Царская монетка, или сюрприз для бабушки

Няша и Дюша

Стоял тёплый солнечный июнь. Мы приехали на турбазу. Я сразу же умудрился простудиться и вместо прогулок лежал в кровати, пил лекарства и смотрел в окно. За окном была чудесная залитая солнцем лужайка с цветами, бабочками и качелями, на которых почему-то никто не качался. Мама читала мне книжку про Незнайку и его друзей, я слушал эти весёлые истории, глядел на солнечную лужайку и мечтал: «Вот поправлюсь и буду качаться».

На третий день моей болезни к качелям подошла светловолосая девочка с двумя косичками и всё время, пока мама читала книжку, качалась. «Откуда она взялась, мои качели заняла, – думал я, – вот поправлюсь, прогоню её, и сам буду качаться». Мама закончила читать очередную историю про малышей и малышек, посмотрела на градусник и сказала:

– Ну вот, 36 и 6 – после обеда и тихого часа можно будет погулять.

– А сейчас можно? – спросил я, вскочив с кровати.

– Нет. Сначала пообедаешь, примешь лекарства и поспишь.

«Совсем как Медуница», – подумал я и стал ждать обеда. Пока я болел, мама приносила еду в домик; в этот раз пошёл в столовую сам и съел две порции супа и две порции второго. Тихий час тянулся долго, и даже мамино чтение не скрасило и не сократило его.

Наконец, тихий час закончился. На качелях никого не было. Я сунул ноги в кеды, зашнуровал их и выбежал на улицу – на качелях уже сидела та самая девочка. Полный решимости её прогнать, направился к качелям. Но чем ближе подходил и чем больше смотрел на эту девочку, тем меньше становилась моя решимость. Её косички, курносый носик и улыбка настолько заворожили меня, что около качелей неожиданно для себя сказал:

– Давайте я Вас покачаю…

– Давайте, – согласилась девочка и засмеялась.

– А почему Вы смеётесь? – удивился я, аккуратно подталкивая качели.

– Вы, наверное, тот самый мальчик из окошка, – не переставая миленько смеяться, ответила она, – у Вас кеды перепутались.

Я посмотрел на ноги – действительно, левая – на правой ноге, правая – на левой.

– Вы, наверное, очень покачаться хотели, торопились и перепутали, – добавила девочка, – хотите, уступлю качели.

– Нет, нет, не надо, – замотал я головой, переобувая кеды. Мне почему-то захотелось ещё побыть рядом с этой девочкой, – лучше, я Вас буду качать.

– Ну… качайте. Только не сильно, – снова согласилась девочка.

Мы немножко помолчали, потом она спросила:

– А как Вас зовут?

Я хотел сказать, что Андрей, но неожиданно вырвалось:

– Незнайка… ой, нет, наоборот, Знайка…

– А-а, – протянула девочка, – я думала – Пончик…

– Почему Пончик? – спросил я, даже не обидевшись.

– Вы за обедом съели два супа, два вторых и три компота, – сказала девочка и снова засмеялась. – Моя бабушка говорит, что у Вас всегда хороший аппетит; она Вас знает – Вы же сюда каждый год приезжаете…

– Каждый год. Ваша бабушка с моей мамой работает?

– Да. Мы живём в соседнем домике.

– Ну тогда Вы должны знать, как меня зовут.

– Бабушка сказала, что познакомиться я смогу сама… Так как Вас зовут?

– Андрей.

– А меня – Маша. Но бабушка меня зовёт Маняша или Няша.

– Хорошо, что не Медуница, – сказал я.

– А Вас я буду звать Дюша. Вы не возражаете? Вот и хорошо. А почему Медуница Вам не нравится? Она слишком строгая? Понимаю, понимаю… Но врачи и должны быть строгими…, – и Няша стала рассказывать о своей тёте, которая была детским врачом.

