Читать книгу: «Fide Sanctus 1», страница 2
ГЛАВА 2.
Открыв глаза пошире, Вера с трудом уставилась на новый абзац.
Пора проверять фразеологизм про спички на дееспособность.
Голова совершенно не работала; а ведь до звонков и сообщений Димы она отыскала в Хартии Вольностей занятные стилистические нюансы – и собиралась за вечер изложить их в курсовой. Стоило вспомнить их разговор – и в голове будто ожили полоски, похожие на липучки: одна полоска шершавая, а вторая – колючая. Иногда казалось, что Дима иностранец: так упорно он не понимал прямых слов.
Максимально простых, чёрт.
«Я чертовски устала от таких отношений. Я тебе не дочка, и хватит изображать опекуна. Тебе не удастся меня перевоспитать, ты зря тратишь время. Я всегда буду хотеть сама решать, что для меня лучше. Я устала тонуть в непонятной вине. Я хочу жить без оглядки на твою злобу».
– Да всё он понимает, – угрюмо проворчала Интуиция. – Просто не сдаётся.
Глубоко вдохнув, Вера оставила бесполезные попытки вчитаться в Хартию. Отбросив на край стола конспекты и небрежные зарисовки идей, она нырнула под одеяло, захватив телефон и наушники. Быстро пролистав плейлист, она выбрала Linkin Park; эта группа ничуть не надоела за бесконечные репетиции. Сколько бы она ни тренировалась изящно изобразить стрельбу из лука, не верилось, что со сцены – да ещё и в финале такого сложного пения – это удастся сделать на ура. Дёрнул же чёрт Алицию Марковну протащить её на уровень всеуниверситетских номеров.
До этого вполне отлично жилось и лишь на сцене филфака.
Кто бы думал, что одной из мишеней сегодня окажется пижон под чёрной курткой, ладони которого выглядели так, словно утром разгрузили фуру с битым стеклом. Только кого-то вроде него сегодня и не хватало. Было бы разумнее с начала до конца общаться с ним так, чтобы он и не подумал задержаться на этой кухне. Угрюмо язвить получалось вполне.
Но не угостить его обедом почему-то не получилось.
Коснувшись переносицы, Вера провела пальцами по щеке и убрала волосы с шеи. Со стороны это наверняка выглядело так, будто она снимает с головы паутину. В каком-то смысле это и правда была она.
Когда подступала усталость, с кожи хотелось снимать любой лишний звук.
В комнату вернулась Ангелина. Её румянец пылал, и оттого лицо играло особенно острым контрастом со светлыми волосами.
– И года не прошло, – пробормотала она, перебирая листы. – Один принтер на этаж.
Сев на свою кровать, Лина привычным жестом подтянула шорты, чтобы они не подчёркивали складки на животе, остановила на Вере вовлечённый взгляд и светским тоном поинтересовалась:
– Ты уже спать? Хартия не выстрелила?
Лина Левчук была одной из немногих в этой общаге, кому иногда хотелось отвечать.
– Мозги плавятся, – сказала Вера, вытащив правый наушник. – Всю неделю хэллоуинские репетиции. Сегодня сбежала с генеральной, чтобы отдохнуть, а получила телефонный скандал.
Как же господин Шавель переживёт, что я сама приняла и это решение.
– We’re building it up… To break it back down3, – сообщил Честер в левое ухо.
Дверь ляпнула по косяку, и в комнате материализовалась напевающая что-то попсовое Шацкая. Ого; сегодня она неожиданно рано вернулась с четвёртого этажа, на котором её, не слишком понижая голос, называли «безотказным тройником». Вместе с ней в комнату опять шагнула табачная вонь. Поморщившись, Вера перевела взгляд на оранжевую штору. Как только они поселились вместе, между ней и Настей Шацкой установилась трогательная связь, прочнее которой свет ещё не видал.
Молчаливая и стойкая взаимная неприязнь.
