Холодный путь к старости

Водитель смутился. Он явно не ожидал такого ответа. Тут подошла его жена с покупками. Они сели в машину и уехали.

***

Когда закрывается предприятие, то в него перестают ходить люди. Алика перестали волновать проделки мэра и прочих чиновников. Он их замечал и посмеивался, но публично не обсуждал, потому что понял, что нет ничего более легкого, чем восстановить против себя всех, и нет ничего более сложного, чем объединить всех: и тех, кто нравится, и тех, кто не нравится, вокруг решения своей задачи. Что это будет за задача, ради решения которой можно поступиться нормами справедливости и добра, которые заложены с детства, Алик еще не знал, но был уверен, что поймет. Сейчас требовалось выжить во враждебной среде, которую сам себе создал. Да, собственно, какой враждебной? К этому моменту Алик понял, что нет смертных врагов и верных друзей. Все меняется. Нет полнокровных святых и грешных. Парадокс состоял в том, что хорошее и плохое присутствует в каждом и мир идет вперед благодаря и сотрудничеству этих качеств, как в кастрюле варится суп благодаря огню, уничтожающему воду и рождающему пар. Можно не сомневаться, что вода неистово ругает огонь и доходит в этом деле до кипения. Можно не сомневаться, что пар благодарит огонь за свое рождение. Так хороший огонь или плохой? Он просто такой, какой есть.

«Мэр поднаторел в экономических вопросах, финансах настолько, что сегодня сложно понять, где и что крадется, да и крадется ли вообще, – раздумывал Алик на досуге. – Видно только, что были и остаются рычаги, с помощью которых финансы можно откачивать из бюджета, видно, что информация вокруг этих рычагов не разглашается. Что делать в этой ситуации?

Словосочетание «прозрачность информации» набило оскомину, поскольку дальше этого слова дело не шло ни в городе, ни в России. Поэтому только с одной стороны хорошо, что руководство администрации города за бюджетный счет обучилось в Академии государственной службы, по крайней мере в руководстве – не безграмотные. С другой стороны, это обучение желаний и намерений руководства не изменит. Знания будут использоваться для себя родного. И эти знания руководства все более увеличивают разрыв между моими возможностями и способностями и возможностями и способностями власти. Пришло время разговаривать на другом языке, но каком?

Разрыв между знаниями журналистов и знаниями чиновников все более увеличивается. Как контролировать и не верить на слово? Роль журналиста все более сводится не к анализу фактов, а к пересказу готовых расследований – та критика, которая иногда звучит, довольно смешна.

Ах, как было хорошо раньше. Всем гарантировалось право на труд. Плюнул на мерзкую журналистику и пошел в другое место. А народ какой был в руководстве?! Тот же Глава Бабий. Простой народ был, бесхитростный, заканчивал ВУЗы с тем же объемом знаний, что и все остальные человеки. Здесь можно было говорить на равных. А сейчас смотришь: какая-нибудь девочка с журналистским образованием беседует с зубром экономики. И что она может соорудить, кроме красивого текста и разрисованного личика? Нет, видно, время такое пришло. Надо его принимать. Иначе время вычеркнет тебя.

Да и народ, может, не такой уж плохой. Кто знает будущее? Возможно, что сейчас иные правители в России и не нужны, не своевременны. Может, сейчас нужно, чтобы борцов за справедливость затирали или вообще стирали. Чтобы не мешали. Чему? Переделу собственности, созданию элиты, которую в свое время этот же народ смел с лица России. Какой элиты? Может, это сейчас не важно. Она сформируется через несколько поколений. Об этом говорили еще на заре перестройки в интеллектуальных кругах. Возможно, в этом польза нынешнего народа. Не надо ложиться под такой тяжелый каток. Надо учиться жить.

Учителя не всегда доброжелательны, но они всегда Учителя. Требуется много такта, чтобы не отбить у Учителя желание образовывать. Учителя любят поклонение и признание их авторитета. Это малая плата за расширенное зрение, хотя многие считают и по-другому. Будь крепким, как утес, и ничто не изменит тебя, кроме времени; будь мягким, как глина, и найдется множество желающих поупражняться. Надо быть чем-то средним, скалой, на которой есть глина, подставлять свою глину умелым рукам, оставляя главное неизменным. Главное в жизни – это растить душу, ловить золотые частички из бесконечной, рассыпанной по миру, как осколки зеркала не Снежной, а Солнечной королевы, мозаики бессмертного, интересоваться жизнью».

