Калориферная краснота растеклась по лицу Тыренко, он ткнул выключатель громкой связи, а после планерки послал подчиненных в подсобное хозяйство. Но куры оказались костлявые, и когда Тыренко вместе с Шестеркиным, торжественно несшим ящик с битой птицей, зашел домой, то Соня взяла одну курицу за синюшные ножки и, не смущаясь постороннего, треснула ею мужа прямо по лысой голове…

Соньку не любили даже коты. Как-то Семеныч пригласил чету Тыренко к себе в гости. По квартире разгуливал только что помытый сибирский кот, со слипшейся шерстью, а оттого похожий на крысу. Он подошел к Соньке обнюхать, что для котов совершенно обычно, а она брезгливо оттолкнула его ногой и произнесла:

– Фу, какая гадость!

Кот внешне не отреагировал, огляделся и ушел, а потом, когда все сели за стол, он незаметно подкрался, скрытый от глаз столешницей и скатертью, повернулся к Соньке задом и умудрился облить ей ноги своей природной жидкостью от трусов до пяток… Но самец самцу рознь: Тыренко жене не мстил, он вымещал домашние обиды на других, младших по званию…

***

Если бы хохол Дудкин знал, с кем имеет дело и что спальный гарнитур был прихотью Соньки, то был бы молчаливее. Вот уж где поверишь, что молчание – золото.

Но судьба не так сурова, как кажется, – она часто дает второй шанс, а то и третий, и у Дудкина шанс вернуть деньги появился. Его разговоры на рынке о комбинациях со злополучной мебелью каким-то образом достигли службы безопасности налоговой полиции, которой командовал довольно честный службист Витя. Как он затесался средь кадров Семеныча, не понятно. Это как «в семье не без урода», только наоборот. Дудкина вызвали для допроса.

Через считанные дни после этого Дудкин по звонку открыл входную дверь, а там на фоне ядовито-зеленых подъездных стен и бело-серого потолка темнел поджелтушенный лампочкой Тыренко.

– Здравствуй, Дудкин, – уныло прохрипел он.

– Здравствуйте, Николай Владимирович, – пожелал и Дудкин.

– Разговор к тебе есть.

– Проходите.

Только закрылась входная дверь, как Тыренко тут же заговорил о деле:

– Из-за тебя Дудкин увольняют меня.

– За что?

– Под дурака не коси. Ты ж наябедничал, что я тебя обманываю: полгода не отдаю деньги за гарнитур. Меня в мошенничестве обвиняют. Так-то. Под монастырь подвел, а я ж обещал, что отдам.

– Николай Владимирович, вы уж извините, сколько ждать можно? – урезонил Дудкин.

– Знаешь, какие махонькие зарплатки в налоговой полиции? – воззвал к жалости Тыренко. – Жена – то одно, то другое. Никак не скопить.

– Вы хотя бы частями рассчитывались, – обиженно сказал Дудкин.

– Рассчитаюсь, обязательно рассчитаюсь, Дудкин. Но прошу тебя, как друга, прошу. Напиши расписку, что я вернул деньги, а то меня ж раскрутят, как торгаша какого, – взмолился Тыренко, готовый расплакаться.

– Но, Николай Владимирович, а где ж гарантия…

– Клятва! Долг верну через три дня. Клянусь. Чем угодно. Хочешь, мамой поклянусь? – надрывно спросил Тыренко.

– Да что вы, – расчувствовался Дудкин.

– Хочешь, папой поклянусь? – изменил предложение Тыренко.

– Не надо, – попросил Дудкин.

– Хочешь, детьми своими или Сонькой поклянусь? – не унимался Тыренко, порываясь встать на колени…

Дудкин схватил Тыренко за руки и потянул вверх, не давая начальственной личности достичь коленями пола.

– Не надо так, не надо… Что вы? – растерянно просил Дудкин.