– Короче, Елисеенко один уехал, – с порога объявила Настя. – Слышишь, Лина? С такой рожей, причём… По ходу, он в первый и последний раз приезжал к Маришке сюда.
Она выразительно обвела тощей рукой обои по периметру.
Как обычно делая вид, что они с Ангелиной живут здесь вдвоём.
Лина побарабанила пилкой по ладони, задумчиво сдвинула брови и протянула:
– Елисеенко… А это не тот юрист, который в Мистер Универ участвовал в прошлом году? Темноволосый. Станислав, кажется?
– Святослав. – Шацкая плотоядно сверкнула глазами.
Мысленно извинившись перед Честером, Вера незаметно выдвинула наушник и из левого уха. «Елисеенко». Любопытно; она ожидала, что фамилия курицееда несёт в себе флёр чего-то цыганского.
До того чёрными были его волосы и глаза.
– Да, я что-то слышала о нём, – флегматично сообщила Лина. – Обрывками.
– Приз зрительских симпатий взял тогда, – затараторила Настя, шумно расчёсывая рыжую гриву. – Да, это он, теперь третий курс! Я в том году и не знала, что он с Мариной с первого курса! Если б ей общагу не дали, она бы и не подумала общаться с одноклассницами! Зазналась на своём юрфаке! Но это так – чисто между нами! Мужик подруги – это неприкосновенно, конечно, но он хорош! А с другой стороны: с ним сложно. Он с забабонами. – Запихнув в тумбочку пухлую косметичку, Настя постучала костлявым пальцем по правому виску. – Часто злится, любит тишину. Не терпит лишних прикосновений, особенно к лицу. Ну, это со слов Мариши. А как там на самом деле, кто знает.
Вера вдруг осознала, что хмурится и кусает губу. И зачем эта «Мариша» подругам такое личное о нём треплет? Не касаться головы. Не касаться лица. Больно, когда вилка падает на кафель.
Страшно, если кто-то кладёт руки на стенки мыльного пузыря.
Вякни Дима кому-то об этом в ней, она бы ему колени в обратную сторону выгнула.
Память снова подсунула изрезанные ладони сторожа курицы. Их контуры почему-то хотелось перенести на лист мягким карандашом. Его ладони выглядели необычайно… горькими. И прохладными. Хотя когда он назвал своё имя, и она коснулась руки в порезах, его ладонь была тёплой.
Но выглядела – выглядела – прохладной.
– Да брось, кому есть дело до забабонов, когда всё прочее при нём, – уронила практичная Лина. – Тачка, внешность, стиль, воспитание. И бабло там вроде есть, и жильё.
– Бабло-то и жильё папочкино, – едко парировала Шацкая.
– У кого в двадцать не папочкино. – Ангелина сосредоточенно полировала ноготь среднего пальца.
– Марина говорит, он батино бабло ни во что не ставит, – подытожила Настя, вытягиваясь под одеялом. – Считает, что если идёт куда-то с бабой и её подругами, то нужно платить за всех подруг.
– Пусть считает, – рассудительно заметила Левчук.
Соседки вразнобой загоготали, и уровень шума жутко взлетел. Вера хмуро сняла наушники, метнула телефон на тумбочку и повернулась к стене. Шеи касался только хлопок пододеяльника.
А об остальном стоит подумать уже завтра.
* * *
27 октября, вторник
– Ну конечно, я перезвонила ему. Как с ним иначе? Но этот звонок не принёс ничего, кроме желания шибануться лбом о стену. Я слишком устала от него. Он меня вообще не слышит.
Как и ты, впрочем.
– Думаешь, толпами попрут, если его пошлёшь? – сухо поинтересовалась мать. – Ты не представляешь, какие бывают! Он вообще-то лучший во многом.
– Лучший, потому что единственный? – не сдержалась Вера.
Между висками залегла очередная застёжка-липучка.
– А тебе уже мало единственного?! Надо опыта? Оттолкнув Диму, можно потерять сносного мужика!
