В тот памятный августовский день я сидел в редакции и правил рукопись никому не известного писателя. На лице у меня была тихая грусть, в душе – печаль. Конца-краю всей этой волоките не предвиделось, и я существовал как бы в двух измерениях: первый «я» читал бездарную рукопись, а второй «я» грустил над собственной судьбой – неудачливой, несправедливой, гадкой – совсем не такой, о какой я грезил в пору невозвратной юности… В такую-то минуту в дверь кабинета робко постучали. Я с удивлением посмотрел на давно не крашенную деревянную дверь, которая никогда не запиралась и которую частенько открывали хорошо поставленным ударом ноги. Редакция в отдельные часы напоминала проходной двор. Заходили все кому не лень, порой без всякого повода – просто от нечего делать (попробуй потом выгони непрошеного гостя!). И вдруг – тихий перестук. Так стучат или шибко умные и талантливые, или донельзя робкие и углублённые в себя. Тех и других я безотчётно любил, потому что и сам такой, и ещё потому, что нас – тихих и вежливых интеллигентов – страшно мало на этом свете.

Итак, раздался осторожный перестук, и дверь приоткрылась.

– Можно?

Голос был мужской, и я уже видел из своего угла крупную сутуловатую фигуру. Это был высокий черноволосый мужчина с открытым спокойным лицом и ясным взглядом тёмных бархатистых глаз. Он приятно улыбался и смотрел на меня с таким кротким выражением, что я сразу же почувствовал к нему симпатию. (О, эта редакторская опытность! О, умение читать в чужой душе… – иногда вы очень пригождаетесь!).

Как бы невзначай отодвинув локтём надоевшую рукопись, я с ободряющей улыбкой глянул на посетителя. Видно было, что это очень воспитанный и вежливый человек. В руках у него ничего не было. Стало быть, не автор (ещё один плюс в его пользу). Может, дверью ошибся?

– Присаживайтесь! – кивнул я на ободранный стул перед столом. – Вас как зовут?

– Николай Иванович Марков, – молвил гость, опускаясь. – А вы Константин Фёдорович Лапин?

– Да, это я.

– Писатель-фантаст?

– Можно сказать и так… Было время, когда я работал в этом жанре, по три повести за месяц успевал накропать, а теперь сами можете видеть.

Я многозначительно кивнул на письменные столы с лежащими на них бумагами.

– Понимаю, – с серьёзным видом проговорил мужчина. – Служенье муз не терпит суеты. Очень понимаю!

Я откинулся на спинку кресла. Гость нравился мне всё больше.

– А позвольте полюбопытствовать, с чем пожаловали? – спросил я как можно мягче. Это редко так бывает, чтоб я сам спрашивал. Обычно посетители торопились высказать свою просьбу и неловко совали мятые рукописи, с тревогой заглядывая в глаза и словно стыдясь чего-то.

В этот раз было не так. Гость вдруг принагнул голову и заоглядывался. Я тоже зачем-то оглянулся, хотя в кабинете, кроме нас двоих, никого не было. Один мой сотрудник был в командировке. Другой – на выступлении. А третий работал дома, читал рукописи лёжа на диване (так ему было сподручнее). Двое мы были в кабинете, никто нас не подслушивал и видеть не мог. Да и чего такого мог он мне сказать? Это при советской власти за писателями усиленно следили, боялись, как бы они не того… не обманули доверчивый народ, не соблазнили «малых сих». Но теперь-то чего нас опасаться? Иной раз и хочется, чтоб нами заинтересовалась какая-нибудь спецслужба. Иностранная разведка – тоже хорошо. Чтоб следили за нами круглосуточно, снимали на камеру в инфракрасных лучах. Назначали подпольные встречи на конспиративных квартирах и предлагали бешеные деньги. Мы бы от денег мужественно отказывались (в большинстве своём), а потом писали бы про себя героические повести, какие мы несгибаемые патриоты и борцы с империализмом! И уж тогда всё сразу – деньги, слава и всё то, что неизбежно вытекает из первых двух…