– Дудкин, ты пойми, если меня уволят, то возврат твоих денег затянется на длительное время, – воззвал к рассудку Тыренко. – Я ж никогда не отказывался от долга. Да и в дальнейшем не смогу отказаться, ведь об этом знает мое руководство, Семеныч в курсе. Все мои обязательства перед тобой останутся в силе. Подходи в любой момент, помогу…

От стольких почти коленопреклоненных заверений начальственной особы у Дудкина возникло великое ощущение, будто его грудная клетка распирается изнутри газами должностного роста. Он стремительно, хоть и умозрительно приподнялся над полом, словно воздушный шар. Коли такой человечище, как Тыренко, падает на колени пред ним, пред бывшим деревенщиной Дудкиным, то кто же тогда он, Дудкин, по своей величине!? Под потолком подъем души Дудкина прекратился, голова души уперлась в облагороженную железобетонную плиту, похожую на плотную облачную преддождевую пыль. Душа Дудкина глубоко вздохнула, чихнула и слетела назад в ладони почти покинутого тела, где обычно и водилась. Дудкин ожил, по-спринтерки написал расписку, что Тыренко с ним рассчитался за спальный гарнитур и, поглаживая того по спине, проводил за порог.

Как только Дудкин закрыл дверь, Тыренко радостно помчался вниз, перепрыгивая через две ступеньки. Он подпрыгивал на лестничных площадках и в полете над их затертыми коричневыми плитками звучно ударял одним ботинком об другой, будто исполнял вальс-бабочку…

Быть в дураках привычно для тех, кто верит. Но какой дурак признает, что он дурак? Психология дурака настроена на оправдательный мотив легкой польки жертвы обстоятельств. Ведь если признаться себе, что ты поступил, как дурак, то надо меняться. Но дурак не намерен меняться, он считает себя законченным…

Спустя некоторое время Дудкин понял, что Тыренко его и в этот раз обманул. Но считал ли он себя виноватым? Нет. Он еще долго размышлял о приключившемся с ним происшествии примерно так:

«Тыренко – мошенник. О моей истории точно знают и его сослуживцы и руководители, но деньги не вернули. Значит, все такие… Может, он поделился моими деньгами, всех купил. Лучше забыть».

Действительно о спальном гарнитуре и долге Дудкин постарался забыть, и это у него получилось. Лишь иногда ночью он просыпался от одного и того же кошмара: ему снилась темная нераспознаваемая личность в черном костюме и шляпе и говорила: «Насчет денег не беспокойся. Отдам, отдам…». Тогда Дудкин просыпался, резко открывал глаза и омерзительно потел, видя, как силуэт приснившейся личности медленно растворяется в черноте телевизионного кинескопа, а потом он хватался рукой за золотую цепь и пересчитывал ее звенья, чтобы узнать, не похудела ли.

ПОДЪЕМ

«Чей-то выигрыш всегда чей-то проигрыш»

Примерно в это же время на политической почве маленького нефтяного городка зрел необычный фрукт. В один из негожих февральских дней в редакцию местной газеты зашел коренастый, похожий на крупного плюшевого мишку, мужчина, одетый в старенькое демисезонное драповое пальто серого цвета и нелепую помятую зимнюю шапку. Мужчина приехал на потрепанном «Жигуленке» первых моделей и прошел в редакцию походкой вразвалочку. Голос у него был зычный и требовательный. Алик не обратил бы на него внимания, если бы Мерзлая не попросила посмотреть какие-то статьи, написанные этим необычным человеком. Правда, к слову сказать, необычность людей, которые обращались за помощью к журналистам, была обычной: то приходила нервная женщина со слуховым аппаратом, жаловавшаяся на угрозы расправы, исходящие от сотрудников комитета государственной безопасности, которые непонятно каким образом вживили передатчик ей в мозг и общались напрямую, то забегал худенький человечишка с лыжами и, немного помолов языком, сообщал, что он психотерапевт, и тут же начинал изучать и ремонтировать ауру, то ветром заносило непризнанного поэта, впадавшего в припадок от незначительной правки… Иной раз казалось, что газета для того и существует, чтобы защищать права алкоголиков, тунеядцев и всякого рода проходимцев, потому как они и составляли наибольшую часть прихожан. В общем, Алик смотрел на нового пришельца через призму прошлых встреч, не зная, что это и есть будущий мэр…

