Аман Тулеев. С моих слов записано верно

О мосте на Кийзак

Девятого мая 1977 года в наших краях случилось страшное наводнение. Междуреченск не зря получил свое название: город расположен на месте впадения рек Усы и Мрассу в Томь. Весной в половодье многочисленные притоки и ручьи часто разливаются, выходят из берегов, но в тот раз приключилось нечто совершенно особенное. Аккурат к Дню Победы вода поднялась на шестьдесят четыре сантиметра выше рекордной отметки 1958 года, была прорвана дамба в районе Ольжерасской автобазы, затоплен Карайский водозабор. Город на какое-то время остался без питьевой воды. Со стихией боролись организованно, но в поселке Притомский пришлось спасать людей.

Вода смывала на своем пути все, с корнем выворачивала вековые деревья, срывала с фундамента и уносила вниз по течению крепкие дома. Не раз слышал рассказы, что во время строительства магистрали на участке Междуреченск – Абакан – Тайшет извилину реки Мрассу решили спрямить, засыпав часть русла миллионами тонн грунта, гравия и щебня. В результате ландшафт в этом месте изменился, привычная картина нарушилась. Старожилы-шорцы говорили, мол, нельзя было этого делать, природа захочет вернуть то, что у нее отняли. Прошло лет двадцать, и вот, когда 9 мая 1977 года началось наводнение, именно на этом участке вода прорвала искусственную насыпь из щебня, шпал и рельсов, и Мрассу ринулась в прежние берега, круша попутно все преграды.

За стихией интересно наблюдать издалека, еще лучше – по телевизору. Захватывающе и безопасно. А вот самому оказаться в центре бурного потока – спаси и сохрани.

Разумеется, в день, когда происходили такие события, я не мог сидеть дома и праздновать, хотя у меня святое отношение к Дню Победы, как и у всего поколения, выросшего сразу после войны. С утра я был на работе. Ближе к обеду забежал на минутку домой. Там меня и застал телефонный звонок первого секретаря Междуреченского горкома партии. В то время эту должность занимал Владимир Овденко, впоследствии – первый секретарь Кемеровского горкома КПСС. Владимир Иванович по пустякам не дергал. «Река, – сказал, – поднялась уже до уровня железнодорожного моста…»

Я сразу все понял. Этот мост обеспечивал сообщение между станцией Междуреченск и новокузнецким направлением через Кийзак. Рухни он, и путь на юг, в сторону Абакана, будет отрезан.

Положил телефонную трубку и сразу рванул туда, к реке. Смотрю, по Мрассу плывет бревенчатый домик. Симпатичный, почти целехонький. А за ним сплошным потоком – лес. Будто кто-то в неурочное время открыл сплав древесины. Проплывающие в стремительном потоке бревна с огромной силой ударяли в опоры моста, грозя разрушить его.

Картинка не для слабонервных!

Вокруг суетятся люди, подтаскивают к насыпи все, что могут. Да куда там! Кто-то кричит про бульдозеры и тросы. Но где все это взять? Еще один грамотей вспомнил из учебников, что нужно бросать мешки с песком и гравием. Ну, бросили. Бульк – и их тут же унесло могучим потоком.

Что делать? Сел я с замами думать, решение искать. Возникла идея сцепить состав вагонов на семьдесят и загнать его на мост. Да так, чтобы первые двадцать вагонов стояли на одном берегу, последние – на другом, а основная часть – посередине. Тогда мост выдержит. Обсудили, сформировали мощный тяжелый состав, и я начал объяснять машинисту задачу. Тот, не дослушав мои слова, перебил: «Ишь какой умный! У меня жена, дети. По-твоему, я ненормальный, чтобы через мост ехать?! Садись сам и рули, куда хочешь!» Помощник тоже отказался. И оба, по сути, были правы. Какое я имел право посылать людей на верную гибель? Риск был огромный, запредельный. Но не ждать же, пока вода все уничтожит!