Но ничего этого пока что не предвиделось. Передо мной сидел гость, приятный во многих отношениях, хотя и несколько странноватый. Я глядел на него с любопытством и ожидал всякого. Настроение вдруг резко ухудшилось: опять какой-нибудь анекдот. А мне ещё работать надо. Потом домой ехать, телевизор смотреть целый вечер. Неутомимый Малахов будет с упоением рассказывать про свинцовые мерзости наших дней, разоблачая всяких подлецов, которые кишмя кишат повсюду и везде. А я буду всё это слушать, потому что это как бы интересно, а мне как бы нечем себя занять. Дел у меня как бы много, но делать всё равно как бы нечего. Такая диалектика. А лучше сказать: прохиндиада, топтание на месте… Был такой фильм лет двадцать назад. О чём уж он там, я не помню, а название запомнилось. Про-хин-диада – от слова «прохиндей»!

Гость вдруг резко придвинулся, посмотрел в самые глаза.

– Я хочу рассказать одну историю… думаю, она вам пригодится… повесть потом напишете. Прославитесь.

Я набрал полную грудь воздуха и сделал озабоченное лицо, словно задумал нечто неординарное. Мне сотни раз предлагали «истории», но ещё ни разу не рассказали ничего стоящего, хоть сколько-нибудь интересного.

– Я в общем-то не против, – заговорил было я и вдруг выдал: – А, может, вы в письменной форме изложите? В общих чертах! Я прочту, а потом мы с вами это дело обсудим.

– В письменной форме нельзя! – с полной убеждённостью ответил гость. – А вдруг кто-нибудь прочтёт?

Я с удивлением глянул на него.

– Что-то я не понял. Вы хотите, чтобы я написал повесть, а сами боитесь, что про вашу историю кто-нибудь узнает. Как-то это нелогично.

Гость с готовностью кивнул.

– Да, это кажется нелогичным. Но логика есть. Одно дело – повесть. И совсем другое – моё изложение. Повесть будет интересной, уверяю вас. А если прочтут мою писанину, меня сочтут сумасшедшим и упрячут в жёлтый дом. Я даже своей жене боюсь рассказывать об этом!

Я снисходительно улыбнулся.

– А мне, стало быть, не боитесь.

– Вы – другое дело.

– Так-так… – Я взял в руки карандаш и стал вертеть его в пальцах, всем своим видом показывая, что мне особо некогда лясы точить, а надо мне работать, потому что долг велит, а я – на службе.

– Я понимаю, вы мне не верите, – с грустным видом проговорил гость.

– Помилуйте! Ведь вы ещё ничего не рассказали. Верить или не верить пока что нечему. – Говоря так, я осторожно потянул с края стола папку с корректурой. – А приходите-ка вы лучше завтра часика в два. Тогда и обсудим ваш вопрос.

– В два часа я не могу, у меня учёный совет.

Угасший было интерес вспыхнул с новой силой.

– Учёный совет? А вы кем работаете?

– Завлабом в НИИ прикладной физики. Я доктор физических наук. Исследую вопросы высокотемпературной сверхпроводимости.

– Вы доктор физических наук? – переговорил я, с усиленным вниманием разглядывая гостя.

– Да, доктор. Вот. – И он вынул из внутреннего кармана пиджака визитку с золотым ободом.

Я быстро пробежал глазами. Действительно, доктор физических наук. И даже профессор.

– И что же, лекции студентам читаете?

– Придётся теперь… – ответил тот, потупившись. – Вообще-то я этого не люблю. От работы сильно отвлекает. Конспекты нужно писать, настраиваться. Такая канитель…

Я во все глаза смотрел на застенчивого профессора. В эту минуту он походил на нашкодившего ученика. Что-то тут было не так. Или он всё это придумал, или с ним действительно произошло что-то невероятное.

– Ну хорошо, – сказал я, – выкладывайте свою историю, только покороче. И сразу предупреждаю: если ваш рассказ покажется мне неинтересным, то, стало быть…

– Выставите меня за дверь? – с неожиданной весёлостью подхватил гость.

– Посмотрим, – кивнул я и посмотрел на часы. – Начинайте. У вас пятнадцать минут.

Гость в очередной раз огляделся.

– Можно, я прикрою дверь?

Я махнул рукой.

– Валяйте.

Он легко поднялся и прошёл к двери. Выглянул в коридор, потом плотно притянул створки и быстро вернулся, сел в кресло, закинув ногу на ногу.