А не оттолкнув Диму, можно потерять желание жить.
– Я слышала всё это уже сотни раз, – угрюмо отрезала Вера. – У нас с тобой слишком разное понимание того, кто такие сносные мужики.
– А тебе надо, чтобы гулял?! Или бухал? Или…
– Или слышал мои слова так, как они звучат! – воскликнула Вера, швырнув на кровать пухлый учебник по страноведению. – И видел во мне меня, а не свои слюнявые иллюзии идеальной рабыни!
– С жиру бесишься, – сурово сообщила трубка. – Иллюзии. Повыучивали слов. Нужно, чтобы прежде всего тебя любили! А ты полюбишь потом! За хорошее к тебе отношение. И вот когда полюбишь…
…появится действительно весомый повод послать Шавеля.
– …то обернёшься и увидишь, что всё сложилось хорошо. Давай, отшвыривай хорошие варианты! Вот бы мне кто сказал всё это, когда я была такой, как ты!
Ох, чёрт, завязывай. Ты никогда не была такой, как я.
– Хватит, – устало отозвалась Вера. – Я зря тебе всё это вывалила. Я сама разберусь. Это моя жизнь.
С чего было снова пытаться ей что-то объяснить?
– Хамка, – припечатала Светлана. – «Зря она вывалила», ну-ну. Кто тебе ещё правду скажет?! Вечно злая, как собака. Давай, гавкайся с ним, бросай того, кто терпит все твои выходки!
Знает, за что терпит.
– Клади трубку, милая, – прошептала Верность Себе – яркая особа, что на полях внутренних сражений защищала подлинные интересы хозяйской души. – Ты не хамила. Ты не злая. Не верь ей. Правда – это то, что ты сама думаешь о себе. Ничего больше не говори. Она опять не услышит.
…Хартия снова не выстрелила, а тетива больше не натягивалась. Несмелое солнце продержалось в небе всего пару часов и ретировалось, разбрызгав несколько прощальных лучей по фасаду унылого здания напротив. В груди горело желание мчаться прочь из серого района в живописный центр города, что в любое время суток и любой сезон был освещён сотней золотых лучей.
Что же у него с руками? В следующий раз внимательнее надо посмотреть.
– Не будет следующего раза! – рявкала Верность Другим – серьёзная тётка, что представляла во внутренних прениях интересы материнские и шавельские.
Лучше думать о том, как ослабить шавельскую удавку.
Она уже давно была закутана в уютный одеяльный кокон, но чувства под рёбрами всё продолжали митинг. Хедлайнером сегодня была злость на себя. Прокрутившись почти час, Вера наконец провалилась в нелепый сон. Святослав Елисеенко в красно-чёрной клетчатой рубашке гонял по золотому центру города тушёную курицу.
* * *
28 октября, среда
Новый день принёс с собой новые потоки оптимизма. Алгоритм работы с Хартией Вольностей на удивление чётко оформился среди тех же извилин, что недавно страдали от застёжек-липучек. Покрытые порезами пальцы под её любимой тарелкой возникали перед глазами всякий раз, когда в поле зрения попадалось что-то колюще-режущее. Пожалуй, слишком много места стал занимать Елисеенко в ряду её мыслей. Не сказать, чтобы этому не способствовали сплетни, которые наполняли их гадюшник. Впрочем, с «гадюшником» она лукавила. Ей нравилась эта скрипучая, потрёпанная и ворчливая общага.
Если бы только не большинство студентов, что населяли её.
Срочно требовался исправный фильтр: отбросить ненужные размышления о стороже курицы и оставить в голове отвратительно нужные – о хвалебном Диме.
Сбежать из мыслей, как сбежала тогда из кухни.
Вера исправно улыбалась шуткам одногруппников губами Верности Другим. Грела руки о пластиковые стаканчики с чаем, сидя в холодных аудиториях. Заполняла клетки конспектов мыслями, которые минобр счёл лучшими для притязательного студенчества. Однако Верность Себе прорывалась.