– Иваныч, приказываю как начальник станции! – сказал машинисту. – Или тебя потом расстреляют, потому что ты предатель! Не о своей шкуре думать надо, а что отрежешь Абакан, Новокузнецк, Тайшет…

– Пиши приказ, Аман! Без бумажки с места не сдвинусь, – ответил Иваныч, подумав.

Взял я чистый лист и вывел: «Приказываю машинисту Бухтоярову (сколько времени прошло, а фамилию помню!) в связи со сложившейся чрезвычайной ситуацией вывезти состав на мост и не двигаться, пока угроза не спадет».

Бухтояров внимательно изучил документ, почесал в затылке и добавил:

– И еще одно, начальник. Ты – со мной. Пойдешь впереди локомотива, буду на тебя ориентироваться. Полотна-то не видно.

Действительно, вода поднялась выше уровня моста, нельзя было определенно сказать, целы рельсы или их уже смыло. Колеса тепловоза и те наполовину оказались скрыты в воде. Мне она доходила до колен, сапоги сразу промокли и противно хлюпали при каждом шаге. Услышал, как за спиной лязгнул и тронулся поезд. Я иду, и он следом. Вот и левый берег позади, вот стальные фермы моста, вот железо дрожит под ногами… Бревна нескончаемо бились по опорам. Звук такой неприятный, противный. Бум, бум, бум… Вниз старался не смотреть. Выбрал высокое дерево на правом берегу и на него ориентировался. За остальным наблюдал периферическим зрением. Вокруг – сплошной вал желтой, мутно-грязной воды. Рев стоял такой, что в какой-то момент перестал слышать локомотив за спиной. Обернулся: едет! Я был мокрым с головы до пят. В мае в Сибири даже снег случается, это точно не лето, но холода я не замечал. Шел на ощупь, под водой находил следующую шпалу и только потом переносил на нее ногу, в руках держал флажок…

Вот уже и середина. Мост держится. Шатается, но держится! Не знаю, что чувствовали машинист с помощником, они все же находились в кабине – в защищенности, пусть и иллюзорной. Если бы конструкция рухнула, конечно, тепловоз стал бы для них братской могилой. Ну и я не выжил бы, это понятно.

Врать не стану, гнал дурные мысли, но в тот момент меня обуял животный, дикий страх перед мощью стихии. Все вокруг скрипело, скрежетало. Как добрался до берега, одному богу известно. В такой ситуации самый убежденный безбожник верующим станет…

По-хорошему, нельзя было так рисковать ни своей, ни чужими жизнями. Да и подписывать подобные приказы я не имел юридического и морального права, но вокруг все струсили, а делать что-то надо было, вот я и пошел на отчаянный поступок. Тогда ведь у моста все городское начальство собралось, включая прокурора, а решение принять было некому… Когда перекинули состав через мост и первая горячка спала, я осознал, что могло произойти. Сел в сторонке и заплакал, поджилки тряслись от пережитого ужаса…

Вскоре подоспели спасатели с противопаводковым поездом, который был загружен мешками со щебнем и песком. Люди сбрасывали тяжелые мешки в воду, и их уносила пучина, словно спички: бульк, бульк… Ни один из предусмотренных в случае наводнения способов не выручил. Потом друг за другом к мосту стали подходить полные щебня БелАЗы и высыпать свой груз под опоры. А через сутки и вода начала спадать…

Чем закончилась история? Да ничем. Думаете, ответственные товарищи из горкома КПСС поблагодарили нас за смекалку и проявленный героизм? Как бы не так! Ладно я – руководитель по должностным обязанностям несет ответственность за все, что происходит на вверенном ему участке, – но машинист с помощником за что, скажите, шли на смерть? По сути, они совершили подвиг! Ну так руки пожмите им при всех, расцелуйте прилюдно, объявите героями. Весь город чествовал Бухтоярова с коллегой, а из горкома партии – тишина! Меня это поразило до глубины души. Могли хотя бы почетную грамоту вручить, взять у угольщиков немного денег и поощрить рублем железнодорожников, которые, по сути, спасли город. Во мне все кипело от возмущения! Но я не стал докладывать начальству, просить. Еще подумали бы, что Тулеев набивается на комплимент, хочет, чтобы и его отметили.