– Даже не знаю с чего начать, – произнёс гость, пытливо глядя на меня. Он словно прикидывал, выдержу ли я его рассказ. Но меня очень трудно чем-то по-настоящему обескуражить.

– Начните с главного, – посоветовал я.

– Если я начну с главного, вы сочтёте меня сумасшедшим, – не раздумывая ответил гость.

Эту фразу я уже слыхал. Становилось скучно. Я принял строгий вид.

– Послушайте, вы или рассказывайте или вообще не начинайте. Не надо этих ваших предисловий. Это всё лишнее.

Гость переменил позу, протяжно вздохнул.

– Что ж, тогда так… Вчера вечером я вернулся из турпохода. Отсутствовал ровно неделю. Раз в три года я отправляюсь в отпуск на Байкал. Есть у меня отличная дача на Байкальском тракте. Я могу спокойно поехать за границу. Китай, Вьетнам, Индия, Штаты, Канада, Бельгия, Аляска… я могу поехать хоть на край света! – Он бросил на меня торжествующий взгляд.

Я лишь пожал плечами. Глянул искоса на циферблат настенных часов. Пять минут уже прошло.

Он вдруг придвинулся:

– Но вы знаете, никакая заграница не сравнится с нашей сибирской тайгой! Нет, в самом деле! Уедешь в самую глушь, поставишь палатку посреди леса и живёшь там неделю, другую, третью… пока не потеряешь человеческий облик. А потом – домой, в цивилизацию! Это, скажу я вам, нечто! Эффект потрясающий! Целый год потом вспоминаешь таёжную жизнь, и всякий раз, как вспомнишь, такая благодать снизойдёт! Не дай бог, как хорошо!

Я снова посмотрел на часы. Как медленно тянется время.

– В этом году я провёл на Байкале всего семь дней, – чуть поубавив тон, продолжил он.

– Неделю то есть, – поддакнул я из вежливости.

– Точно!

– И что же с вами за эту неделю произошло?

– Со мной – ничего. Я в полном порядке!

– Рад слышать, – с преувеличенной важностью кивнул я. – Главное – сохранять бодрость духа и веру в себя. В Писании сказано: спаси самого себя, и тогда рядом с тобой спасутся сотни. Я ничего не путаю?

Гость подождал, когда я закончу, потом нетерпеливо продолжил:

– Не знаю, наверное… Со мной-то всё в порядке. А вот со всеми остальными определённо что-то произошло!

– Что вы имеете в виду?

Гость тяжело вздохнул. Плечи его опали, лицо потемнело, взгляд стал безжизненным. Столь внезапная перемена поразила меня. До сих пор всё было если не весело, то и не грустно. Кольнула догадка: может, и впрямь сумасшедший? Бывают ведь психи тихие, на первый взгляд неотличимые от нормальных людей. Вероятно, на моём лице отразилась эта каверзная мысль. Гость внимательно глянул мне в глаза и усмехнулся. У меня мороз пошёл по спине от этой усмешки! Он отлично всё понял. И теперь я точно знал, что он в здравом уме.

– Поставьте себя на моё место, – заговорил он с печальной улыбкой. – Вы заходите к себе домой после недельного отсутствия. И видите всё то же – комнаты, мебель, стулья, люстру на потолке…

– Так-так, продолжайте… – поддакнул я тоном следователя.

– …а собака в доме – другая! Когда уезжал, был сеттер, а приехал – обычная дворняга, вислоухая, глупая. Лает как последняя дура.

Я пожал плечами.

– Старая собака околела, вот жена и взяла новую, чтобы утешиться. Так часто делают. Я сам однажды…

– Да ладно бы только собака! – вскинулся Николай Иванович. – Жена тоже оказалась другая! Когда уезжал, была одна, а вернулся – другая вместо неё.

Повисла пауза. Я смотрел не мигая на странного гостя. Такое чувство было, будто мы летим в самолёте и угодили в воздушную яму. В голове стало гулко, дыхание вдруг оборвалось, а через секунду сердце снова застучало, но уже не покойно и радостно, а судорожно, тревожно.

– Вы уверены в этом? – спросил я как можно мягче.

– В чём?

– Насчёт жены. Что была одна, а стала другая? Куда же первая делась?

– Конечно, уверен, – легко подтвердил гость. – Ведь я их обеих хорошо знаю.

