11010000 10010010 100000 11010001 10000001 11010001 10000010 11010001 10000000 11010000 10110000 11010000 10111101 11010000 10110101 100000 11010000 10011101 11010000 10111000 11010000 10111010 11010000 10111110 11010000 10110011 11010000 10110100 11010000 10110101

Надя никогда не была так счастлива.

Раньше она часто использовала это слово – «никогда». «Я никогда больше не буду есть эту кашу», «Никогда не говори мне об этом», «Ты меня никогда не увидишь». Но со временем «никогда» съежилось и уточнило свое значение на временной шкале. Прежнее «никогда» тянулось от настоящего момента и терялось где-то в прошлом («Я никогда не делала этого»), а потом распространилось на плюс бесконечность («Я никогда этого не сделаю»). Очень скоро «никогда» сжалось до короткого временного отрезка между сегодняшним днем и очередным нарушением данного себе слова. Так длилось до тех пор, пока все вокруг не изменилось, пока «никогда» не обрело вновь самое широкое значение.

Первое предложение этого текста означает, что Надя не была такой счастливой, как сейчас, ни секунды в прошлом. И она была уверена, что останется счастливой до самой смерти, то есть никогда не будет несчастлива.

Счастье – слово, которое тоже требует уточнения. В разных жизненных ситуациях Надя называла счастьем разные вещи. Когда-то счастье – это быть сытой, иногда – влюбленной, всегда – худой. Некоторые подруги говорили о счастье материнства, но Надя его до сих пор не познала и не познает впредь; в прошлом она к этому не стремилась, а теперь поздно. Со временем пришло понимание, что быть счастливой значит чувствовать себя комфортно в настоящем моменте. Эта простая мысль объединяла все предыдущие: быть сытой, влюбленной, худой можно только здесь и сейчас, а не в прошлом, потому что оно прошло, или в будущем, потому что оно еще не наступило. Не быть в разладе с собой, ничего не бояться, уверенно делать следующий шаг – это и значит жить без забот. Это и есть счастье.

Теперь, когда людей вокруг не осталось, опустевшая земля превратилась в страну Никогда (или, как иногда называла ее Надя, отбросив навязшие в зубах правила, страну Никогду). У Нади наготове были еще несколько названий: Нетландия, Неверленд (как в сказке про Питера Пена) или Никогде (как у Нила Геймана). Здесь больше ничего никогда не случится. На детской площадке никогда не раздастся детский смех, по парку за ручку не пройдут влюбленные, ни один старичок не присядет отдохнуть на лавке. Такие ассоциации навевало местопребывание: Надя сидела на траве в большом городском парке, прислонившись спиной к широкому старому дубу. Шла бы она по автомобильной дороге, протискиваясь между навсегда заснувшими машинами, думала бы о том, что никто никогда больше не заскучает в пробке, не прольет кофе на переднее сиденье, не займется любовью на заднем.

Удивительно, как быстро природа забирает свое, если ей никто не противостоит. Не прошло и пяти лет с тех пор, как люди исчезли, а все асфальтовые дорожки в парке растрескались; сквозь них проросла трава. Редкие постройки, бывшие кафешки, сувенирные киоски и пункты проката всего на свете утопали в зелени, обвитые гибкими стеблями и засыпанные листьями. Казалось, эти зданьица, никому не нужные, стоят здесь уже несколько сотен лет; их неестественно прямые углы обтесались и стерлись под натиском пышной растительности. Пришли животные: если раньше встретить белку в парке считалось большой удачей, то теперь с полдюжины белок деловито скакали туда-сюда в высокой траве и по деревьям. Со всех сторон на все лады трещали птицы. А какой повсюду воцарился запах!.. Никогда в этом пыльном городе не было такого запаха. Он напоминал Наде о Париже, о ее первой поездке туда. Впечатления Надя привезла с собой сумбурные: Эйфелева башня, ночные огни, Триумфальная арка, толкотня на Елисейских полях, крохотный гостиничный номер. Она была в поездке с человеком, которого разлюбила, и мысли спотыкались об это, впечатления портились, но никакой разлад, вообще ничего не могло избыть этот незабываемый парижский запах: сладкий запах весны, цветущих деревьев, свободы и предвкушения чего-то лучшего. Могла она подумать, что этот запах придет в ее родной город? И вот это случилось. Если для этого планете необходимо было стряхнуть с себя человечество, такая ли это высокая цена? Интересно, подумала Надя, как там Париж? Что стало с Эйфелевой башней? Превратилась в большущий насест для голубей? Стоит ли еще Нотр-Дамм, в котором Гюго видел букву H, первую литеру своей фамилии, обещание будущей славы, или без поддерживающей руки человека и Бога старик-храм обвалился под собственной тяжестью? А ведь можно было бы однажды дойти до Парижа, подумала Надя. В прошлый свой Великий Поход на Запад она прошла мимо. Удивительно, насколько за это время изменились ее представления о собственных возможностях. Люди любили все очерчивать, ограничивать, загонять себя и других в рамки, а теперь никаких рамок, границ, занавесов нет, иди куда хочешь. А ведь когда-то она думала о такой прогулке как о чем-то невозможном, о чем-то, что никогда не случится. Она была человеком, поэтому очертила себе рамки, развесила занавески, разложила вокруг свои личные «никогда».