Никогда не понимал и не разделял хамского отношения к людям. Вот и в тот раз собрал всех причастных к спасению моста, поблагодарил каждого от своего имени, налил по рюмке и выпил с мужиками за здоровье и долгую счастливую жизнь.

Никогда не забуду тот случай… Мне и сейчас порой снится, как иду по качающемуся мосту через Мрассу, борюсь с потоками воды, норовящими утянуть меня вниз, а спасительный берег все не приближается…

О Новокузнецке

В Междуреченске я проработал пять лет, а в 1978 году меня пригласил к себе замом Андрей Клепиков – начальник Новокузнецкого отделения дороги. Замечательный был человек, мудрый, с волчьим нюхом на все – и на плохое, и на хорошее.

Не хочу показаться мистиком, но, считаю, в жизни иногда приключается нечто сверхъестественное, с трудом поддающееся логическому объяснению. Скажем, у меня бывают сны, которые не только возвращают в прошлое, как в случае с мостом через Мрассу, но и могут предвосхищать события, заглядывать в будущее. Вот и незадолго до переезда в Новокузнецк я увидел вещий сон. Наяву мне и мечтать не приходилось, что Клепиков сделает выбор в мою пользу. На должность его зама претендовало несколько сильных кандидатов, и я не попадал в их число. Андрей Иванович, повторяю, был Личностью с большой буквы, он очень много сделал для развития новокузнецкого железнодорожного узла, который до сих пор надежно служит югу области. Клепиков мыслил стратегически, планировал на десятилетия вперед.

Словом, мне приснилось, что претенденты-конкуренты судорожно карабкаются куда-то вверх, а я вроде и не делаю ничего особенно, дышу ровно, но каким-то образом обхожу всех и вдруг оказываюсь впереди. И вот проходит немного времени, и становится известно, что замом буду я. Все ахнули, когда Андрей Иванович именно меня выдернул. С чем сравнить? Как из лейтенантов сразу перепрыгнуть в полковники!

Как снилось, так и получилось. Правда, карабкаться мне никуда не пришлось. Хотя фон перед моим назначением был не самый приятный.

Поясню.

Во второй половине семидесятых годов заведующим промышленно-транспортным отделом горкома КПСС Новокузнецка работал Николай Егорович Крюков. И вот как-то я сидел у него в приемной в ожидании аудиенции и через приоткрытую дверь прекрасно слышал все, о чем говорили в кабинете.

– Нам какого-то Тулеева подсовывают на Новокузнецкое отделение Кемеровской «железки», – громко говорил Крюков. – Должность серьезная, масштабная, а у этого деятеля имя и отчество такие, что и не выговорить. Мне минимум три дня их учить надо. Никого не могли найти попроще – Ивана Ивановича или Петра Петровича?

Кто-то из собеседников, чей голос я не узнал, попытался оппонировать Николаю Егоровичу, мол, именно за кандидатуру Тулеева как за профессионала и бьется дорога.

Что потом еще говорили в кабинете, я не слышал. После слов Крюкова к горлу непроизвольно подступил ком. Сразу вспомнились слова отчима Иннокентия Власова. Ведь он предупреждал, что с моим именем могут быть проблемы, предлагал взять его фамилию и отчество. Я заупрямился, решил проявить характер, оставив без изменений все, что получил от матери с отцом, и вот теперь, значит, расхлебываю эту кашу. Такая злость меня взяла! Нет, не конкретно на Николая Крюкова, а на глупую ситуацию. Неужели не получу интересную работу из-за подобной нелепицы?!

