Недоразумения поселились у Зои. Когда с потолка упала люстра, она плакала, глядя на котика, который танцевал на задних лапках и даже подпрыгивал в присядку, показывая лапкой наверх, мол, соседи наверху плясали. Когда Зоя заметила, что обшивка дивана обветшала, то котик в точности скопировал медвежью походку ее друга и потерся задом о диван, показывая, как он был испорчен. А потом сгорел телевизор на кухне. На задней крышке – подтеки. Котик опять указывал наверх и, не в силах изложить свою мысль доходчивее, взял и немного пописал на пол, мол, залили тебя хозяюшка…

«Господи, что же происходит? Может, ты меня наказываешь за то, что я украла этого славного дрессированного котика? Господи, ответь мне», – молилась Зоя вечерами и вскоре неожиданно проснулась ночью, будто кто разбудил. Диван не заскрипел, как обычно, а сама Зоя ходила, точно легкий ветерок. Она вышла в коридор и обомлела. Котик, вцепился зубами в башмак, которым она регулярно подпирала дверь туалета, и оттащил его. Далее он подналег на дверь, закрыл ее и наделал лужу. После содеянного котик пустился в пляс, катался по полу и от радости тихо по-кошачьи смеялся, издавая удивительно похожее на «ха, ха, ха»:

– Мя, мя, мя…

– Ах, вот ты какой! – вскрикнула Зоя. – Я тебе верила, а ты… а ты…!

Не найдя нужных слов, чтобы назвать совершенное котиком, она попыталась схватить своего любимца, но тот белкой скользнул меж ладоней и исчез за диваном, откуда его можно было достать разве что палкой. Зоя присела, задумалась, потом подошла и обнюхала сгоревший телевизор, где сквозь запах гари распознавался запах кошачьего туалета. Она подошла к фотографии родителей и разглядела на рамке и обоях множество хороших царапин и пробоин от когтей, каковые могли появиться, если котик прыгал на них, пытаясь зацепиться. Шторы оказались в затяжках. На шкафу, откуда котик мог легко скакнуть на люстру, чтобы покачаться, тоже виднелись царапины…

Зоя до рассвета почесывала голову, думая, как поступить. Котик не показывался из-за дивана.

– Ладно, вылезай, – тяжело произнесла она. – Честное слово: бить не буду. Только поговорим.

Котик осторожно вышел и замер поодаль, рядом с подлокотником дивана, готовый моментально сорваться с места.

– Будь человеком, объясни, зачем ты пакостил? – попросила Зоя.

Котик плавно развел передние лапки в стороны и приподнял вверх плечики. Это можно было понимать как то, что он не мог объяснить свое поведение. «Такова моя суть, ничего не могу поделать, – говорили его глазки и движения. – Я не со зла».

– Но как тебя прежние хозяева терпели? – спросила Зоя.

Котик потупил взор, ничего не ответил и нервно заскреб по линолеуму.

– Пол не порть. Как раньше реагировали на твои выходки? – еще раз спросила Зоя.

Котик мягко отмахнулся правой лапкой и, чуть повернув мордочку в сторону, мяукнул:

– Мя-я-я…

Так обычно люди говорят, пренебрежительно сложив губы, «да-а-а», когда им неприятен предмет разговора.

И тут Зоя поняла, что котик был ничейный, когда она его встретила. Его выгнали. Его всегда выгоняли, а может, даже и били, но поскольку котик был понимающий и рассуждающий, ну почти как человек, то не каждый мог избавиться от него, как она относила своих в другие подъезды. Каждый ему что-то дарил. Кто-то – штанишки. Кто-то – кофточку. Кто-то – валеночки. Легче избавиться от мыслящего существа, взятого под покровительство, когда ему что-то подаришь на прощанье.

– Тебя выгоняли? – спросила Зоя.

Котик три раза кивнул, но без особого огорчения.

– И одежку выдавали на прощанье?

