки» ещё работают, и народу внутри нет. Мне же к шефу надо, ну да ладно, я же быстро, на пару минут всего.

– Здравствуйте, я вот тут был у вас недавно. Денег хотел взять немного. Ну как немного. Типа чтобы хватило на стартап один. Очень перспективный. Шоу-рум для АйОса.

– Документы у вас с собой? Паспорт, права, документы о собственности на машину.

– Документы у меня всегда с собой.

– Вот стандартный договор, обратите внимание, что размер неустойки – один процент в день.

– Это что значит?

– Это значит, что платить нужно вовремя.

– Слушайте, а вы можете сразу на счёт отправить? Ну дочке моей, это она всё замутила с этим… стоком.

Ночью в относительно старинном губернском городе по-прежнему ничего не происходило. Самуил Демьянович с перебинтованной головой в тишине кабинета читал книгу. Ия Савельевна пыталась выбрать удачный ракурс для записи ролика в «Инстаграм». Зосим Петрович ел пельмени под аккомпанемент сериала. Солнце согласно прогнозу ожидалось через два месяца.

Татьяна Княжицкая. Ave Maria

Уехал. Тамара сидела на кровати в комнате старшего сына и сжимала дрожащие губы. Сколько раз она представляла момент разлуки с сыном, столько раз обещала себе – не плакать. И все недолгие сборы держалась молодцом, была деловита и насмешлива. А сердце сжималось от предстоящего расставания. Её сын Егор, мальчишка семнадцати лет, весной окончил школу и сразу поступил учиться в институт, и не куда-нибудь, а в заграничный университет. В её настроении, словно червоточина, появилась печаль, которая становилась всё больше, всё глубже, пока не вытеснила другие чувства.

День отъезда настал на исходе августа. До самого последнего момента у неё хватало выдержки, и только тут, обняв сына за плечи, она уткнулась носом ему в грудь, надеясь пересилить себя и совладать с непослушным лицом. Сын не разнимал объятия. Так и стояли молча, ведь всё необходимое было сказано, а несказанное – больше любых слов.

Только когда глава семейства произнёс негромко: «Ну ладно, ребята, пора. Такси ждёт», она оторвала себя от сына. И тут её большой мальчик с фигурой мужчины по-детски закрыл ладонями глаза. Она смотрела на него, не отрываясь, сочувствуя всем сердцем. Мгновение было кратким, но уже тогда она знала, что именно этот момент будет являться ей в воспоминаниях всегда, до самой смерти.

Он отправился с отцом в аэропорт, а она осталась дома, мысленно провожая его до самолёта: вот он сел в такси и знакомым движением надел наушники. Вот уже Пулково, стойка регистрации, паспортный контроль, ожидание. Взлёт.

Мокрые звёзды мигали в окне. Комната была полна его присутствием. Каждая вещь хранила прикосновение его рук и деятельного внимания: затейливые шахматные фигурки, забытый на стуле свитер, даже мусор и тот был исполнен значения. Всё, от коллекции монет до одинокого носка, сморщенной рыбкой приткнувшегося в углу, – было его, и не могло быть иначе. Она разглядывала книги, ещё вчера питавшие его ум, черновики, заполненные небрежным крупным почерком, где без всяких запятых неслась галопом его мысль. На полке красовались кубки с соревнований, которыми он так дорожил. Вчера. А сегодня в один миг стало не нужно. Тиканье часов увеличивало расстояние между матерью и сыном, приближая его к будущему, унося в чреве самолёта от прошлого, в котором остановилось её настоящее.

В их небольшой трёхкомнатной квартире им вчетвером жилось тесновато. Двое сыновей занимали по комнате, третья была их с мужем спальней и одновременно кабинетом, где напротив двуспальной кровати стоял небольшой стол с компьютером. Каждый из трёх членов семьи втайне рассчитывал после отъезда четвёртого на освободившуюся площадь.

Младший сын, Ванечка, хотел поставить там 3D-принтер, который мог напечатать что угодно из длинной полимерной нити. Станок, полученный на день рождения, временно стоял на маленьком застеклённом балконе, где было неуютно и холодно.

Муж надеялся, что в комнате старшего сына устроит себе рабочий кабинет. А Тамара, угадывая желания своих мужчин, всё же надеялась отвоевать комнату под свои нужды. Она рисовала акварелью, и это хобби, сначала умещавшееся в маленьких блокнотах на кухонном столе, постепенно выросло до полноценной живописи, для которой уже требовался мольберт, пространство и главное – много света.

Пока Егор был дома, никто не оглашал своих желаний, тему тактично обходили. Когда он уехал – наступила тишина, никто не посмел заявить свои права на его комнату.

Сын обустраивался на новом месте, звонил, рассказывал о новой жизни, о новых друзьях, о своих успехах. Тамара знала, что ему там хорошо, чувствовала – беспокоиться не о чем, но место отрыва ребёнка от матери болело. Не было у него конкретной локации, оно было повсюду, и прежний образ жизни задевал рану слишком часто.

«Ну, все дома?» – как всегда говорил муж, поздно возвращаясь с работы. Вопрос повисал в воздухе. То младший сын, забывшись, спрашивал: «А папа отвезёт нас с Егором завтра в школу?» Тамара по привычке ставила четыре прибора на обеденный стол и потом грустно смотрела на пустое место.

Однажды Егор спросил по телефону: «Как там моя комната, ты рисуешь?» – «Нет», – честно ответила она. «Почему?» Она тщательно подобрала слова: «Там слишком много тебя». Он сразу понял, хлюпнул носом, сказал решительно: «Так, выкинь все мои вещи и рисуй!»

