Ее стали терзать воспоминания о былой любви. Она все чаще меняла прически и приобретала обновки… Но, увы. Супруг никак не реагировал. Он заботился о ней и о детях. Примитив по сравнению с прогулками под луной и поцелуями в кустах черемухи. Она слышала от него россказни про дела и занятость, а ждала искорки страсти. Правда, добрую половину ее чувств забирали дети. «Но зачем же хоронить вторую половину?» – спрашивала она себя и, ухватившись за предложение врача, стала ездить в санаторий. Одна.

Вечерами она выходила на санаторную аллею, присаживалась на скамейку и ждала, сама не зная чего. Беззаботность тешила и раскрепощала. Она чувствовала себя незамужней, способной на самый сумасбродный поступок. Вокруг беспечно прогуливалось множество незнакомых людей. Возле входа в санаторий грохотала музыка, воскрешавшая настроения студенческих вечеров. И… никаких забот.

Обесцвеченные волосы, округлое лицо. Едва заметные морщинки, странная походка носками наружу. Ресницы, накрашенные так сильно, что на них видны кусочки краски. Дуги бровей соломенного цвета. Вот ее приблизительный портрет. Имя – Алла.

Очень притягательна она была почему-то. Кто-то из праздно шатающихся одиноких мужчин неизменно останавливался возле ее скамейки и затевал разговор. Она быстро подхватывала беседу. Через короткое время ее собеседник, как правило, присаживался рядом. Но за ограду санатория Алла уходила только вместе со своей подружкой – соседкой по комнате.

Утром глаза ее искрились. Сидя за столиком в столовой, она подробно рассказывала про танцы и рестораны…

В общем, каждый вечер девчонки, которым было уже за тридцать, искали приключений. Но обязательно с тем расчетом, чтобы вовремя и неприметно сбежать от своих кавалеров, плативших за них с надеждой на милую любовную авантюру. Ускользнуть безукоризненно удавалось. В эту женскую забаву втравливалась исключительно приезжая мужская публика. Местные ухажеры имели тощие кошельки и не могли гульнуть на широкую ногу. Но местный местному рознь.

Алла мечтательно вспоминала директора санатория, с которым познакомилась еще в прошлом году. Он предложил ей встретиться на его уединенной шикарной даче и оставил номер своего домашнего телефона, но она растерялась, не позвонила и не пошла, о чем целый год сожалела…

В свой последний санаторный день, из-за краха надежд на случайную с ним встречу, она решилась на легкое безумство: подошла к первому попавшемуся отдыхающему и попросила позвонить запавшему в ее душу директору. Мужским голосом требовалось обмануть его жену…

– Алло? – спросил подозрительный женский голос.

– Бориса Олеговича можно услышать?

– А кто говорит?

– Знакомый.

Алла перехватила трубку и мигом договорилась с Олеговичем встретиться у входа в санаторий, а потом со смехом рассказывала, как тот объяснял жене:

– Дорогая, тут одного человека заселить надо, придется съездить…

Вдохновленная, она побежала в номер, принарядилась и села лавочку, на которой имела обыкновение ждать сюрпризов. Вскоре к ней присоседилась подружка. Они сидели не один час. Машины подъезжали и уезжали, освещая фарами аллею, а состоятельный знакомый так и не появился.

Алла сидела и чуть не плакала.

– Опять сезон пропал, – жаловалась она подружке. – Вот соседка моя, что до тебя в номере жила, тут такую любовь закрутила, что я просто диву давалась. Она травилась даже! Жениться ее ухажер обещал, но уехал и ни ответа, ни привета, хотя позвонить сулился. Обманул, змей, но ведь как красиво, как умел обхаживать, увлечь! Не скупился на рестораны и угощения в номер: дорогое вино, икру, деликатесы… Конечно, она страдала. Зато насколько яркое впечатление! Такое лето на всю жизнь запомнится, а тут ничего. Никаких сильных чувств, никаких волнующих сердце свиданий… Завтра уезжать. Срок путевки кончается. Тоска смертная…

Рано утром Алла с большой сумкой стояла на остановке. Перед тем как сесть в автобус, оглянулась на санаторий, и легкая вуаль грусти на мгновенье слетела с ее лица. Она поняла, что надежды на головокружительную встречу не потеряны, она просто их приберегла… до следующего года.