Я раскачивал качели, слушал Няшу, и казалось, что это не девочка говорит, а журчит ручеёк – такой приятный был у неё голос и так хорошо она рассказывала.

– Ну всё, мне пора, – неожиданно сказала Няша, – бабушка зовёт.

Я посмотрел на соседний домик. На веранде стояла бабушка и махала рукой. Подал Няше руку, она спрыгнула с качелей и, крикнув: «До завтра», – побежала к домику. Время, проведённое с Няшей, пролетело так быстро, что я не заметил наступление вечера.

Утром хотелось дождаться Няшу и вместе с ней пойти на завтрак, но мама за руку отвела меня к столовой. Пока мы стояли в очереди, я всё выглядывал Няшу: пришла ли… Няша пришла, когда мы уже сели за стол. Помахал ей, она мне тоже помахала. Весь завтрак я смотрел, как Няша аккуратно подцепляет ложечкой кашу «Дружба», аккуратно жуёт с закрытым ртом и иногда вытирает края губ салфеткой.

– Не заболел ли ты снова? – забеспокоилась мама, – что-то плохо ешь…

– Пока не хочу, – сказал я и, не допив какао, пошёл к выходу вслед за Няшей.

– Здравствуйте, – выпалил я, догнав Няшу с бабушкой, – Няша, придёте на качели?

Она посмотрела на бабушку и сказала:

– Приду.

Я с прискоком побежал вперёд, и когда Няша подошла к качелям, вручил ей букет жёлтых одуванчиков.

– Спасибо, – смутилась Няша, – только бабушка мне не разрешает рвать так много цветов – если мы все будем рвать цветы, то цветов не останется – и что же будут есть пчёлы и бабочки?

– А разве они цветы едят?

– Нет, ну Вы в чём-то настоящий Незнайка, – засмеялась Няша, – они едят пыльцу и пьют нектар с цветков.

– Да я это знал, только забыл, – не растерявшись, сказал я и разделил букет на две части, – буду Вам дарить маленькие букеты.

Потом я раскачивал Няшу, она рассказывала о своём папе физике, который очень умный, и иногда очень рассеянный: один раз ботинки, как я кеды, неправильно надел, и так полдня ходил, потом я рассказывал ей о том, что плотву надо ловить на хлебный мякиш, а потом пришло время обеда.

После обеда предложил покатать Няшу на лодке по Керженцу. Няшина бабушка сказала, что тихий час пройдёт – можно будет попробовать, и я побежал к сторожу за вёслами и ключом от лодки.

– А сил-то у тебя, Андрюша, хватит, – спросила бабушка, усаживаясь на корме.

– Хватит, бабушка, хватит, – ответила Няша за меня, – он часа два без перерыва качели со мной раскачивает, и на рыбалку каждый день на лодке ездит.

После таких слов я решил покатать Няшу и бабушку от души. Грёб изо всех сил против течения и охотно заворачивал во все заводи, куда показывала Няша. Обратно плыть было легче. Няша о разном щебетала с бабушкой, иногда глядела за борт и кричала:

– Ой, смотрите, смотрите, мальки… какие смешные, – или, – ой, смотрите, смотрите, какие кувшинки; бабушка, давай сорвём хоть одну.

Бабушка не разрешала, и мы проплывали мимо. Когда причалили, солнце ещё было высоко. Недалеко от лодочной станции в мелкой заводи я увидел большого окуня. Он стоял под водой в лучах солнца неподвижно, хвостом к берегу, и только брюшные плавники слегка шевелились.

– Смотрите, кто тут! – почти шёпотом сказал я. Мы втроём сели на корточки и стали разглядывать окуня. А окунь, не обращая на нас никакого внимания, всё стоял и стоял на одном месте.

– Я уже пойду, – сказала бабушка, – а внучку доверяю Вам, Андрей. Долго не засиживайтесь.

Бабушка ушла, а мы сели на траву и продолжили любоваться окунем.

– Наверное, он охотится, – сказал я.