В этом парке она гуляла со своими родителями. С бабушкой и дедушкой. Со своим парнем, нелепой школьной любовью. Она ела сахарную вату, весь рот был липким, а мальчишка лез целоваться, и ей было стыдно. Она гуляла тут со своим мужем. Они говорили о будущем, и она знала, что все сложится иначе, и он, муж, тоже это знал. Она гуляла тут со своим любовником, и минуты тянулись бессмысленно долго, она хотела скорее оказаться в его квартире неподалеку, чтобы все скорее началось и скорее кончилось; ей было стыдно и вместе с тем упоительно. Она гуляла здесь со своей подругой, и та была ей больше, чем подруга, и в то же время совсем не играла в ее жизни никакой роли; это был странный период, о котором она время от времени вспоминает с улыбкой; наверное, Мона Лиза вспоминала что-то подобное, поэтому так улыбалась. Она гуляла бы здесь со своими детьми, если бы они у нее были, и с собакой, которую она хотела завести, но теперь собак не нужно выгуливать, они во множестве выгуливали себя сами; когда все живут в клетках, сам загоняешь себя в клетку и привязываешь все (и себя) веревками, просто чтобы показать: это мое, а это твое, – как на наглядной схеме, где ты – это точка в центре, а от тебя в разные стороны отходят линии.

Каждое «никогда» в стране Никогде было мило и дорого Надиному сердцу. Перед тем, как все случилось, она немного запуталась: в себе, в других, в жизни. А потом – раз! – гордиев узел ее проблем развязался сам собой.

11010001 10000010 11010001 10000000 11010000 10111000 100000 11010000 10110111 11010000 10110010 11010000 10110101 11010000 10110111 11010000 10110100 11010000 10111110 11010001 10000111 11010000 10111010 11010000 10111000

Надя сразу поняла, что случилось непоправимое. Не было ощущения нереальности происходящего. Ей не показалось, что это сон. Она не почувствовала себя свихнувшейся. Она была на работе. Обычный вялый вторник. Жаркий летний день, кондиционер заморозил комнату – еще чуть-чуть и придется натянуть свитер. В офисе кроме нее – еще шесть человек, каждый – за своим компьютером. Коллеги посмеивались, перебрасывались шутками, один ел шоколадный батончик.

11010001 10001000 11010000 10111110 11010000 10111010 11010000 10111110 11010000 10111011 11010000 10110000 11010000 10110100 100000 11010000 10110010 11010001 10000000 11010000 10110101 11010000 10110100 11010000 10110101 11010000 10111101 100000 11010000 10110100 11010000 10111011 11010001 10001111 100000 11010000 10110111 11010000 10110100 11010000 10111110 11010001 10000000 11010000 10111110 11010000 10110010 11010001 10001100 11010001 10001111

Именно стук шоколадного батончика, выпущенного из исчезнувшей руки, заставил Надю оторваться от монитора. В ту же секунду за окном раздался громкий хлопок и скрежет, потом звук повторился. Звук аварии. Надя встала со своего места, поднялась на цыпочки, чтобы лучше осмотреть помещение – мешали перегородки между столами, которые коллеги обклеили мотивационными плакатами и фотографиями из мест, где они хотели побывать.

Никого.

Надя прошлась по помещению. Сумки, кофты, прочие личные вещи на месте, нет только их владельцев. Где бы они ни оказались, одежду, все, что было на них, они забрали с собой.