Алик часто вспоминал тех людей, которые встретились ему на жизненном пути в маленьком северном городе, сочинял рассказы и чувствовал, что каждый рассказ дает ему возможность заново пережить события, заново их обдумать. Он часто перечитывал посвящение Петровны, написанное для «Дробинки»:

«Помните сказку Андерсена «Праздничное платье короля»? А мальчика, громко сказавшего: «А король-то голый!» и разрушившего очарование-оцепенение подданных того королевства, хоть и видевших, что их правитель не одет, но не решавшихся сказать об этом, и едва не натворивших беды своим покорным молчанием, едва не выставив короля на посмешище перед другими державами? Тогда и сам король тоже увидел все, как оно есть, и стал решать реальные проблемы, а не иллюзорные, что, несомненно, привело лишь к процветанию страны.

Ясно, что сказочное королевство было небольшим, раз все его жители смогли услышать голос ребенка. Наш маленький нефтяной город тоже невелик…Жаль, что Андерсен ничего не говорит о дальнейшей судьбе своего героя, а в этом можно не сомневаться, что мальчик, громко и смело сказавший правду, и есть самый главный герой сказки».

Написано уже так много книг, что сложно сказать что-то новое. Аналогии с известными персонажами есть во всех произведениях, но все-таки новые книги пишутся, потому что время идет, меняется обстановка, старые переживания в новом времени и новой обстановке – а почему бы и нет?

«Когда-нибудь я напишу книгу, основываясь на этой истории, – решил Алик. – Конечно, Сапа с его бездной ума был против этой идеи. Я еще помню, как он сказал: «Ты думаешь, твоя история будет кому-то интересна? Не смеши!». Но надо же ради чего-то жить. Иначе грустно и почти бессмысленно, хотя, возможно, бессмысленно в любом случае, а пока надо затаиться и спокойно работать на будущее. Вот уж что бессмысленно – биться головой в стену: на стук приходят лишь черти, сминая неподдельные убеждения и созданный в детстве удивительный мир…»

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Мир пронизан иглами человеческого отношения в любом случае, даже когда человек пытается передавать события без собственной оценки. Его отношение проявляется уже в выборе события и его подаче читателю. Есть ли абсолютная правда? Может ли игла человеческого отношения, проткнувшая насквозь клубок события, пронзить все спирали, которые образовала нить, сматываясь в клубок? Можно ли, смотав нить, восстановить прежний клубок? Нет. Поэтому любые мемуары, любая публицистика – это такая же ягода на поле прозы, как хорошая художественная книжка. Такая же, но менее вкусная. Это один из взглядов на мир. Даже сухие статистические цифры, например, численности населения или добытой нефти, уже пронизаны отношением человека, их подающего, который не вникает в особенности подсчета и исключает процессы, создававшие эти цифры. Поэтому любое событие имеет ровно столько же толкований, ровно столько же вариантов правды, сколько людей его видело и пыталось анализировать.

Поэтому я уверен, что нашлось бы немало людей в маленьком нефтяном городе, где проходили вышеописанные события, которые, прочитав книгу, сказали бы:

– Все это чепуха. Семеныч, Хамовский, Тыренко и другие, так незаслуженно плохо расписанные в этой книжонке, были хорошими людьми. Семеныч любил детей и помогал детским садикам, Хамовский сделал маленький нефтяной город красивым добротным северным домом, Тыренко – милый неравнодушный человек, а Сапа, что он сделал из Сапы! Все было не так. Петровна – сама искренность и притягательная любовь…

Или:

– По-другому жить было нельзя. Это герои своего времени. Они создавали мир, как могли. Зачем старое вспоминать? Время такое. Пахали же.

