Архитектурная соляристика

12-2. И. И. Лучкова. А. В. Сикачев. Каким быть сельскому дому? – Наука и жизнь. 1988, № 12.

Размышление Тринадцатое
Чтоб не распалась связь времён

Творения архитектуры и дизайна, как и человек, рождаются (создаются, производятся, строятся) живут (функционируют) и умирают (разрушаются, уничтожаются). Это не какие-то мгновения, не точки, а некие периоды, длящиеся во времени. Одни больше, другие меньше. У каждого из этих периодов свои особенности, свои закономерности.

Время остановить нельзя. Это справедливо применительно к любой области действительности. Еще Платон говорил: «Все вещи меняются, и ничто не остается на месте»[13-1]. Только что родившийся архитектурный объект и он же через многие годы жизни – это разные объекты. Функции многих архитектурных сооружений время от времени могут трансформироваться (иногда значительно) в связи с научно-техническими достижениями, социальными изменениями и другими факторами. Во многих случаях, так или иначе, изменяется внешний вид объектов. В связи с этим возникает очень непростая проблема о сохранении (или не сохранении) внешнего облика произведений архитектуры. А если облик конкретного объекта нарушен, то встает вопрос о восстановлении первоначального, «подлинного» облика.

Проблема чрезвычайно сложная и очень неоднозначная. Сохранять объект абсолютно неизменным в течение всей его жизни, означает его законсервировать. Какой-нибудь парковый павильон, функциональное назначение которого со временем не изменилось, законсервировать еще можно – были бы желание и деньги. А вот с жилым домом так поступить уже труднее. Архитектурный облик – это ведь не только экстерьер. Интерьер – такой же полноправный и неотъемлемый элемент архитектуры. Теоретически можно в доходном доме позапрошлого века ради абсолютной архитектурной неприкосновенности сохранить отопление печным и оставить все квартиры по-прежнему без современного кухонного и санитарно-технического оборудования. Однако подобное возможно лишь в каком-то совершенно уникальном случае. А в большинстве своем для реального продления жизни здания неизбежны его перепланировка, а, следовательно, и изменение его архитектуры. А если функция данного сооружения вообще умерла? Так ли уж целесообразно упорствовать на сохранении московского Манежа как здания для лошадей?

А с архитектурной средой положение еще запутанней. Теоретически можно было восстанавливать не Храм Христа Спасителя, а существовавшие еще ранее на этом месте строения, разрушенные в свое время ради строительства Храма. Или Красная площадь. Когда-то на ней не было Мавзолея. Так что – сносить его? А звезды на кремлевских башнях, установленные вместо уничтоженных орлов? А памятник Минину и Пожарскому стоявший когда-то на другом месте. Перенести на старое? Наконец не следует забывать, что шатры кремлевских башен – это тоже позднейшая надстройка, исказившая первоначально запроектированный облик Кремля. Неужели их следует снести?

Задача буквального восстановления первоначального облика представляется принципиально нерешаемой. Во-первых, такой подход подразумевает, что однажды восстановив объект до так сказать «правильного» состояния, мы в дальнейшем ничего изменять в нем не должны. А во-вторых, возникает практически неразрешимая проблема, а какое именно состояние объекта, то есть в какой момент его зачастую многовекового существования считать «правильным»?

В этом отношении показательна история знаменитой картины Рембранда «Ночной дозор». Картина была написана в 1642 году и называлась тогда «Выступление стрелковой роты капитана Франса Баннинга Кока и лейтенанта Виллема ван Рёйтенбюрга». И только в 1947 году выяснилось, что Рембранд изобразил совсем не ночь, а день. Просто полотно потемнело со временем. Вдобавок картина подверглась «урезанию» с обеих сторон и сверху. До какого «подлинного» состояния восстанавливать её? Каким «правильным» именем называть? Или такое явление, присущее жизни любого живописного произведения, как кракелюры – мелкие трещины красочного слоя, появляющиеся со временем на любой картине. «Джоконда» подлинная – с кракелюрами или без них?