Опять последовал согласный кивок.

«Ох, котик, котик. Хоть ты и умный, а все равно природа у тебя хитрющая, неперевоспитуемая», – подумала Зоя.

– Ладно, иди спать, да и мне пора, – сказала она. – Не хочу быть жестокой. Прошу, перестань гадить, я все прощу. Не сможешь – выгоню.

Котик радостно закивал, затанцевал и уснул у Зои в ногах.

И воцарилось спокойствие. Длилось оно ровно три дня. Вечером третьего, придя домой, Зоя обнаружила открытый настежь платяной шкаф, возле которого лежали сваленные в кучу и подранные платья, ее любимые платья (!). Она, зарыдала, схватилась за голову и быстрее к котику. Слова метала, как молнии:

– Кто это сделал?

Котик, ничуть не испугавшись, на задних лапах прошелся на манер ее друга, приблизился к шкафу и давай шипеть и когтями скрести по воздуху.

– Так это мой друг?!!

Котик закивал.

– Ах ты, гадкий! – воскликнула Зоя. – А ты знаешь, что из-за твоих проделок он мне ключ от квартиры отдал?

Она вытащила из ящичка комода связку ключей и, как колокольчиком, потрясла ими перед носом котика. Котик съежился. Зоя бросила ключи, схватила удлинитель, лежавший неподалеку, по-ямщицки замахнулась им, чтобы проучить непокорное животное, но то сорвалось с места и, распластавшись по полу, как камбала, юркнуло в узкую, казалось бы, непролазную щель под телевизионной тумбой…

С этого момента Зоя принялась шить небольшую норковую шапочку-ушанку. Это не заняло много времени. Она надела шапочку на маленькую головку котика. Надела она на котика и другие его вещицы, сказала «не обижайся» и отнесла его туда, откуда взяла.

– Кушать захочешь, приходи, накормлю, но в квартиру не пущу, – сказала напоследок.

Котик вежливо кивнул два раза и без сожаления пошел восвояси, а потом встал на задние лапки и кинулся вприсядку, словно неизвестным науке животным чувством сознавал, что жить надо не оглядываясь и быть надо самим собой, не принимая во внимание, нравится это кому-либо или нет, потому что другого шанса жить не представится…

Зоя прошла по пути домой совсем немного и вдруг спросила себя: «А кому от этого расставания будет хуже? Все мы в этой жизни пакостные котики, каждый по-своему. Чудим, балуемся. Совершаем необдуманные поступки. Живем, как хочется, не задумываясь о том, что чувствуют наши близкие и неблизкие. Нас выгоняют, мы выгоняем, и продолжаем танцевать. Вот и я одна…» Сердце ее резанула такая тоска, что она оглянулась, собираясь окликнуть котика, даже такого неуемного шалуна-обманщика, позвать назад… Но тот уже исчез, словно испарился.

СПОРЩИК

«Вызов судьбе всегда непредсказуем»

Нефтяниками на Крайнем Севере работает народ крепкий, бойкий и до юмора охочий, иначе тоскливо себе жизнь сокращать, даже за деньги, в местах для обитания человека малоприспособленных, под тусклым зимним солнцем. И вот как-то один нефтяник по имени Славик, добродушный украинец килограмм сто тридцать весом, расхорохорился.

– Могу хоть сейчас отказаться от сигарет. На спор? – говорит.

Разбили руки на ящик шампанского. Время пошло. Мужик крепился. Но приспичило раз, сил нет. Скукожился, чтобы не видно, и задымил. Тут на несчастье один из спорщиков. Быстрее созвал своих. Народ слетелся. Зафиксировали проигрыш.

Проигравший принес шампанское, но это лишь запивать. Народ закупил водки. Закуску принесли из дома. Славик бросил на стол мощные лапы и грудку жареной жирной домашней индейки, выращенной на Украине самостоятельно. Мужики увидели, удивились, спрашивают:

– Это что за курица такая?