Тут я снова взял паузу. Сбоку на стене висели часы. Я видел краем глаза, что до заветной метки оставалось две минуты. Но это уже не имело значения. Прямо сейчас я мог решительно встать и демонстративно выйти из кабинета. Именно так! Не просить выйти гостя, а молча выйти самому. Это действует лучше всего! Однако я оставался недвижен. Если бы мой гость проявил агрессию, как-нибудь воздействовал на меня… Ничего подобного. Он говорил тихим приятным голосом, сам при этом смотрел испытующе. Ему интересна была моя реакция, он как бы сочувствовал, что мне приходится выслушивать подобный бред. Брови его иногда вздрагивали, а лицо приобретало просящее выражение.

– Я два раза был женат, – продолжил он, когда понял, что я не убегу. – С первой женой мы расстались пятнадцать лет назад. Прожили с ней восемь лет, всё было нормально, а потом как-то не заладилось и бац – развод! Через пять лет я женился снова. И тоже поначалу всё отлично было. А вчера прихожу домой, а там та, первая жена. И всё выглядит так, будто ничего не было – ни развода, ни повторной женитьбы. Ведь она тоже потом вышла замуж.

– Так это была ваша первая жена?

– Ну да! Я же говорю, мы с ней не виделись пятнадцать лет. Я вообще ничего не знал про неё. И вдруг она у меня дома, хозяйничает на кухне, приглашает к столу. Спрашивает, как я отдохнул.

– А вторая жена куда подевалась? – спросил я, стараясь сохранять спокойствие.

– Мне это самому интересно! – с воодушевлением подхватил гость. – Нет никаких следов её пребывания в доме! Ни фотографий не осталось, ни документов. И ни одной вещи. Будто она вовсе не существовала!

Я медленно выпрямился. Сонливость как рукой сняло. В такой ситуации надо быть готовым ко всему.

– Ничего не понимаю. А первая жена что говорит?

– В смысле?

– Ну, насчёт развода. Ведь вы с ней развелись пятнадцать лет назад, сами же сказали! Наверняка у неё была какая-то своя жизнь. Как же она опять у вас оказалась?

– Так в этом весь фокус. Не было никакого развода, а все эти годы мы прожили вместе!

– Это она вам сказала?

– Да все так говорят!

– Кто это – все?

– Ну все! Соседи, сослуживцы, тёща, дети.

– У вас ещё и дети есть?

– А как же, двое!

– А раньше дети были? Ну с той, первой женой?

Мужчина вдруг замялся, взгляд его затуманился.

– Тут я уже сам чего-то не пойму. Раньше детей у меня точно не было, ведь я бесплодный! Даже справка есть от врача. С одной стороны, это очень удобно… – Он искоса глянул на меня и чуть усмехнулся. – Ну, вы меня понимаете?

Я сделал вид, что не понял.

Гость продолжил:

– А откуда эти двое взялись, вообще не знаю! Но я их всё равно люблю. Чувствую – мои! Плоть от плоти! Бывает же такое?

– Очень интересно, – незаметно переводя дыхание, произнёс я. – Неделю назад у вас не было детей, а теперь целых двое.

Мужчина во все глаза смотрел на меня.

– Вы считаете, что это плохо?

– Не знаю, что сказать. Дети – это цветы нашей никчёмной и бездарной жизни.

– Вы так считаете?

– Да, считаю. И не только я.

– А у вас дети есть?

– Конечно.

– Тоже двое?

– Нет, один. Сын. Лёшка.

Гость опустил голову, задумавшись, несколько раз неспешно кивнул каким-то своим мыслям. Мне всё это не нравилось. Пора было заканчивать эту комедию. «Финита ля комедиа!» – как выразился однажды наш президент. Я взял со стола видавшую виды папку и решительно стянул на ней тесёмки. Это был знак. Умный поймёт. А дурака я и так выгоню.

Гость печально кивнул.

– Вы мне не верите?

Я замер на секунду, потом отрицательно помотал головой. Хотел бы я увидеть человека, который поверит в подобную чушь.

– А я вас себе другим представлял, – раздумчиво молвил гость, поднимаясь.

Я тоже поднялся.

– А вы что, слышали обо мне?

– Не только слышал, но и читал ваши книги.