– Наверное, он ждёт свою окуниху, – сказала Няша.

– Чтобы поохотиться вместе, – добавил я, и мы тихонько захихикали.

Я взял Няшину ладошку в свою ладошку, положил сверху другую ладонь, и так мы сидели и смотрели на речку и окуня ещё долго.

– Ну что, ихтиологи, – неожиданно раздалось с тропинки, – окунь-то всё ещё здесь?

Мы оглянулись – бабушка шла к речке с кофтой в руках:

– Уже вечереет, прохладно – пойдёмте лучше на турбазу.

Мы как держались за руки, так и пошли, вместе перепрыгивая через кочки и огромные корни деревьев – я даже вёсла в лодке забыл. Когда стемнело, сторож зашёл к нам в домик и спросил, где ключи и вёсла. Пришлось бежать на лодочную станцию. Возвращался назад – проходил мимо Няшиных окон и услышал их с бабушкой разговор:

– Ты, Няша, прямо как сорока трещишь, кавалеру слова не даёшь вставить. Надо поменьше говорить и побольше слушать.

– Что ты, бабушка, Дюша меня слушает с охотой, и сам рассказывает много, я его тоже слушаю охотно.

– А ты ему нравишься – видела, как он на тебя всё время смотрит; да и влияешь ты на него положительно: обычно он, как ракета, по турбазе носится, а с тобой часами у качелей стоит паинькой. Тебе он нравится?

– Нравится. Он хороший, добрый, цветы мне дарит…

Я покраснел и пошёл в домик сторожа – какое-то радостное чувство бродило в моей голове и груди.

На следующий день Няша с бабушкой не пришли на завтрак. Их окно было закрыто и занавешено. Я начал волноваться, но мама сказала, что они на зорьке ушли за ягодами в лес. Выдохнул с облегчением, но до обеда совсем ничего не хотел делать: всё бегал к воротам посмотреть, не идёт ли Няша. На обеде они появились с опозданием – пришлось долго ждать, чтобы проводить их до домика. И только когда Няша дала мне свою руку, и мы весело побежали по дорожке, я окончательно успокоился.

Вечером Няша с бабушкой пошли в деревню за молоком, я пошёл с ними. Всю дорогу мы держались за руки, пели песни, подбирали шишки и бросали на меткость. Няша ни разу не сказала мне, что я «мазила», а я вообще всё время говорил, что она «именно туда и целилась».

После ужина бабушка варила земляничное варенье, а мы пробовали пенки, смеялись и рисовали цветными карандашами разные весёлые картинки, на которых мы с Няшей то плавали верхом на окуне, то летели на большой землянике на Луну.

Перед сном мама читала про Незнайку и других малышей и малышек, а я всё думал: на кого из малышек всех больше похожа моя знакомая; на Синеглазку, на Снежинку, на Медуницу, Белочку, Заиньку или Стрекозу, и решил, что всё самое лучшее, что есть в этих малышках, есть в Няше. Я закрывал глаза, засыпал, и передо мной была только Няша.

Так прошла неделя, а потом за Няшей неожиданно приехала мама, и они вместе с бабушкой, засобирались в город. Няшиного папу пригласили работать в серьёзный институт в Подмосковье, и вся семья должна была туда переехать. Конечно, бабушка оставалась в Горьком, и Няша обещала мне, что будет приезжать к бабушке на лето. И сюда, на турбазу, тоже будет приезжать…

Я провожал Няшу до автобуса. Потом долго стоял у дороги, и только когда осела дорожная пыль, заметил, что слёзы текут из глаз рекой.

На турбазу вернулся в сумерках. Меня уже собирались искать. До конца смены всё свободное от походов в лес и в столовую время я проводил на берегу с удочкой. Мама удивлялась: почему прихожу без рыбы, а я всю рыбу отпускал обратно в речку.

Смена закончилась, и меня отправили на дачу с каким-то детским садом, потом отправили к бабушке, а потом я пошёл в школу.

