Архитектурная соляристика

Монолог второй

Размышление Десятое
Соединенные невидимыми нитями

Однажды был проведет научный эксперимент с весьма неожиданными следствиями. На одном из японских островов, где обитала колония диких обезьян, ученые стали кормить их сладким картофелем, разбрасывая его по песку. Обезьяны очень любили это лакомство, но им не нравилось, что картофель весь в песке. И в какой-то момент одна из обезьян вдруг поняла, что картофель можно попросту мыть. Затем она научила этому своему новшеству других обезьян. А дальше стало происходить нечто, поставившее ученых в тупик. Когда число научившихся мыть картофель достигло 100, все обезьяны, жившие на близлежащих островах, тоже стали картофель мыть. Непонятное заключается в том, что мыть стали даже те особи, которые явно не контактировали с «изобретателями» – находящиеся в зоопарках и даже обитающие в других частях света. Ученые назвали данное явление "Эффектом сотой обезьяны". Общепринятого научного объяснения этого факта до сих пор нет. Предлагается несколько версий. Так, одни ученые предположили, что у Земли существует некая единая информационная оболочка. А другие высказывают и совсем экзотический вариант, что здесь замешаны некие сигналы из космоса.

Но отсутствие объяснения не отрицает наличие самого описанного факта. А ведь из этого вытекают последствия очень серьезные. Известно, что аналогичные идеи зачастую приходят в голову одновременно не одному человеку. Правда, далеко не все их реализуют. В результате ученые пришли к выводу, что для человечества необходима определенная критическая масса людей, ищущих решение определенной проблемы. Архитектурное и дизайнерское творчество в этом смысле не исключение. В подтверждение приведу несколько своих работ, выполненных несколько десятилетий тому назад.

Первой моей работой, связанной с "эффектом сотой обезьяны», можно считать выполненный в 1963 году в соавторстве с архитектором И. И. Лучковой конкурсный проект мемориального комплекса в честь победы кубинских войск на Плайя Хирон[10-1]. Аналогичная ситуация произошла с проектом мемориала Зои Космодемьянской, выполненным в 1966 году. Мы запроектировали эспланаду из черного камня, постепенно спускающуюся в музей, расположенный под землей. Продвигаясь далее посетитель входит внутрь зеркальной чаши сложной формы. На поверхности этой чаши мы разместили ряд вертикальных элементов огненно-красного цвета. Основная идея нашего замысла состояла в том, что от этих огненно-красных элементов постоянно получалось в чаше сложное отражение. Причем при малейшем изменении положения наблюдателя отражение резко меняет форму, переливаясь подобно расплавленной магме в кратере вулкана. Это отражение и призвано было, по нашему замыслу, выполнять функцию вечного огня (Рис. 10–01).

В пояснительной записке к проекту я тогда написал: "Если человечество почему-либо покинет Землю и через миллионы лет пришельцы посетят нашу планету, этот символ и тогда будет переливаться в зеркальной поверхности чаши. Так что мы предлагаем принципиально новый символ, который более вечен, чем само человечество. А что смогут сказать потухшие горелки «вечных» огней? Они будут мертвы[10-2].

Я много лет не встречал работ "архитектурно-дизайнерских обезьян", решившихся использовать подобную идею постоянно переливающегося отражения. Но вот в начале двухтысячных годов появилась информация о работе архитектора Дэвида Хотсона по модернизации построенного в 1896 году небоскреба в Нью Йорке. Изменениям подверглась часть на высоте двадцать первого этажа, по сути дела большой чердак, никогда ранее не использовавшийся под жильё. Размер чердака был настолько большой, что после модернизации в нем получилась квартира четырехуровневая[10-3].

Изюминкой проекта стала спиральная труба из нержавеющей стали для быстрого спуска с верхнего уровня на самый низ. Вдобавок архитектор установил в разных местах элементы интерьера ярко красного цвета. Благодаря зеркальной поверхности трубы и сложности ее формы в ней образуется очень живописное отражение. При любом, даже самом незначительном перемещении наблюдателя это отражение начинает двигаться, изменяться, переливаться (Рис. 10–02). По сути дела идея близка к той, что 30 лет до этого придумали мы.

А совсем недавно в Новой Зеландии был открыт новый Музей Современного искусства, в архитектуре которого был использован тот же прием многократного динамичного отражения[10-4]. Металлические волнистые переливы эффектно меняют образ фасада в различное время суток. (Рис. 10–03).

