– Ваш электронный чип? – в ответ на требование молча подставляю лоб кондуктору. Чипофиксатор в его руке раздумывает и, немного подмигнув красным, загорается зелёным.

Опять пронесло. Автобус на гравитационной подушке взмывает над дорожной частью и, помедлив, поднимается, возносясь поверх машин и медленно набирая скорость. Меня не высадили!

Секрет в том, что у меня в воротнике под подбородком сильный магнит с особой хакерской программой. Купил на блошином рынке. Васька-программист не подвёл, хотя и пришлось отдать четвёртую часть зарплаты. Так что теперь я худо-бедно, несмотря на вшитый государством в голову чип, но катаюсь бесплатно и обманываю муниципальное хозяйство.

С недавних пор на меня наложен государственный долг самоизоляции, то есть общественный транспорт для меня запрещён. Ведь я генетически заразный. Государство обязало меня максимально изолироваться от остальных незаразных граждан. Я должен передвигаться своим ходом: или пешком, или на личном транспорте, да хоть велосипеде. Я – ходячая зараза. Но велосипеда или машины у меня нет, как, впрочем, и денег – во всяком случае, не на поддержку чужих велосипедных бизнесов и кар-шеринга.

Ко всем прочим бедам, охватившим наше государство в виде неэпидемной эпидемии, я, в добавок ко всему, ещё нахожусь под следствием. За промышленный шпионаж и продажу гостайны врагам родины, за что полагается высшая мера наказания без права обжалования. А я сейчас еду из следственного комитета. В голове невольно прокручивается только что состоявшаяся беседа со следователем.

– Вот, ознакомьтесь, – передо мной ложится прозрачный плашнетник, в котором тут же загорается светло-зелёными буквами на чёрном фоне текст, перемежающийся видеовставками.

– Умышленно увёл параметр 112 и передал секретную часть программы в пользу компании Zed, каковая компания принадлежит к государству злейших врагов нашей родины, – слышу, и у меня начинают предательски дрожать пальцы.

Демонстрация сверхспособностей следственного комитета продолжается. В углу под потолком загорается медуза, то есть видеоэкран большой мощности. Камера ночного видения показывает силуэт, подкрадывающийся к компьютеру, потом крупным планом возникает кнопка «Старт», и расплывающийся, но тут же фиксирующийся палец, помедлив, нажимает на кнопку.

– Узнаёте? Признаёте ли? Это ваша рука? Ваш палец? – спрашивает следователь.

Молчу.

– Ну, как хотите. Термоотпечатки мы всё равно сняли. Так же, как и ваша тепловая голограмма совпадает с зафиксированной датчиками.

После канцелярских подробностей звучит:

– По совокупности совершенных деяний вы подлежите аннигиляции, – слышу голос следователя, и меня пробивает холодный пот. Служака внимательно смотрит и привычно улыбается:

– Подумайте пока на досуге. Завтра у меня к вам будет ещё один разговор. А сейчас можете идти.

Очухиваюсь от окатившего меня чужого запаха, то ли изо рта, а то ли от тела. Я – по-прежнему в автобусе, выныриваю из воспоминаний разговора, состоявшегося пару часов назад. Общественный транспорт остаётся верен себе, меня кто-то грубо толкает в плечо:

–Встал в проходе. Пройти не даёт, – толстая тётка с сумками, полными пространственных спектрограмм биткоинов, тежело дыша, протискивается в отворившуюся дверь остановившегося на остановке автобуса. Есть же люди, верящие в эту надуваловку, хотя биткоин-майнинг ничем не отличается от казино, где игроки нужны как тупая биомасса для выкачивания у них денег из карманов.

Если бы убежать от следователя, от всего этого говна, но я не могу. Не только потому, что в цифровом государстве чипец хрен куда убежит, а мы все здесь чипцы. Государственного контрольрегистратора не проведёшь, не обманешь, это не в автобусе надуть муниципальную дигитал-дешевку чипофиксатора и проехать зайцем, государственный регистратор вместе со своей командой специалистов видит нас всех со спутников и шныряющих надо всем государством дронов, супердорогой системой обозревая наши перемещения через тепловые голограммы, автоматически посылаемые чипами у нас в головах. Но дело, как я сказал, не в этом.

У меня есть одна маленькая, большая тайна. И именно ради неё я сейчас и еду. И именно из-за неё я и пошёл на преступление. Мне нужны деньги. Много денег. Ведь у меня есть то, о чём никто не знает. У меня есть дочь. И она смертельно больна.

А я – я принадлежу к генетически нецелесообразному материалу. И, похоже, меня точно аннигилируют. Превращусь в этот серый, гадкий воздух вокруг в душном городе, небо над небоскрёбами, которое похоже на голубое брюхо змеи. Люди из моей страты не имеют право иметь детей. Да я, собственно говоря, и бездетный. Потому что мне удалось обмануть систему. Потому что официально у меня никого нет. А чего не видит система, того и нет.