Славик понял, что люди не знают, и давай шутить:

– Накачиваю их, как Шварценеггера. Привязываю гирьки к лапам и гоняю по огороду. Как привыкнут, так гирьки утяжеляю…

– Быть такого не может…

– Спорим? Проигравшему штрафную…

За разговорами и шутками все захмелели в стельку, а случилось это весной в момент промывки труб водоснабжения, что в маленьком нефтяном городе делалось ежегодно и без предупреждения. Проведение такой необычной операции обязано большому количеству железа, растворенному в северной воде, добываемой из подземных источников. Вначале это железо оседало в трубах, потом потоком текло в квартиры и желудки. Эта проблема вынудила местные власти время от времени промывать водопроводы, поднимая со стенок труб коричневатую гущу железистой слизи, откачивая ее и частично направляя в народ…

Славик проснулся рано. Голова болела, в глазах темно, потому что веки как склеены. В горле – обезвоженная пустыня. Метнулся к крану. В слепую нащупал стакан из граненого стекла. Набирал воду, пока по пальцам не потекло. И быстро в рот. Пил большими глотками. Чувствовал: ржавчиной пахнет, но счел – мерещится. Выпил. Полегчало. Веки расползлись. Глазами поморгал, обрел зрение. Глянул, а на дне стакана непроглядный осадок. Он назад к крану. Оттуда коричневая жижа. «Блин!» – мысленно ругнулся, но деваться некуда. Уже выпил.

Пришел на работу. То-се. Спину схватило в районе поясницы. Он в больницу. Осмотрели. Давление зашкаливает. Дали больничный. Прописали таблеток. Славик рецепты прочитал и вытер ими губы после сытного домашнего обеда. Полегчало само собой. Лежит на больничном, с попугайчиком развлекается.

Попугайчик был хулиганистый и пунктуальный: как только вылетал из клетки, устремлялся к книжной полке. Садился на самый край, шел по нему и валил лапкой мелкие игрушки, стоявшие там. Одну за другой. По очереди. Славик возвращал игрушки на место. Попугай валил. Не пересилить.

Осенило больного. Вскрикнул:

– Спорнем, отважу от пакостей?

Попугай промолчал. Славик на глазах у пернатого выдвинул несколько книг из ряда, встал поблизости и смотрит. Птица ринулась к книжной полке, но по краю уже не пройти, как по бульвару. Настроение утеряно. Попугайчик помучался, понимающе глянул на Славика и полетел. Он кружил, как муха, щипал за руку, клевал в шею… Славик поймал его, запер в клетке и опять на диван…

А тут день рождения у знакомых. Грех пропускать.

Пошли с женой. Гуляли с вечера до утра. Утром возвращались, для устойчивости тесно обнявшись, как впервые влюбленные. Жена:

– Тебе когда к врачу?

Славик:

– Не помню.

Пришли домой. Посмотрел. Сегодня. Бляха-муха. Быстрее в душ. Лимоны в рот. Зубы подольше мятной пастой, чтобы не пахло.

– Могу поспорить – не заметит, – выдохнул на поморщившуюся жену и пошел на выписку.

Врач как измерила давление, так и побледнела: низкое до крайности. Славик сидит, покачивается. Холодный весь. С похмелья руки трясутся.

– Таблетки принимаете? – спросила.

– Да, доктор, – кивнул Славик.

– Ох! Да что же! Перестаньте принимать. Похоже, перелечили. Больничный продляю. Идите и лежите, – сказала.

У Славика головокружение:

– Доктор, я плохо понимаю.

– Что вам понимать?! Синдром! Только не пугайтесь. Сейчас на «скорой» домой. Лежите. На прием через три дня, – сказала.

– «Скорой» не надо. Все понял, – сказал и пошел… к знакомым.

Продолжили. Полегчало. Пришел домой. Замерили давление – нормальное. Значит, пора на рыбалку…

–Рехнулся? Какая ловля? Ты ж пьян, – кудахтала жена.

