В четыре руки

***

В тёмно-синем крыле воронья утонула озимь,

тёмно-серым дождём в окошко стучится беда,

в тёмно-грязных разводах на улицах скользких вода;

снятся нищие, неба просят.

***

Одним объяты одеялом,

крыло к крылу стрижами ввысь.

И все движенья повторял их

попарно сложенный сервиз.

***

У Хлебникова вывернутый дар,

как наволочка звонкая до дыр;

в стихах, как в перьях.

Словно в птичий мир

исчез, Божественное пробормотав.

***

Завис, зимы последний свидетель,

лист – ветошью грязной в обнове –

вцепился в ветку и держится еле,

как жизнь, прожитая на честном слове.

***

А время ужато

до чёрточки малой,

связующей даты

рожденья и славы.

***

Открыт и падает на землю небосвод,

и звёзд парадный строй нарушен.

Бог наигрался, кончился завод.

Большой ребёнок, собери игрушки…

***

Холодно. Бессмысленно. Дышать

нечем. На века зевота.

Что-то делать. Что-нибудь решать.

Жить и умирать за что-то.

***

День длится вширь и вдаль очей твоих светлее.

И ночь пустыннее твоих спокойных уст.

Я за себя ещё сказать успею,

я за тебя в молитвах отшучусь.

***

Долгий вечер, дальний вечер.

Тёплая, как солнце, пыль в горсти,

тихий шёпот: "Господи, прости

человеку человечье…"

***

Как волчата под звёздным именем мы.

И лелеет нас тёмной лаской

то ли Бог, не имеющий имени,

то ли имя под божьей маской.

***

В великой суете сует

у нас, родства не помня, с Вами –

два-три кивка за столько лет…

Как будто вечность перед нами.

***

Но смолкой пахнет свежевыструганная

доска,

не в мой затылок гвозди и не я

пока…

***

Из хаты, озабоченно смел, –

руки поглубже в карманы, как в ножны мечи,

шапку на уши-глаза, сердце на стрём, болтанки лишивши, –

выйду.

Фёдор Михайлович, спите спокойно: всё тот беспредел

и в книгах, и в жизни.

***

_______о____

_____♪______

Те звуки-исполины, крылья-звуки,

освобождение божественного духа.

Токката, ре-минор величественной фуги,

тоска счастливая, когда мы были звуки.

Стихи

Не бледной кистью натюрморт,

не запах жареного сала,

а непрерывный небосвод,

как молоко, что убежало.

***

Ребёнок, тяготящийся отвагой, –

сквозь щели полумрак и любопытство страха:

стол, Библия, кассета Баха,

лист недописанный мертвеющей бумаги.

Великорусское

И душа сквозна,

и рука нежна.

Хочешь лени – на!

Хочешь стали – на!

***

Возмужали, стали мудростью, молчанием речисты.

Осень. Листья, как и в оны годы, ах, какие листья!

Осень, как и в оны годы, золотая. Грустно.

На скамье, что в Царскосельском парке, пусто.

***

Уже воспоминанья тень –

не часто, не отчётливо, не смело:

свет глаз не ярче света тела.

Был вечер. Было утро. Первый день.

***

Есть радость тайная в звенящем слове

есть

,

и в слове

нет

 живёт кузнечик жизни.

И жизнь сплошная тайна есть.

И смерть, всего одна разгадка жизни.

***

И глаз твоих небесная усталость,

и рук моих несдержанность; пока

как будто жизнь ещё не начиналась

в замесе дивном: света и песка.

***

Сучья жизнь, но все живём под Богом,

кто в ладошку, кто в платок.

Осознав, где Бог и где порог,

ухожу в винительном с предлогом.

Борис Пастернак

Столько лба, что места

на Сенатской площади.

И в зрачках судьба.

И лицо породистой лошади.

***

По лужам ласточкой раскрытою скользит,

во взгляде влажный блеск, зовущая истома.

В её руках парящий дождевик.

Раздвоенный язык в раскатах грома.