Или:

– Если государство пострадало на деятельности Семеныча, Тыренко, Хамовского, то это не значит, что обогащались Семеныч, Тыренко, Хамовский. Может, они по глупости, от недалекого ума, по недопониманию…

И все это может быть правдой. Любой герой может стать антигероем, если взглянуть на него с другой позиции, но это была бы другая книга. Автор точно знает, что манера ведения дел, приписанная им Семенычу, была характерна для определенного круга людей, и он наградил Семеныча и других персонажей казнокрадской чертой. И эти черты в нем с большой долей вероятности были, на это указывали документы, которые автор использовал при написании книги, на это указывали очевидцы, но человека оценить точно столь трудно, сколь трудно дать точную картину Вселенной.

Даже работая над персонажем журналиста, который во многом близок автору, сложно сказать, был ли Алик правдоискателем и человеком честным или так же, как его противники, пользовался запретными возможностями и людьми, и пытался уложить мир в рамки своего представления о нем, то есть искажал. Последнее – правда с большой долей вероятности, поскольку многие писатели живут в придуманном мире. Эти миры имеют право на существование и существуют. А насколько удачным получился конкретный мир, втиснутый в эту книжку, мир, списанный с реального прошлого, а может, не такого уж прошлого, судить тебе, читатель. Только ты сможешь его оживить.

РАССКАЗЫ,

написанные Аликом после поражения

в политической битве

БЕЛЯШНЫЙ ДУХ

«Когда все аппетитно жуют, то голодающий схож с наказанным»

Холодильник походил на ящик Пандоры. Жрачкин боялся к нему прикоснуться. Стоило приоткрыть дверцу, как запах колбасы влек умопомрачительно, аж внутренности подрагивали. Сыр являлся солнечными бликами приморского юга. Непочатая бутылка водки – миражом убежденного алкоголика… Мысли о еде вились, как мухи, даже на морозе. Но Великий пост увлек Жрачкина. Он перестал жрать: пришпорил это постоянно одолевавшее желание и поскакал вперед на смирении и голодании, открывая в себе новые способности. Так, находясь в подъезде, он мог точно определить, в какой квартире и что готовится кушать. В магазинах его глаза автоматически пересчитывали акты покупки колбасы, пельменей, пива… Но он был тверд в своих постных начинаниях.

Примерно на тридцать пятый день поста Жрачкин заранее отварил себе на ужин пару свекл и морковей, а домашние внезапно, но без злого умысла нажарили искусительнейших беляшей. Жрачкин распознал это при входе в подъезд. Когда дверь в квартиру открылась, то желудок трепетно запел: «Ур-р-р, Ур-р-р…» Он не ошибся: на кухне зажаренными бочками золотились беляши и одуряюще пахли. Жрачкина волной запахов выбросило из квартиры в ближайший магазин, откуда он вернулся с тремя морскими окунями, надеясь создать из них моральный противовес беляшам.

Ему хватило бы и одной рыбки, но на вопрос продавщицы:

– Сколько?

Он, не мешкая, ответил:

– Килограмм.

На обратном пути мороз немного умерил аппетит и Жрачкин стал подумывать, что, может, зря он так сорвался. Ведь по правилам поста рыбу надо есть только два дня из сорока девяти. Но дома эти мысли безропотно почили, как заплатившие налоги праведники. Там витал уже запах не просто беляшей, а надкусанных беляшей, причем надкусанных так, что из-под теста выглядывали серые кусочки фарша и лился светлый аппетитный мясной сок!

«Там, где придумывали эти правила постов, цветут оливковые ветви и во множестве ходят Абрамовичи, – мысленно вскрикнул Жрачкин, быстрее скидывая дубленку, ботинки. – А уж если они что придумывают, то у них-то есть обходные пути, чтобы и рыбку съесть, и святым остаться». Он пробежал на кухню, по-прежнему от голода не замечая домашних, взял доску для разделки мяса, кинул на нее окуня, вытащил самый большой и острый нож из числа тесаков, загнанных в специальную подставку, приналег… На замороженной рыбе осталась чуть заглубленная царапина.