И порой в самые неподходящие моменты.
Именно Верность Себе только что высунулась из-за спины Верности Другим и нахамила преподавательнице по фонетике, которая, в общем-то, была ещё той настырной дурой. До конца пары ей запретили пользоваться чем-то, кроме конспекта и ручки, и Вера злобно затолкала в рюкзак распечатки с законами, «Превращение» Кафки, наушники и телефон.
Едва прозвенел звонок, одногруппники понеслись в столовую: пить кофе за здравие форточек между парами. Без Майи было слишком лень мимикрировать под их единомышленницу; вдвоём проще. Выйдя из кабинета, она достала из рюкзака телефон и замерла. Солнечное сплетение ёкнуло. На экране мерцало сообщение с незнакомого номера. Всего четыре слова: «Курица, надеюсь, в безопасности?»
Это смс мог написать лишь один человек. Откуда он знает номер?
Подняв уголки губ, Вера на миг задумалась и напечатала: «Благодарю. В полной». Сообщение пришло около часа назад: когда над ней нависла шумная горгулья.
Он уже наверняка отчаялся получить ответ.
– Если бы ответ был не нужен, вопросительный знак бы там не стоял, – рассудила Интуиция.
Окончательно отвергнув идею о столовой, Вера помчалась к гардеробу, едва чувствуя кедами пол. Не успела она забрать куртку, как раздался звук очередного сообщения. Разложив по плечам пушистые кольца шарфа, она рассеянно всунула в уши наушники и нажала на кнопку «открыть». Опять всего четыре слова: «Ты её хорошо спрятала?» Губы сами собой растянулись в улыбке.
– Зачем ты будешь отвечать? – Верность Другим строго кивнула на фотографию Шавеля.
– Потом подумаем, зачем, – пропела Верность Себе, потирая изящные ладошки.
В уши полился поток светлой грусти о майском дожде4. Как же сильно отличался он от унылого октябрьского дождя, что заставлял искать убежище под крышами и мечтать о тепле!
Майский дождь – это искупление; предвестник свободы и света.
* * *
Постукивая по столу ручкой, Свят старался не смотреть в сторону Нокии. Преподаватель по экономической теории настолько активно вещал о спросе и предложении, что вызывал навязчивый спрос сделать ему грубое, но прямолинейное предложение отправиться в эротический круиз.
А попросту пойти нахрен.
Марина повернулась в его сторону и послала ему воздушный поцелуй. Она уже два года пыталась на общих лекциях отжать правую половину его парты. Но больше всего ему нравилось сидеть одному.
Или с Олегом.
В среднем Олег за неделю прочитывал две книги по психологии – и когда он говорил на эти темы, его глаза горели до того увлечённым огнём, что превращались в изумрудные города из сказки Волкова. Впрочем, перееданием этого трёпа похвастаться было нельзя. Больше всего Олег любил не трепаться.
Больше всего он любил записывать мысли: но не чужие и не под диктовку.
Нынче рассудительный графоман болел, и группа временно жила без старосты. Помимо Олега отсутствовало ещё человек шесть. Вирус лютовал и по симптомам был похож на грипп, что в этом году почему-то явился раньше января. Если это и правда был он, становилось ясно, почему не заболели ни сам Свят, ни Марина. Они переболели каким-то гриппом на курсе втором – и видимо, именно этим штаммом.
Может, написать, спросить о самочувствии? Мол, «Чёрт Васильевич Петренко, ты не сдох там?»
Надо, наверное, зарисовать схему с доски. Старый хрен на зачёте потребует, чтобы она была в наличии. Блондинка в первом ряду переборщила с высотой подков – на лестнице полетит Боингом. Почему правый динамик в Ауди ворчит?
Чем бы ещё занять мысли в ожидании ответа, которого нет уже час?
– Баран, – лениво протянул Внутренний Прокурор. – Какого чёрта ты отправил эту ересь про поганую курицу? Да не собирается она отвечать. Чёртова лучница.