Однажды зимой мама сказала, что Няшина бабушка вышла на пенсию и переехала в Подмосковье. Так с Няшей мы больше и не виделись.

Учителя

В июле на турбазе детей моего возраста было немного: я и Федя из соседнего домика. Он жил с бабушкой, Ольгой Петровной, которая преподавала в университете и была очень бойкой старушкой. Она с удовольствием гоняла со мной мяч, а Федя сидел на веранде и читал книжки.

– Ты бы и моего Федюню к футболу приобщил, – сказала однажды Ольга Петровна, – а то со мной он играть не хочет. Стесняется, наверное.

– А давайте, – согласился я и пошёл к их домику.

Федюня, щупленький мальчик в очках, чуть младше меня, сидел на стульчике с книжкой в руках.

– Жюль Верн? – спросил я.

– Граф Монтекристо, – ответил Федюня.

– Ну, тоже ничего – пойдём в футбол погоняем.

Иногда бывает, что люди понимают друг друга с полуслова и даже полумысли – и тогда общение получается очень лёгким. С Федей был именно такой случай. Он отложил книжку и сказал:

– Пойдём, только я не умею.

– Я научу.

А учить было много чему: Федя по неизвестной мне причине бегал «иноходью», это когда левая нога идёт вперёд, и левая рука идёт вперёд, и с правой ногой и рукой то же самое. По мячику он не всегда попадал, а если попадал, то сгибался крючком и имел очень смешной вид.

Сначала я решил исправить Феде «походку», и мы занялись самой настоящей армейской строевой подготовкой. Я показывал Феде, как ходить строевым шагом, как правильно движутся руки и ноги, но у Феди и строевой шаг получался «иноходью». Ближе к обеду Федя спросил:

– А как же футбол?

– Сначала надо научиться правильно бегать, – сказал я, оставаясь непреклонным, и после обеда до ужина мы продолжали заниматься маршированием. После ужина Федя вцепился в книжку и решительно отказался продолжать занятия. Ольга Петровна шепнула мне на ухо:

– За один день, наскоком, ничему научиться не получится: надо понемножку, постепенно и каждый день, а главное – чтобы в охотку… понимаешь?

Мне показалось, что я всё понял:

– Федя! Пойдём просто мячик попинаем, – крикнул я и показал Феде мячик.

Федя недоверчиво посмотрел на меня, на бабушку, отложил книжку и пошёл на улицу. Я старался Феде не мешать и после каждого непопадания по мячу подбадривал его, а после каждого попадания – хвалил. Федя увлёкся и стал чаще попадать по мячу. Но при каждом ударе он по-прежнему скрючивался, и я решил утром заняться этой проблемой.

После завтрака нашёл ровную гладкую палку и сказал Феде:

– Ты при ударе сгибаешься и становишься похожим на рыболовный крючок. Это смешно и неудобно. Сейчас я привяжу к тебе палку, и ты перестанешь сгибаться. Понял?

– Понял, – сказал Федя, и я привязал палку к его правой ноге выше колена и к туловищу.

Федя выпрямился, но при ударе стал вместе с палкой сильно отклоняться назад.

– Не маши ногой так сильно, – кричал я ему, – просто почувствуй, что при ударе можно не скрючиваться.

Федя старался, и у него даже начало получаться, но, когда я отвязал палку, скрючивание заявило о себе снова. Я перестал наседать на Федю, и к концу второго дня тренировок он с удовольствием носился «иноходью» по главной улице турбазы, поднимая клубы песочной пыли, часто пролетая мимо мячика и запуливая попавшиеся под ногу шишки в окна рядом стоящих домиков. Я бегал вместе с ним. Мне иногда больно доставалось по ногам, но я был доволен, что Федя «приобщился к спорту» и всё это благодаря моему непосредственному участию. Ольга Петровна тоже была довольна:

– Ну вот, хоть на мальчишку стал похож, а то в городе только книжки да «скрыпочка».