«Ну что за люди! Когда надо, так у них все размороженное, а когда не надо, так чистое железо… – чуть не ругнулся Жрачкин. – Прости, Господи». Он заткнул раковину, наполнил ее водицей и кинул окунька. Чистил быстро, не особо беспокоясь о том, что местами оставалась чешуя, а острые шипы плавников больно кололись. Порезал окунька на куски и тут уж не до кулинарных изысков – кинул в уже закипевшую воду, немного подсолив.

Работа успокоила, но стоило присесть на табуретку, как витавший в воздухе беляшный дух животного, на две третьих бывшего коровой, а на одну треть – свиньей, подтолкнул его на преступные мысли и опять заставил желудок замычать и захрюкать. Жрачкин бросился к окну, приоткрыл форточку и, приблизив к ней лицо, взахлеб задышал.

«Рыба, к счастью, варится быстро, – думал он. – Иначе сойду с ума. У мусульман все проще: не есть только при свете солнца. Зато утром и вечером можно так натрескаться. Может, не туда записался? Ох, прости Господи». Чтобы уйти от реальности, он взял вареную свеклу, нервно срезал с нее тоненькую шкурку и давай кусать. «Ох и вкусна она, ох и вкусна, не случайно из нее сахар делают, – мысленно нахваливал овощ Жрачкин. – А ну-ка морковку…» Обтесал шкурку с морковки, отхватил кусочек. «Тоже хороша, – оценил он. – Помню кетчуп из морковки, так вкуснее не едал…»

Возник запах ушицы. Он нарастал и глушил запах беляшей. «Так тебе, так тебе! Уходи дурной дух, кипит моя рыбка! Вы, земноводные, из воды вышли, слабо вам против рыбки-то, против первородительницы», – зашептал Жрачкин и ревностно вперился взглядом в кастрюльку…

«Хватит! Горячее сырым не бывает, а морская рыбка описторхоза не имеет!» – решил он, воткнул вилку и, как обезумевший тигр, вцепился в рыбье мясо зубами. Такого рафинированного удовольствия он давно не ощущал, застрочил челюстями, словно иглой швейной машины, прерываясь только для того, чтобы время от времени сплевывать чешую, застревавшую в зубах…

К счастью, окунек оказался почти без костей. Вкусен был, ох как вкусен – от кончика хвоста до щечек! Да с черным хлебцем! Жрачкин с наслаждением отделял рыбьи ребрышки от бочков, обсасывал хребет, стараясь не оставить на нем ни кусочка мяска. Все проделывал нежно и скрупулезно.

Бульон от рыбки с кое-где мелькавшими жирными пятнышками он в первый момент по обыкновению чуть не вылил в раковину, но успел понять, что жиденькое не помешает, и перелил его в стакан. Теплая жидкость по глотку благостно уходила в желудок, распространяя по телу ощущение сытости, оставляя во рту ни с чем не сравнимый рыбий вкус, за который он эту же жидкость еще полтора месяца назад выплюнул бы. После того как тарелка опустела, Жрачкин еще раз взглянул на беляши. Их пищевой магнит иссяк. Они уже не привлекали.

На следующий день Жрачкин отварил морского окуня заблаговременно, а на его бульончике сделал великолепный борщик и, поглядывая в окно на просветлевшие виды весенней природы, думал: «Хорошая все же штука пост. Заставляет чувствовать жизнь по-новому».

СТАРИЦА СПАСЛА

«Смеяться над опасностью – это то же самое, что подначивать ее»

Произошло это в середине лета. Я с Димкой, закадычным другом, и его женой Леной поехал на рыбалку в хорошее, можно сказать, общественное место. В том районе многие грибники и ягодники промышляли. Выехали солнечным ясным вечером, на тридцать втором километре трассы свернули налево на проселочную дорогу. Минут через десять дорога уткнулась в заболоченный участок, и машину пришлось бросить. Пошли пешком, неся в руках сумки с вещами. По пути обсуждали следы, запечатлевшиеся на песчаной дороге. Уж очень похожи они были на медвежьи.

– Вроде, свежие, – сказал я.

– Какие свежие? Давно прошел, – ответил Димка…

Лодка тех людей, что до нас рыбачили, оказалась разорванной, насос от нее разгрызен, сети спутаны.