Недоеденный шоколадный батончик застыл на столе рядом с клавиатурой. Не размышляя, Надя взяла его и надкусила. Рот наполнился приятной сладостью. С батончиком в руке она подошла к окну. На улице однополосная дорога делала широкий поворот. По ту сторону высился бетонный забор. В этот забор впечаталась машина; сзади в нее врезался небольшой грузовик. На машину неприятно было смотреть: бесполезная груда хлама, смятая гармошкой. Грузовичок почти не пострадал. Утешало одно: Надя знала, что эта авария обошлась без смертей. Но это если не принимать за смерть то, что случилось с людьми, которые находились в машинах.

Сколько аварий и катастроф спровоцировало это исчезновение? Не осталось людей, которые бы могли их зафиксировать, и репортеров, которые рассказали бы о них в новостях. Во время своего вынужденного одиночества Надя постоянно сталкивалась с последствиями. К примеру, в соседнем районе она наткнулась на обломки вертолета. Несколько раз ночью она просыпалась от громких взрывов. Урон не всегда был очевидным. В нескольких квартирах в домах по соседству случился пожар, выгорели целые этажи, и высотки стояли закопченные, мертвые. Порой Наде снилось, как она стоит, как вкопанная, не может сдвинуться с места, а на нее с багрового неба падает самолет. Где-то же такое случилось – и никто не пострадал.

В тот памятный день она вышла из кабинета, где работала, и услышала долгий протяжный звук. Она пошла к источнику по пустому коридору, заглянула в соседнюю комнату. Звук шел из телефонной трубки, которую кто-то из исчезнувших поднял, чтобы набрать номер, но так и не успел это сделать. Надя вернула трубку на место. Прикончила батончик и выкинула обертку в мусорное ведро, которое стояло тут же, под столом. Надя опустилась в мягкое офисное кресло на колесиках и закинула ноги на стол. Она прикинула перспективы. Она искала в себе горечь или сожаление, возможно, сочувствие тем, кого больше нет, но никак не могла найти. Первой более-менее отчетливой ее мыслью было что-то вроде: «Наконец-то больше не надо думать, что надеть». По иронии, в момент исчезновения Надя отвлеклась от рабочей рутины, чтобы выбрать обувь. Она колебалась между красивыми бежевыми туфлями на высоком каблуке, которые ее определенно будут терзать, и практичными легкими лоферами. Если бы в мире остался хоть один мужчина, она бы, конечно, выбрала туфли. Теперь нечего и рассуждать. Правда, все курьеры тоже исчезли и заказ никто не доставит, но сама возможность принять такое решение доставляла удовольствие.

Надя поднялась с места и направилась в кабинет начальства. Это была небольшая комнатка, отделенная от всех стеклянными перегородками с намертво опущенными жалюзи. Сколько неприятных минут Надя провела здесь! Их директор, маленький плешивый человечек с комплексом Наполеона, пребывал или во вздорном настроении, или в игривом, а чаще всего и в том, и в другом одновременно. Во вздорном настроении он отчитывал сотрудников, причем ему не требовался для этого особый повод. В игривом – отпускал всякие сальности, рассказывал дурацкие анекдоты, отвешивал неуместные комплименты и намекал сотрудницам на льготы от нерабочей близости. Вот уж без кого мир определенно стал лучше! Надя пришла к нему в кабинет с конкретной целью: она знала, что у местного Бонапарта припасена бутылочка-другая неплохого вина. А сегодня было что отметить!

Надя без труда нашла вино, взяла с полки штопор и бокал, откупорила бутылку, налила себе до краев и с наслаждением устроилась в большом кресле, в котором бывший владелец утопал из-за своих невеликих габаритов.

Надя выпивала. По ее лицу расплылась блаженная улыбка.

Откуда взялось такое спокойствие? Неужели весь мир ей так осточертел? Почему она сразу поняла и приняла все? Возможно, она давно и глубоко погрузилась в пучину социопатии. Возможно, какие-то события в прошлом надломили ее и сделали человеконенавистницей. Возможно, верно и то, и другое. Но вернее всего то, что Надя была готова к такому повороту событий.