– Вот как? И что же вы читали?

– Да много чего. «Последний из Атлантиды», «Космический апокалипсис», «Проклятие времён», «Нашествие», «Найти себя», «Персона нон грата»…

Он остановился, как бы передохнуть. Я молча смотрел на него. Потом, словно одумавшись, отрезал:

– Вы меня с кем-то путаете. Я ничего такого не писал. Да и книг моих давно уже нет в магазинах. Это, наверное, мой однофамилец. Лапиных много.

– Ничего я не путаю! – с жаром заговорил гость. – Ваши книги продавались во всех газетных киосках. С фотографиями! Правда, вы там были несколько моложе.

– У вас есть книги с моими фотографиями? – наконец дошло до меня. – Вы это серьёзно?

Гость потупился.

– Раньше были. Я же объясняю! Всё, что было в прошлой жизни, исчезло.

– Вместе с женой?

– Точно.

– Очень интересно. Было, значит, и сплыло…

Николай Иванович резанул меня взглядом.

– Не иронизируйте, – строго произнёс. – Всё гораздо серьёзней, чем вы думаете.

– Ну уж конечно! – с готовностью кивнул я. – У вас очень буйная фантазия. Вам самому нужно рассказы писать. Ведь для писателя главное что? Главное – свято верить в то, о чём пишешь. Вы, как я вижу, верите в свои фантазии, вот и опишите их! Гонорар получите. Прославитесь. И уговаривать никого не придётся.

– А вы не хотите попробовать?

– Мне домой пора, – отрезал я, направляясь к выходу. Остановился у двери, выразительно посмотрел на гостя. Тот нехотя двинулся ко мне.

– А ведь вы ещё стихи пишете.

– Да что вы говорите!

Николай Иванович вдруг вскинул голову и начал декламировать, глядя в потолок:

Весь этот мир, гремящий чудесами,
И солнца шар с палящими лучами,
Мне более уже не интересны,
Они похожи на такие песни,
Которые ты слышал много раз,
И песни все отчаянно приелись,
И солнца жар, которым яро грелись,
Всё-всё отменно надоело мне!
Но жар души во мне ещё пылает,
И душу временами согревает,
И в сполохах душевного волненья
Мне чудятся волшебные виденья,
Они одни не изменили мне…

– Замолчите! – крикнул я. – Откуда вы это взяли?

– То есть как? – спокойно ответил гость. – Из вашей книги.

– Какой, к чёрту, книги? Я эти стихи никогда не печатал и даже никому не показывал. Это очень слабые, напыщенные стихи! Их мельком видел один человек! Единственный рукописный вариант я уничтожил собственными руками двадцать лет назад!

– Я же вам говорю, это стихотворение напечатано в вашей автобиографической дилогии. Книга издана в Ленинграде в две тысячи втором году. Тираж – пятьдесят тысяч экземпляров. Цена – пятнадцать рублей. В магазинах её уже не найти. Только с рук…

Свет померк в моих глазах. Я почувствовал слабость в ногах и, опёршись о край стола, медленно опустился на стул.

– Вы что, издеваетесь?

Гость молча смотрел на меня сверху вниз. Лицо было серьёзно, в глазах – сочувствие.

Сделав над собой усилие, я поднялся.

– Говорите прямо: откуда вы взялись? Кто вас прислал?

– Я уже сказал, я вчера из похода вернулся, а тут чёрт те что происходит. Вот и решил, что, кроме вас, в этом никто не разберётся.

– В чём – этом?

– Во всей этой чертовщине! Вы сами посудите, откуда бы я мог знать об этом вашем стихотворении? Вы в своей книге так и написали, что хотели его уничтожить, но вам лень было встать с кровати и порвать листок со стихами. А утром вы передумали и не стали его выбрасывать. Так оно и осталось. А потом вы решили его опубликовать – для полноты картины, так сказать. Чтобы лучше был виден ваш рост, от беспомощности к высотам мастерства.

– Какой картины? Что вы мелете? Я вам говорю, что собственноручно уничтожил это дрянное стихотворение. Оно существует только в моей памяти и больше нигде, понимаете? Я сам уже не помню этот бред!

– Но откуда тогда я знаю про него?