– Слушай, – заметил я. – Зверь-то невымышленный побывал и поиграл.

– Ну поиграл и поиграл, – легкомысленно ответил Димка. – Наверняка ушел.

– Ребята, вы боитесь? Не ожидала такого от вас, – встряла Ленка. – Дикое зверье страшится огня и человека и само не нападает. Надо развести костер…

Закипела работа. Пока не стемнело, накачали свою лодку, распутали сети, поставили их на место. Костерчик разожгли, поели, выпили водки и легли спать прямо возле костра, под открытым небом, под нудное жужжание комаров, отпугиваемых спиртовыми запахами, а перед сном весело покричали на весь лес:

– Мишка, выходи! Мишка, выходи, мы тебя заломаем!..

Радостно было…

Проснулись поздним утром – и быстрее в лодку. Улов оказался неплохим. Решили ушицу сварганить. Лодку вытащили на берег, перевернули, чтоб просохла. Сами ушли на полянку, где и стали готовить костер под уху, а это, примерно, метрах в двадцати от протоки.

Я березку обтесывал, чтобы котелок за нее зацепить, Дима рядом рыбу чистил, а Лена картошку кромсала на уху в низине, ближе к лесу. Вдруг Дима говорит, так тихо и спокойно, как говорят ночью на кладбище:

– Смотри, на берегу…

Я повернулся, а там медведь! Поднялся он в полный рост, и, направив когти передних лап вниз, как шипы, всем весом упал на лодку. Из пробоин в резине зашипел воздух. Зверю это понравилось, и он еще несколько раз упал на лодку, выставив вперед свои когти-шипы. Мы завороженно смотрели на картину разрушения и не смели даже слегка пошевелиться, боясь, как бы медведь нас не заметил. Страх пошел, аж руки похолодели. Медведь в зоопарке не дает таких ощущений. Зато в лесу, когда он на свободе, а ты без оружия, чувства возникают не из лучших.

Он даже подобрался бесшумно. Ветка не треснула, шорох не раздался. Лодка, конечно, спасла нас. Разорвал он ее, встал на все четыре лапы и все-таки решил оглядеться, зараза. Покрутил башкой и, едва завидев нас, побежал навстречу. Под шкурой мощно перекатывались мускулы, шерсть поблескивала, переливалась, морда казалась огромной. И с каждым прыжком он приближался, разума человеческого в моей голове становилось все меньше и больше первобытного ужаса. На сию тему я читал в нашей городской газете стишок какого-то поэтика, но только после этого случая понял его суть:

Шторы задернул Господь,

И посерело небо,

Словно засохший ломоть

Белого раньше хлеба.

Мне не по нраву грусть,

Не по душе тление,

Но посещает, пусть,

Странное настроение.

Через усталость глаз,

Ценою последней кровинки,

Может, найду свой лаз,

Свою простую тропинку.

Жду, что подходит час,

Жду, что взорвется миг…

Сколько мне лет сейчас?

Что же я в них постиг?

Небо как будто потемнело. Куда бежать, по какой тропинке? И лет-то мне маловато и ничего я не постиг, чтобы пропасть в медвежьей пасти… Безотчетно я кинул в сторону топор и недотесанную деревяшку, Дима кинул рыбу, и мы бросились наутек к воде, совершенно забыв о Лене. На бегу освобождались от одежды. Я скинул один болотник. Дима умудрился сбросить два. С ходу, вонзились в воду старицы, где недавно рыбачили. Побежали крутые волны, взлетели брызги, и другой берег неподалеку. Старица-то всего метров двадцать в ширину, но позади, метрах в трех, в воду плюхнулся медведь. Мы выплыли на середину реки, а там, не сговариваясь, разделились, причем чисто инстинктивно. Дима устремился прямо на берег, а я поплыл вдоль старицы.

Медведь на короткое время замер, видимо выбирая, и устремился за мной. Я-то крупнее. Зверюга неуклонно сокращала расстояние. Я проигрывал заплыв и в отчаянии остановился, повернулся и заорал прямо ему в морду… заорал так, что с ближайших сосен шишки западали, заорал, как в последний раз… И произошло чудо. Медведь потерял ко мне интерес и поплыл к Диме. А Дима, было видно издалека, весь белый от страха сидел у берега по пояс в воде, опершись позади руками.