11010000 10111111 11010000 10111110 11010000 10110100 11010001 10000000 11010000 10111110 11010000 10110001 11010000 10111101 11010000 10110101 11010000 10110101

Надя работала достаточно далеко от дома. Обычно она добиралась до работы за полчаса на автобусе, но теперь рассчитывать на транспорт не приходилось. Надя сверилась с навигатором на мобильном телефоне, который, благо, не отключился и не исчез: идти предстояло час с небольшим. И Надя с легким сердцем отправилась в путь, наслаждаясь мыслью, что ей больше не нужно сюда возвращаться. И будильник, который исправно поднимал ее в половину восьмого с понедельника по пятницу, можно навсегда отключить. От выпитого голова чуть отяжелела; в животе же зрело забытое чувство восторга. Что-то подобное Надя испытывала, когда родители уезжали по делам, и она оставалась предоставлена сама себе. Со временем чувство притупилось. Изредка она испытывала нечто подобное, когда мужа не было дома. Чуть острее – когда завела любовника, но не с ним, а в предвкушении встречи с ним. Сейчас восторг возвращался. Опустевший мир представлялся прекрасным застывшим мгновением, за которое не жаль продать душу.

Надя подумала о муже и споткнулась об эту мысль. Она не спохватилась, даже не подумала о нем, когда осознала, что произошло нечто небывалое. Она вспомнила о нем только когда отметила, что без него ей было лучше, чем с ним. Любила ли она его? Ему она не раз говорила, что да. А на самом деле? Наверное, нет. От мысли, что мужа больше нет дома, она чувствовала облегчение. Что вообще за штука такая эта любовь? Любила ли она кого-нибудь? Маму, когда была ребенком? Одно можно сказать определенно: если любовь есть, то она проходит.

Надя шла по обезлюдевшему городу. Темнело. Некоторые окна светились: хозяева, по-видимому, забыли выключить свет – или не привыкли экономить энергию. Интересно, что теперь будет с электричеством? На сколько его хватит? Надя вспомнила, что читала у Стивена Кинга, как люди по какой-то инженерной книге сумели запустить электростанцию. Смогла бы она это сделать? Или погибла бы, пытаясь? А всякие атомные электростанции? Они взорвутся, и что, она умрет от радиации?

На дорогах замерли машины. В момент исчезновения повсеместно произошли аварии. Брошенные побитые машины напоминали неуклюжих динозавров, сбившихся в молчаливые стада.

Царила непривычная тишина. Надя и не думала, что вокруг постоянно столько шума. В привычной жизни мимо мчали машины, шли люди и говорили о чем-то своем, где-то ворчал ремонт, хлопали двери. Теперь же как будто кто-то вывернул громкость на ноль.

Надя заметила в небе несколько птиц. Кажется, это были вороны. Они безмолвно летели куда-то. Надя подумала, что их присутствие снижает пафос ее одиночества.

На пешеходной дорожке тут и там лежали мобильные телефоны: исчезнувшие выронили их, отправившись в свое загадочное путешествие.

Ближе к дому Надя заглянула в магазин, чтобы взять себе какую-нибудь еду на вечер.

В магазине мертвый голос из динамиков говорил об акциях, скидках на товары с желтым ценником и желал пропавшим посетителям приятных покупок. Звучало жутковато.

Теперь Надя могла выбирать любые продукты, не глядя на ценники. В продуктовом ее ждало очень странное зрелище. Заваленные непробитыми товарами ленты, остановившиеся посреди пустого зала тележки, корзинки на полу и еда, выпавшая из них. Рядом с кассами Надя увидела пару кошельков и разбитый мобильник – видимо, выпали из рук у людей, которые стояли в очереди и собирались расплатиться. В кошельках хранились деньги, эти важные и такие желанные бумажки, которые обесценились за одну секунду. Теперь на них ничего не купишь.

Надя подумала о странной природе исчезновения: люди пропали вместе с одеждой, наверное, вместе с часами, цепочками и прочими украшениями, потому что их нигде не было видно, но то, что у них было в руках, не исчезло: по крайней мере, кошельки, мобильники, шоколадный батончик в офисе. С чем это может быть связано? Перед тем, как исчезнуть, люди что-то чувствовали и потому разжимали руки?

Глядя на продуктовое изобилие, Надя попыталась сообразить, как ей теперь питаться. Через какое-то время большая часть еды, очевидно, испортится… Исчезли ли звери, насекомые, вирусы, микробы и бактерии? Надя видела птиц, но все остальные? Если, скажем, волки остались, будут ли они совершать набеги на продуктовые магазины?