Тогда фамилия Хамовский ни о чем Алику не говорила. Он еще не знал, что с этим человеком нельзя спорить, а надо только соглашаться. Он посмеялся над убогим языком рукописей, внес правку, думая, что этим закончится. Однако Хамовский готовился к выборам в Думу серьезно. Он опубликовал три очень весомые статьи в газете маленького нефтяного городка при активном содействии Мерзлой, управляемой Сапой. В простонародных статьях Хамовского прозвучали основные идеи его избирательной кампании: хозяева нефтегазодобывающего комплекса, построенного руками жителей города, должны обеспечивать им достойную жизнь, а не заниматься уводом денег с территорий; бюджеты нефтяных городов в расчете на одного жителя должны быть соизмеримы…

Политик должен уметь говорить на разных языках, в том числе и на языке простого народа. Изысканными фразами и научными постулатами не завоюешь очерствевших необразованных сердец – в него войдут только острые, как заточенный нож, эпитеты и определения. В отличие от Хамовского, этого Алик еще не понимал.

«Отнять и поделить» настолько въелось в подкорку советскому человеку, что, несмотря на блеклость пропитанных свинцом газетных шрифтов и текста в целом, лозунги будущего мэра были прочитаны и оценены. Редкий житель маленького нефтяного города, даже из противоборствующей команды, команды Главы, остался к ним равнодушен. В избирательной кампании на пост депутата Думы кроме Хамовского участвовали люди немалые для маленького нефтяного города: важный и горделивый Генерал, заведующий юридической консультацией Кошмарин, заведующая местными развалюхами и муж начальницы налоговой инспекции. Но для будущего мэра все, кроме Генерала, были шпаной.

Проникся лозунгами и Алик. Хамовский, несмотря на вредную фамилию, виделся ему настолько справедливым, что Алик договорился со своими знакомыми телевизионщиками на съемку сей выдающейся личности маленького нефтяного города. Ввиду опальности кандидата встреча произошла в тайне, в фойе дворца культуры, снаружи больше напоминавшего автовокзал или банно-прачечный комбинат, но интервью не получилось. Оператор усаживал Хамовского то так, то эдак, пока тот не взорвался и не нахамил, произнеся историческую фразу:

– Я создаю событие, а ваше дело фиксировать, как есть!!!

И он ушел, чтобы прийти.

***

Политика и интриганство неразрывны. В ходе избирательной кампании досточтимый Генерал сошел с дистанции. Произошло это в результате активных действий будущего мэра.

Чтобы зарегистрироваться кандидатом в депутаты, надо заручиться определенным количеством подписей избирателей, проставленных в специальной таблице. Можно бегать по квартирам, ловить людей на улицах, чтобы они собственноручно подписались, но какой Генерал будет бегать? Генерал подрядил доверенных лиц. Доверенным лицам тоже лень. Они отчитались, что организовали собрание по сбору подписей – на самом же деле в отделе кадров натаскали паспортных данных и сами заполнили липовые подписные листы. Избирательная комиссия приняла и не возмутилась. Все ж Генерал!

Послушание, исполнение и молчание – вот на чем основана демоническая власть, но информация о махинации Генерала достигла Хамовского, обладавшего генеральскими навыками, но, в отличие от Генерала не сытого, оттого активного и злого. Хамовский сошелся с адвокатом Кошмариным, поговорил, убедил, и Кошмарин предложил Генералу:

– Либо ты уходишь сам, либо через прокуратуру…

Тут надо сказать, что будущий мэр не любил лично пачкать руки. Эту возможность он всегда предлагал другим. Сохранить лицо немаловажно. Генерал выбрал самостоятельный выход из выборной кампании, но напоследок выступил в газете маленького нефтяного городка с предложением к его жителям:

– Голосуйте против всех, потому что все козлы!!!

Жителей маленького нефтяного города, трудившихся в нефтяной компании, согнали на собрание и объяснили, что если кто-то проголосует за Хамовского, то будет немедленно уволен, но Хамовского все же избрали депутатом.