Больница

Знакомая больница выполнена в стиле ретро а ля назад в прошлое, корпуса, как делали ещё в неизвестно каком веке в духе функционального минимализма, только крыши и стены поверху утыканы антеннами 10G. Робот на входе рядом с вертушкой заграждает путь метеллической лапой. Набираю на лапе цифровой код пропуска и прохожу внутрь. К счастью, частные клиники вне всеобъемлющей государственной системы слежения. А, может, госсистема меня видит, но исходя из своих соображений не задерживает, играясь, как кошка с мышью, хотя я нарушаю обязательство самоизоляции и запрет находиться нигде, кроме дома. Если поймают, мои шансы на аннигиляцию невероятно возрастут. О плохом лучше не думать. Я живу, двигаюсь? Ну, и ОК!

Над корпусом написано: «Санаторий», – как у нас это часто бывает, ложь, здесь лежат смертельно больные, и, если бы не регулярные вливания уворованных мной денег, дочь была бы уже на небесах. Она живёт одна в комнате, будучи благодарна за такую возможность одиночества. Её большие глаза смотрят с доверием. Рука с признательностью жмёт мне ладонь:

– Ты дашь мне немного денег?

– Немного дам, – достаю свой телефон и трансфером с помощью NFC пересылаю средства в мобильник дочери, которая тут же его с признательностью подставляет, а потом вдруг Санта спрашивает, пытливо глядя в лицо:

– Что-то случилось?

– Похоже, что мы будем с тобой на небесах вместе, – шучу.

– Это ничего, – улыбается дочь, и губы её дрожат, а я чувствую, что она опять хочет поиграть у меня на нервах. Предчувствия меня не обманули. Она, действительно, начинает привычным выбешивающим меня тоном: – Всё равно рано или поздно мы бы все умерли.

– Зачем ты это говоришь? – кричу.

– Я тебя не упрекаю, – отвечает она.

– Я не мог поступить иначе! Мы с твоей матерью слишком разные люди!

– И всё этот твой дурной характер, – как её мать и с той же интонацией, снисходительно улыбается дочь.

Наша семья – параноики. Генетически сомнительный материал. Меня начинает бить нервная дрожь. Чтобы не ударить, разворачиваюсь, желая уйти, и слышу в спину:

– Ты всегда был трусом.

Но я всё-таки ухожу, не попрощавшись. Не поднимаю руки, как иногда бывало раньше. Чувствую себя полным дерьмом. Может, государство в отношении меня право? Я – отброс?

Санте кто-то вбил в голову – не кто-то, а Луиза, моя бывшая, – что смертельная болезнь от нервов. Если бы мы с женой не скандалили, в конце концов разойдясь, то и у дочери со здоровьем проблем не было бы. Во время своего нахождения в утробе, Санта, типа, неосознанно претерпевала наши постоянные скандалы, родившись уже после нашего развода. Вот так я, которому запрещено было становиться отцом ни под каким соусом, им всё-таки стал, причём, что характерно, безнаказанно нарушив запрет, грозящий десятью годами тюрьмы. Везёт, как приговорённому к смерти: Луиза тогда меня любила, заявив в роддоме, что родила Санту от кого-то другого. От недавно умершего коллеги. Который не был генетически непригодным материалом, как я. Что я – отец, не нашли, ведь экспертизу ДНК делать не стали, экономя государственные средства, да и бывшая жена не доносит на меня, несмотря на возможные бонусы в случае доноса.

О ком думаешь, тот и появляется. В дверях больницы, в воротах, сталкиваюсь с женой. Луиза ещё больше похудела. Глаза горят нервным блеском:

– Зачем ты сюда приходил?

Я прохожу мимо, чуть задев её плечом, она меня бьёт в спину, я ухожу быстро. Ссориться не хочу. Мне это не надо. Мало того, что государство пларинует меня убить, так и по пути к кладбищу, пока ещё живой, лупят близкие люди.

Происходящее настолько злит и заводит, что, похоже, невольно для себя распространяю флюиды «со мной лучше не связываться», и на пути из больницы домой в автобусе меня не замечают ни кондуктор, ни даже автоматическая система наблюдения безбилетников со своими сиренами и световыми маячками. Что ж, поеду зайцем, в моей ситуации приговоренного к смерти какая уже разница. Рядом со мной стоит прыщавый юноша и нелепо улыбается, подмигивая мне. Делаю вид, что не замечаю.