– А на спор?..

Болотники тесные. Славик согнулся, скрючился. Давай тянуть. В момент наисильнейшего напряжения схватило поясницу. Не разогнуться. Славик позвал жену. Та все поняла, подползла на коленках. Славик забрался ей на спину, лег и, как на тележке, добрался до дивана, а там давай со вздохами и охами кататься, пытаясь распрямиться. Получилось, но боль не прошла.

– Что делать? – спрашивает.

– Есть один рецепт, – ответила. – Могу поспорить – поможет. Ложись на живот.

Славик перевернулся. Жена нагрела утюг и давай им через полотенце гладить спину Славика. Проведет раз, наклонится, спрашивает игриво, любовно:

– Ну как, полегчало?

– Хорошо, хорошо. Еще хочу, – отвечает.

Жена рада стараться: все также игриво наклоняется, спрашивает весело. Увлеклась и не заметила, как горячий утюг съехал с полотенца. Славик вскочил, бессловесно зевая, как рыба, живьем брошенная на сковороду. Жена с утюгом – в сторону. Утюг – из розетки. Розетка – из стены. Провода. Замыкание. Вспышка. Телевизор погас.

– Убью! – закричал Славик и бросился за женой, но опять поясница…

Проснулся от стука по лбу. Открыл глаза. Попугай клюет.

– Поспор-р-рим? – спрашивает…

С тех пор Славик споры не любит. Как вышел на работу, ему опять предложили…

– Идите вы… – сказал он, даже не вникая.

НЕЗАМЕТНОЕ

«Глаз стало столько, что даже в собственной спальне надо вести себя осмотрительно»

Вечерело. Сумерки войлочным пионерским одеялом укрывали землю, а заодно и облупившийся вокзал небольшого городка, каковые в народе принято называть Мухосрансками. На пути в томительном многочасовом ожидании стоял унылый состав пассажирского поезда, направлявшегося на Север. На перроне толпились кучки неуклюжих бабенок с зажатыми в руках авоськами, откуда торчали горла залапанных пивных бутылок, напитков и затасканные кирпичики вполне целых сигаретных пачек.

Бабенки уже пробежали вдоль вагонов несколько раз и теперь оживленно переговаривались:

– Народ зажрался. Ничего не берут.

– Вот куда я теперь окорочка с картошкой дену? В холодильник? Так и без того они уже неделю там стояли. Каждый день разогреваю. Благо курица теперь пошла такая, что не портится.

– А у меня, девчонки, вахтовики всю водку разобрали. Просто повезло. С товаром таким домой возвращаться нельзя. Мужик мой пьет, ох пьет-то…

Лотошники тоже сворачивали торговлю: накрывали товар затрапезными скатерками и фасовали хлеб в пакеты теми же руками, которыми считали деньги и чесали живот, взопревший от поясного кошелька. Лихоимно одетые пацаны хвастались друг перед другом, кто больше напопрошайничал… В общем, волочилась обычная привокзальная жизнь.

В отдалении, в густой тени деревьев, рядом со ставшими уже свойскими вагонами, околачивался мужик. Вида он был такого неприметного, что даже не скажешь какого, чуть отвернувшись от него. Он, не торопясь, попивал пиво из бутылки и покусывал пирожок. В перерывах же, приоткрывши рот, благодатно вздыхал и со все большей радостью поглядывал на покосившиеся лотки торговцев, на выщербленный асфальт привокзальной платформы, на бездомных собак, жадно ловивших на лету пряники, которые выбрасывала из окошка заскучавшая пассажирка поезда…

Вокруг мужика, как стервятники возле добычи, кружили двое бомжей в ожидании пустой бутылки и недружелюбно друг на друга поглядывали.