Все это напоминает ситуацию шестидесятилетней женщины, стремящейся наперекор законам природы выглядеть как в тридцатилетнем возрасте. А почему, собственно, именно в 30 лет, а не в 25, 20, 15 или даже в 5 лет? Абсолютно такой же вопрос хочется каждый раз задать самим себе, когда возникает желание обеспечить абсолютное архитектурное воссоздание.

Что-то мешает человеку смириться с неотвратимостью перемен, и он пытается хотя бы нескольких людей, хотя бы отдельные сооружения и предметы сохранить на века. Но долгое время сохранять что-либо абсолютно ничего при этом не изменяя, довольно трудно. При попытках буквального сохранения архитектурных сооружений следует отдавать себе отчет, что подобно тому, как в Мавзолее сохраняется вовсе не Ленин, а мумия Ленина, так и буквально сохраняемое здание грозит превратиться в мумию. Сохранить всенародно демонстрируемую мумию одного или нескольких человек можно, но экспонирование миллионов мумифицированных людей – нечто кошмарное. Так и в архитектуре. Сохранить как неприкосновенные экспонаты для туристов несколько «мумифицированных» городов (таких, как Венеция) можно, даже в ущерб нормальной жизни ее обитателей. А вот мумифицировать абсолютно все города – занятие более чем сомнительное.

Нормально существовать и человек, и архитектура могут лишь в том случае, если они постоянно изменяют свою среду. Нельзя обитать на архитектурном кладбище, пусть даже состоящем из самых прекрасных памятников. Непрерывная трансформация архитектурной среды – естественный процесс, противодействовать которому бессмысленно. Вместо этого необходимо регулярно правильно вписываться в этот процесс. А для этого поневоле приходится решать очень непростой вопрос – а что значит вписываться «правильно»?

Чем крупнее архитектурный объект, тем выше вероятность, что для продления его жизни потребуется, так или иначе, изменить его архитектуру. В этом смысле египетские пирамиды – редкое исключение. Достаточно большой архитектурный комплекс, городской квартал, не говоря уже о городе в целом, сохранять долгие годы неизменными невозможно в принципе. Если отбросить обе крайности (сохранять абсолютно всё или наоборот можно сносить всё, что хотите), то проблема каждый раз сводится к определению степени и характера изменения данного фрагмента архитектурной среды. И в каждом случае её приходится решать конкретно, определяя, что именно следует сохранять и в какой степени? Какую-то часть существующего здания? Целиком все здание? Все без исключения здания на данном участке? Весь данный фрагмент среды, включая архитектурный характер пространств между зданиями?

Попытки вместо снесенного до основания старого здания возводить вместо него точно такое же уже достаточно убедили в своей несостоятельности. Даже если при этом добиться абсолютного внешнего сходства, это дела не меняет. Бывает, мы не в силах отличить человека от его брата-близнеца. Но это другой человек. Подделка, даже ма́стерская, не имеет ничего общего с проблемой сохранения.

Более аккуратный подход демонстрируют многочисленные примеры сохранения, когда внешний облик здания («телесная оболочка») остается нетронутым (почти), а внутри всё полностью перестраивается в соответствии с современными функциональными требованиями и с применением последних достижений техники. Пример архитектурной трансформации подобного рода – переделка старого здания бывшей свинарни (почти в состоянии руин) в современное помещение для выставки товаров (Рис. 13–01).

Новое помещение в виде объемного блока размерами немного меньше размеров внутреннего пространства руин, было попросту вставлено внутрь разрушенного здания через давно утраченную крышу. Таким образом, новые конструкции даже не прикасаются к существующему зданию. Сохранение старой архитектуры просто идеальное.

В индуизме и ряде других учений есть понятие реинкарнации. Считается, что после физической смерти человека его душа переселяется во вновь родившегося человека. Приведенный прием архитектурного взаимодействия старого и нового можно назвать «реинкарнацией наоборот» – новая «душа» (новое функциональное нечто) переселилось в тело функционально умершего архитектурного объекта.