***

И у виселицы последнее желание,

и у зрителя великодушие ложное.

И поэзия – крови переливание

из пустого в порожнее.

***

Кузнечиков шрапнель, слюда стрекоз,

запёкшиеся губы лета.

И вырастет среди травы и роз

слепое солнце мёртвого поэта.

***

Началась и запнулась песня

про какой-то казанский приют.

Кони лучше живут, интересней.

И другие песни поют.

***

Через пустыни волн, усталый пилигрим,

в тоннелях глаз сквозь пьяный дым,

печальным одиночеством храним,

родной, соборный свет: "Поговорим…"

***

Я из тех, потерянных по дороге,

не поднимавшихся по тревоге,

в кулачок подводивших свои итоги.

Не ищите нас, нам осталось немного.

***

Звёзды нас уже качали,

снова в звёздное начало?

Свет на рыльце стрекозы,

дорогой мой, Дао-цзы.

***

Нефть подросла в цене. Красив Париж.

В Ирак внедряют правила и фраки.

И во дворе грызутся две собаки,

и кость сладка, как на обрыве жизнь.

***

Твой зрачок теплеет прошлым,

а сегодня сталь стекла.

У окошка села кошка,

кошке хочется тепла.

***

Ощерится мёртвая пашня без лада, без края,

и встанут деревья толпою без края и лада,

и первые птицы вернутся из дальнего рая

в родные гнездовья ещё не забытого ада.

***

Разлита мгла, желток луны

с разбегу шлёпается в кадку.

И ночь до самой глубины

в смятении, в сиянье, всмятку.

***

Голос был, да шепоток остался,

кровь твердеет, но ещё течёт.

Если Бог и вправду просчитался,

жизнь моя – божественный просчёт.

***

Ночь за окном. Снег за окном. Новогодняя ёлка –

хвойная ветка в узкой бутыли зелёной тоски.

Распусти мою голову да свяжи шерстяные носки,

почитай-ка мне сказку про доброго серого волка.

***

Морозное утро. Сретенье. Тёплый свет над домами.

Деревья и долгие тени, словно волхвы с дарами.

Птица большая реет низко под облаками.

И нищенка губы греет и руки одним дыханьем.

***

Только трижды слепой,

трижды глухой

и немой трижды –

выживет.

***

Беспомощный, бесполый, ноль, сиречь,

как моль без мусора, без поцелуя губы,

пока не оживёт и не разбудит

каким-то чувством собранная речь.

***

Жизнь не кинула, смерть не стучалась,

скука сукою не печалилась.

Вот и день сошёл, эка малость,

не прибавилось, не убавилось.

***

И вода уходит,

и тепло из дома.

Пустотой года

шевелит солома.

***

Развалины. Сирень. Полдневный час.

Славянский шлем, кривая сабля хана.

Во фраках ласточки, синицы в сарафанах,

тень ворона, скользящая сквозь нас.

***

–Послушайте, страна, куда вы прёте,

как пятая статья Конституции?

–Я, мой херц, в Пакистан – миномёты,

леденцы – из Турции.

***

Ребёнок у груди, курлыки-звуки

и сверху вниз молочная река.

Чистосердечны только эти руки

и чисты только эти облака.

***

Стихотворчество – это человечек, пляшущий

рядом с нами,

или человечек, пляшущий внутри нас.

И если Уитмен пишет глазами,

то Элиот сиянием из его глаз.

***

Ночь коротка.

Рассвет.

С далёких звёзд

ответа нет.

***

В комнате без женщины и вещей поселяется эхо;

говорят, неразговорчиво оно и не отвечает на мысли.

Может быть, голос его смягчает старая пыль?

Ближе к вечеру слышу тихую продолжительность вздоха.

***

Он до того боялся,

что боялся обидеть ребёнка

и протыкал зажжённой сигаретой

большие листья деревьев.

***

За тыщи лет ничего не изменилось: ровно,

клубясь идут облака небом.

И долгая тёмная очередь за гробом,

как после войны – за хлебом.