Жизнь от жизни

«Можно не верить в существование ведьм, но как надо свести бородавки или ребенка успокоить, так многие атеисты сразу бегут к бабкам…»

Евгения Ивановна хоть и в годах, пенсионерка, но всем бы такими быть. Энергичная, везде успевает и не устает. Морщины, покрывающие сеткой ее лицо, не кажутся паутиной, в которую она попалась. И работала она медсестрой в доме престарелых, пока не произошло следующее.

Как-то поступила в дом божьих одуванчиков одна отбившаяся от семейных уз старушка. Посетители этого заведения обычно страдают теми или иными возрастными болезнями, еле передвигаются, едва помнят, что сделали минуту назад, а эта была полной противоположностью. Да и старушкой ее можно было назвать с большой натяжкой. Уж очень хорошо сохранилась.

Симпатичная, глаза удивительно голубые, такие, что если пристально смотреть в них, то можно забыть обо всем на свете и утонуть в их небесной бесконечности. Она могла бы стать самым приятным существом в мире умирающих иллюзий, если бы не возникший вокруг нее нелицеприятный слух. Стареющее сообщество отнесло ее к разряду ведьм. И слава эта закреплялась за той старушкой с каждым днем все сильнее и сильнее.

Разговоры о колдовских качествах новенькой поначалу не беспокоили Евгению Ивановну, но она решила все же понаблюдать за таинственной пациенткой. И вот что оказалось. У дедуль и бабуль, с коими беседовала на протяжении дня голубоглазая бестия, к вечеру резко ухудшалось самочувствие: то давление подскочит, то суставы разболятся, то сердечко неровно застучит…

Болезни приключаются почти со всеми, кто перешагивает отведенный ему бесшабашный возрастной барьер. Так что в самом факте ухудшения самочувствия не было ничего удивительного. Но дело в том, что это явление преследовало буквально всех, кто общался с колдуньей, как будто резко изменилась погода на дворе или пришли плохие известия. Дошло даже до того, что с голубоглазой никто не желал находиться вблизи.

Об энергетических вампирах Евгения Ивановна была наслышана и крепко в них верила, как и в прочую нечисть. Характер у нее крепкий, не боязливый. Решилась она на эксперимент: пообщаться со старушкой поближе.

Евгения Ивановна зашла к той в палату как будто по необходимости, благо, что предлог медсестре и искать-то не надо – самочувствие проверить. Голубоглазая тут же пожаловалась на тяжесть в животе и попросила оказать ей маленькую лечебную услугу: погладить ее недомогающий живот. Евгения Ивановна выполнила немудреную просьбу колдуньи, у которой тут же с лица стала исчезать усталость. Но не успела Евгения Ивановна выйти из дверей палаты, как у самой разболелся живот.

«Смотри-ка, и мне поплохело. Значит, не случайно эту бестию все сторонятся…» – подумала Евгения Ивановна и для уверенности в своем открытии решила навестить старушку на следующий день. Впрочем, голубоглазая сама ее пригласила. На этот раз потребовалось погладить руку. Боль немедленно стала разгораться в плече Евгении Ивановны. И решила она оказать старушке достойное метафизическое сопротивление, обставленное старинными приемами.

Голубоглазая примерно через день пожаловалась на докучающую головную боль и по старой памяти позвала на помощь Евгению Ивановну. Та зашла в палату, но действовала четко по правилам общения с энергетическими вампирами. Она не касалась старушки, не смотрела ей в глаза, а сосредоточила внимание на ее переносице.

Ведьма занервничала и попросила Евгению Ивановну погрузить взор в глубину ее очей, потому как, дескать, исчезает приятность беседы. Но Евгения Ивановна решила обрубить энергетический насос старушки и, несмотря на ее просьбы, вежливо смотрела мимо.

Мягкие уговоры голубоглазой перешли в жесткие требования, почти угрозы. Но Евгения Ивановна для усиления противовампирных заграждений засунула руки в карманы и свернула по аккуратному кукишу, а свои прямые ножки скрестила на манер буквы «X»… В тот вечер колдовская хворь не обнаружилась ни в теле, ни в душе.