Не приходится сомневаться, что ни американский дизайнер, создававший жилой интерьер в Нью Йорке, ни архитектор, спроектировавший музей в Новой Зеландии конечно же не были знакомы с нашим проектом. Так что перед нами лишь подтверждение существования «эффекта сотой обезьяны». А в реальности данного эффекта меня окончательно убедило то, что произошло через много лет с еще одной нашей работой.

В 1975 году я с И. И. Лучковой представил на проходивший в том году Всесоюзный конкурс на разработку новых образцов бытовой мебели экспериментальный проект, названный нами «Мебар»: МЕБель-АРхитектура. В обычное прямоугольное помещение (а именно в такого рода пространствах проживало подавляющее большинство нашего населения) вкладывалась гибкая оболочка, образующая дополнительные стены и потолок. Все это напоминало принцип врезного кармана в одежде. Для того, чтобы образовать емкость, нужно было эту оболочку в соответствующем месте как бы оттянуть от стены или потолка (Рис. 10–04).

Спроектированный вместо традиционной мебельной стенки такой дизайн по-новому решал несколько задач массового жилого интерьера. Во-первых, некоторое (пусть и весьма скромное) обогащение пластики массовых советских квартир. Так, на одном из возможных композиционных вариантов мы разместили элементы «мебара» в углах комнаты и одновременно отделали поверхности этих элементов точно так же, как и стены. В результате типовое прямоугольное помещение превратилось в пространство несколько более сложной формы и одновременно мебель как бы стала превращаться в стены, то есть частично брать на себя функции архитектуры. (Рис. 10–05).

А на другой показанной нами композиции мы оклеили щиты «мебара» обоями, рисунок которых несколько напоминает лепнину. И эти элементы разместили на верхней части стены под самым потолком, образовав тем самым подобие лепного карниза – архитектурной детали совершенно недопустимой в нашем типовом жилище тех лет, поскольку это были времена ожесточенной борьбы с любыми «архитектурными излишествами». А стены ниже этого карниза оклеили зеленым линолеумом, образовав тем самым поверхности, на которых можно рисовать. Предполагалось, что такая композиция может вполне пригодиться для архитекторов вроде нас, живущих в типовых квартирах и вынужденных использовать свое жилище и как творческую мастерскую. В этом варианте использования «мебара» слияние функций мебели и архитектуры просматривается еще больше.

Из таких же стандартных элементов «мебара» мы создали вариант интерьера, объединяющий в себе функции люстры и книжных полок, расположенных на потолке.

Но наиболее «решительным» (хотя и конструктивно предельно простым) выглядело решение, предложенное нами для кабинета. От книжных емкостей в виде мебельной стенки не осталось и следа. Сейчас, спустя многие десятилетия, глядя на эту иллюстрацию, кажется, что это не 1975 год, а второе десятилетие века 21. Только сейчас на студенческих проектах будущих архитекторов стали привычными изображения помещений с криволинейными стенами и потолками. А мы попытались достичь аналогичного эффекта с помощью совершенно примитивных конструкций и не менее примитивного материала – всем хорошо известной древесностружечной плиты (Рис. 10–06).

И еще одна композиция была нами предложена для детской комнаты. В ней появилась дополнительная функция – игровая. В этой комнате все – игра. И емкости для одежды, и полки для книжек и игрушек. И даже можно при желании самим соорудить горку.

Разработанный нами объект давал возможность образовывать огромное количество композиций, преодолевая бесконечное однообразие интерьеров в миллионах типовых квартир нашей страны. К тому же позволял жильцам в любое время изменять композицию мебара по своему желанию.

Наш проект не встретил понимания со стороны мебельщиков. Так, тогдашний директор Института мебели в разговоре со мной выразился откровенно и предельно жестко: «Я в войну защищал Родину с автоматом в руках. Но те враги не так были страшны по сравнению с Вами, Сикачев!» Сейчас можно, конечно, с улыбкой отнестить к подобному высказыванию. Но тогда последовали довольно жесткие выводы. Ни одна мебельная фабрика нашей страны не стала производить мебар.