– Да, – согласился я, – но он всё ещё бегает не так и по мячу раз через два попадает.

– Это ничего. Главное, что желание бегать появилось.

На следующий день после того, как мы с Федей набегались за мячом, Ольга Петровна спросила меня:

– Ты в чинг-чонг играть умеешь?

– Во что? – переспросил я.

– В настольный теннис, – уточнила Ольга Петровна.

– Не умею.

– Хочешь, научу?

Я кивнул головой, и мы отправились к теннисному столу, который сиротливо без сетки стоял под открытым небом. Ольга Петровна принесла сетку, ракетки и несколько пластиковых шариков с какими-то иероглифами, но тут оказалось, что роста у меня не хватает: стол мне приходился по грудь, и я махал теннисной ракеткой, как бадминтонной.

– Сейчас что-нибудь придумаем, – сказала Ольга Петровна. – Пойдём за досками.

Рядом была пилорама, на которой распиливали сосновые брёвна на доски, и мы принесли оттуда несколько толстых досок. Ольга Петровна выровняла площадку песком, положила доски, на них – листы рубероида, и стол мне оказался почти по пояс.

Поначалу я редко попадал по шарику, и мне даже захотелось бросить это занятие, но Ольга Петровна сказала:

– Сразу ни у кого не получается. А вот если пользоваться волшебным правилом трёх «П», то обязательно всё начнёт получаться.

– Что это за правило? – поинтересовался я.

– Постепенность, повторение, постоянность, – таинственно произнесла Ольга Петровна. – Всё надо изучать и делать по принципу «от простого к сложному» – это «Постепенность». Обязательно надо повторять и закреплять пройденное – это «Повторение». Ну и в любом деле важна регулярность: лучше что-то делать понемногу, но каждый день, чем пытаться сделать всё и сразу – так и надорваться можно. Этот принцип называется «Постоянность». А самое главное что?

– Чтобы в охотку было, – сказал я, переполняясь чувством, что мне сейчас подарили что-то большое и очень важное.

– А ещё: терпение и труд всё перетрут, и никогда не надо унывать, – добавила Ольга Петровна и сделала подачу.

Играли мы с обеда до ужина; с перерывами, во время которых Ольга Петровна рассказывала мне и Федюне, пришедшему с веранды с книжкой, разные интересные истории из университетской жизни. Федюня наотрез отказался учиться играть в теннис и, взяв у меня мяч, стал гонять его и пинать в железные въездные ворота. Судя по тому, что грохот стоял знатный, Федюня попадал по мячу частенько.

– А почему Вы назвали эту игру чинг-чонг? – спросил я Ольгу Петровну в очередной перерыв.

– Вообще её называют пинг-понг – это звукоподражание: шарик летит к тебе, стукается о стол, и тебе слышится звук «тинг, или пинг, или чинг», а когда он летит от тебя и стукается о стол на моей стороне, тебе слышится более низкий тон «тонг, или понг, или чонг». Это доплеровское смещение частоты – вырастешь, приходи к нам на факультет, обо всём узнаешь: физика – великое дело.

– А почему всё-таки Вы говорите чинг-чонг, если все говорят пинг-понг?

Ольга Петровна улыбнулась:

– Мне так больше нравится, но если меня не понимают, я сразу же говорю пинг-понг – это общепринятый термин.

С Ольгой Петровной, как и с Федюней, было легко и просто. Она обо всём говорила понятно, порхала около теннисного стола, как бабочка, и в лес за грибами бегала очень бодренько. Рядом с такой старушкой уставать и лениться было неудобно – я каждый день играл с ней в «чинг-чонг», а Федюня рядом гонял мяч.

К концу смены моя рука умело держала ракетку, и мне иногда удавалось обыгрывать некоторых взрослых дяденек. А Федюня перестал бегать «иноходью» и по мячу уже не промахивался.