– Не знаю, что делать! – обреченно крикнул он, парализованный ужасом.

– Дима, ори, что есть мочи! – гаркнул я и быстрее вернулся на берег, с которого мы недавно стартовали. Дима завопил. Медведь погреб в другую сторону… Дима бросился в воду, и вскоре мы были вместе. Лена стояла, как дерево в безветренную погоду. Мы осмотрелись в поисках своего таежного преследователя. Он опять поплыл к нам.

– Кричите, чтоб по той стороне ушел, – сказал я. – Нам еще к машине…

Мы опять принялись орать, но это слабо помогало. Повезло, что медведя отнесло течением. Он вышел на берег, отряхнулся, глянул на нас и пошел по дороге, по которой нам предстояло идти, а вскоре исчез за деревьями.

От переживаний и тяжких мыслей нас трясло: медведь мог находиться где угодно и напасть в любой момент. Мы понимали, что нас спасла старица, удаляться от нее не хотелось, но другого пути домой не было. Похватали разбросанную одежду и обувь. Сумки оставили. Хотели вооружиться, но я не нашел топор, который бросил в панике. Дима вытащил тлеющее бревно из костра.

– Оставь, не поможет, – сказал я. – Медведь на костер пошел…

– Идти с пустыми руками тоскливо, – ответил Дима. – Хоть отмахнусь…

Километра полтора мы бежали и кричали отчаянно. Показалась машина… Возле нее на задних лапах, направив вниз когти-шипы, стоял медведь, готовясь обрушиться на капот. От понимания нашего отчаянного положения холодный пот потек у меня по спине так, что я чувствовал, как его капли пробиваются сквозь пояс, сползают по ягодицам, а там по ногам – к пяткам. «Всех задерет, сожрет», – пролетела паническая мысль…

Прошла минута, другая – медведь не двигался. Мы подошли поближе, присмотрелись. Оказалось – поваленное дерево с вывороченными из почвы большими коричневыми корнями. Издалека казалось, будто медведь лапы к машине тянет…

Наспех прогрели мотор – и скорее из леса. По пути сигналили, чтоб зверь не прыгнул.

Приехали в город и сразу в лесничество. Рассказали. У лесника глаза округлились.

– Вы в рубашке родились, – сказал он. – Без ружья я тоже перепугался бы до смерти…

Через пару часов выехали на отстрел с двумя автоматчиками и охотником. На поляне царил разгром. Оказалось, медведь съел почти весь наш улов, раскидал и погрыз вещи. Автоматчики осмотрели окрестности.

– Поехали, – сказал один из них. – Нет его, ищи ветра в поле.

– Раз он здесь был и оставил немного рыбы, то скоро придет за ней, – сказал охотник, опытный зверобой. – Сейчас спит где-нибудь после таких приключений.

Мы распалили костер. Собрали начищенную картошку. Начали готовить ушицу из рыбы, оставшейся после медвежьей трапезы. Несколько часов пролетели незаметно. Охотник и милиционеры расслабились, оружие поставили в сторону. И тут крик:

– Бежит!!!

Медведь бежал ходко и нагло прямо на костер и нас. Мужики похватали оружие, едва успели выстрелить…

Охотник рассматривал успокоившегося зверя и рассуждал:

– Что за странный медведь? Они чувствуют дым, запах оружия и обычно людей стороной обходят. Тут одно из трех. Либо его потревожил кто-то, либо он раненый, либо уже пробовал человечину…

На поверку медведь оказался медведицей, более того – медвежонком года два-три от роду, не больше. Никаких других ран у нее не было. А когти приличные, хватило бы, да и клыки далеко не молочные – сантиметра три длиной.