Сопоставление человеческой проблемы «жизнь-смерть» с похожими процессами творений архитектуры и дизайна показывает, что между этими двумя созданиями мироздания просматриваются определенные аналогии. Все, кого когда-то родили, а также и всё, что когда-то создали, неминуемо умрёт. С этой неминуемостью человек смириться не может. (Не хочет). Вопрос жизни и смерти чрезвычайно волновал людей всегда. Но до недавнего времени эта проблематика оставалась прерогативой исключительно религии. Почти во всех религиях можно найти утверждения о существовании некой формы жизни после жизни. И вот в 20 веке начались попытки исследовать этот феномен средствами науки.

Наиболее известны работы американского врача и психолога Раймонда Моуди[13-2] и американской психолога швейцарского происхождения, Элизабет Кюблер-Росс[13-3]. Хотя они работали независимо друг от друга, оба использовали похожий метод. Они изучали людей, переживших клиническую смерть и оказавшихся способными более или менее подробно рассказать о своих ощущениях в этот временной период.

До сих пор среди специалистов нет единодушия в трактовке результатов подобных работ. Основные сомнения относятся к самому принципиальному вопросу: рассказы опрошенных пациентов действительно ли отражали некое существование этих людей после смерти или же всё это связано лишь с неким переходным периодом от жизни к смерти. Но в любом случае наличие специфического переходного периода уже не отрицается. Период очень кратковременный (для внешнего наблюдателя), измеряемый несколькими минутами. Но есть основания предположить, что для самого человека время в этих случаях течет иначе и этот период превращается в очень долгий, а, может быть, даже в бесконечный. В таком случае процесс существования как человека, так и создаваемых им объектов, можно представить как состоящий не из трех этапов: рождение (создание) – жизнь (функционирование) – смерть (уничтожение), а из четырех. Добавляется этап переходный от жизни к смерти. Это стали обозначать выражением «жизнь после жизни».

Любые аналогии подразумевают не абсолютное тождество, а сходство некоторых параметров, структур или принципов действия. Интерес к «жизни после жизни» человека порожден неизбывным страхом каждого человека перед неминуемой будущей смертью. А вот интерес к исследованиям «жизни после жизни» предметов дизайна связан с другой проблемой – засорением Земли отходами человеческой деятельности. Это засорение достигло угрожающих масштабов. Проблема избавления от не гниющих и не сгорающих отходов превратилась в глобальную. Даже в отдаленных частях мирового океана можно увидеть плавающие на поверхности пластмассовые бутылки. А ведь природа вообще не знает отходов. И специализированных мусороперерабатывающих предприятий у нее нет. И уж тем более никаких свалок. У природы нет «ненужных» вещей. То, что является «отходами» для одной ее подсистемы, является жизненно необходимым для существования другой подсистемы. Тем самым природа подсказывает нам, дизайнерам и архитекторам, разумные стратегии поведения. И творческие специалисты иногда слышат эти подсказки.

Время от времени появляются архитектурно-дизайнерские мутации, когда предметам, окончившим свой срок эксплуатации, даруется новая жизнь путем использования их для другой функции. Так, старые джинсы совершенно неожиданно становятся подставкой для цветов (Рис. 13–02).

Отслужившие свой срок цистерны для горючих жидкостей обретают новую жизнь в качестве кроватей с закрытием при реконструкции верхнего этажа гаража, ставшего жилым домом (Рис. 13–03).

А списанный автобус стал прекрасно функционирующей игровой горкой для детей (Рис. 13–04).

Есть немало примеров дизайнерских мутаций, когда из отслуживших свой срок предметов, как из деталей создаются совершенно новые предметы.

Приведенные иллюстрации, конечно, примеры единичные, даже на грани экзотических курьезов. Но среди отходов есть два объекта, которые, во-первых, являются продуктами массового производства, а, во-вторых, их повторное использование уже сейчас становится если и не массовым, но уже не единичным. Эти два объекта – посуда (стеклянная и пластмассовая) и самолеты.

Сначала вторичное использование стеклянной посуды ничем особенно не отличалось от вторичного использования других бытовых предметов (Рис. 13–05).