Но ведьма не собиралась так просто отпускать свою жертву и принялась ежедневно вызывать к себе в палату Евгению Ивановну, которая так же упрямо выставляла уже опробованную стену энергетической защиты. И как говорится, нашла коса на камень. Голубоглазая вампирша была упряма, но и ее противница оказалась не менее упертой. О том, что произошло дальше с той старушкой, можно только судить да гадать, поскольку Евгения Ивановна уволилась из обители престарелых и занялась более спокойным делом – огородом.

А с кого качала энергию голубоглазая? Уж точно, нашла с кого. Ведь энергетические вампиры, если следовать теории, только тем и живут. А может, и не нашла голубоглазая больше жертв и играет сейчас с ангелами в теннис.

Ни за что

«Несвоевременная смерть, как и всякая трагедия, отчетливее проявляет душевные и общественные уродства. Война, период массовых убийств, вопиет об этом»

Дед Иван из того поколения, которое война пуще других не пощадила. Старый, но по-прежнему хозяйственный. Свой дом, своя усадьба. Только отдыхать все больше приходится. Рассказывать о днях своей молодости страсть как любит, и, главное, помнит прошлое в мельчайших подробностях, хотя недавно отложенный в сторону молоток может искать полдня. Бывает, встанет где-нибудь посреди сада, где тень от развесистых яблонь погуще, где палящее солнце не жарит и, если Бог пошлет слушателя, расскажет историю-другую. Редко когда о войне. То ли не любит эту тему, то ли память стариковская непредсказуема: эпизоды всплывают сами собой. Но как-то разговорился и поведал примерно вот что:

– Где-то в конце зимы – начале весны 1945 года, когда немцы порой беспорядочно бежали, наш 331-й полк в составе 105-й дивизии 9-й гвардейской армии вышел к берегам венгерской реки Раба. Мы получили два дня отдыха.

Плясали, песни пели. А вечером второго дня пришел приказ: на рассвете форсировать Рабу, имевшую очень стремительное течение и ширину примерно в сто метров. Причем форсировать на подручных плавсредствах. Это значило нарвать сухой травы, завернуть ее в плащ-палатку и на этом свертке плыть до противоположного берега. А умеешь ты плавать или не умеешь – никого не волновало.

Утром батальоны выдвинулись на исходный рубеж. Солдаты с тюками ринулись в воду. Командир бегал вдоль берега с пистолетом и гнал их в атаку, крича: «Застрелю, сволочи, кто приказ не выполнит!..»

Немцы, хотя и отступали, но хорошо знали местность и были вполне боеспособны. Они открыли огонь из пушек и минометов. Наши попытались обстрелять немецкие позиции, но все это была мышиная возня…

За очень короткое время только в нашем полку погибло около девятисот человек, даже не добравшись до противоположного берега. Цифра эта точная, штабные ее знали. Вдобавок многих побили на том берегу…

Я был начальником отделения в роте связи и был в курсе того, что происходило в штабе. Наш телефонно-кабельный взвод обеспечивал связь штаба полка с батальонами.

…На немецком берегу ведь невозможно закрепиться. На всем протяжении реки кустарник аккуратно срезан. Вся береговая линия была не просто заминирована. Мины стояли на растяжках. Если срабатывала одна, то взрывалось еще несколько. Некоторые из переплывших реку солдат уцелели и отсиделись – кто где смог. А утром немцы и сами ушли. Оставшиеся в живых после форсирования выбрались из укрытий, все побитые, исцарапанные о колючую проволоку…

Но самое главное – форсирование было бессмысленным.

На рассвете следующего дня подъехал саперный батальон. Навели понтонный мост. Техника и люди спокойно переправились…

Это воспоминание потому не отпускает меня, что традиция «любой ценой…» оборачивалась большими и бесполезными жертвами. Почему-то всегда немцы оборонялись на высотках, а мы занимали самые неудобные позиции. Все через пень-колоду. Я в той переделке сам чуть голову не потерял. Хорошо, командир роты связи заметил, что мы к реке бежим, бросился наперерез нам, остановил.