Казалось идея окончательно похоронена. Но в 2006 году в одном немецком архитектурном журнале появляется статья, посвященная реконструкции школы в Берлине[10-5]. Дизайнер С. Хоффман применила интерьерный прием, абсолютно идентичный нашему мебару. Правда, использовав лишь один из немногих возможных вариантов мебара. Особенно это наглядно, если положить рядом фото школы с играющими на перемене школьниками с рисунком, изображающим вариант композиции мебара для детской комнаты в квартире, предложенный нами на 30 лет раньше (Рис. 10–07). В 1970-х годах, во времена «железного занавеса», информация о работах советских архитекторов и дизайнеров не могла доходить до зарубежных специалистов. Так что это никак не заимствование идеи, а скорее всего лишь еще одно подтверждение реальности существования феномена «сотой обезьяны».

Прошло совсем немного времени и мебарная идея «перекочевала» из интерьера на фасад. Архитектор Э. Гизельбрехт закрыл весь фасад здания офиса алюминиевыми плоскими элементами которые могут открываться и закрываться с помощью электроники[10-6]. В результате фасад стал способен менять свой облик в любую минуту (Рис. 10–08). И в этом случае теоретические возможности мебара использованы в весьма скромном объеме. А еще через несколько лет появилась информация о проекте, в котором «мебарная» идея перешла на композицию целого жилого дома.[10-7]. В этом проекте плоские мобильные элементы не только изменяют внешний облик объекта, но и способны образовывать новые объемы, новые пространства.

Конечно, до реальности здесь очень далеко. К примеру, совершенно непонятно, как обеспечивать изоляцию от внешней среды (Рис. 10–09). Правда, архитектор назвал свое творение «Дом для пустыни». Может быть, в столь специфической среде можно делать вместо дома набор мобильных экранов, защищающих от палящего солнца. И уж совершенно невозможно четко сказать – это архитектура или дизайн? Но начало сделано и нужно идти дальше.

Приведенные примеры явно поддерживают версию о реальном существовании феномена «сотой обезьяны». Но а более конкретно? Каковы закономерности этого феномена? Какие из них можно сделать выводы для архитектурно-дизайнерской профессии и для методов подготовки будущих архитекторов и дизайнеров? Ответов на подобные вопросы пока нет. Попыток применить этот удивительный феномен в сфере наших архитектуры и дизайна что-то не видно. Приходится начинать почти с нуля, пользоваться главным образом информацией из других областей науки и оперировать в основном на уровне версий и предположений.

Похоже, что именно «невидимые информационные нити» превращают популяцию архитекторов и дизайнеров Земли в некий Распределенный Разум – Архитектурный Солярис. А действия подобного виртуального объекта в чем-то аналогичны действиям толпы. Если данной аналогии не придавать какой-либо отрицательный оттенок, то это позволит сформулировать ряд закономерностей деятельности Архитектурного Соляриса, поскольку феномен толпы уже достаточно изучен.

Согласно науке, толпой является многочисленная аморфная группа индивидов, не имеющих в своем большинстве прямых контактов между собой, но связанных каким-либо общим постоянным интересом[10-8]. В подобных формах внеколлективного поведения большую роль играют неосознанные процессы. Архитектурный Солярис (как и толпа) руководствуется больше чувством, чем логикой. У Него сильно развита способность к воображению. Образы, рожденные Его воображением, чаще всего простые и ясные и по своей живости почти равны образам реальности. Вспомним: давно замечено, что значение архитектурных идей, содержащихся в непостроенных проектах практически равно идеям объектов построенных. В одном из кадров советского фильма довоенного времени можно было увидеть панораму Москвы, в которой фигурировал якобы уже построенный Дворец Советов. Это значит, что в подсознании массового зрителя Дворец Советов действительно уже был реальностью. Что же тогда говорить о подсознании Архитектурного Соляриса того времени. Поэтому для архитектурного обучения построенные объекты и непостроенные абсолютно равноправны. Для толпы не существует ничего невозможного. Недаром Фрейд рассматривал толпу как массу людей, находящихся под гипнозом[10-9].

В толпе индивид приобретает ряд свойств, которые зачастую ему не свойственны. Включение архитектора в своеобразный виртуальный творческий коллектив неизбежно изменяет этого специалиста. Г. Лебон отмечал, что у превратившихся в элементы толпы образуется что-то вроде коллективной души, заставляющей их чувствовать, думать и действовать совершенно иначе, чем чувствовал, думал и действовал каждый из них в отдельности. Одухотворенная толпа представляет временный организм, слившийся из разнородных элементов, на одно мгновение соединившихся вместе[10-10].