Старшее поколение помнит: в советское время назначение на любую высокую должность проходило через процедуру утверждения в партийных органах. Первый секретарь Новокузнецкого горкома КПСС Николай Спиридонович Ермаков настоял на моей кандидатуре. Николай Егорович не посмел возразить начальнику, а может, уже порепетировал и научился произносить: Аман Гумирович.

Сегодня Крюков по-прежнему руководит Новокузнецким заводом резервуарных металлоконструкций, он несколько раз избирался в Совет народных депутатов Кемеровской области, к слову, не без моей личной поддержки. За долгие годы сотрудничества у нас с Николаем Егоровичем сложились хорошие, можно даже сказать, отличные отношения. Тем не менее эпизод с именем, «которое не выговорить», я не забыл. Не затаил, чтобы при удобном случае посчитаться или, упаси боже, отомстить, а именно так: не забыл.

Однажды на торжественном приеме Крюков произносил цветистый тост в мою честь, я дослушал до конца, а потом взял да напомнил тот старый случай. Николай Егорович сильно удивился: «Откуда знаешь?» Ну я и ответил: «Хочу дать тебе совет. Когда проводишь совещания, дверь кабинета плотнее прикрывай…»

А теперь, собственно, о Новокузнецком отделении. По форме оно напоминает вытянутый треугольник с вершинами в Таштаголе, Междуреченске и Белове. Мы обслуживали крупнейшие промышленные центры Кузбасса, включая Новокузнецк, Прокопьевск, Киселевск, Осинники…

Станции, как известно, бывают тупиковые, промежуточные и узловые. На последних оборудованы специальные горки, на которые затягивался поезд, после чего начинался роспуск вагонов: один – на Ленинград, другой – на Байкал, третий – еще дальше, в Читу или Хабаровск… Распускаешь с горки один поезд, в итоге собираешь другие: сорок вагонов ждут отправки на Урал, еще полсотни – на Волгу. Составляешь поезда – и в добрый путь, по домам.

Две крупные узловые станции на Кемеровской железной дороге, где формировали поезда по разным направлениям Советского Союза, носили названия Новокузнецк-Восточный и Новокузнецк-Сортировочный. Их реконструкцией в свое время занимался Андрей Клепиков, сделал много, и все же логистические возможности станций оставались ограниченными. Нам вечно не хватало путей. Как студенту – одной ночи при подготовке к экзамену. Сколько раз случалось: из-за недостатка мощностей закручивалась так называемая восьмерка, вагоны ходили по кругу, а сформировать состав не могли.

Когда Андрей Иванович назначил меня своим замом, я сразу включился в работу, взял с места в карьер, пытаясь оправдать его выбор. Узел большой, проблемы – горой. Казалось, в Мундыбаше и Междуреченске пахал как папа Карло, но в Новокузнецке нагрузка кратно возросла. Семью почти не видел: утром уходил – пацаны еще спали, ночью возвращался – они уже спали. Тридцать первого декабря чуть ли не до боя курантов сидел за рабочим столом, пытаясь свести концы с концами: отчетность не закрывалась, а страна ждала, когда Новокузнецк отрапортует по итогам четвертого квартала.

С чем были связаны сложности? В одном вагоне везли слесарные инструменты, во втором – посуду и хрусталь, в третьем – сливочное масло, в четвертом – водку. Вагоны должны подходить друг к другу бережно и нежно, состыковываться максимально аккуратно. Если вовремя не остановить, не затормозить, один может так шарахнуть по другому, что вместо хрусталя только звон останется.

Чтобы не допустить подобных ЧП, которые могли влететь в приличную копейку, на железной дороге существовала специальная профессия – башмачник. С помощью специальных вилок на пути укладывались тормозные колодки и закреплялся подвижной состав. Порой работа башмачника напоминала настоящее искусство, и в этом сравнении нет никакой натяжки и преувеличения. Даже малейшая ошибка в расчетах грозила потерями, порчей народного имущества. Железная дорога за любой косяк расплачивалась огромными штрафами, поскольку по договору несла ответственность за принятый к перевозке груз.