Нахмурившись, Свят бездумно заполнил строчку конспекта чередой мелких нот и решительно взял телефон, чтобы написать одному из «Викторов Петровичей». Словно испугавшись этой перспективы, трубка поспешно завибрировала в руках. «Благодарю. В полной». Три слова?.. Всего три слова?
Одно из которых «в», твою мать.
– Непривычно, самовлюблённый крендель? – Прокурор триумфально потёр ладони. – Плевать она хотела на твои текстовые конвульсии.
– Не слушай его. Ты и так сделал ей колоссальное одолжение, первым начав этот диалог. – Адвокат ободряюще похлопал по хозяйской спине.
– У неё не было его номера. – Внутренний Судья окинул подчинённых снисходительным взглядом. – Ну а меньше слов употребляет тот, кому более безразлично.
Адвокат охнул так, словно его задели за живое.
А встречный вопрос? А бабские семьдесят процентов диалога?
Измайлович готова губы в порошок стереть, но свои семьдесят процентов отвоюет. Можно только кивать, плавая по волнам собственных мыслей. Вспомнив пикапское правило получаса, он нехотя отложил телефон.
– Зачастую, – гнусавил преподаватель, утирая пот с мясистого лба, – при формулировке законов спроса и предложения мы вынуждены руководствоваться не проверенными схемами, а действовать гибко: подстраиваясь под ситуацию, принимая во внимание конкретного потребителя.
Действовать гибко. Внимание на конкретного потребителя.
Внутри зазвенела какая-то тонкая струна, подобная открытой «си».
Нет, не нужно. Не нужно применять правила пикапа к клетчатой лучнице.
– А сама-то лучница успешно применила правило. – Довольный Прокурор ритмично задёргал бровью вверх-вниз. – Промурыжила тебя час.
Хмуро выжав из клавиш встречный вопрос – «Ты её хорошо спрятала?» – Свят отправил сообщение в полёт. Что за хрень написал?.. Вопрос завуалированно попахивал чем-то тупым и пошлым.
Начал с курицы, закончил за упокой.
– Она и на первую чушь ответила исключительно из вежливости, – поздравил его Прокурор. – А ты тут же припечатал второй. Лишь подпитал её решение не замечать скудоумные письма с этого номера.
Звук смс влетел в висок, как пластиковый дюбель. «О, я её очень хорошо спрятала. Я её съела».
Смотри-ка, она не сочла вопрос тупым и пошлым.
Можно было гордиться: теперь её ответ содержал куда больше слов, чем его вопрос. Но вместо высокомерной гордости в груди росло любопытство.
Откуда же это? Такое знакомое.
– К примеру, вы изучаете спрос на комнатных попугайчиков! – ударив по столу, заорал препод. – Или нет, давайте возьмём столь популярных нынче котят!
Ну конечно. «Я очень хорошо спрятал котлету. Я её съел», – сказал котёнок Гав своему приятелю: белому щенку с чёрным ухом.
Котёнок Гав. Светло-коричневый. Золотистый. Goldy.
Дебильная улыбка словно прилипла к лицу.
Повернувшись на стуле, Марина сверкнула ярко накрашенными глазами и подмигнула ему со смесью чувственности и заискивания. Машинально помахав ей, он встретил звонок с пары, набирая новую фразу.
Её Уланова наверняка тоже поймёт правильно.
«А ты помнишь, как они с двух сторон ели сосиску?»
* * *
«Конечно. Они замечательные. А какие ещё мультики ты любил в детстве?»
«Карлсона. Простоквашино. Чёрный плащ. Аладдин. Ёж в тумане. И Пуха. А ты?»
«Первые два твоих и последний. Русалочку. Земляничный дождик. Мама для мамонтёнка. Я очень плакала от последнего».
«Я плакал над Герасимом в школе. Только не смейся».