Я дёрнулся всем телом и замер. Действительно, откуда? Я точно помню, что листок со стихотворением уничтожил в 1998 году, зимой, в лютый мороз. У меня и в мыслях не было предавать его огласке! Я написал его в минуту душевного смятения, а после стыдился написанного, как всякий человек стыдится собственной слабости. Я постарался забыть его, вычеркнуть из памяти сам факт его написания!

– Константин Фёдорович…

Я навёл резкость в глазах. Передо мной стоял мой гость. Реальный человек из реального мира.

– Не переживайте так. Из-за какого-то стихотворения, стоит ли оно того? У меня, вон, вся жизнь пошла прахом, а я ничего, живу.

Я помотал головой, обвёл взглядом кабинет. Всё было на своих местах: четыре письменных стола, покосившиеся книжные шкафы, журнальный столик с электрочайником и немытыми чашками, колченогая вешалка, мутное окно и серенькая погода за ним… Каким жалким всё это казалось! Боже мой, какое убожество! И в этом гадком кабинете я провожу лучшие годы своей жизни – жизни, которая обещала так много.

А что, если…

Я с новым интересом глянул на своего собеседника. Вот он стоит рядом – высокий, стройный, с грустной улыбкой на тонких губах. В глазах светится ум. Он совсем не похож на сумасшедшего.

– Как вас зовут, я запамятовал? – спросил я, собираясь с мыслями.

– Николай Иванович, – с готовностью ответил он.

– Вот что, Николай Иванович. Давайте поступим следующим образом. Сейчас я всё обдумаю как следует, а завтра вы мне расскажете свою историю самым подробнейшим образом. Договорились?

Николай Иванович кивнул с задумчивым видом.

– Я знал, что вас это зацепит. Я ведь ещё далеко не всё вам рассказал.

– Вот и славно, – поспешно проговорил я. – Завтра всё и обсудим. А на сегодня достаточно. У меня и так голова идёт кругом.

– Конечно, вам нужно отдохнуть как следует. А завтра, на свежую голову…

Я лишь усмехнулся.

– Боюсь, добром это не кончится.

– Не надо так мрачно. Откуда такой пессимизм? В книгах-то вы вон какой решительный.

Я предостерегающе поднял руку.

– Про книги не нужно. Хорошо?

– Хорошо, – кивнул Николай Иванович.

– А где мы с вами встретимся? – спросил я.

– Предлагаю у меня в лаборатории. Тут недалеко! Институт прикладной физики. Бульвар Гагарина, шестнадцать. Четвёртый этаж. Приезжайте утром, часиков в десять. Я кофе приготовлю. Вы такого ещё не пробовали. Аромат – обалденный!

Я ещё раз оглядел кабинет и согласно кивнул.

– Хорошо, я приду.

Мы пожали друг другу руки, и гость мой исчез. Через две минуты я замкнул кабинет и пошёл пешком домой, благо идти было не далеко.

* * *

Говорят, что утро вечера мудренее. Я долго верил в эту глупость, как все мы безоглядно верим во множество поговорок и самых глупых прибауток. Сила есть – ума не надо. Я знаю только то, что ничего не знаю. Век живи, век учись, дураком помрёшь, и т. д. и т. п. Всё это чушь собачья! В этом мире нет ничего ясного и устоявшегося. Любая истина – относительна. Все «окончательные» выводы относятся лишь к данности, которая непрерывно меняется у тебя на глазах. Да и то ли мы видим, что есть на самом деле?

В то памятное утро я шёл по бульвару Гагарина вдоль берега Ангары под холодным мелким дождиком, чувствуя в душе неимоверную тяжесть. Накануне я весь вечер искал своё злополучное стихотворение. Конечно, я его не нашёл. Рукописного варианта просто не существовало! Но я надеялся на бездонную память компьютера, на его закоулки и потаённые места! Эти надежды не оправдались. На терабайтном диске были давно позабытые письма, какие-то безумные рецензии, реплики разных чудаков, планы работ, черновики рукописей и уже готовые рукописи – целая бездна их! Не было лишь этого стихотворения – единственного написанного мною стихотворения, этой судороги раненной души! Мне и в голову не приходило его печатать. Как же оно могло стать достоянием гласности? Нет, это какой-то бред. Мне всё это привиделось. Или я чего-то такое подзабыл, о чём непременно должен вспомнить. Что-то очень важное. Но что?