КАЧЕЛИ

«Подпрыгивая, можно достичь вершин, но не надолго»

Летом, спустя всего два месяца после избрания Хамовского депутатом, сняли с поста самого разгульного пьяницу маленького нефтяного города – Главу его администрации. Причем сняли так неуклюже, что назначенный на его место Бабий, до этого первый заместитель, рыдал навзрыд. Телосложения он был коренастого, но выглядел слегка покорежено, будто в далеком прошлом его схватили за волосы и протащили через очень узкую трубу, такую узкую, что все наружные части лица отвисли навсегда. Он даже говорил, еле открывая рот. Начальственная статность, как обычно у таких людей, лезла наружу без спроса, а тут слезы капали на стол и разбивались на множество мелких брызг, достигавших его ближайших подчиненных, собравшихся вокруг, как пустые просящие тарелки вокруг богатого торта.

– Как специально, как специально! – истерично кричал Бабий. – Все ждут законных выборов Главы. Я – один из главных кандидатов. Теперь же все грехи этого пропойцы лягут на меня недвижимым камнем. Хамовский спит и видит…!!!

– Успокойтесь, Михаил Владимирович, успокойтесь! – кудахтали подчиненные. – Может, пронесет.

– Ох, вы наговорите, уже живот скрутило! – кричал Бабий. – Думайте, что делать мне, думайте! Зря что ли вам деньги плачу? Завтра пойдете с шапками.

Для поднятия угасающего в народе престижа городской администрации пригласили Алика. Принесла это предложение Мерзлая.

– На кой мне это нужно? – спрашивал ее Алик. – Зачем продаваться? Мне и так хорошо.

– Иди, иди, – уговаривала Мерзлая. – Будешь разведчиком во вражеском стане.

– Это ж черное пятно на репутации. Какой я тогда журналист? – вопрошал Алик.

– Брось ты. И так на них работаем. Может, денег дадут. Сходи хоть узнай, – посоветовала Мерзлая…

Пол-оклада Алику надбавили для настроения…

***

Власть, не приносящая денег, что прокисшее молоко. Бабий поспешно собрал депутатов и попытался их оседлать, чтобы принять очень нужные решения.

– Проблема с аварийностью и ветхостью с каждым годом увеличивается, – глухим голосом начал выкладывать пасьянс Бабий. – Чтобы решить жилищную проблему в городе, надо закупить в соседнем поселке три деревянных дома. Состояние их прекрасное. Для них в городе есть места из-под сгоревших деревяшек. Я вынес этот вопрос на Думу, потому что владеет этим всем частник, чтобы ни я, ни люди не были замараны. Если мы примем положительное решение, приступаем к демонтажу этих трех домов и везем сюда.

Как уже догадался читатель, Бабий решил использовать способ утверждения контракта, с помощью которого Генерал завез в маленький нефтяной город протухшие немецкие подарки. Общественное одобрение – вот чего он жаждал, но среди депутатов пройдох было достаточно, и задаром никто не хотел… Кроме того, Бабий еще не стал фигурой, и имелась вероятность, что и не станет.

– Пять миллиардов за деревяшки. Зачем? Через три-четыре года они опять придут в негодность, – заохал Кошельков, начальник нефтегазодобывающего управления, тот, что послал Семеныча в Германию, хапнул деньги, и благополучно был избран ограбленным им народом в депутаты.

– Если будете против, вопросов нету, – сказал Бабий, понимавший, что давить нельзя: непосредственной власти над депутатами он не имел.

Весь его расчет был на провинциальную глупость и то, что депутаты, как обычно, захотят быстрее разойтись по домам и не станут вникать.

– С другой стороны, это, конечно, хорошо, что они немного дешевле, чем конструкции в капитальном исполнении, – продолжил Кошельков, не желавший быть главным критиком, а в перспективе – врагом.

– На восемь миллиардов дешевле, на всякий случай замечу, или на десять, – врезался Бабий, почувствовав депутатскую слабину.