«Не буду. Я тоже. Когда он мычал и протягивал барыне пряничного петушка».
«Да-да, мычал и петушка. Не думал, что кто-то ещё помнит эту деталь».
Он улыбался уже полчаса, но почему-то не ощущал боли в лицевых мышцах, что обычно появлялась при долгих улыбательных упражнениях.
Видимо, болят лишь улыбки, притянутые за уголки и наклеенные на рот.
* * *
– Нет, я дома поем.
– Так я и говорю, приезжай домой!
Дом там, где верят в твою боль.
– У себя дома, я имел в виду.
– Мы зря решили, что ты теперь будешь жить отдельно! – капризным тоном припечатала мать. – Зря, Святуша! Лучше бы сдавали эту квартиру! Чем было плохо жить у нас, в своей комнате?!
Свят молчал, вполглаза наблюдая за пустой дорогой. Не верилось, что в это время дня машин так мало. Как и не верилось, что Рома в кои-то веки решил что-то толковое, отселив потомка на Белые Росы.
Раз в год и палка стреляет.
– Святуша, ты лучше в столовой обедай! Что ты там готовишь хоть?
«Святуша» – это просто кошмарное насилие над офигенным именем.
– Фарши кручу, пасту с морепродуктами делаю, шарлотки пеку.
Мать залилась визгливым, пластилиновым смехом. В этом году Ирина Витальевна была как в воду опущенная, держала глаза на мокром месте и липла ко всем подряд просто малярным скотчем.
Как будто очень боялась быть одна.
– Святуш, я платье купила, – внезапно томно протянула она. – Может, глянешь, смотрюсь я в нём или нет? Скажешь, красивая ли женщина твоя мама.
Свят поморщился, рассеянно ожидая от светофора зелёной подачки.
Твою мать, Олег и в этом прав. Она уже в третий раз за неделю назначает меня «мужем».
– Это Рома, думаю, лучше подскажет.
– Не называй папу по имени! – В голосе матери снова зазвучала капризная тоска.
А ты не называй его моим папой.
* * *
Плюхнув на сковороду полуфабрикатные блинчики, Свят потёр переносицу и откинул волосы со лба. Телефон хотелось держать поближе, даже мóя руки.
«Мне лестно быть тем, кому ты призналась в слезах над пряничным петушком».
«Мне лестно быть той, о сохранности чьей курицы ты вспомнил на парах».
«Правда воруют?»
«Правда. У меня однажды палку копчёной колбасы стянули».
Забыв о пикапских требованиях к паузам, он быстро бегал пальцами по кнопкам.
«Ничего себе. А можно держать холодильники в комнате?»
– Уже и вопросами на поддержание не брезгуем? – ехидничал Прокурор. – Разве не холодильник теснил твои плечи в комнате Марины?
Уланова тоже плевала на пикапские паузы, и он не успевал вытирать руки от блинчиков.
«Да. Мы ещё в сентябре арендовали, но он спустя три недели стал очень плохо морозить. Я добилась, чтобы нам его заменили. Вот на днях должны привезти другой. Пока держим всё на подоконнике и стараемся быстрее съедать».
Она «добилась»? Похоже, у неё есть какой-то мужик, что решает её проблемы.
«Можем накатать на них всех пламенные иски», – чуть не написал Свят, но затормозил. Оторвав глаза от экрана, он задумчиво уставился на бежевую занавеску, что трепетала у открытой форточки.
Нет. Слишком навязчиво и слабоумно.
«Может, нужна помощь молчаливого, но усердного грузчика?» – помедлив, набрал он.
«Нет, не нужна, спасибо, Святослав. Они сами заносят всё на этаж».
Под кожей ладоней шевельнулось ворчливое разочарование.
«PostScriptum: А вот юридическая помощь – правда, не в области исков – нужна», – постучалось в экран её послесловие. Увидев латинский термин, Свят невольно улыбнулся. Количество её сообщений превысило количество сообщений его, но желания злорадствовать почему-то не было.