Перед глазами пронеслись кадры из фильмов про американцев, которые прятались от русских ракет в бомбоубежищах: полки, заставленные консервами, которых хватит лет на пятьдесят. Надя успокоила себя тем, что консервов и вина на ее век – с лихвой, а в данную минуту можно вообще ни в чем себе не отказывать. Выбирая еду и выпивку на ужин, Надя несколько увлеклась. Она искала самые дорогие товары. Ценники услужливо подсказывали ей, что к чему, но теперь, когда доступно было все, глаза разбегались. Также нужно было как-то все унести. Недолго думая, Надя просто набила магазинную тележку всем, что ей приглянулось: сыром, икрой, печеньем, пирожными и прочим, в чем она привыкла себе отказывать. Самое дорогое вино хранилось под замком за стеклянной дверью. Надя подумала было разыскать ключи, а потом отмахнулась от этой порядочной мысли, взяла скалку из отдела с кухонными принадлежностями и разбила стекло, чудом не поранившись.

Воровать оказалось таким наслаждением! Правда, когда берешь то, что больше никому не нужно, трудно назвать это воровством. Однако Надя испытала азарт, возбуждение, ей хотелось брать еще и еще. Когда она разбила стекло, чтобы достать бутылку подороже, первым ее побуждением было разбить еще что-нибудь, начать крушить все подряд, но это наваждение быстро прошло.

Чуть успокоившись, Надя по привычке толкнула тележку в сторону касс. Улыбнулась сама себе, провезла продукты мимо и вывезла тележку на улицу. Там уже смеркалось. От надвинувшейся темноты стало как-то не по себе. Надя представила себя в центре большого темного лабиринта, из которого ей уже не выбраться. Благо, до дома оставалось всего ничего. Она без проблем довезла тележку с едой до дома, открыла ключами домофонную дверь. В этой новой всеохватной тишине любой звук приобретал особое значение. Писк открывшейся двери удивил своей неуместностью.

Надя прошла мимо комнатки, где сидела консьержка, заглянула в стеклянное окошко: об улыбчивой старушке напоминал только наполовину связанный носок, застрявшие в нем спицы, клубок ниток. Старушка носила очки, но Надя их не увидела. Вероятно, пропали вместе со старушкой. В глубине комнатки беззвучно работал телевизор. Как ни странно, вещание не прекратилось. Наверное, на некоторых каналах есть запись на несколько часов, а то и дней вперед. Передавали балет. Хрупкие фигурки балерин кружились на маленьком экране, как привидения.

Надя вызвала лифт. Лифт, урча, пополз к ней откуда-то сверху. Надя поймала себя на мысли, что волнуется: вдруг за дверями лифта ее ждет какая-то опасность? Чем ближе подбирался лифт, тем сильнее возрастала ее тревога. Она пыталась придумать, что пугает ее больше всего. Кого или что ей страшнее всего увидеть там, в обшарпанной кабине лифта? Какое-то жуткое чудовище? Заблудившегося зверя? Может быть, еще кого-то, кто не исчез? Вот это было ближе всего. Оказаться не единственной в осиротевшем мире – это все равно что открыть дверь родителям, вернувшимся домой раньше времени, а ты уже позвала друзей на квартирную вечеринку.

Надя проанализировала свои чувства и осознала, что больше всего она боится встретить мужа. Она уже и без того охладела к нему, а остаться с ним в этом прекрасном настоящем – как продолжить брак на небесах после смерти. Что может быть скучнее? Надя поймала себя на мысли, что всерьез размышляет, не следовали ли ей взять в магазине какой-нибудь большой нож для самообороны. И что, развила она свою мысль, если бы у нее был с собой нож и из лифта вышел бы ее супруг, она вот так просто взяла бы и пырнула человека, за которого сама, по свой воле, пошла замуж?

Звякнул колокольчик, и лифт открылся. Внутри – пусто. Надя с облегчением вздохнула. К каким удивительным выводам можно прийти, если ненадолго остаться наедине с собой! Надя втолкнула тележку в лифт, нажала на свой этаж. Пока ехала, оглядела заплеванные стены лифта, надпись ЦСКА, выжженную сигаретой, кнопки с стершимися номерами этажей, и решила, что стоит присмотреться к другим вариантам жилья. Благо, вариантов великое множество.

Надя вошла в свою квартиру. Не без труда втолкнула тележку. На пороге сказала:

– Дорогой, я дома!

