Раафи – маленькое племя, совсем крошечное, притулившееся к боку давно потухшего вулкана, занимающего большую часть острова. Собственно, вулкан этот – и есть остров. Гигантский выступ земной коры, обросший кораллами и почвой.

На острове живет пятьдесят два человека (и ещё двое готовятся прийти в этот мир), нет ни сотовой связи, ни проводных телефонов, и только изредка можно поймать радиосигнал с соседних, довольно далеких земель – в основном радиопередачи на португальском и интернациональная попса на английском. Впрочем, здесь ни у кого нет радио – он привёз его с собой. Раз в полгода мимо острова проходит корабль, и на маленькой шлюпке местным жителям привозят кое-какие необходимые медикаменты и одежду, а в остальном – всё как в каменном веке.

В какой-то из дней он написал в своем дневнике: “Когда женщина раафи рожает, она делает это в полнейшем одиночестве, где-нибудь на берегу океана, и никто из племени не решается ей помочь, пока роды тем или иным образом не завершатся. Я наткнулся на одну такую рожающую совершенно внезапно, когда утром вознамерился выпить кофе в местечке поживописней. Она стонала, кричала, ругалась и, кажется, возносила молитвы богам (насколько я мог разобрать со своим слабым пока знанием местного наречия), а между ног у нее было нечто вроде кратера разорвавшейся бомбы, как мне показалось. Я стоял и мучительно, лихорадочно думал, что должен чем-то помочь, но я ведь доктор антропологии, а не медицины. Впрочем, долго мучиться мне не пришлось. Женщина меня заметила и прорычала слово, которое я замечательно выучил за полгода жизни здесь: “Проваливай”. И я ретировался. Позже видел эту женщину – живую и даже почти здоровую – в посёлке.

… Не то чтобы местные так уж недружелюбны. Но мало кому приятно, когда его изучают, как какое-то насекомое или дикого зверя.”

***

Он прекрасно осознавал, что застрянет на острове по крайней мере на полгода. Ему так и говорили: он безумец, что рискует. А если у него заболит зуб? Если инсульт, инфаркт, перелом ноги? Безумец. И это ведь не считая того, что никакой сотовой связи, никакого интернета, никакого крана с горячей водой и анатомического матраса.

Он, откровенно говоря, устал каждый день приходить на работу к восьми утра, уходить в шестнадцать-пятнадцать и читать лекцию “Введение в антропологию” из года в год студентам со всё более пустыми и бессмысленными глазами. Он договорился, чтобы поездку ему оформили как рабочую командировку. Страховку университет, впрочем, оформлять отказался, поскольку – ещё раз повторили – безумец. И если его съедят местные драконы, то им даже икаться не будет.

Так что он полностью осознаёт все риски (в чем расписался в приказе об отправлении в командировку).

Он взял с собой радиоприемник. Это односторонняя связь, когда ты можешь слышать людей, а они тебя – нет. Они и о существовании-то твоём не догадываются. Его это вполне устраивает.

***

По утрам раафи дружно совершают обряд приветствия солнца. Для этого всё племя, все пятьдесят два (теперь уже пятьдесят три) человека собираются в центре своего поселка, на площади для танцев, и дружно, старательно кланяются востоку, где ярко полыхает алая полоска. Они считают, что если солнце не приветствовать как положено, оно, пожалуй, и передумает вставать. Страшнее всего для раафи остаться в кромешной тьме. В ночи водятся монстры, поэтому никто из племени в здравом уме после наступления темноты за порог хижины не выйдет, кроме как по крайней нужде, а дети, родившиеся ночью, нуждаются в дополнительных оберегах от злых духов.

Его считают ненормальным как минимум. Он ведь бродит по ночам. И у него, чёрт возьми, голубые глаза. Голубых глаз здесь не видали никогда прежде. А если не видали, то их и не существует. Это всё равно что думать, будто где-то существуют люди – не демоны! – с желтыми или там оранжевыми глазами.

Его немного побаиваются. Дети так и вовсе прыскали от него во все стороны первые два месяца его командировки. Потом стали любопытно поглядывать, потом – таскаться за ним хвостом, жадно разглядывая и его самого, и все предметы, которыми он пользовался (когда приезжаешь за кем-то наблюдать и кого-то изучать, готовься к ответному интересу).

Ему всё ещё не показали драконов, потому что “время не пришло”.

***

У него умерла жена, и прошло уже довольно много времени с тех пор – целых пять лет. Он не вполне уверен, что именно чувствовал пять лет назад и уж тем более не знает, что чувствует сейчас.

Ему, собственно говоря, сложно даже понять, в какой именно момент она умерла. Дело, быть может, в том, что ему, конечно, позвонили, но он приехал, когда всё уже было кончено. Его проводили попрощаться – с деловитым сочувствием, но явно думая уже о другом, и медсестра шепнула, что пациентка не мучилась, а просто заснула и не проснулась. Он не знает, так ли это было, или эту фразу говорят всем родственникам. Но он не узнал свою жену в той мёртвой женщине, которую ему показали. Он даже не смог к ней прикоснуться. Но умерла она для него, кажется, раньше. Тяжелая, долгая, безнадежная болезнь поглощала всё, до чего могла дотянуться: счастливые воспоминания (наверно, ему не хватило мужества создавать для них новые воспоминания взамен утраченных), планы на будущее (потому что никакого будущего не стало, а только тяжелое и болезненное настоящее), надежду на чудо (её эта тварь отнимала медленно и особо изощренно), самое то, что составляло из себя Колин – её упрямство, оптимизм и радость жизни.