Мужик допил пиво, оглянулся по сторонам и украдкой поставил бутылку рядом с собой. Ее можно было выбросить не оглядываясь, можно было разбить на мелкие осколки, можно было отдать в руки крутившихся рядом бомжей… Но мужик не стал рисковать, привлекать к себе внимание и встревать между конкурентами. Между бомжами на собачьем уровне завязалась незаметная потасовка, всколыхнувшая брюки мужика, и бутылка исчезла.

Во рту скрылся последний кусочек пирожка. Мужик опять пытливо глянул по сторонам, обтер замасленные руки об заднюю часть штанов, незаметную спереди, а потому не особо нуждающуюся в чистоте. Затем он поковырял между зубов ногтями, извлекая остатки пищи, достал из кармана пачку сигарет, где всего одна сигаретина и осталась, закурил. Пачку скомкал и, уже не оглядываясь по сторонам, легким движением, каким разведчик за секунды до ареста выбрасывает шифровки, направил за спину, а затем быстро засунул в ноздрю палец…

Тут его внимание привлекла одна из торговок, которая, думая, что ее никто не видит, приподняла руки и, немного наклонив голову, приблизила нос поочередно к каждой из своих подмышек. Губы мужика растянулись было в улыбке, но приспичило. Пиво настойчиво попросилось наружу. Мужик огляделся и, не обнаружив двуногих помех, начал исполнять требования малой нужды, не сходя с места и мечтательно глядя на вагоны, измазанные копотью собственных угольных топок. Дело уже подходило к концу, как вдруг в казалось бы мертвом составе вспыхнул свет. В окнах четко проявились лица, заинтересованно и увлеченно разглядывающие его. Некоторые оживленно переговаривались.

«Е-мое! Кругом глаза, чтоб они лопнули, как мыльные пузыри. Сидят себе в вагоне, делать нечего, вот и вылупились…» – возможно, так поразмыслил мужик, явно не ожидавший, что он тут, в тени деревьев, как актер на освещенной сцене…

Он поспешно привел себя в порядок, проверил, не расстегнута ли ширинка, легко проведя по ней пальцами… а потом приосанился, выпрямил спину, развернул вешалку плеч и горделиво пошел, словно напыщенный гусак через лужу, мимо бомжей, бабенок, лотошниц, а на него никто и внимания не обратил, до того незаметный, совершенно обычный.

ИСПЫТАНИЕ

«Почти каждая душа сдает экзамен на создание новой жизни, но далеко не каждая душа способна создать целый мир. Надо обладать неиссякаемой жизненной энергией и интересом к жизни, чтобы даже после смерти жить и созидать»

Он опередил темные тени, ломившиеся в дверь, избежал закабаления в суетности бытия, сумел взлететь и обрел невероятную радость. Потолок раскрылся перед ним. Он легко прошел сквозь перекрытия и даже не почувствовал какого-либо препятствия с их стороны, точнее даже мысли не возникло о том, что они могут представлять какое-либо препятствие для его устремлений. Он поднимался все выше и выше, и вот уже под ним крыши домов. В высоте синело необыкновенно притягательное небо. Постройки прочие деяния рук тварей наземных, величающих себя людьми, стали почему-то неинтересны его взору, а вот величие земель, покрытых теплой зеленью лесов, открылось для него совершенно по-новому, вселив возвышающее ощущение красоты мира, понимание его величия, естества и единства. И это ощущение было не новым. Другого никогда и не существовало, исключая короткий промежуток беспамятства телесной жизни. Она мгновенно стерлась из сознания, как нечто мимолетное, ненужное, как система неприятных, но необходимых процедур вроде тюремного режима, необходимых для исправления или созидания…

Остался только взор и разум, невероятная всепоглощающая радость и легкость мысли.

Земля отдалялась, он легко пролетел мимо свежих, как распушившиеся одуванчики, облаков, охваченный радостью полета, незаметно для себя очутился в космосе, откуда уже видел не часть земли, а всю ее целиком. Он чувствовал, как падает в бездонную пропасть мирозданья, заполненную перемигивавшимися звездами. Она магнетически притягивала его, манила красотой, но засасывала, как трясина. Он ощутил наэлектризованное шелковое дуновение страха.