Секунду прислушивалась, не будет ли ответа. Когда ответа не последовало, улыбнулась, бросила ключи на тумбочку, маневрируя, отвезла тележку на кухню. На всякий случай прошлась по квартире, чтобы убедиться, что осталась одна. Когда наткнулась на свадебную фотографию, стоявшую на столе у компьютера, взяла ее, повертела в руках, вытащила из рамки и положила изображением вниз.

Сегодня особенный вечер, первый в новообразованной стране Никогде, и по этому случаю она не стала включать свет, чтобы быть ближе к природе, и достала из шкафчика ароматические свечи.

Потом она часто вспоминала день исчезновения. Каждый раз слышала запах лаванды, запах свечей, которые осветили ее новую одинокую жизнь.

11010000 10110100 11010000 10110101 11010001 10000010 11010001 10000001 11010001 10000010 11010000 10110010 11010000 10111110

Три события в детстве решающим образом повлияли на Надю.

Первое связано с матерью.

Надя росла очень активным ребенком. Ее бабушка говорила, что боженька хотел сделать из нее мальчика, но в последний момент передумал. Надя только лет в десять, уже в школе, узнала, что такое бог, а до этого считала его этаким дедушкой, который собирает людей из разных деталей, как кукольный мастер. А некоторую скабрезность бабушкиного предположения она оценила еще позже, когда лет в пятнадцать вспомнила эти слова.

Только-только научившись ходить, Надя принялась бегать, прыгать, пыталась забраться повыше, насколько позволял рост. Отец хотел, чтобы родился мальчик, и был безразличен к дочери, пока не заметил ее склонность к шалостям и непослушанию. Тогда он немного утешился и присоединился к воспитанию дочери. Папа подначивал Надю вести себя, как, по его мнению, ведут себя мальчишки. Он призывал ее задирать соседских детей, отнимать у них игрушки, ввязываться в драки и уметь за себя постоять.

Надя постоянно набивала себе шишки, обдирала коленки, ссорилась с другими детьми. Маме совершенно не нравилось ее поведение, поэтому в семье назрел разлад: отныне Надя считалась папиной дочкой. Папа реже бывал дома, поэтому большую часть времени Надя проводила с более раздраженным родителем. Мама все время ворчала, поучала, всячески изводила Надю. Только много лет спустя Надя поймет, что у мамы были другие, никак не связанные с ней, причины для раздражения: папа пил, у папы была любовница, мама была на ножах с бабушкой. А Надя просто всегда рядом, беззащитная перед матерью, отличная, безопасная мишень для эмоциональной разрядки. Маленькая Надя не знала всего этого и считала, что это она во всем виновата. Чувство вины в ребенке очень быстро разрослось, и вина стала определяющим мотивом этой маленькой жизни. Мама хмурится – это Надя виновата. Папа пришел с работы поздно, и родители поругались – это все из-за нее. Бабушка потеряла свои очки и накричала на дедушку – это непоседливая Надя куда-то их спрятала. У ребенка сложилось определенное двоемыслие: с одной стороны, она знала, что ничего плохого не делала, с другой стороны, она думала, что все равно виновата, потому что сделала нечто другое. Она как бы жила в иллюзорном мире, в котором совершала проступки, за которые ее следует наказать.

Мама Нади, сама того не ведая, помогла разрешиться этому нездоровому противоречию. Из-за беготни и шалостей Надя часто ударялась и плакал от боли. Однажды она ударилась особенно больно. Мама обычно не обращала внимания на слезы, и девочка стихала, но в тот день у женщины было, по-видимому, самое омерзительное настроение. Она сделала издевательское лицо, отчего от носа к губам прочертились прямые линии, приложила кулаки к щекам и начала двигать кистями, будто бы вытирая невидимые слезы. «Маленькая плакса, – говорила мать, – хочешь вести себя как мальчик, вот и веди себя так. Мальчики не плачут. А ты тут развела сопли».

От этих слов Наде стало еще горче, она расплакалась сильнее. Мать распалилась: «Чего ревешь? Подумаешь, больно ей! Знала бы ты, как мне было больно тебя рожать!»

Услышав эти слова, Надя вдруг перестала плакать. Непонятная, двойственная картина мира вдруг преобразилась, все встало на свои места. Наверное, такие озарения испытали Коперник и Ньютон. Вот она, причина всех проблем! Надя не до конца понимала, что такое роды, тем более она и понятия не имела, откуда берутся дети, но она с болезненной ясностью осознала самое главное: ее появление на свет связано с мамой, а раз для мамы оно обернулось болью, то Надя виновата в этом – и вообще во всем – самим фактом своего рождения. Больше не нужно было каждый раз искать причину, почему из-за нее, Нади, все пошло не так. Она виновата. И на этом все.