Донный царь

Говорят, когда на Волге не было гидроэлектростанций с их плотинами – большого осетра можно было поймать и у Городца, и у Рыбинска. Рыбой с Волги половина России кормилась. А сейчас осетров в этих местах нет; стерлядь, и та – в диковинку.

Случилось мне отдыхать с родителями в Белозёрихе¹ на турбазе. То ли вода с весеннего половодья не сошла, то ли Чебоксарское водохранилище в первый раз подняли, а только вся низина у правого берега была затоплена. Рыбаки на лодках между деревьев плавали, и у кустов одни макушки торчали. Рыбы в таких зарослях развелось много.

Однажды сидел я в лодке у «опушки» этого «леса в воде» и ловил на зимнюю удочку окуня. Снасть нехитрая: маленькая удочка, кивок и леска с мормышкой – закинул около борта, кивок начал кивать, значит, тяни – рыба твоя. Времени прошло немного, как я начал ловить, а такой клёв пошёл – только успевай червяка насаживать. Окуньки один за другим летели на дно лодки. Сначала были крупные, потом поменьше, а потом совсем маленькие, с мизинчик в длину. А потом вдруг раз, и ни одной поклёвки за четверть часа. Я удивился: «Что это такое? – думаю. – Куда вся рыба подевалась? Только в азарт вошёл, только решил рекордный улов сделать, а тут – на тебе…»

Перегнулся через борт и вижу: всё ряской покрыто, а в этой ряске кругленькое окошко чистой воды. Наверное, туда я снасть забрасывал. Стал в это окошко вглядываться, в надежде увидеть, куда рыба подевалась, и вдруг кто-то из окошка тихим голосом мне прямо в лицо говорит: «Ну что, кровопийца, всех поймал?! Даже детушек не пожалел?!»

Я отпрянул от воды и спрятался за бортом лодки. Чувствую, как волосы на голове зашевелились, и руки онемели от страха. «Кто это? – спрашиваю сухим ртом. – Кто это говорит?»

«Всех выцапал, кровопийца, всех, а на уху-то, небось, и пяти рыбин хватит», – услышал я тот же голос, и всё: тишина… только туман густой откуда-то появился и лодку стал обволакивать.

Не знаю почему, но пополз я в корму, куда рыбу кидал. Смотрю, окуньки все живёхоньки, все от мала до велика: от ночного дождика вода в лодке осталась. Стал я этих окуньков одного за другим в речку выбрасывать. Выбросил половину, остановился дух перевести – вижу, туман рассеиваться начал. Успокоился немного и думаю: «Зачем всех выкидывать, надо маленьких выкинуть, а больших на уху оставить: даже если это царь Донный со мной разговаривал, так ведь он рыбачить-то не запрещает». Выкинул я всю мелочь, достал свои бутерброды с сыром и их тоже в воду бросил, чтобы царя задобрить, вёсла в уключины вставил и, не оглядываясь, к берегу погрёб.

Когда нос лодки уткнулся в пирс, я обернулся: далеко от берега в лучах яркого летнего солнца виднелась та самая «опушка»… и никакого намёка на туман или дым. «Мистика», – подумал я, положил десяток крупных окуней в сумку и пошёл к домику. Пока поднимался по длинной лестнице, думал о случившемся и решил никому ни о чём не рассказывать, чтобы лишних толков не было.

Большому улову обрадовались все. «Мы едва проснулись, а тут гляди: всё для ухи готово», – сказал отец. Хватило ухи человек на десять, а я только бульончика немножко попробовал. Дня два о рыбалке даже думать не хотелось. Как меня отец ни звал, ни заманивал – я ни в какую. А потом вспомнились мне слова Донного царя о пяти рыбинах, которых «на уху-то, небось, хватит». С перепугу я о них совсем и забыл. Вспомнил эти слова и решил ловить понемножку, а мелочь всегда отпускать. Рыбалка возобновилась, и Донный царь мне ни в чём не препятствовал.