Говорят, трус не играет в хоккей. Может, и так, не знаю, не проверял. Зато могу утверждать другое: в башмачники он, трус, точно не сунулся бы. Для этой профессии требовалось мужество или на худой конец безбашенность. Далеко не каждый способен тонко и точно все рассчитать, а потом успеть поставить на рельсы тормозной башмак и отскочить в сторону, пока тебя не размазал по полотну громадный вагон. Опасная работа, сродни шахтерской! Длину тормозного пути прикидывали в основном на глаз. Со временем ручной труд был вытеснен механикой, башмачников мы с дороги убрали, оставив несколько человек, что называется, для штучной, ювелирной работы. На смену людям пришла техника – дистанционно управляемые замедлители, которые сделали процесс гораздо более безопасным.

Но это случилось позже, а тогда, в конце семидесятых, приходилось иметь дело с башмачниками. А это та еще братия. Как и мойщики вагонов, в основном из бывших зэков. Отчаянные мужики! В Кузбассе ведь много тюрем. Попадались среди вчерашних сидельцев и хорошие люди, оказавшиеся в наших столь отдаленных местах не за банальную уголовку, а как жертвы сталинских репрессий, мотавшие срок по пятьдесят восьмой статье.

Хотя, сказать по совести, встречались по большей части отнюдь не декабристы и не революционеры, а махровые рецидивисты. И с ними важно было поступать по справедливости, ни в коем случае не врать. Обманешь или кинешь – работать не будут.

Случалось, башмачники разбивали вагоны. Созывалась комиссия, разбиравшая, что испортили, на какую сумму. Удивительным образом среди пострадавших чаще всего оказывался вагон… с водкой. Неведомым образом узнавали заранее, где, что и когда будут везти! Накажешь провинившуюся бригаду – кого-то оштрафуешь, закоперщиков уволишь. На какое-то время вроде затихнут. До следующего вагона с водкой… Впрочем, встречались сплоченные и ответственные бригады, они трудились четко и аккуратно, обходились без сбоев и происшествий. Но это скорее исключение для башмачников.

Мне было интересно работать, получал удовольствие от процесса и результата, но всегда чувствовал страх. Душный, липкий, противный. Как холодок между лопатками. Стоило не выполнить хотя бы что-то из многочисленных поручений, допустить аварию или, не дай бог, крушение поезда – и все! Тут же начиналась свистопляска. Горкомовские товарищи по любому поводу пугали исключением из партии. Размахивали этой страшилкой передо мной, как бандит кастетом в драке.

Впрочем, в состоянии перманентного страха пребывал не только я. Предложение гнать из партии, автоматически лишавшее человека должности и любых перспектив в будущем, слышали в свой адрес руководители разных уровней по всей стране. Мы жили в вечном мандраже, ожидая отчетных собраний и селекторных совещаний, строившихся по принципу «выполнил – не выполнил». Отчитываться приходилось и по партийной линии на местном уровне, и в министерстве в Москве.

Аварии в наших краях чаще случались зимой: рельсы от сильных морозов лопались, расходились. Как-то пассажирский поезд Таштагол – Новокузнецк сошел с рельсов, хорошо хоть, успел миновать железнодорожный мост. Быстро поднять вагоны не получилось, чтобы подвозить еду и воду пассажирам, пришлось организовать волонтеров. В норматив, отпущенный для ликвидации аварии, мы не укладывались, и, чтобы происшествие не переквалицифицировали в более тяжелую категорию – крушение, за которое потащат на ковер в Москву, все спешили. Почти сутки в тот раз мы проковырялись.

В первые часы я едва не околел от холода, руки-ноги чуть не обморозил: поскольку торопился к месту ЧП, не стал заезжать домой и оказался непредусмотрительно легко одетым посреди скованной стужей тайги. Мужики утепляли меня уже на месте. Разумеется, употребление алкоголя на работе категорически запрещалось, но в обед каждому налили минимум по полстакана водки. Иначе на таком холоде было не выжить. И мне предложили выпить сорокаградусной для внутреннего согрева, а я к крепким напиткам был не приучен, в Майкопе и Тихорецке только вино употреблял, да и то бокал, от силы – два.