Но все это лишь самые первые шаги в познании архитектурно-дизайнерской деятельности как творчества единого «виртуального архитектора». Возникает потребность в целом ряде научных исследований. Очень важно понять, каким образом у «первых обезьян» возникают новаторские идеи? . Применительно к архитектуре и дизайну у нас в данном вопросе полный провал – подобных отечественных научных исследований в настоящее время попросту не существует.

Как способствовать процессу информирования студентов об архитектурно-дизайнерских новациях? Можно, конечно, надеяться на гипотетическое единое информационное поле Земли. Но в реальности его существования еще нужно убедиться. Да и действует оно что-то уж слишком медленно – проходят годы, а то и десятилетия, пока подлинные архитектурные новшества приобретают гражданство среди коллег. С появлением Интернета положение казалось бы изменилось к лучшему. Однако, как это ни парадоксально, свободный доступ к гигантскому массиву профессиональной информации не только не повышает, но наоборот понижает творческий потенциал подавляющего большинства архитекторов. Наша выдающийся ученый Татьяна Черниговская неоднократноподчеркивает, что основная опасность интернетной информации – отсутствие у нее отбора, квалифицированного отсева. Просмотр лавины «информационного мусора» не проходит бесследно – всё неизбежно оседает в мозгу, причем не столько в сознании, сколько в подсознании. «Тот факт, говорит она, что мы как личности не помним каких-то событий, не говорит о том, что их забыл мозг. Именно поэтому нельзя общаться с плохими людьми, читать плохие книги, слушать плохую музыку, пить плохое вино». И далее: «Интернет-технологии требуют внимательного отбора, классификации и осознания. И это умение отнюдь не появляется автоматически»[10-11].

Надо двигаться дальше. Искать еще более эффективные формы поиска и транслирования архитектурной информации, применяя технически более совершенные устройства. Так что же дальше? А дальше что-то обязательно будет. Рукописи не горят, а архитектурно-дизайнерские задумки не исчезают бесследно.

10-1. Подробнее об этом проекте см. в Размышлении Втором. После СЕГОДНЯ будет ещё ЗАВТРА.

10-2. Продолжая дело Леонидова. – Автограф архитектора, 2003, № 2 (19).

10-3. Пентхаус в Нью Йорке. (Электронный ресурс) – www. magazindomov.ru

10-4. Кинетическая архитектура: музей с потрясающим меняющимся зеркальным фасадом. – Электронный ресурс.: ww.novate.ru/blogs/300915/33147

10-5. Sielberdrachenwelt. Umbau einer Grundschule, Berlin. – DBZ (Deutsche BauZeitschrift), 2006, № 3.

10-6. Восемь зданий с изменяемыми фасадами. Электронный ресурс. www.Found.com.ua.

10-7. Необычный «солнечный» дом-трансформер. – Электронный ресурс. http://uunto.ucoz.ru/news/neobychnyj_solnechnyj_dom_transformer/2014-03-25-401

10-8. Р. Мокшанцев, А. Мокшанцева. Психология толпы. Электронный ресурс. http://psyfactor.org/lib/tolpa.htm

10-9. Фрейд 3. «Я» и «Оно». – Тбилиси, 1991

10-10. Лебон Г. Психология народов и масс. – СПб., 1996.

10-11. Т. Черниговская. Как интернет изменил наш мозг. (Электронный ресурс). http://www.pryamaya.ru

Размышление Одиннадцатое
Творения человека и творения природы

С далеких школьных лет в памяти застряло казавшееся тогда бесспорным выражение: «Мы не можем ждать милостей от природы, взять их – наша задача!» И задачу выполняли с лихвой. Время расхлебывать за всё взятое у неё наступило гораздо быстрее, чем мы ожидали. Кто бы мог подумать, что доблестно поливая хлопковые поля казавшейся безграничной водой рек, мы уничтожим на Земле целое море – Аральское! С 1960-х годов его уровень стал быстро снижаться. В 1989 году море распалось на два изолированных водоема. А в 2014 одна из частей высохла полностью. А ведь это не какая-нибудь локальная неприятность. Мы умудрились изуродовать лицо целого творения Мироздания. Творения, которое Природа по данным науки создала примерно 20–24 тыс. лет назад. А уничтожили мы его за какие-то десятки лет.