Он не хотел отдаляться от своей планеты, не зная доподлинно, куда стремиться, но его неотвратимо уносило вдаль, и вот вся земля уже превратилась в голубой шарик с белесыми разводами облаков на поверхности. Назад можно было вернуться, но он только возродился в новом качестве и как новорожденный, не освоил правил перемещения в этом пространстве, где только большое желание позволяло лететь целенаправленно, где только точное соизмерение душевных усилий с солнечным ветром и движением планет давали возможность не промахнуться при выборе цели. Иначе грозили вечные скитания в темноте космоса…

Так и получилось. Надежда упасть на большую планету, опоясанную астероидами, куда его вроде бы и несла судьба, не оправдалась. Его увлекло в неизвестность. Он с грустью следил вначале за звездочкой, которая была его домом…, потом – за другой звездочкой, которая была его солнцем…

Космос наводнен бестелесными живыми существами, незаметными друг для друга, но ощутимыми по понятным мысленным волнам. Они также учатся, проходят жизненные циклы развития. Это он осознал через какое-то время, что, впрочем, сложно перевести в годы и века, поскольку он перестал их отмечать. Присутствие великих и могущественных сил он ощущал по душевному холодку или внезапной теплоте, охватывавшей его…

Постепенно он познавал свои способности, но, унесенный в глубины космоса, страдал от потери той красивой планеты, с которой он когда-то был связан. Эта одинокая грусть усиливалась, пока не переродилась в желание создать нечто подобное. Сколько можно плутать во мраке, как бесчисленные потоки безмятежных потерянных душ? «Время не важно, с ним можно не считаться, – подумал он. – У меня его в достатке. Целая вечность». Он нашел подходящую планету возле яркой желтой звезды, где оказался и откуда не смог бы даже приблизительно указать направление к своему старому дому…

Его планета неслась вокруг своего быстролетящего солнца где-то в неведомой части Вселенной. Поиски утраченного дома равносильны безумию. Он понимал, что можно навеки зависнуть в пустоте, наблюдая в бескрайнем последующем существовании пролетающие мимо светила и планеты. Кроме того, возвращение всегда несет грусть, тоску, поскольку встретить любимое в старом редко кому удается. Возвращение в утраченный дом равносильно бесконечному безумию…

Дом – в душе. Место не важно. Душа способна менять. Это понимание вдохновило его. Он возжелал раскрутить планету вокруг оси. Во мраке планетарных глубин, проведя множество безуспешных попыток и, наконец, почувствовав полностью планетарную плоть, сроднившись с ней и даже став единым целым, он сумел придать движение жидкому ядру планеты, так что она закружилась неторопливо, но достаточно уверенно. Он вознесся на поверхность и принялся наблюдать, что получилось. Ему понравилось, как желтое светило появляется на горизонте, зримо проходит вдалеке во тьме космоса, освещая планету, и скрывается на другом краю горизонта. Так ему удалось создать день и ночь. Он почувствовал себя богом, сильнее, чем прежде, тысячекратно, но это было лишь первой частью задуманного. Перед ним вращался по-прежнему безжизненный камень, круглый, с острыми шипами гор, блестящими ледяными линзами застывшей воды. С его поверхности не наблюдалась небесная красота, так радовавшая его когда-то давно, окружала планету лишь чернота космоса, даже днем.