Как приятно, оказывается, когда собеседница применяет латынь.
«Расскажешь, в чём суть?» – настрочил он. Ответ прилетел тут же: «Да. Потом».
Сказала, как отрезала.
Без аппетита доев блинчики, Свят швырнул тарелку с вилкой в мойку. Последнее слово осталось не за ним, и он ощущал смутное раздражение. Что-то подсказывало, что Уланова не подпишет перечень правил его самолюбия, – но раздражение было самым привычным из чувств.
И давно вело себя в груди как дома.
Прошагав в комнату, он стащил джинсы, швырнул их на пол у тахты и забрался под мятный плед, захватив с тумбочки «Дар психотерапии» Ирвина Ялома. Не сказать, чтобы он обожал подобное чтиво, но что-то едкое внутри ревностно просило походить на Петренко.
Хоть отдалённо, по праздникам и в профиль.
Прочитав несколько страниц, он не понял ни слова. Мозг был прочно занят другим.
О какой юридической помощи она хочет попросить?
Подкинув и поймав подушку, Свят пристроил пухлый валик под локтем. Именно для этого в его постели были нужны плед и подушка: из них строился кокон, в который не проникал шумный мир.
Чёрт, пусть пишет даже если хочет подкопить знаний о гражданских махинациях.
С ней было очень… просто. Но не как с чугунной сковородой или доисторическим компьютером.
– «Это же твоя собственная тень», – говорила чёрная кошка котёнку Гаву, смеясь над его желанием вести искренние беседы. – «Она и разговаривать не умеет».
– «Не умеет», – вежливо соглашался золотистый котёнок. – «Но она всё понимает».
Пожалуй, ему с ней было просто, как котёнку Гаву с белым щенком.
Как с тем, кто понимает твои слова так, как они звучат. С тем, кто тебя видит и слышит.
* * *
Дима звонил уже третий раз, и трубку пора было брать.
Ибо себе дороже.
А впереди простиралось непаханое поле полуночной учёбы. Фонетику и социологию она бы ещё разместила между уставшими полушариями, а вот для шавельских тезисов ночлег искать не хотелось. Чёрт; отвлёкшись на мысли об этом, она не заметила, как написала сторожу курицы про «юридическую помощь», – хотя ещё не решила, стоит ли задавать вопросы по курсовой именно ему. Вероятно, она просто искала повод написать на этот номер ещё парочку сраных сообщений.
И было неясно, почему это не злит.
– Доброго вечера, ну как ты, зая?
В груди шевельнулось нечто вроде уставшего тепла.
– Нормально, Дима, – стараясь звучать ласково, ответила Вера. – А ты?
– Ты всё-таки перезвонила утром. А я думал, я совсем не важен уже тебе. Полностью.
Несмелое тепло вмиг сменилось раздражением. Он снова оценивал, будет ли она перезванивать после того, как он швыряет трубки. И вроде всё было понятно, знакомо, известно… Но всё равно не могло не коробить. Если Дима не спал, Дима пытался получить безусловную любовь.
А если спал, то видел мир своей мечты во сне.
Он кошмарно неуклюже строил фразы: потому что читал только освежители воздуха.
Терпеливо сжав губы, Вера молчала, а в трубке мерно гудел ветер.
– Чем сегодня занималась моя девочка? – не дождавшись ответа, спросил Шавель. – О чём думала?
Думала над ответами на сообщения смазливого юриста, который понимает латынь.
– О курсовой думала в основном. И о выступлении на Хэллоуин. Ну и о тебе, конечно, – наизусть зная, какой ответ нужен, пробормотала Вера.
Давай, начни снова скандалить, что я буду «как шалава» петь перед полным залом.
Стоило вспомнить оскорбления, которыми Шавель осыпал её накануне, в груди опять вспыхнул обиженный гнев. Поджав губы, она постаралась сосредоточиться на рисовании.
Контур ладоней в порезах оседал на бумаге необычайно живо: их хотелось касаться.