«Куда вы лезете на хрен? – говорит. – Кому тот берег на хрен нужен? Быстрее в кусты прячьтесь».

В тот раз ребят ни за что погубили. А войне-то конец был…

На последней фразе в голосе бывшего фронтовика, деда Ивана, проскользнула непередаваемая, глубокая печаль. Он почти со стоном, причитая, выдавил из себя эти слова: «Войне-то конец был».

Три смерти

«Чтобы вырастить человека, требуется много сил и времени, чтобы убить – достаточно одного мгновенья…»

– На войне умирают по-всякому. Мне много этого горя пришлось увидеть, – рассказывал дед Иван, когда снова вдруг прошлое вспомнилось. – Но три смерти из тех, что я видел, сильнее всех меня огорчили. Вот слушай.

***

ППЖ

Из десяти женщин, приходивших на фронт, может быть, лишь одна раненых с поля боя вытаскивала, как вам это в фильмах показывают. Остальные были ППЖ, то есть походно-полевые жены. Как-то к нам в часть прислали одну девчонку. Марией звали. Запомнил, потому что плохо ее служба закончилась.

Так вот, пришла она и, как положено, обратилась к командиру, майору Виллю. Тот осмотрел ее снизу доверху и сказал: «Будешь рядом с моим адъютантом спать!» Та попробовала было возмутиться. Так майор Вилль голос поднял и говорит: «А ты что думала? Думала, что мы будем для тебя отдельную землянку копать?»

Так Мария и стала фронтовой подругой майора Вилля, иначе говоря – ППЖ. И жизнь ее была достаточно спокойна. Штаб редко попадал под обстрел. Но как-то это случилось.

Прорвались бомбардировщики – и давай утюжить. Солдаты попрятались в землянки, укрытия. А командный состав к концу войны жил в более комфортных условиях, тогда – в трехэтажном особняке, на первом полуподвальном этаже которого располагалась баня, где в этот момент парился майор Вилль.

Как только первые бомбы легли рядом с домом, вздымая земельные фонтаны, так оконные стекла сразу вбило внутрь. Вилль выскочил наружу голый, до крови порезанный осколками стекол, и прыгнул под бревенчатый настил в первую попавшуюся землянку. А фронтовая подруга так и осталась в особняке.

В дом попала череда бомб. Фрицы же всегда сбрасывали вначале одну фугасную, а следом несколько осколочных. Тяжелая фугасная бомба пробивала крышу и перекрытия, а за ней влетали осколочные. Вот такой кортеж и угодил туда. Это все видели, но что поделаешь.

После бомбежки Вилль в сопровождении штабных устремился в дом искать Марию. Поднялся в ее комнату по сохранившимся ступеням. Там был проломлен потолок, но пол цел. Женщины нигде не было видно. И тут один из связистов указал на опрокинутый шкаф, возле которого темнела лужа крови. Шкаф открыли, а там оказалась Мария, вся изрезанная осколками.

«Ну что, командир, доигрался? Жила бы в землянке, как мы, не погибла бы», – прямо в глаза я ему тогда высказал. А так… Мария в панике по-детски забилась в шкаф, надеясь спрятаться в нем…

***

Друг

Был у меня один знакомый, почти друг, Володька Шмаков, с которым мы редко расставались. Пребывал всегда в очень жизнерадостном настроении. Все мечтал о том, как после войны пойдет учиться в институт на радиомеханика. Часто на привалах он говорил об этом, а от утверждений товарищей, что надо дождаться победы, отмахивался: «Что с нами, штабными связистами, может случиться? Мы же в тылу. Это не в окопах. Это их там огонь сечет на передовой, а мы доживем». Никто с ним не спорил, но все, кто был рядом, с неодобрением смотрели на него. А я его не раз просил: «Не каркал бы ты».