Создание атмосферы увлекло его. Хотя говорить о том, что происходило, это обеднять события. Звук слов, называющих те или иные явления, потерялся для него, остался смысл. Извечное чувство гармонии вело его, заставляло планету укрыть, укутать, отодвинуть холод космоса от ее поверхности. Он начал стягивать невидимые газовые атомы, сжимать электромагнитные поля вокруг земного ядра, вызывать вулканическую деятельность. Он был терпелив и настойчив, действовал интуитивно, имея в своей памяти образ мира, покинутого им когда-то. Но это была не людская память, восстанавливающая конкретные события и образы прошлого, а исконная память души, указывающая правильный путь игрой чувств и желаний. Его гнало вперед отчаянное любопытство, а, когда задуманное получалось удачно, он радовался. И вокруг планеты появилась серая мгла, разрываемая вспышками молний.

Он кружился в вихре сильнейших бурь, играл с темными мощными тучами. После высасывающей силы пустоты космоса, после адского пламени пролетавших мимо светил, грозивших захватить его и обречь на вечный огонь, он обрел силу и могущество и создал свой дом. Вода появилась сама собой, когда растаяли гигантские ледники, и это было великолепно. И он был везде. Время текло с изменяющимся светом гаснущих и вспыхивающих звезд. Он нес в себе неугасимый пламень жизни, изменял природу неживых вещей, и пришел момент, когда появились первые растения.

Стремление к красоте и гармонии рассеяло темные беспросветные тучи, и над планетой осталась лишь легкая газовая оболочка. Создавая законы химических реакций и сложнейших атомных соединений, он достиг цвета небесного свода, радовавшего его. Днем он восхищался им, охранившим от черной космической пропасти, и легкими облаками, подобными распушившимся одуванчикам. Ночью он всматривался во тьму космоса с миллиардами звезд и чувствовал гармонию бесконечного, неустойчивого, необозримого и небольшого кусочка не бессмертного, но прочного мира.

Дальнейшее от него почти не зависело. Живое тянется к живому, совершенствуется, приспосабливается. Шаги эволюции и облик созданий предопределялись энергией, вложенной им в планету. Оживленный им мир творил собственную судьбу. Появились рыбы, пресмыкающиеся, птицы небесные, звери земные. Они плодились и размножались. Он наблюдал. Особое удивление у него вызвали существа, подобные давно не виденному облику существ с той планеты, где он раньше жил. Вспомнив то время, когда не был одинок, он загрустил по общению и принялся излучать чувства, рассевать мысли в поисках единства с этим миром, в поисках отклика. Однако, безответно. Он оставался не узнанным и не понимаемым еще долго. Как семена, брошенные в почву, дают всходы не мгновенно, так и его стремление к общению со временем нашло резонирующий отклик в существах подобных. В них стали зарождаться души как отголоски его мыслей и чувств, а сами тела стали преображаться по облику…

Бесцельная борьба за существование живых созданий огорчала его. Безнадеждные души жаждали плотских утех, власти, славы, переносили эти стремления в мир небесный, в космос… Он несколько раз уничтожал живое. Он желал видеть людей идеальными. Каждый раз, когда мир возрождался, он ждал, что его черты проявятся. Но телесная приземленность брала верх. Требовался увлекающий пример жизни, чтобы плоды ее вызревали. Он снизошел и подтолкнул нескольких умеющих тонко чувствовать людей на создание величайших книг своих цивилизаций…

Так на планете разгорелась его искра. Люди создали искусства, заполнившие пустоту этого мира. Его называли по-разному, его восхваляли, его боялись, а он наблюдал. Узнавал себя в мире, созданном по подобию, во всем плохом и хорошем. Что ж, он тоже когда-то был смертен. Его создания оставались по-прежнему несовершенными, но любовь и всепрощение перевесили в нем чувство горечи. С изменением мира изменялся и он. Он осознал: для того чтобы вселенная ожила, расцвела, необходимо множество таких, как он…

Есть много неудачных или незаконченных работ, планеты вращаются, но не имеют атмосферы, другие имеют атмосферу, но не имеют морей, некоторые имеют моря, но пока не имеют жизни… Возможно, они когда-то оживут. А где-то очень далеко в космосе летела другая Земля, где жили такие же люди по образу и подобию, давшая новому миру его…