– Уже внутри. Лишь отчаянный или мстительный дух способен блуждать снаружи. – С этими словами Легба вошёл в круг и, сняв с пояса сушёную тыкву, приложил её к уху Акамалу, выпуская другую часть его души – светоч, принадлежащий миру.

Я увидела сияние, которое тонкой струйкой скользнуло в тело Акамалу.

– Если он очнётся, то не вспомнит ничего, – сказал Легба.

– Если?.. – Я ждала, что мой сын тут же вскочит и вновь посмотрит с недоумением, а после бросится в мои объятия.

Легба выпрямился, опершись на трость, и по обыкновению усмехнулся::

– Нужно время, девочка.

Озорные солнечные искры мелькнули в его глазах. Рот шамана открылся, издав слабый стон, и тело его рухнуло, будто туша грузного зверя.

Я не успела проститься и поблагодарить моего проводника за помощь. Оставалось лишь одно – ждать.

***

Когда над горизонтом задрожала робкая розовая полоса, я сидела в круге, положив руку на грудь Акамалу. Я боялась пропустить мгновение, когда сердце сына вновь начнёт биться. Шаман крепко спал. В предрассветном мареве появился человек.

Он был высок и худ, на его острых плечах болталась серая накидка, а кожа его белела так, что я решила, будто этот человек откололся от неба или спустился по солнечному лучу. Его шаги не были быстрыми или медленными. Он ступал по земле, и марево вокруг его фигуры замирало.

Я прислушалась и посмотрела на шамана, – он не дышал, и даже ветер не шевелил его волосы – а когда подняла глаза, бледный человек стоял совсем близко.

Его лицо было похоже на обтянутый кожей череп и не принадлежало ни мужчине, ни женщине, а из глазниц взирали озёра пресной бесцветной воды, какие бывают, если собрать дождь. Бледный человек заговорил, и шум океана наполнил его голос:

– Мы слышали, тебе нужно время?

– Да… нужно время. Так сказал Легба… – я удивилась вопросу.

– У нас есть время. – Бледный человек склонил набок голову-черепок. Его взгляд пронзил меня насквозь.

– Но кто ты?

Голова бледного человека вернулась на место так быстро, что я не успела и моргнуть. Он сделал шаг назад и раскинул в стороны тощие руки.

– Мы – Вакати, – теперь его голос звучал, как далёкий, но грозный раскат грома.

Облик бледного человека начал меняться, и уже через миг передо мной стоял огромный африканец в ожерелье из острых зубов.

– Мы – Темпус, – продолжил суровый человек цвета слоновой кости.

– Мы – Айка, – сказала белая женщина с обветренным лицом и высокими скулами.

– Но твой народ зовёт нас Ааго. – Он снова стоял передо мной в том облике, в каком явился.

– Значит, ты и есть время? – наконец поняла я.

– Мы есть время. Время жизни и смерти. – Ааго склонил голову на другой бок и снова принялся изучать меня.

Я тут же бросилась на колени, не смея смотреть в лицо самой смерти.

– О, великий! Дай времени моему сыну!

– Дадим, – ответил Ааго шумом тропического ливня, – но ты пойдёшь с нами.

Моя спина покрылась холодным потом. Я с трудом проглотила комок, вставший в горле:

– Пойду! Пойду, куда угодно!

– Ты пойдёшь с нами всюду, куда бы мы ни направились. Как наш казначей.

Я, пересилив благоговейный ужас, подняла глаза.

– Что это значит?

– Нам нужен казначей, Мена. Ты станешь вести счёт.

– Но я не умею…

– Что ж, тогда мы уйдём. – И Ааго развернулся.

– Нет! – в отчаяние крикнула я. – Постой! Я научусь! Я пойду с тобой, только спаси Акамалу! Спаси моего сына!

Я бросила быстрый взгляд на его неподвижное холодное тело. Перед рассветом он всегда спал крепче, и сильнее всего нуждался в моей защите. Неужели я больше не смогу обнять своё дитя?

Ааго разулыбался, и нечто зловещее мелькнуло в его улыбке.

– Что ж, решено, – сказал он и протянул костлявую руку, помогая мне подняться и встать. Его твёрдые звериные когти оцарапали мне ладонь. – Чьё время ты отдашь сыну?

Снова вопрос Ааго застигнул меня врасплох. Я и не думала, что мне придётся взять чьё-то время. Но если так было суждено…

– Его, – мой голос не дрогнул, когда я указала на шамана.

Мать научила меня прощению. И я простила брата, однажды столкнувшего меня в воду. Я простила мужа за то, что покорился судьбе. Я простила Илле её безрассудство. Но было то, чего я простить не могла.

– Принеси нам монету, которая у него за поясом, и мы завершим сделку.

Я послушно склонилась над шаманом. Тонкие веки, что закрывали пустые глазницы, дрожали, будто шаман слышал наш разговор. От этой мысли по моим венам разлился сладкий яд – то было торжество мести. Я пошарила за поясом шамана – его кожа была ещё тёплой, полной жизни – и достала медную монету: такими платили торговцам у большой воды или в городах на священной земле. Края монеты были неровными, а в центре, с одной стороны, отлит крест. Я протянула её Ааго.

– За это он продал время твоего мужа человеку, чей народ зовёт нас Муэрте?

– Он просил у духов богатства, и духи привели белых людей, – кивнула я.

Лучше бы воды забвения отняли у меня тот день. День, когда белый человек, угрожая оружием, забрал Оминла, а Илле вырвалась из моих рук и убежала, чтобы остановить его. Когда её принесли с кровоточащими ранами на спине, а после рассказали мне, что белый человек сёк её, беззащитную и хрупкую, плетью. И когда Оминла попытался защитить дочь, белый человек оглушил его, погрузив связанным в большую лодку, и увёз навсегда. День, когда пылая от жара, на моих руках испустила последний вздох Илле. День, когда пошли последние луны Акамалу – он зачах от тоски, лишённый половины себя. И во всём, что стало с моей семьёй, был виновен лишь он – шаман, возжелавший власти.