Но затем возникло целое направление под названием «архитектура бутылок». В различных странах появился ряд примеров, когда превратив использованные бутылки в своеобразные строительные кирпичи, из них стали строить сооружения, которые без всяких скидок можно причислить к архитектуре. Так, американская архитектор Минни Эванс создала парковую беседку из тысяч разноцветных бутылок различного назначения – от напитков для детей, до жидкостей весьма крепких (Рис. 13–06).

Можно, разумеется, считать, что беседки – это не совсем серьезная архитектура. Но вот в Таиланде из этих, «умерших» бытовых предметов возвели весьма серьезное архитектурное сооружение – буддийский храм (Рис. 13–07).

Данный пример примечателен еще и тем, что буддизм запрещает употребление алкоголя. Но буддисты проявили поистине мудрость, и никто не вздумал заявить об «оскорблении чувств верующих», при строительстве храма из использованных алкогольных емкостей. Возможно потому, что в буддизме есть понятие о реинкарнации. Может быть, они сочли, что в данном случае «не совсем праведные» предметы переродились в части безусловно «праведного» храма?

А в 2013 году в Гонконге к фестивалю «Удивительная страна фонаря верхнего света» построили выставочный павильон из утилизированных пластиковых пятилитровых бутылок (Рис. 13–08).

Это уже вполне «серьезная» архитектура. К тому же с самого начала предусматривалось, что по окончании фестиваля купол будет разобран, а пластиковые бутылки пущены на повторную переработку. В таком подходе явно просматриваются перспективные тенденции архитектуры будущего.

Похожая история произошла с другим дизайнерским объектом. В отличие от физически маленьких предметов, посуды, это объект довольно большой – списанные самолеты. По количеству производимых (и соответственно регулярно превращающихся в мусор) экземпляров самолет, конечно, сравнить с бутылками невозможно. И тем не менее количество постоянно списываемых самолетов огромная масса. Пришлось даже создавать для них специальные кладбища.

Только на одном таком американском кладбище в пустыне штата Аризона ежегодно добавляется около 400 новых списанных самолетов и другой техники. Так что жизнь после жизни самолетов – это проблема существования массового объекта искусственной среды человека.

Одним из первых примеров, активного использования в архитектуре отходов стала известная вилла Бевинджер хаус знаменитого архитектора 20 века Брюса Гоффа (Рис. 13–09).

На две трети вилла построена из уже бывших в употреблении материалов. В ее конструкциях можно увидеть корабельные мачты, старые трубы, старые деревья, части списанных самолетов[13-4].

В отличие от бутылок самолет – это почти готовое пространство. И не случайно, что появился ряд примеров приспособления путем весьма незначительной переделки (в основном интерьера) списанного самолета в односемейный жилой дом. Немного больше переделок, и получается отель, ресторан или детский сад.

Но если самолет разобрать на части и соединить по-другому, то получается достаточная оригинальная архитектура жилого дома. И не сразу понимаешь, из какого нестандартного материала эта архитектура создана (Рис. 13–10)

Если приспосабливать для новой функции самолет не целиком, а разобрав на части, то из такого «строительного материала» можно создавать архитектурные сооружения довольно большого размера. Одна из мексиканских архитектурных групп разработала проект большой многозальной библиотеки с использованием фюзеляжей списанных самолетов (Рис. 13–11).

Каждый такой корпус фактически уже почти готовый читальный зал. Остается лишь доработать его интерьер и гармонично соединить множество этих залов в единое архитектурное сооружение.