– Положение в деревянных микрорайонах ужасное: провалены полы, нет унитазов, – заохала депутат Матушкова, в простонародье Матушка, которую народ считал своей заступницей за ее умение обещать и утешать.

Такой подход к обсуждению вопроса был весьма кстати Бабию, и его губы начали складываться в улыбку, как…

– Я тут посчитал, получается, что одна квартира в домах, которые нам предлагается купить, обойдется в двести шестьдесят миллионов, – бомбанул предложение Бабия Хамовский.

– У нас сейчас готовые квартиры в пятиэтажках в два раза дешевле, – сообразил Кошельков.

– Лучше миллиард подарить тому частнику, спасибо сказать и ничего не брать, – сострил Хамовский.

– Счас, – выдохнула Матушка.

И началось.

– Вообще надо узнать, что там за предприниматель и как у него в личном пользовании дома оказались.

– Отказать.

– Ни в коем случае, конечно.

– Лучше уж денег добавить и пятиэтажку построить.

– Разбирать начнешь, все разрушится.

– Кто-то заинтересован в этом варианте, – заключил Кошельков, стараясь не глядеть на Бабия.

– Если отвод есть, вопросов нет. Спасибо, – обиженно закончил Бабий и повысил голос на возбужденных депутатов. – Прошу спокойствия. Спокойно!…

Остаться у власти – вот главное, что хотел Бабий, и он понимал, что убедить в своем избрании десять депутатов гораздо легче, чем тысячи избирателей.

– Предлагаю выбирать Главу администрации из состава городской Думы, – провозгласил он.

– …Закон. Зачитываю первый абзац первой части. Выборы глав муниципальных образований осуществляются непосредственно жителями… – опять встрял Хамовский.

– Давайте общим голосованием, – поддержала Хамовского Матушка.

– Какие еще будут мнения? – с надеждой спросил Бабий.

– Общим голосованием, – многократно повторяясь, зазвучало вокруг думского стола.

Опять предложение Бабия не было поддержано депутатами. Его речь становилась все путанее, голос грустнее…

– О проекте бюджета на следующий год, – провозгласил Бабий после перерыва.

– Согласованная со столицей округа расходная часть составляет… – убедительно заговорила кряжистая крепкая женщина Дайналап, председатель Комитета финансов.

Хорошо жить и иметь много денег – понятия относительные. В этом смысле столицы всегда господского разряда, а провинция – чернь безысходная. Жировала своя столица и в округе, и окружные власти не видели большого смысла давать много денег маленькому нефтяному городу на границе округа и не давали. Глава маленького нефтяного города по родству чиновничьего сословия поддерживал эту стратегию, чтобы быть в милости. Вот главное подводное течение, определявшее отношение Бабия к вопросу о бюджете.

– История повторяется, бюджет дают от достигнутого, – продолжил задираться Хамовский. – Городу иметь сто семьдесят пять миллиардов рублей расходов, как сегодня, при пятистах миллиардах доходов не к лицу…

Бабий закашлялся, чтобы привлечь внимание к себе. Хамовский встревал во все вопросы и выходил победителем. Требовалось срочно изменять ситуацию и забирать инициативы Хамовского себе.

– Дам справочку. Я был в округе и четко сказал, что больше такого бюджета в городе не должно быть, – произнес он. – Практика такова, что нам срезают бюджет год от года. Я думаю, если мы выйдем на миллиардов… четыреста – было бы хорошо. Я согласен с депутатом округа…

В конце этого года бюджет маленького нефтяного города вышел на сумму триста восемьдесят миллиардов рублей. Без поддержки Бабия этот успех бы не состоялся, но народная молва приписала все заслуги Хамовскому, и немалую роль в этом сыграл Алик. Так будущий мэр заявил о себе как пробивной лидер.

***

Алик сидел в зале, где проходило заседание городской Думы, и, будучи человеком неискушенным в политике, восхищался внешним мужеством Хамовского, спорившего с Бабием – высшей властью в маленьком нефтяном городе. Ему было невдомек, что борьба за власть всегда рядится под борьбу за справедливость, поэтому борьба за справедливость часто воспринимается борьбой за власть.