В таком состоянии я поднялся по бетонным ступенькам Института прикладной физики и не без труда открыл тяжеленную входную дверь.

– Вы к кому?

Сквозь стекло на меня смотрел охранник в чёрной униформе.

– Я к Николай Ивановичу.

– А-а, к Маркову? Он вас ждёт. Идёте вот прямо по лестнице, подниметесь на четвёртый этаж, потом налево до конца по коридору и там его лаборатория.

– Спасибо. Постараюсь не заблудиться.

Я прошёл сквозь металлическую вертушку и не без трепета вошёл в этот храм Знания, чертог научной мысли. Сумрачный коридор с высокими закруглёнными сводами уходил направо и налево. Прямо от входа – широкая мраморная лестница со старинными перилами в духе классицизма. Вспомнив, что до революции в этом здании располагался институт благородных девиц, я усмехнулся. Эх, времечко! Летит, словно птица. Очутиться бы вдруг в благословенном девятнадцатом веке! Чтоб всё было чинно и размеренно, чтобы лошади с колясками и девицы в кружевных воротничках. И никаких тебе компьютеров и сотовых телефонов! Никаких открытий и соблазнов. Тишина, созерцательность, умиротворение. Что ещё нужно для счастья?

Ноги уже вышагивали по мраморным ступенькам. Один пролёт, второй, третий. Мимо прошмыгнули несколько человек, на меня даже не взглянули. Каждый погружён в свои мысли, на лицах сосредоточенность и как бы недовольство собой. Вот тебе и наука. Где же радость познания? Где подспудный оптимизм?

Наконец четвёртый этаж. Такой же точно просторный коридор по обе стороны. И – ни души! Видно, все сидят в своих лабораториях, ставят научные опыты. Ну и пусть. Хоть кто-то занят настоящим делом. Пройдя до конца коридора, я остановился перед дверью с табличкой «Лаборатория низких температур». Но, к вящему удивлению и радости, из-за дверей несло одуряющим запахом свежезаваренного кофе. Это значит, Николай Иванович исполнил своё обещание, а я не ошибся дверью. Кинув окрест два взгляда, я вошёл в лабораторию и дальше уже шёл на запах. Два шага прямо между столами, поворот влево и ещё три шага, затем направо и – стеклянная матовая дверь. За ней я и нашёл Николая Ивановича в добром здравии и отличном настроении. Позади него широкое окно, в которое льётся свет с улицы. В тесном кабинете небольшой стол, два стула, стальной сейф на полу, книжные полки на стене и кофеварка на подоконнике, от которой шёл умопомрачительный аромат. Николай Иванович пожал мне руку и глянул с мягкой улыбкой. На нём была безукоризненно белая рубашка с расстёгнутым воротом, на спинке стула висел элегантный пиджак. Трудно было поверить, что с этим простым и здравым человеком приключилась столь неправдоподобная история.

– Присаживайтесь, – произнёс он почти ласково. – Будем дегустировать кофе. Я уже привык, не могу без кофе. Голова не работает с утра. А вы любите этот арабский напиток?

– Да я больше чаем пробавляюсь. Но от хорошего кофе никогда не откажусь.

Николай Иванович согласно кивнул.

– У меня особый сорт. Сейчас попробуете. Мне из Москвы присылает одна родственница. А ей из Африки доставляют. Это кенийский, в зёрнах. Я его тут сам готовлю. У меня ручная кофемолка. Очень удобно и практично.

Так, разговаривая, Николай Иванович уже наливал две чашечки густого, как дёготь, дымящегося напитка.

– Берите сахар. Вот ложечка.

– Спасибо. А это ваш кабинет? Вы вчера говорили, что у вас теперь другая работа.

– Всё верно. Я раньше сидел в лаборатории, у меня там рабочий стол. Он и до сих пор там стоит, а вещи мои все здесь оказались.

– Странно, – молвил я, осторожно прихлёбывая обжигающий напиток. – А раньше в этом кабинете кто сидел?

– Раньше здесь был Зубрицкий Сергей Иванович. Доктор физмат наук, мой непосредственный начальник.

– И где же он теперь?

Николай Иванович как-то странно улыбнулся.

– Да здесь же.

– Где? – Я недоверчиво оглянулся.