И вот как-то началось наступление. Пехота уже далеко продвинулась. Связисты шли в тылу, по заболоченному полю, укрытые высоким камышом. Володька шел вместе со всеми, неся за спиной мощный ящик радиопередатчика. И надо же такому случиться, что немцы то ли по ошибке, то ли по какой другой причине вдруг начали минометный обстрел этой местности. Да собственно бил– то изредка всего один миномет, пульнул несколько раз наудачу. Но одна из шестидесятимиллиметровых мин попала прямехонько в рацию, висевшую за спиной Володьки…

***

По дороге к дому

Как-то посреди войны к нам в часть попал очень интеллигентный молодой парень. Его мать была, кажется, директором одного из московских предприятий. Он хорошо воевал и прошел до конца войны. После победы был отправлен домой одним из первых эшелонов, увозивших наши войска с земель поверженной Германии. Я тоже ехал этим поездом…

Победа. Эйфория. Тепло. Казалось, что можно расслабиться и отдыхать после тяжелых боев. Когда ехали через Болгарию, он захотел сфотографировать большой крест, установленный на перевале в честь победы русских войск над турками. Достал фотоаппарат и вылез на крышу.

А на крышах вагонов тогда ехало много солдат, спасаясь от духоты. Кто лежал, кто сидел, но видимость заслоняли. Вот он, чтобы кадр хороший сделать, поднялся на возвышение – вроде бы тормозной будкой называлось.

И вот, когда он уже смотрел в глазок фотоаппарата, наводя объектив на этот исторический памятник, то поезд въехал под низкую арку… Он упал вниз, в вагон, прямо мне на руки. От головы мало что осталось. А я даже имени его не запомнил…

Уроки истории

«Проситель неистребим, a потому надоедлив для тех, кто получает зарплату за отсиженное на работе время…»

Вот помню, в застойное время были очереди! Часами в них стояли за каким-либо товаром! Да что часами – днями! Списки составляли, на ладошке номер записывали, чтобы не забыть: сегодня трехсотый, а завтра, глядишь, двухсотый… А как водку по талонам штурмом брали! Вот веселуха-то была! И бока намнешь для профилактики гиподинамии, и наговоришься вдоволь, а то и судьбу свою на пару дней встретишь. До сих пор вспоминается это славное время.

Ныне очередей практически нет, приходи да бери. Но азарт утерян. Не стало того воодушевления, когда за продуктами как на охоту выходил, при полном боекомплекте, с бутербродами. Бывает, конечно, в магазинах скопится народ, но настрой уже не тот, что раньше. Никаких скандалов. А то ведь, бывало, к мясу кости подкладывали. «А у нас так положено, не хочешь – не бери», – подначивал продавец. И начиналось… Сцепятся. Ох понасмотришься! Сейчас скучнее стало.

Но вот как-то захожу на почту часов эдак в одиннадцать. Перевод надо было отправить. Смотрю, народ уже стоит. Но немного – человек пять. Встал и я. Вроде ничего интересного. Но прошло четверть часа, а очередь-то не двигается. Глазами поискал. Вижу – сидит работница, не ушла. Быстро так чего-то пишет, какие-то квитанции заполняет. Не упрекнешь, что не работает. Калечку подкладывает, пальчики только мелькают.

В общем, ждал я свой срок почти час. Припотел аж! Ничего не скажешь – жаркое местечко. Хорошо топят. Да и скандалы то там, то здесь намечаются: то посылочку не так подписали, то переводик не так оформили. Работники-то там зубастые, не растеряли задора. Загнут авторитетное, услужливое словцо – мало не покажется. Думал, просто случай мне выпал, просто повезло. Но не тут-то было.

Захожу я как-то после обеда на другую почту за бандеролькой. А там уже очередь побольше. Да и подушнее. Настоялся вдоволь! И работница там была такая же трудолюбивая, комар носа не подточит. И так же никто из сослуживцев не помогает клиентов обслуживать. Что очереди кайф нарушать?

После этого я посетил третью почту, чтобы удостовериться в своем открытии. И там такая же ситуация! Везде обслуживают по-брежневски! Везде по старинке ручки, кальки, квитанции и одинокие трудолюбивые оформительницы. Обслуживают помедленнее, чтобы народ впитал уважение к почте и не забывал своей истории.