Как вдруг автобус останавливается, фонари внутри начинают мигать черно-белыми маячками, группа в камуфляже и с бластерами вваливается внутрь. Это контроль, и у пассажиров душа замирает. Вдруг ошибка, и вот сейчас расстреляют. Подмигивающий юноша дёргается в сторону дверей, и контролёры его живо хватают:

– Электронный чип!

– Забыл активизировать, – оправдывается юноша. – Работодатель забыл наделить меня идентификатором!..

Его оправдания никого не интересуют. Его выводят, ставят к изукрашенной граффити стене.

–Нет! – успевает он крикнуть.

Старший из пятёрки контролёров, улыбаясь, наводит бластер и нажимает курок. Юноша пропадает на глазах, только лёгкий дымок, словно от сигареты, поднимается кверху.

Автобус дружно вздыхает.

– Давай! – контролёр машет рукой, и водитель автобуса отъезжает.

Вот почему прыщавый так мне странно улыбался, а потому что ехал зайцем и боялся. Интересно, в чьё сознание сейчас этот прыщавый вселился? Мне кажется, что в моё. Хотя это, наверное, просто сказки, никто никуда не вселяется. Факт, что я мог быть на его месте. Повезло, что контролёры у меня забыли спросить и меня проверить. А потому что я не улыбался дурацки.

Подъезд наездов

Подхожу к стеклянной стене поближе, и та беспрепятственно открывается, реагируя на запрограммированную в ней голограмму моего тела. Здравствуй, дом родной! Не очень-то здесь хотят, чтобы я здравствовал, ибо в холле ко мне подходит девушка в антиинфекционной франтоватой маске и начинает говорить на повышенных тонах:

– Почему вы опять без маски? Почему мы должны подвергаться риску из-за вашей беспечности?

– Ношение маски не является обязательным, а только рекомендательным, – оправдываюсь.

– Вирус сохраняется на поверхности предметов несколько десятков часов. Как мы можем быть уверены, что вы не носитель, заляпавший своим дыханием наш дом? Я не хочу заболеть раком! Из-за вас.

– Рак не заразный, – оправдываюсь.

– Вы всё врете! – визжит она. – Уже на девяносто процентов ясно, что он заразен! Вы со своими архаичными взглядами уже всех соседей достали!

– У меня нет рака, могу показать справку, – вру. – Я не принадлежу к группе риска.

– Нет! Вы-то как раз и принадлежите в первую очередь! Вы – генетически непригодный материал! Это даже написано на двери вашей квартиры люминесцентом!

– Мальчишки-хулиганы написали… – бормочу заведомую ложь.

– Слушайте… Вы… – шипит она. – Я немедленно звоню в службу пурификации, чтобы вас забрали за несоблюдение эпидемиологических норм. И вас тогда как ни бывало, поняли! Распылят!

Да, как же, приедут они, если бы за каждым так приезжали, то четверти города тогда бы как ни бывало, так что не все те правила, что работают:

– Ха-ха! – смеюсь, разворачиваюсь и скрываюсь в лифте. Пока еду, машинально царапаю прадедушкиным перстнем пластиковое покрытие: «Свобода», – но покрытие, как всегда, остаётся неповреждённым, привычно не царапаясь, а я так же обычно думаю о том непразднике, что всегда со мной. Не стал рассказывать полоумной соседке, что, если бы рак был заразным, то я давно заразился бы от своей дочери, у которой его как раз и диагностировали. И тоже уже лежал бы в палате, а скорее, меня уже аннигилировали бы, чтобы не возиться, как генетически бесполезный никчемный материал. Если бы соседка знала про инфицированную дочь, она бы сошла с ума, писая кипятком. Ха-ха, наличие дочери есть ещё одно моё – генетическое – правонарушение. Но что эта соседка несёт? Рак заразный? Меньше нужно смотреть телесмарт! Интересно, почему нас, непригодных, не уничтожают? Наверное, потому, что кому-то же надо работать, вот и я сейчас, завалюсь домой и начну отвечать на звонки клиентов сети «Лучшая сеть 10G», со всеми их глупостями, что опять у кого-то скорость интернета недостаточно быстрая, чтобы он мог заняться виртуальным сексом, или что у какого-то дохляка виртуальная схватка с Кинг Конгом прервалась на самом интересном месте, когда чуть было не завалил чудище ударом ноги в голову в прыжке.

Что-то меня тревожно беспокоит. Уничтожение контролёрами прыщавого безбилетника, как знамение? Нет. Ах, да. Я ведь действительно воровал коммерческую инфу и продавал, чтобы были деньги на лечение смертельно больной дочери. И меня за это и впрямь могут убить по государственному заказу. Но тут такая жизнь, которая… Хочется по инерции сказать, из которой и уйти не жалко – но, однако же, всё равно жалко, жить хочется, да и дочь пусть бы ещё пожила.