– В лаборатории! За моим бывшим столом. У него там аппаратура, сосуды Дьюара, осциллограф. Всё как положено.

– Погодите. Что значит «положено»? Он-то сам что говорит?

– Да ничего он не говорит. То есть говорит, что, дескать, всегда так было. Сидит на этом месте пятый год и готовит к защите докторскую… под моим непосредственным руководством.

– Но вы только что сказали, что он уже доктор наук и что он был вашим начальником!

– Верно, так оно и было. Но он-то этого не помнит! Я когда попробовал сказать ему об этом, так он так странно посмотрел на меня, что я больше не заикался. Да и не он один. Вот сейчас придёт моя секретарша, сами всё увидите.

– Что я увижу?

– Ну как… Она меня знает много лет, помнит все мои привычки. Утверждает, что я всегда сидел в этом кабинете. А когда я у неё про Зубрицкого спросил, тоже так странно на меня посмотрела… Мне кажется, между ними что-то было.

Я сделал ещё один глоток и поставил чашку на блюдце.

– А между ей и вами ничего не было?

Николай Иванович с удивлением посмотрел на меня.

– Вы о чём?

– Ну… начальник и молодая секретарша. Извечный сюжет для анекдотов.

– Пока ещё не знаю. Надо будет спросить… А вот и она. Верочка, заходи!

В кабинет уверенно вошла высокая красивая женщина лет тридцати. Наглый взгляд чёрных глаз, уверенная поступь, гордая осанка. Она окинула меня оценивающим взглядом и рывком повернулась к шефу.

– А почему меня не подождали? Я дома не позавтракала, тороплюсь на работу как дура, а они тут сидят, кофе пьют без меня.

Николай Иванович развёл руками.

– Да вот гость у меня.

– Вижу.

– Познакомься, это Константин Фёдорович Лапин, известный в городе человек, так сказать. Писатель и всё такое.

Ещё один рассеянный взгляд, и секретарша без сил опустилась на стул.

– Наливай скорей, а то умру прямо сейчас, при свидетелях.

– Вот этого не надо! – Николай Иванович подхватил кофейник и, подмигнув мне, ловко наполнил фарфоровую чашечку дымящимся напитком. – Пожалуйте, вот сахарница. Сыпьте побольше, чтоб сладко было!

– Ну вот ещё! Хочешь, чтобы я растолстела? Я и так, вон, поправилась. Смотреть на себя противно.

Я с интересом наблюдал за этой перебранкой. Всё было так, как и всегда бывает в подобных ситуациях. В чеховской «Попрыгунье» тоже что-то подобное было. Никакой тебе мистики. Сплошная проза жизни. А лучше сказать: альфа и омега бытия.

Верочка сделала огромный глоток, опорожнив половину чашечки, и я решился.

– А скажите, уважаемая Вероника, давно вы знаете Николая Ивановича?

Секретарша с удивлением посмотрела на меня, потом перевела взгляд на шефа.

– Конечно, давно, а что?

– И он всегда сидел в этом кабинете?

Новый взгляд на шефа. Тот стоит с непроницаемым лицом, словно речь не о нём.

– Ну, я не знаю, – затянула она. – Я третий год тут работаю, а он уже тут был, когда я пришла.

– Именно в этом кабинете?

– Да. А почему вы спрашиваете?

– Я пишу рассказ про вашего начальника. Хочу узнать подробности. Вы мне поможете?

Секретарша всплеснула руками.

– Ну конечно, помогу, ой как здорово! А когда его напечатают?

– На следующей неделе.

– Ой как интересно! А вы про меня тоже что-нибудь напишете? Вы только напишите покрасивше, чтобы всем понравилось! Я всем знакомым подарю, пусть знают, какая я!

– Конечно. Всё напишу как следует! Все читатели узнают, какая вы красивая, умная и обаятельная…

Та вдруг оборотилась к шефу.

– Ты слышал? Вот как нужно с дамами разговаривать. Первый раз видит меня, а уже кучу комплиментов напридумывал. А от тебя доброго слова не дождёшься. Ух ты злючка!

Я невольно отвёл взгляд. Никак не думал, что в научном учреждении бывают такие секретарши. Впрочем, я, как видно, вообще не очень хорошо знал окружающую действительность.