Ностальгия по социализму – она как болезнь. Вот и кажется мне, что должен в сфере услуг остаться уголок, куда можно прийти и просто отдохнуть от легкой жизни. Постоять, послушать, что люди говорят. Теперь я регулярно хожу на почту конверты покупать. Они мне особо не нужны, это так, для поднятия тонуса. Есть, конечно, и другие места, где можно в очереди постоять. Например, в поликлинике, но там народ заразный. Напряженно себя чувствуешь, когда здоров. Жалко, что на почтах да и в других подобных местечках пока списки не ввели, чтобы отмечаться, но верится, что и до этого дойдет.

Под холодную водку и горячую руку

«Чтобы дойти до ручки и потерять не только человеческий облик, но и массу хороших вещей, достаточно хорошенько опьянеть. А вот чтобы «отойти от ручки» и найти потерянное, надо не только протрезветь, но и приложить массу усилий…»

– …Да я вашу «молодежку» отымею в «Коммерсанте» по полной программе, – напористо утверждал Андрей, редактор одной из региональных газет, наступая на менеджера столичной гостиницы ломоподобного Романа.

– …У вас не отель, а говно, – продолжал он. – Телефон оплачен на десять раз, а не работает. В ресторане кормят помоями. Лифт того и гляди упадет в дыру долбаной шахты. Вы только деньги хапать умеете. Нет, отымею я вас.

Андрей повторил красноречивый нецензурный жест, ударив несколько раз ладонью по отверстию, образованному пальцами другой руки. Хлопки эхом побежали по коридору. Он агрессивно взглянул на побледневшего, но не сломленного менеджера. Рядом с Романом стояла перепуганная дежурная по этажу и с надеждой глядела на своего начальника.

– А по какому праву вы меня оскорбляете? – попытался спасти честь мундира менеджер.

– Да по тому, на хрен, праву, что твой отель – говно, – четко, с расстановкой слов произнес Андрей. – И если ты мне через пять минут не включишь телефон в номере, то я всю твою контору перетрясу. Ты прочитаешь о себе и о своем паршивом отеле в «Коммерсанте». Начальство тебя загнет после этого.

– Да ты что себе позволяешь? Ты думаешь, что у нас журналистов нет? – с нервной дрожью в голосе заговорил Роман и, выгнув грудь, как петух, подошел почти впритирку к Андрею.

– Ты можешь купить себе кого хочешь, – продолжил ломать чиновника Андрей. – Ты знаешь, кто я? Я бывший офицер ФСБ. Ты знаешь, кто такой Сосковец? Так вот я его друг. Я в «Коммерсанте» восемь лет работаю, и знакомых в правительстве у меня достаточно. Ты завтра будешь мои газеты в метро продавать.

– Ты меня не пугай. Мы на тебя управу найдем, – сказал раскрасневшийся Роман и устремился к дверям лифта на двадцать первом этаже.

Андрей поглядел ему вслед, зашел в номер и громко захлопнул дверь. Взгляд его упал на телефон. Он поднял трубку – раздались все те же короткие гудки.

«Надо же так бездарно пропить бронзовую бабу», – подумал он и начал вспоминать вчерашний вечер…

Награждение за победу во всероссийском конкурсе прошло удачно. На сцене концертного зала один из столпов российской журналистики вручил ему диплом и бронзовую статуэтку весом около четырех килограммов, сверкнула вспышка фотоаппарата, и он, радостный, устремился к микрофону.

– Я только неделю назад узнал, что наша газета участвовала в конкурсе, – высказал Андрей наболевшее. – Это мой заместитель постарался, а сам уехал на стажировку в Штаты. Спасибо судьям. Тут ничего не куплено.

Подавляющая часть публики, состоявшая из журналистов, приглашенных на освещение мероприятия, скрытно зевнула в ожидании фуршета.

Говорили судьи, говорили победители, звучал туш.

– И раздались нежные и теплые аплодисменты, – в который раз после вручения статуэтки подзадоривали зал ведущие вечера. Звучали хлопки, похожие на серенаду последнего осеннего дождя.

И так около сорока раз. Оживила зал финальная фраза.

– А теперь попрошу всех пройти в зимний сад. Там приготовлены столы.

Андрей знал, что в такой ситуации промедление смерти подобно. Он быстро уложил призы в пакет и устремился вослед за пишущей братией, которая порой ходит на подобные мероприятия специально, чтобы пожрать. Первым он не был.