– Прекратите …съемку! – крикнул Бабий телевизионщикам, перемежая приличные слова с неприличными, в самый горячий момент заседания.

Оператор отскочил вместе с видеокамерой назад, как будто получил удар в челюсть. Он спешно выключил оборудование и замер. Диктофон Алика остался на столе перед Бабием и продолжал работать. Сам Алик замер, готовый, если Бабий спросит, извиниться и сослаться на недопонимание, но разговор состоялся после…

– Про Хамовского в газетном материале не должно быть ни слова, – резко сказал Бабий, когда Алик зашел в его кабинет и остался один на один.

– Михаил Владимирович, так нельзя. Он участвовал, – начал убеждать Алик.

– Мне плевать, где он участвовал, – прервал Бабий. – Никаких выступлений Хамовского.

– Если мы не опубликуем его выступление, то люди будут говорить, – слукавил Алик, понимая, что единственный выход – подыграть. – Не надо его убирать, давайте лучше оставим последнее слово за вами.

Этот аргумент заставил Бабия задуматься.

– Пускай, пиши, – согласился он…

Хорошая политика – это не только умелые интриги, но и головная боль от вибрации струн, представляющих собой нервные нити, натянутые на виолончель тела. Так начинался музыкальный спектакль, посвященный выборам мэра маленького нефтяного города.

ИГРА В МАШИНКИ

«Детские игры отличаются от взрослых бескорыстием»

Государство жаждало денег, но многие предприятия после краха социализма не могли или не хотели платить. Государство усилило репрессивный механизм и форменным ботинком налоговой полиции давило должников, как клопов. Оно рассчитывало поправить дела за счет продажи имущества этих предприятий, но на русле финансовой реки, утекающей в кошельки различных бюджетов, стояли хищные сети исполнителей.

Занижать цены, по которым изымалось имущество предприятий, скупать его по дешевке и перепродавать дорого позволяло само общенародное законодательство. Идея использования этого феномена витала в воздухе по всей России, вдыхал его и начальник налоговой полиции маленького нефтяного города Анатолий Семенович Воровань, проще – Семеныч. Соответствующие фонды помощи налоговым реформам возникли в каждой области, в каждом крае. И водились в этих фондах оценщики, знающие цену и себе, и другим. Крепко дружили они с руководителями налоговых формирований, потому что только на основе этой дружбы листья денежных купюр щедро сыпались в личные закрома, создавая полное впечатление, что золотая осень, наконец, преисполнившись своего истинного значения, бессменно поселилась в отдельно взятых местечках финансовых организаций. Оценщика, с которым дружил Воровань, звали Хлопцев.

– А можно хороший японский джип оценить как разбитую российскую машину? – спросил как-то Семеныч.

– Можно, – не раздумывая, ответил Хлопцев.

– А если докопаются? – подначил Семеныч.

– Кто? – с усмешкой переспросил Хлопцев…

Похожие вопросы Семеныч задавал и раньше, и каждый раз ответ Хлопцева не менялся:

– Все будет законно, – успокаивающе говаривал он Ворованю. – У нас разные классификаторы. По одному имущество оценивается по заоблачным ценам. По другому – по реальным. По третьему – по бросовым. И никто не привлечет: все на усмотрение оценщика, т.е. мое.

Хлопцев весело гладил живот, Семеныч задумчиво тер подбородок. В этот раз насчет джипа он спросил, потому что налоговая инспекция вынесла постановление на взыскание задолженности с местного газоперерабатывающего завода на огромные суммы. В опись арестованного имущества входили, в частности, импортные автомобили. И насчет одного из этих автомобилей Ворованю позвонил Паленый, директор этого газоперерабатывающего завода, внешне вполне приличный и представительный образчик отряда начальников.

– Толя, к тебе дело на сто рублей. Шучу, гораздо больше, – начал Паленый. – Вы мои машинки арестовали. И есть там одна, близкая моему, прости, заду. Это я о служебном японском джипике. Не один месяц на нем ездил. Привык. Он мне дорог как память о заводе…

– …Имущество, которого не без твоего участия постиг арест, – попытался сострить Семеныч.