Человечество до сих пор эксплуатирует построенные ранее многочисленные АЭС. И продолжает строить новые. Чернобыль ничему не научил. Целый кусок поверхности Земли превратили в непригодный для человека. На сколько времени? Через сколько лет (десятков, сотен, тысячелетий?) уровень радиации в этом месте станет таким же, как до катастрофы? Только не нужно придумывать вместо этого некий «допустимый» уровень. Кто его собственно допускает и по какому такому праву? И допустимый для кого? Для человека или природы? Сделать допустимым для человека очень просто – можно договориться между собой и произвольно назвать абсолютно любые цифры, удобные сегодня. Но как договориться с природой?

И принципиальный вопрос – для чьего блага? Для человека или для природы? Если для человека – это чаще всего тактические, сиюминутные выигрыши или, в лучшем случае, выгоды ближайшей перспективы. А учет интересов природы – это стратегия, выгоды от которой могут проявиться только при жизни будущих поколений.

В последние годы все больше приходит осознание того, что к природе нужно относиться с величайшей осторожностью. Применительно к ней совершенно недопустимы прямолинейные решения. Наглядный урок – недоброй памяти китайская кампания по уничтожению воробьев. Действительно, в какой-то период размножившиеся полчища воробьев стали наносить значительный вред сельскому хозяйству страны. И приняли «кардинальное», а, по сути, прямолинейное решение – уничтожить всех воробьев. Но природа – система чрезвычайной сложности. Нарушились пищевые цепочки, что повлекло за собой такие огромные сдвиги в природной среде, которые через несколько лет привели к голодомору всего народа. И пришлось за большие деньги закупать в других странах воробьев, чтобы хоть как-то восстановить изуродованную природную систему.

Призывы сохранять природу остаются на уровне лозунгов. Однако некоторые положительные примеры можно все-таки найти. Так, весьма показательный случай произошел в Китае. Властями было запланировано построить большой отрезок скоростного шоссе в провинции Хубэй[11-1].

Однако местные защитники окружающей среды выступили против разрушения склона горы ради прокладки шоссе. В результате проектировщикам пришлось существенно изменить проект и принять довольно неожиданное решение, совсем в духе архитектурных мутаций. Они построили для шоссе эстакаду, идущую прямо по руслу реки (Рис. 11–01)

Подобное архитектурное новшество выглядит на первый взгляд весьма скромным. Однако это один из первых образцов существенного изменения архитектуры ради интересов природы. Это самая настоящая мутация.

Перед архитекторами все четче встает задача реального учета природного фактора при архитектурном проектировании. Но при строительстве сохранять природу в первозданном виде невозможно в принципе. Любое архитектурное вмешательство так или иначе природу изменяет. В приведенном выше примере природа ведь тоже нарушена – этой эстакадой изменен облик реки (а возможно, и не только облик).

Другой поучительный пример – построенный по проекту арх. Гримшоу экологический центр в Англии (Рис. 11–02).

Комплекс состоит из нескольких относительно изолированных друг от друга объемов, в каждом из которых создана среда, соответствующая определенному биотопу, например, влажным тропикам. Но оказалось, что в помещении, постоянно посещаемом людьми, любой биоценоз сохранить неразрушенным практически невозможно.

Еще в конце 19 века были сформулированы основные положения науки, получившей название «теория хаоса». До этого считалось, что всё в мире подчинено строгим законам, а все следствия исключительно четко проистекают из причин. Однако оказалось, что существует целый класс систем, по отношению к которым ничтожно малое воздействие может привести к самым неожиданным последствиям. И вот в 1952 году выходит из печати рассказ знаменитого фантаста Рея Бредбери под названием «И грянул гром», в котором автор описывает ситуацию, когда гибель в далёком прошлом всего лишь одной бабочки существенно изменяет мир очень далекого будущего. Есть мнение, что именно рассказ Бредбери побудил в 1961 году Э. Лоренца назвать сугубо научный феномен не очень научным (на первый взгляд) словосочетанием «эффектом бабочки». Так ли это было на самом деле, или нет, но с тех пор термин прочно вошел в научный обиход.

Этот феномен имеет самое прямое отношение к трудности, с которой столкнулся архитектор Гримшоу при проектировании данного объекта. Ведь многочисленные посетители этого экологического центра даже при предельно аккуратном поведении все равно так или иначе будут разрушать созданную среду. И чтобы хоть как-то смягчить это негативное воздействие людей архитектор запроектировал специальные мостки. В результате посетители этого центра (по сути музея) не дотрагиваются ни до одного листика, не наступают ни на одну травинку. Впоследствии эта идея породила целый ряд дизайнерских решений так называемых «экотропинок» в заповедниках и других охраняемых природных территориях. (Рис. 11–03).