В зимнем саду стоял гул, как если засунуть голову внутрь пчелиного улья. Звякала посуда. Пишущая интеллигенция быстро растаскивала содержимое блюд по отдельным тарелочкам. Несколько огромных столов были сплошь закрыты спинами.

Андрей протиснулся между двумя вкушающими. Оба недовольно на него посмотрели, но ничего не сказали. Закуски уже редко темнели на блюдах. Бутылки стояли по большей части початые.

Сосед слева в пулеметном ритме стопками вливал в себя водку. Рулетики и колбаски влетали в него так же быстро. Когда блюдо пустело, он коршуном пролетал по зимнему саду и возвращался с добычей. А там опять в пулеметном ритме. Словно все это было последний раз в его жизни. Собственно, так поступали многие. Андрей тоже включился…

Под финиш застольного мероприятия остались только награжденные, и, как бывает в подобных случаях, выпитого спиртного им показалось мало. Шумная веселая компания вышла из отеля, поймала такси и понеслась в неизвестность по темным улицам Москвы. Последним их пристанищем стал ресторан «Петров-Водкин», где подавали водку на квасе и еще черт знает на чем, а вот закуски почти не было. Последнее, что помнил Андрей: кто-то его вывел из ресторана и поставил на тротуар лицом по направлению к метро…

Очнулся Андрей утром у себя в гостиничном номере. Вокруг кровати валялись его вещи: дубленка, брюки, рубашка… Пакета с бронзовой статуэткой не было. Хмель пропал. Он перерыл все вещи, но безрезультатно.

«Как же я появлюсь на работе? – подумал он. – Ребята не поймут и не простят. Надо искать».

Андрей набрал номер телефона администратора гостиницы, где жили его знакомые по «Петрову-Водкину».

– Алло. С вами говорит офицер ФСБ лейтенант Петров, – Андрей никогда не был офицером ФСБ, но привык так добывать нужную ему информацию, запугивая клиента на том конце провода. – Дайте мне номер телефона Сидоровой. Она живет в вашей гостинице.

Он получил желаемое, и только собрался позвонить этой самой Сидоровой, как из телефонной трубки раздались короткие гудки. Сколько он ни стучал по клавишам отказавшего аппарата, положение не изменилось. А далее началась адская беготня по кругу: к дежурной по этажу, потом – с двадцать первого на первый этаж, к оператору связи, и, наконец, к себе в номер, где до отключения аппарата успевал сделать один телефонный звонок, и круг замыкался у дежурной по этажу… Средь этих мучений он узнал, что никто из его коллег статуэтку не брал, а в ресторане ее тоже нет. В какой-то момент дверь в его номер приоткрылась и сразу захлопнулась.

– Кто там, кто там, кто там? – громко скороговоркой выкрикнул Андрей, огорченный потерей и замученный своенравным телефоном. Он пошел к двери.

– Не беспокойтесь, – раздался голос дежурной по этажу. – Это менеджер отеля.

– Вот ты-то мне и нужен! – громко провозгласил Андрей, открывая дверь своего номера.

А далее произошло то, что вы уже знаете. В итоге аппарат заработал. Андрей набрал номер телефона своего друга, жившего в другом городе.

– Слышь, Серега, представляешь, вчера после награждения поехали в ресторан, и потерял я эту статуэтку. Видимо, в такси оставил. Я там всегда зонтики и сумки забывал. А тут выпили еще.

– Ну ты даешь. Пропил бабу, – посочувствовал Серега. – Позвони в оргкомитет, может, тебе еще одну статуэтку сделают.

– Спасибо за предложение, дружище, – выпалил Андрей и положил трубку.

Он связался с организаторами конкурса и покаялся перед ними, как перед священнослужителями. Ему согласились помочь. Он с легким сердцем собрал вещи и выехал в свой родной город. Персонал гостиницы широко отметил его отъезд. Все поздравляли друг друга с избавлением и еще долго рассказывали другим постояльцам о беспокойном жильце, который пугал их известной газетой и вроде бы даже самим президентом. Как бы наперед предупреждая, мол, им ничего не страшно.