– Ты не шути, Толя, – укорил Паленый. – Знаешь, обстановка какая. Хохлам газ поставляем, а они не платят.

– Бог с твоим газом. Потрудиться придется. По логике мы должны в течение двух месяцев продать твой транспортный парк с аукциона, как и положено…

– Толя, найди обходной путь. Ты меня знаешь. В долгу не останусь…

Насчет большого труда Семеныч подзагнул, чтобы добавить авторитета своим поступкам. Он направил необходимые документы в фонд содействия развитию рыночных реформ. И все. А дальше: шустрый хлопец Хлопцев сел за рабочий стол, поставил рядом с калькулятором батарею бутылок пива и начал расчет.

«Сейчас из добротной «Тойоты-Ройндер» сделаем рухлядь, – рассуждал он. – За два года работы, если по максимуму, ее можно признать большей частью изношенной. С остатка снимем удешевление за эксплуатацию в условиях производства. Теперь накинем Ворованю, себе и компаньонам. Что у нас получается? Дешевле битого «Жигуля»! Толя будет доволен».

Роскошный, непрерывный, не меньше, чем стаканный глоток из бутылки отменно смочил горло, и Хлопцев принялся за другие расчеты, которые были аналогичны… И началась тихая распродажа.

Желанный джип Паленый получил, можно сказать, даром, если бы не подарок Семенычу: солидный видеомагнитофон. Исчисленную же Хлопцевым сумму за машину Паленый отдавать не торопился. Зачем платить за то, что уже имеется? Напоминание поступило от прокурора Коптилкина, проверявшего налоговую полицию, осуществлявшего, так сказать, плановый надзор.

– Сука, сука, – говорил Семеныч в сердцах, имея в виду бывшего директора газоперерабатывающего завода. – Что за люди! Никому верить нельзя.

– Толя, хочу я или нет, но я вынужден реагировать, – оправдывался прокурор. – У тебя свои дела, у меня – свои. Если обнаружится, что я знал и не отреагировал, то меня поставят на колени и голову отсекут. Пусть Паленый немедленно перечислит деньги, а дело я постараюсь замять…

Семеныч перезвонил Паленому и такими словами объяснил необходимость немедленных расчетов, что деньги за джип появились мигом.

Тем временем Коптилкин написал бумагу, где перечислил все факты нарушений в налоговой полиции, и отправил ее начальнику Управления Федеральной службы налоговой полиции Закоулкину. Расчет прокурора был прост: передав письмо, долг он исполнит, а Закоулкин, друг Семеныча, и посему уложит письмо под самую большую стопку бумаг, какая только имеется в его кабинете.

Факсимильное письмо было действительно пренеприятное, потому что прокурор попросил принять меры к устранению нарушений законности в деятельности отдела налоговой полиции маленького нефтяного городка, а самого Ворованя привлечь к дисциплинарной ответственности…

«Пустая формальность, никто ни о чем не узнает», – рассуждал прокурор. Как только письмо в виде блуждающих электронов утекло по проводам телефонной сети, Коптилкин позвонил Семенычу, успокоил, а вечером они встретились и в комнате отдыха, находившейся прямо в рабочем кабинете Коптилкина, выпили коньячку и поговорили о разных жизненных мелочах, о которых говорят добрые друзья. Но они не пили бы спокойно, если бы знали, что на том конце телефонной линии, как только из щели телефонного аппарата, перейдя из электронной в бумажную форму, выползло это самое письмо, оно было скопировано и припрятано до лучших времен человеком, которому Семеныч не очень-то нравился, человеком, о котором мы скоро узнаем…

СМЕНА ВЛАСТИ

«Для того, чтобы победить, не обязательно быть сильнее и праведнее, порой – достаточно отступить от правил…»

Первое же агитационное выступление Хамовского в газете маленького нефтяного города началось так: «Сегодня нет в городе постоянного и законного главы администрации…» Бабий в ответ опубликовал в том же номере газеты список десяти злостных неплательщиков квартплаты, в числе которых был назван и Хамовский.