Решение, конечно, очень разумное. И все же даже оно не избавляет природу в интерьерах центра от разрушения на все сто процентов. Абсолютное сохранение природы невозможно в принципе. Она может оставаться подлинно девственной только без человека. Человек не внешний по отношению к природе объект. Он часть ее. И поэтому нужно говорить не о сохранении природы, а подлинном воссоединении с ней.

Наивысший класс взаимоотношений со средой показал в свое время великий Ф.-Л. Райт своим Fallingwater House (Рис. 11–04).

Это название чаще всего переводят как «Дом У водопада». Но мне кажется более точным (по смыслу) перевод «Дом С водопадом». Ведь Райт построил не здание рядом с водопадом. Он сделал фрагмент естественной среды неразрывной частью архитектуры. Невозможно представить этот дом без водопада. Это был бы другой дом. А без дома был бы другой фрагмент среды.

Человек с древних времен изымал из среды некоторые ее части, делая каменоломни, вырубая целые фрагменты леса и превращая изъятое в элементы архитектуры – колонны, балки, стены и пр. В отличие от этого Райт ничего у природы не изъял. Он создал нечто, что можно назвать подлинным единением архитектуры и природы. А вода в данном случае не совсем неживая, поскольку находится в постоянном и вечном движении. Произведение Райта – подлинная архитектурная мутация, заслуживающая дальнейшего творческого развития.

Но эта вилла – случай особый. Уникальный фрагмент природной среды. Уникальный архитектор. А как сказал однажды о себе и себе подобных Юрий Любимов «в нашем деле нет ни наследников, ни преемников». И всё же хотелось бы иметь какие-то более общие архитектурные подсказки, помогающие использовать их в самых разных ситуациях и, главное, различными архитекторами. Мне кажется, что такой подсказкой мог бы стать тезис «В интересах не человека, а природы». А это означает, что хотя в интересах человека, но только как частички этой природы.

Интересы человека можно узнать «спрашивая» человека (не обязательно в буквальном смысле этого слова). Но как «спросить» природу? Эта проблема еще ждет своих исследователей. С определенными оговорками можно трактовать как ответы природы ее действия в ситуациях с заброшенными человеком архитектурными и дизайнерскими объектами, где человек перестает мешать действиям природы.

Вот, например, старое, явно давно заброшенное фортепьяно в Калифорнии, США. Получив полную волю природа попросту проросла сквозь творение человека, когда оно оказалось на его пути (Рис. 11–05). А может расти как бы не обращая внимания на целое архитектурное сооружение.

Скорей всего архитектор М. Мийяваки был знаком с подобными экзотическими достопримечательностями, когда проектировал виллу в конце 1970-х годов. Выделенный под строительство участок оказался совсем крохотным и не очень удобным – на довольно крутом склоне. К тому же на нем росли 5 бамбуковых деревьев. Даже не совсем деревьев, а правильнее сказать деревцев. И тем не менее архитектор так спроектировал архитектуру здания, что все деревца остались неприкосновенными (Рис. 11–06).

Совершенно иной подход я наблюдал сам в Москве, когда в Марьиной Роще стали строить большой многофункциональный комплекс на озелененном участке, где в 19 веке размещалось кладбище. (Еще даже остались несколько старых каменных надгробий, которые после строительства бесследно исчезли). И пока шло строительство рядом красовался большой щит с надписью: «Для нужд строительства было уничтожено 56 деревьев, но зато мы посадим в Лианозово 150 деревьев». Судя по всему, сочинитель этого шедевра так и не понял всю его абсурдность. А ведь это равносильно тому, чтобы отнять у одних людей 56 тысяч рублей, но зато каких-то других «осчастливить» на целых 150 тысяч. Но еще важнее другое. Разве рождение 150 младенцев компенсирует убийство 56 взрослых людей? А ведь срубленным деревьям было 50, 60, а то и больше лет. И когда через много десятилетий посаженные "компенсирующие"деревца станут такими, как загубленные, построенные на их месте здания могут вполне признать морально устаревшими и снести ради более «современных». Круг замкнется и все повторится. И как вообще можно в подобной ситуации говорить о какой-то «компенсации»?