– Такая, если бы вас поймала, разорвала бы, – продолжил охотник. – Лапой по голове – и сняла бы скальп вместе с ушами…

После этого случая я на рыбалку не ходок. Ведь кто его знает? Хорошо, что ночью не пришел нас проведать – загрыз бы спящих. Спасло и то, что берег был близко. Хотя… он и бегает, и плавает, и на дереве от него не спасешься. А Дима на рыбалку хотел тогда сына взять…

КОТИК

«То, что животное ласкается, не значит, что оно не укусит»

Зоя не раз пыталась завести котика, чтобы развеять одиночество. Но котики попадались непутевые: не приучались к кошачьему туалету. Она покупала им специальные ванночки с решеточками, приносила песок, рвала бумажки, но в итоге укладывала очередного котика в хозяйственную сумку и уносила подальше от дома, в чужие подъезды. После этого возвращалась в опустевшую квартиру, тихо плакала на кухне, запивая горе стаканчиком вина, давала себе клятву, что больше никогда, и каждый раз по прошествии смешного времени эту клятву нарушала…

Как новенький оказался на руках, она не осознала. Таких миленьких котиков Зоя не встречала: пушистенький, шерсть цвета топленого молока, словно бы специально завитая, мордочка немножко приплюснутая, ну вылитый перс. А на лапках-то кем-то заботливо подшитые и хорошо скатанные маленькие валеночки! Утепленные малиновые штанишки, синенькая кофточка с вышитым на грудке именем котенка – Жулик! Явно хозяйский. Красавец, да и только.

«Не будет большого греха, если с собой возьму. Не приживется, назад принесу», – подумала Зоя и, радостная, поспешила домой. Но по пути затвердевшее от времени сомнение придавило сердце: «А может, зря? Будет гадить. Вернется дурдом. Ты в курсе того, что будет дальше…» Она взяла котика за передние лапки, ласково потрясла его и спросила:

– Ну что, Жулик, сознавайся: будешь на пол писать?

Котик внимательно поглядел в глаза Зое и повертел головой, отвечая вроде как «нет». «Что за ерунда?» – удивилась Зоя и задала тот же вопрос по-другому:

– Ты к туалету приучен?

Два раза согласно кивнул котик.

«Чудеса! – мысленно восхитилась Зоя. – Так он дрессированный!»

– А ты во что ходишь – в песок или в бумажки?

Котик сдвинул передние лапки и быстро ими затеребил, будто рвал что-то.

– В бумажки? – переспросила Зоя.

Котик кивнул.

«Это лучше, чем в песок, – облегченно подумала Зоя. – На нашем песчаном Севере зимой чистого песка не сыщешь. На улице он под непролазным снегом, в подвалах – залитый канализацией, либо загрязненный бездомными собаками, котами и наркоманами».

– А тебе после каждого туалета надо новые бумажки рвать, или ты по несколько раз в одни и те же ходишь?

Ничего не ответил котик.

– Почему молчишь? – спросила Зоя и легонько тряхнула его.

Котик жалобно мяукнул, и до Зои дошло, что его способности к диалогу не беспредельны, что надо спрашивать, рассчитывая на простой ответ, например «да» или «нет»…

– Тебе после каждого туалета новые бумажки рвать?

Котик согласно кивнул.

«Это обременительно, и, если меня нет дома, могут возникнуть проблемы, но постараюсь», – решила она…

В своем новом жилище котик по-хозяйски, как только слез с рук, побежал по комнатам, будто выполнил устоявшуюся традицию. Когда он обошел все углы, пролез за диваном, под батареями, то, весь в серых хлопьях пыли, присел рядом с Зоей, укоризненно на нее уставился и несколько раз провел хвостом по полу, как подмел, словно говоря, что у нее могло быть чище…

– Это твой туалет, – Зоя показала на стоявшую рядом с унитазом коробку, заполненную газетными клочками. Вечером она поиграла с котиком, увлекая его чашечкой лифчика, который волочила за застежку, потом, лежа в постели, чесала его за ушами, гладила по податливой спинке и незаметно для себя уснула. Ей грезились котята, родившиеся от найденного ею котика, которые стали настолько умны и ласковы, что открывали ей дверь в квартиру, готовили кушать, забрасывали белье в стиральную машинку-автомат, включали ее и даже пылесосили, хотя во сне она так и не поняла, как им это удается. Зоя проснулась помолодевшая, исполненная счастливой мечтательности и пошла туда, куда все утром идут в первую очередь.