Понемногу она начала приводить комнату в порядок. Душевных сил хватало ненадолго. В один день убрала бумаги со стола. В другой – упаковала в коробки вещи сына. Выудила из углов пакеты с мальчишескими ценностями: в одном крючки, грузики для рыбалки, в другом – куски древесины, оленьи рога, наждачка, инструменты для поделок. Комната стала избавляться от следов присутствия прежнего жильца. Наконец Тамара решилась и принесла сюда свои бумаги, карандаши и краски. Можно было рисовать. Но – не рисовалось.

Вот и сегодня, как и месяц назад, она сидела на кровати сына, окружённая уже не вещами ребёнка, а своими воспоминаниями о нём. Все внешние люки были задраены, а все шлюзы внутри открыты. Сознание, вместившее её собственную жизнь и его жизнь, и ещё много других дорогих ей жизней, было безграничным, как небо.

Она вспоминала, как Егорка появился на свет, и два родителя, склонившись над пластиковой роддомовской люлькой, разглядывали ещё незнакомое им существо в коконе пелёнок. Первый год его жизни прошёл для неё в тумане забот и тревог. Тогда ещё мать и сын были единосущим в двух телах. Малыш рос, и объединявшая их невидимая оболочка истончалась, пока не превратилась в тонкую пуповину, до предела натянутую силой отъединения ребёнка от матери. И вот теперь – обрыв.

Словно услышав её мысли, телефон пиликнул: посмотрите, каким был ваш день год, два назад… На экран выскочила фотография многолетней давности – на бумажном квадрате салфетки лежит гриб и надпись неровными печатными буквами «Маме». Она вспомнила тот самый случай на даче, когда пришла домой и увидела этот наивный детский подарок. И сейчас, как и тогда, внутри шевельнулся благодарный огонёк. Память тут же подсунула череду событий из прошлого, где Егорка дарил ей цветы, сначала полевые, затем экзотические из магазина, добровольно мыл посуду, мягко и с юмором хвалил её тогда ещё неумелые картины. Угадывал её желания и копил деньги, чтобы сделать на день рождения подарок. Она поймала себя на том, что улыбается сквозь слезы.

Несколько дней спустя Тамара стояла на репетиции женского хора, где пела вот уже два года подряд. В этот раз собрались в небольшом лютеранском храме, с органистом и трубачом – готовились к концерту. Хористки приехали в будничной одежде, выстроились перед алтарём и раскрыли ноты, словно готовясь принять небесную благодать.

Для концерта разучивали только духовное, на латыни и греческом. Дирижёр взмахнула руками. Репетиция началась. В финале программы они пели «Ave Maria» Вавилова-Каччини – эту мелодию слушатели узнавали сразу и радовались знакомой красивой песне, как родной. Четыре трагических аккорда, и хор повёл свою партию. Торжественно и без прикрас женские голоса выводили одни и те же древние слова: «Ave Maria!» – «Радуйся, Дева!» Они звучали также естественно в этом зале с высокими угловатыми сводами, как птичьи голоса в шелесте листвы, как плеск волны в шуме моря. Орган светло вплёл в паузу своё дыхание. Музыка нависла над миром безграничным куполом. Какой-то большой и ещё не вполне понятный смысл вместе с мелодией проникал в сознание, тщился обрести определённость. Он был готов вот-вот прорваться из-за завесы звука словами, и Тамара пела, готовясь принять его, каким бы он ни был.

Она потеряла их всех: своего младенца с едва явленной улыбкой, и увесистого малыша на её руках, что прижимался щекой к её щеке, и непоседу, что на минутку забирался к ней на колени перед школой, и подростка с тонкой шеей, который разрешал себя погладить лишь после пробуждения, на грани сна и яви, пока его сознание дремало. Они все исчезли неведомо куда, а она не заметила, как это случилось. Каждый раз на встречах с Егором, которых будет ещё очень-очень много, она будет счастлива его обретением и снова потеряет во времени и пространстве, ведь нет ничего неизменного под луной, и только наша память – навсегда.

И нет, и не может быть никакой награды её материнскому труду, кроме того, что уже было дано ей авансом, – рождением ребёнка, а в её жизни даже дважды. Невозможно присвоить себе этот дар насовсем, ибо неписаное условие дарения – отдача. Великая и, возможно, единственная подлинная милость, что даётся женщине судьбой – созидание новой жизни – требует соразмерной благодарности: отпустить добровольно и с лёгким сердцем в мир своё творение, которое тебе не принадлежит, а потом принять всё, что с ним произойдёт. Что же останется? Много, бесконечно много – всё счастье от прожитых вместе лет, и это – только твоё. Прошлое на то и прошло, что в нём ничего нельзя изменить, оно уже состоялось и потому – неизменно.

Кольнула и развеялась мгновенная горечь: и младшего Ванечку – светловолосого мальчишку с сапфировым сиянием под ресницами она тоже отпустит на волю, в своё время. Сразу драгоценными стали те дни, что остались ей, чтобы быть с ним рядом.

«Аве Мария!» – звучало в храме, словно краткий конспект жизни каждой матери на земле. И трубач позолотил своим сверкающим соло её простое откровение, как потускневшую от времени икону обрамляет драгоценный оклад.

Репетиция ещё не закончилась, а перед внутренним взором Тамары уже рождались образы, хотелось рисовать. Надо было купить свежие краски и скорей воплотить замысел на бумаге. И было уже совершенно неважно, где она будет это делать: в так и не определившейся с новым хозяином комнате Егора, на балконе без обогрева или на тесном кухонном столе. Внутри горело от радости, и хотелось скорей прийти домой и одарить своим счастьем мужа, и позвонить сыну в далёкую страну, и ещё раз, но уже совершенно по-другому рассказать ему о своей любви.