Состоялась война рейтингов. В газете первым опубликовал результаты социологического опроса Хамовский и, согласно его результатам, за него готовы были проголосовать в два раза больше избирателей, чем за Бабия. Ответом Бабия стали результаты исследования, по которым за него собиралось проголосовать в четыре раза больше избирателей, чем за Хамовского.

В поддержку Бабия высказались почти все городские депутаты, в том числе и Кошельков. Поддержали Бабия коллективы учителей и воспитателей. В поддержку Хамовского высказались только Матушка и Мерзлая.

В ход пошли скандальные статьи, пошлые частушки и стишки, листовки и даже сказка…

СКАЗКА О МУРАВЕЙНИКЕ – 0

«С точки зрения вышестоящих лиц – одна Букашечка ничем не лучше другой»

Действующие лица:

Букашечка – обычный человек, замахнувшийся на место зажравшегося чиновника.

Матка – зажравшийся чиновник.

Муравейцы – жители города под названием Муравейник.

Другие – по мере надобности.

Здравствуй, дружок. Сегодня я расскажу тебе сказку о Муравейнике. Сказка эта страшная, но со счастливым концом.

Жил-был Муравейник на берегах черной, богатой рыбой реки под названием Нефтеяха, и обитали в нем муравейцы, жили худо-бедно, но на существование хватало. Руководила ими матка по имени Бабка. А сверху было еще начальство: большой окружной шаман и клуб любителей Себенефти. И жили все правители меж собой в мире и согласии. Да чего б не жить: муравейцы ведрами носили им всю рыбу из Нефтеяхи, а получали в оплату головы, хвосты да плавники. Есть можно, да жиру не скопишь.

Все было бы по-прежнему, но стала мельчать река, обводняться, то есть количество рыбы на ведро воды снижалось с каждым годом, и только старожилы вспоминали о великих былых уловах. Уныние пришло к муравейцам: как жить на худые рыбьи обрезки, которых становилось все меньше? Но тут нашелся среди них Букашечка и сказал: «Муравейцы, сколько можно отдавать всю рыбу и жить впроголодь? Пошлите меня к шаману, я отвоюю у него нашу рыбу!» Муравейцы поверили и выбрали Букашечку делегатом, даже Матка-Бабка доверилась, хотя и понимала – конкурент. Букашечка поехал к шаману и отвоевал часть рыбы для муравейцев…

Муравейцы, увидев, что теперь у них на столах не только плавники с головами, но и рыбье мясо, возликовали. Но не бесцельное ликование нужно было Букашечке. «Это я, это благодаря мне!» – крикнул он, а сытая Матка самоуверенно промолчала. Вот муравейцы и задумались: «Зачем нам Матка-Бабка, которая только себя кормит, а о нас не заботится, давайте поменяем ее на Букашечку-кормильца!» И собрались они на вече и выбрали активного голосистого взамен молчаливого…

***

Выборный спектакль был зрелищный и эмоциональный. Алик пребывал в раздвоенных чувствах. С одной стороны, он работал на Бабия, с другой стороны, его сердце было на стороне Хамовского. Он решил не вмешиваться, молча отсиживался на заседаниях штаба Бабия.

– Напиши про Хамовского что-нибудь, – говорил, глядя на Алика, Бабий. – Ведь он, пройдоха, отсиживался в теплой кабине, когда мы по колено в нефти пахали на промыслах, а теперь собрался на должность Главы.

Когда сердце не лежит, получаются казусы. Алик написал заметку «Коней на переправе не меняют», но ее тут же использовали помощники Хамовского и назвали Бабия – мерином. На Бабия работал и Кошмарин, редактор местного телевидения Лесник, но все тщетно. Впрочем, встречаясь с Бабием, Алик не мог отделаться от ощущения, что тот не рассчитывал на победу с самого начала. Уж слишком равнодушен и безынициативен он был, и слишком революционные настроения бытовали тогда в народе. Люди, невзирая на все благие предвыборные дела Бабия, готовы были голосовать против старого, за перемены.