А тут мужики напустились: «Чего сидишь? Пей!» Делать нечего. Я и махнул стакан. Обед закончился, все потянулись к рабочим местам, а я не могу подняться из-за стола. Ног не чувствую, не держат. Конкретно поплыл! Одно слово: начальник! Но, знаете, никто слова не сказал, не упрекнул. Люди сделали вид, будто не заметили.

Народ у нас работал по большей части хороший, хотя, врать не буду, и подлянок с предательством тоже хватало. Нет-нет, да и шепнет какой-нибудь доброхот Андрею Ивановичу: слышь, Аман-то на твое место метит. Но Клепиков отмахивался от таких шептунов, как от назойливых мух, и доверял мне. Прожженный, опытный – настоящий большевик! – он ни разу не пересказывал мне чужие интриги и сплетни. Лишь когда в 1991 году я пошел на выборы, став кандидатом в президенты России, Андрей Иванович вдруг признался: «Знаешь, Аман, всегда считал тебя карьеристом, а ты вдруг попер против действующей власти. Вот не думал, что ты способен на это…» Честно говоря, не ожидал услышать о себе такое. Столько лет проработали плечом к плечу, а человек не понял главного обо мне, не уловил сути. Я никогда не шел по головам, не подсиживал, не подличал. Да, мог быть жестким, возможно, порой даже излишне суровым, но и с себя ведь всегда спрашивал со всей строгостью, не позволял никаких поблажек. Все было посвящено делу, работе.

Пожалуй, единственной отдушиной для меня в те годы стал… волейбол, которым я неожиданно увлекся в Новокузнецке. До смешного доходило. Сижу за столом, работаю, пишу очередной отчет. Вывожу на бумаге букву «в», и вдруг меня словно катапультой выбрасывает из кресла. «В» – волейбол! Быстро-быстро доделываю самое неотложное и бегу на спортплощадку. Три раза в неделю выпадал из рабочего ритма на пару часов. У нас и команда подобралась замечательная, дружная. После игры шли в парилку, травили анекдоты, шутили, смеялись. Это было яркое, светлое пятно в нескончаемой череде трудовых будней.

Ну еще по воскресеньям мог выбраться с сыновьями в бассейн.

Там, в Новокузнецке, я понял, что для грамотного управления этим участком дороги необходимо знать технологию предприятий, которые обслуживаешь. Для Кузнецкого металлургического комбината и второго гиганта, Запсиба, было принципиально важно, какой груз подается в первую очередь, а какой – во вторую. Так и с выгрузкой: что-то требовалось вывозить срочно, а какая-то продукция могла подождать. В противном случае возникал риск остановки производства…

Отдельная тема – опыт Динмухамеда Кунаева, ставший настоящей школой для меня. Часто его вспоминаю. Член политбюро ЦК КПСС, трижды Герой Социалистического Труда, академик. Он долго руководил компартией Казахстана и много сделал для своей республики, а когда в конце восьмидесятых годов прошлого века его сняли с поста, в Алма-Ате прошли массовые акции протеста – так народ выразил поддержку своему руководителю. Это был человек-глыба, настоящая величина в политике. Мы встречались уже после его отставки, и как-то Динмухамед Ахмедович дал мне на память свою карточку, визитки тогда еще не вошли в моду. На ней было написано: «Кунаев Д. А., горный инженер». И все – ни одной должности или звания. Я сильно удивился, но на вопрос «Почему?» получил ответ: «Знаешь, Аман, если бы я не состоялся как горный инженер, не был бы тем, кем стал». Эти слова врезались мне в память. И сегодня четко сознаю: не стань я хорошим инженером путей сообщения, вряд ли смог бы работать губернатором и чего-то добиться на этом посту.