Таким образом, проблема продления сроков жизни архитектурных и дизайнерских объектов трансформируется в превращение их (или их частей) в объекты иного функционального назначения. Описанные примеры «жизни после жизни» объектов дизайна вносят определенный вклад в проблему снижения отходов. Однако пока этот вклад не очень большой. Это лишь первые шаги. Как большинство архитектурно-дизайнерских мутаций, это скорее разработка новых направлений, которые могут оказаться перспективными в будущем. Но проблема «жизни после жизни» архитектурно-дизайнерских творений не исчерпывается одними физическими выгодами. Она тесно связана с еще очень важным психологическим аспектом. Отслужившие свой срок объекты – часть нашего прошлого. Память о прошлом – одна из самых фундаментальных сущностей нашего существования. Ведь если верно буддийское положение о реинкарнации, то встает самый болезненный вопрос – а сохраняется ли память о своей прошлой жизни? Если не сохраняется, то после реинкарнации – это не Я, а другой человек. А вот если хоть как-то удастся эту память сохранить, тогда это будет реальное продолжение жизни моего Я. Подобные соображения придают особый смысл разработкам таких архитектурно-дизайнерских мутаций, которые пытаются сделать так, что хотя прошлого уже нет, но оно в то же время как бы есть.

Наглядный пример подобного восстановления связи с прошлым дизайнерскими средствами был продемонстрирован при модернизация одной из квартир в Нью Йорке. Дом был построен в 1820-х годах в историческом районе города. В интерьере сделаны на первый взгляд странные дизайнерские приемы, отталкивающиеся от истории дома. Так, в некоторых местах на стенах сделаны барельефы, копирующие фрагменты мебели, когда-то стоявшей в этой квартире (Рис. 13–19).

Прошлое материализовалось в серию архитектурных и мебельных образов, которые частично как бы возникают из стен, подобно привидениям. Это своего рода воплотившаяся память нескольких поколений прошлых обитателей этого жилища. Так по замыслу дизайнера прошлое неразрывно вплетается в настоящее, не нарушая функциональные потребности сегодняшнего дня.

Своеобразный вариант воплощения идеи связи настоящего и прошлого в архитектуре был осуществлен мной, при консультировании дипломного проекта одного из студентов МАрхИ. Тему я ему сформулировал довольно необычно: «Виртуальная реальность несбывшейся архитектуры». А ситуацию описал приблизительно так. На месте, где сейчас стоит храм Христа Спасителя (или точнее «новодел», который мы совершенно неправомерно называем этим именем) когда-то стоял монастырь. Потом он сгорел. Построили новый. Он тоже оказался не вечным. Прошло еще какое-то время, и решили на этом месте построить Храм Христа Спасителя. Построили. Но пришла Советская Власть, его взорвала, и решила на этом месте построить свой «Храм» – коммунистический (Дворец Советов). Начали строить, но помешала война и другие обстоятельства. И через некоторое время на месте соорудили открытый бассейн. Прошли еще годы, и решили соорудить по сути дела «макет» бывшего Храма Христа Спасителя.

Далее я пояснил задачу так. Все, что происходило на этом месте, уже исчезло, но исчезло не совсем. То есть прошлого хотя и нет, но оно, тем не менее, есть! Как подобную, казалось бы, неразрешимую ситуацию отразить в своем проекте – думай!

В результате был запроектирован криволинейный в плане пандус, ведущий в сторону Храма. В конце пандуса образовывалась прямоугольная открытая «картина». Далее за пандусом располагался ряд абстрактных скульптур, на первый взгляд хаотично. Когда посетитель достигал определенной точки, вдруг оказывалось, что просветы между «скульптурами» образовывали силуэт Дворца Советов. Однако когда человек продвигался еще немного вперед, композиция между скульптурами неизбежно изменялась. И силуэт Дворца Советов бесследно исчезал. И человек оставался в недоумении, а было ли все это в действительности? Или это какой-то мираж, какая-то мистика.

Прошлое ушло. Но контакт с ним может быть восстановлен. В том числе средствами дизайна и архитектуры. «Порвалась дней связующая нить. Как мне обрывки их соединить?»

Вильям Шекспир. Гамлет, принц датский (пер. Б. Пастернака).

13-1. Платон. Вторая тетралогия. Кратил, или О правильности имен. – Платон. «Диалоги». Изд. «Мысль», 1986.

13-2. Р. Моуди. Жизнь после жизни. Исследование феномена продолжения жизни после смерти тела. М., изд. «София», 2008.

13-3. Elisabeth Kübler-Ross, On Death & Dying.1969.

13-4. См. также Размышление Пятое. «Совершенствуя карету, не создашь самолет».