Так, сама того не ведая, Надя повторила религиозную концепцию: я существую, следовательно грешна; я существую, значит я виновата. К мысли о том, что она родилась не по своей воле, она придет нескоро. Страх родов останется с ней на всю жизнь, и до исчезновения всех мужчин она так и не обзаведется детьми.

Второе важное событие в Надином детстве связано с отцом.

У отца были большие проблемы с выпивкой. И чем дальше, тем хуже. Ничего плохого он не делал, но мама с азартом с ним ругалась, и Надя сильно переживала из-за этих скандалов. Время от времени он напивался до скотского состояния, особенно по пятницам, с коллегами по работе, и буквально полз домой. Отец шутил, что пьяницы бывают положительные, застенчивые и вездесущие. Положительные – положи их куда угодно, так и будут лежать, не двинутся. Застенчивые идут домой по стенке. Вездесущие активно метят территорию. В одну такую пятницу, когда Наде было пять лет, отец превратился из застенчивого пьяницы в вездесущего. Ему приспичило отлить, когда до двери квартиры оставалась буквально пара шагов. Он расчехлился и помочился на угол рядом с дверью. Сил на то, чтобы натянуть упавшие брюки с трусами, уже не осталось. Сквозь алкогольный туман он нащупал дверной звонок и позвонил в дверь. Открыла Надя. Она любила папу, несмотря на его изъяны, ждала его и хотела поскорее увидеться с ним. Она ринулась к двери, услышав звонок, и опередила всех: маму, бабушку и дедушку.

Образ пьяного отца со спущенными штанами навсегда запечатлелся в ее памяти. Она впервые увидела мужскую наготу.

11010000 10111110 11010000 10111111 11010001 10001111 11010001 10000010 11010001 10001100 100000 110001 111000 101011

Подсознательно она поняла, что видит нечто запрещенное, ей захотелось отвести взгляд в сторону, но, растерявшись, она застыла как вкопанная и только скользила взглядом вверх-вниз: от пьяного красного лица к причинному месту. Этот небольшой отросток, свисающий из пучка густых черных волос, обладал притягательностью идеи: мысль возвращалась к нему снова и снова. Это нечто настолько чуждое, настолько неуместное, что Надя понимала его как полную противоположность себя: как она может жить в мире, где у папы в штанах спрятана такая штука?

Раньше она думала, что все люди одинаковые: просто одни большие, как мама, папа, бабушка и дедушка, а другие маленькие, как она. Но оказалось, что есть еще какая-то разница, которая делает маму мамой, а папу папой.

Мать подскочила, застыла на секунду, а потом исторгла из себя полузадушенный горловой звук, похожий на возглас напуганной собаки. Она схватила дочь за голову, попыталась прикрыть ее глаза рукой, а потом, дернувшись, резко крутанула ее вокруг оси и оттолкнула в сторону. Началась ругань, крики, обвинения, потом родители не разговаривали несколько недель, но это уже другая, никому не интересная история.

Когда Надя впервые уединилась с мужчиной и во все последующие разы, она вспоминала отца, пьяного, со спущенными штанами. Стоит ли говорить, что это наложило неизгладимый отпечаток на всю ее жизнь? Она не испытывала удовольствия от близости, потому что в эти моменты рядом с ней всегда находился призрак отца.

Кто в этом виноват? Мужчина, который не сумел справиться с зависимостью? Мать, которая не уберегла ребенка от отвратительной сцены? Конечно же, нет. Виновата Надя, как виноват Хам, увидевший наготу пьяного Ноя. Виновата Надя, потому что она виновата во всем.

Третье событие связано сразу с обоими родителями. Как, впрочем, и предыдущие два, если разобраться.

Время от времени они поднимали тему развода. Никогда – всерьез, но Надя поймет это только годы спустя. Одно из самых бурных и продолжительных обсуждений закончилось тем, что родители решили вовлечь дочь в свою ссору. Нельзя сказать, что раньше они не злоупотребляли этим, но так прямолинейно поставили вопрос впервые.

Мама похоронным голосом позвала Надю. Родители сидели на диване с мрачными лицами. По бокам от них втиснулись бабушка и дедушка. Лица старших родственников выражали настороженность: им было одновременно и неуютно, и любопытно.