Недосохшая лужа куснула прохладой. Зоя брезгливо тряхнула босой ступней и шмыгнула в ванную комнату…

Бумага в кошачьем туалете белела и обвиняла. Котик крутился рядом, поглаживая хвостом ноги Зои, и высматривал, что она делает.

– Ты же говорил, что приучен? – спросила Зоя, испытывая некоторое удивление оттого, с какой легкостью она заговорила с тварью бессловесной. – Это твоя работа?

Котик отрицающе повертел головой.

– Тогда кто это сделал, если не ты? – повысила голос Зоя.

Котик поднял правую лапку и показал на фигурку писающего мальчика, висевшую на двери.

– Ах, шутник! – воскликнула Зоя. – Ладно, первый раз прощается, второй раз воспрещается! Больше так не делай.

Котик два раза согласно кивнул и важно пошел прочь, покачивая поднятым вверх хвостом.

На следующее утро лужа вновь поблескивала возле ванны. Дверь в туалет плотно сидела в проеме. «Надо же, не смог зайти, – размышляла Зоя. – Вроде оставила ее открытой вчера вечером. Видно, по привычке…»

– Ты уж прости, дружок, – обратилась она к котику, – больше не повторится. Моя вина. Буду следить.

Котик, выгибаясь и потягиваясь, нежно потерся об Зоину ногу, словно утешая и прощая ее за случайный проступок. Но и на следующее утро туалет оказался закрыт, а лужа пребывала на привычном месте.

– Что же творится? – изумилась Зоя. – Проверила перед сном. Жулик, почему дверь закрыта?

Так она впервые назвала его по имени, вышитому на кофточке. Котик поманил Зою лапой в туалет, показал на вентиляционное отверстие и прошипел несколько раз…

– Ты хочешь сказать, что ветер гуляет и он захлопнул? – спросила Зоя.

Котик кивнул, довольно и широко открыл пасть, показав волнистый зев, окаймленный острыми зубами, и легонько поскреб когтями линолеум.

– Вот умница-то, – похвалила котенка Зоя. – Надо шире открывать…

Она открывала, дверь закрывалась, котик пантомимно излагал, и Зоя постепенно свыклась с лужами. Но как-то, придя с работы, она обнаружила, что со стены упала фотография родителей. Разбилось стекло. Зоя огорченно присела на диван. К ней подошел котик.

– Что бы я делала без тебя, – обратилась Зоя к своему пушистому всепонимающему жильцу, ища утешения и понимания. – Ты знаешь, почему упала фотография?

Котик сердечно кивнул, подошел к стене, на которой застыли обойные букеты алых роз, лапкой постукал по ней.

– Не понимаю, – отмахнулась Зоя.

Котик сел, поднял передние лапы, левую оставил неподвижно, а правой давай размахивать, будто гвоздь забивал, и так сходно, что Зоя уразумела.

– Соседи в стену тарабанили?

Котик кивнул два раза и пошел ластиться.

– Какой же ты Жулик? – приговаривала Зоя, теребя котика за ухом. – Ты Умница, Умница моя.

В этот вечер Зоя вначале накормила котика повкуснее, а уж потом сняла светло-коричневые шторы и подшила петельки, за которые шторы цеплялись к крючкам на гардинах и которые отрывались на удивление регулярно. Такое поведение штор Зоя объясняла наплывом эмоций, считая, что стала резче их дергать…

Желание притягивает, одиночество рвет. Зоя и желала, и страдала от одиночества. Бывало, к ней приходил друг. Котик относился к его визитам, как законный муж, то есть не любил. Вначале – шипел, затем перестал замечать…

– Алик, от тебя кошаком пахнет, – сказала Зоя в один не прекрасный вечер. – Мыться надо чаще.

– Ты права, Зоя! Как кот появился, так все началось, – ответил друг и указательным пальцем поправил очки на переносице. – Вначале ботинки с носками кошачьим туалетом запахли, потом брюки с рубашкой. Это кот одеколонит, хоть и умный…