***

Я люблю под дождём подышать-помолчать,

я люблю, когда – снег или что ещё – свыше.

Друг мой Вася, я знаю и сам,

как

 писать,

ты скажи мне, друг Вася,

зачем

 мы пишем?

***

До сих пор страшно: смотреть в глаза,

если и они смотрят в твои – в оба.

Не страшно умереть, неудобно за-

бивать гвозди в крышку своего гроба.

***

Зимою солнце выйдет пару раз

из своего холодного зимовья,

и греешься случайною любовью

чужих ладоней, посторонних глаз.

***

Ты та же всё – придуманная мука,

всё так же сладок самый первый грех.

Стрела ещё летит, отпущенная луком,

который твёрдо держит древний грек.

***

Поэт ушёл. Теперь мы чьи стихи

читаем? Оборвалось время

на полуслове. Биографии штрихи,

привычки, письма, вечности, мгновенья…

***

Но не вечер виновен в том, что тени

стали тёмным кустом сирени,

и взгляд рассеянный, а не лучистый,

плетётся за женщиной без задней мысли.

***

Там, как и при жизни, всё будет просто:

решётки, и тюрьмы – свинцово,

и прежде чем повесят, распнут, спросят,

кем был и что делал до рождества Христова.

***

Те три-четыре метра дошагать,

доцеловать уснувшие мгновенья

и по ошибке пустотой назвать

пространство, собирающее время.

***

Две вещи, которых не тронет тлен,

вызывающие ужас,

уничтожающие страх:

женщина, живущая на земле,

Бог, обитающий на небесах.

***

Прожить сочиненьем на тему,

досеять, дожать, досмотреть,

понять эту сучью систему,

в провинции туфли стереть.

***

Скарлатиной загажены дни

по макушку; не сеет, не жнёт,

говорит: даже хрен воткни,

ни хрена не произрастёт.

***

Листья жгут. И не жаль сентября.

И тоска по чужим и родным.

Там, где стелется съёжившись дым,

это я без тебя.

***

И снова мутная молва,

распуганный рассвет отчизны.

Не взять и не отнять у жизни

простые, страшные слова.

***

И глаз твоих небесная усталость

и рук моих несдержанность; пока

как будто жизнь ещё не начиналась

из двух замесов: глины и песка.

***

Я не помню, иное чтоб было

в жизни, кроме этого дыр бул щыла.

Рожу вымоешь, взглянешь на мир,

то же самое: дыр бул щыл.

***

Ветер тёплый с реки,

вечер тих и не груб,

радость в обе руки,

кушаю сыр, крошки сыплются с губ.

***

Они уже там, бесследно

ушли, никому не должны,

Второй мировой последний

и первый Последней войны.

***

Напоследок глотнул

из гранёной бутылки

и не вышел, шагнул,

думал, выросли крылья.

***

Размозжена дорога, ветер злой,

знобит поля и ни души одной,

голодным хатам челюсти свело.

–Брат город Каин, где твой брат село?

***

Круг солнца опускается за край,

и женщина разламывает руки,

разламывая дымный каравай

земного хлеба из пшеничной муки.

***

Что поэзия? Прав лишение

жизни жившего против правил.

Плохо пишут красивые женщины,

некрасивые слишком правильно.

***

Всё – нищета и кровь,

и путь наш адов

в лжеобещаньях

-ов

и в лицемерье

-атов.

***

Ничего не останется, слово

сморщится, имя забудет слава.

Солнце снова с востока, словно

ничего не случилось с нами.

***

И день не заберёт, не даст,

и ночи не дано её измерить,

создать такое можно только раз,

не зная самому, что с этим делать.

***

От жажды умирали над ручьём,

тянули нескончаемую требу,

кривили губы чёрные: "За що?"

и не было руки делить семь хлебов.

***

Ах, Дементьев, что за сила!

Даже моль не поточила,

стихотворец, удалец,

бзнуть и пёрнуть – твой венец.

***

Через земную долю

никому скажу:

–Ухожу. Анатолий.

"Приходи! – скажет никто, –

Анатолий.

О