Удовлетворённо кивнув, она взлетела любимым карандашом выше и наметила острые костяшки, широкие ногти и тугие жилы тыльных сторон.
– Я тоже о тебе думал, – страдальчески сообщила трубка. – Мне хочется больше видеться. Ты приедешь на выходных?
Немыслимо; он просто делал вид, что Хэллоуина и её выступления не существует. Об извинениях за диагнозы, которых он надарил, явно не стоило и думать.
– Нет, не приеду, – сухо отчеканила Вера. – И ты знаешь, почему.
– А хочешь, я сам приеду? Мне даже есть где переночевать. Крёстная дом строит. Он уже пригоден для жилья, и она будет рада им похвастаться. У её мужа деньги водятся, он дальнобой. А она-то сама работает поварихой-раздатчицей в областной больнице у вас там. На несколько отделений. И…
– Хватит, Дима! – злобно перебила она. – К чему этот цирк? Тебе не удастся ничего добиться! Я всё равно буду выступать!
В трубке повисла тишина. Нахмурившись, она склонилась к рисунку и смахнула с него пылинку.
– Знаешь что, Вера? В последнее время ты стала очень далёкой. А я забочусь о нас.
Конечно; дело не в том, что он унижает меня и запрещает петь, а в том, что я стала «далёкой».
Верность Себе самоотверженно защищала рисунок от Верности Другим, готовой разорвать это вопиющее творчество.
– Перестань обобщать, – твёрдо ответила Вера, усмирив вину. – Речь идёт о конкретной вещи. Петь или не петь, решать мне. Я взрослый человек, а не твоя дочь. Я и так с сентября вечно виновата, что тебе мало общения. А Хэллоуин уже стал последней каплей. Ну прости, что я иногда сплю.
– На твоём первом курсе и в начале второго мы говорили дольше и больше!
Ух ты; теперь он делал вид, что не существует и этого. Как же всё-таки изощрённо.
– На первом курсе и в начале второго я не подрабатывала переводами! – Она в сердцах откинула карандаш. – А теперь я как белка в колесе! Сначала учусь, потом делаю переводы, а потом ты скандалишь со мной по телефону. У меня даже нет времени побыть… собой! Сделать что-то для себя!
Последние слова она почти выкрикнула; но не пожалела об этом.
– Зачем ты вообще делаешь эти переводы?! – В его голосе наконец появилось что-то искреннее – пусть даже это снова был упрекающий гнев. – Я могу давать тебе деньги, сказал же!
– Мне не нужны твои деньги, Дима. Мне нужны мои. И мы больше не будем обсуждать это. И мне очень даже нравится зарабатывать своими мозгами. Своим талантом. Любимым дел…
– Я понял! – Он издал звук, похожий на кряканье утки. – Тебе надо свободы ценой наших отношений!
Слова о её мозгах и талантах он не мог перенести никогда; перебивал как только, так сразу.
– Это довольно жутко, Дима. Что я могу быть собой только ценой наших отношений.
– Быть собой – это надевать шлюшное платье и извиваться на всеобщем обозрении?!
Вера скрипнула зубами; в горле рос комок ярости. Вот сейчас она прольётся в микрофон, выльется у Шавеля из динамика, затопит его, его комнату, его город…
И мир его мечты.
– Быть собой, Дима, – это прислушиваться к своим потребностям, ясно? Это принимать решения без оглядки на твою реакцию и без страха перед ней.
Слова для этой фразы пришлось выбирать так тщательно, словно она составляла доклад для ректората.
– Отлично, развлекайся.
Шавель подбор слов не оценил. В трубке что-то мерзко прошуршало, и экран погас. Швырнув Самсунг на кровать, Вера глубоко вдохнула и обхватила голову – но это снова не помогло выдавить оттуда остатки его слов. Дима слишком часто говорил то же самое, что мать и отец.
Самые первые тираны. И эти слова не могли не болеть в каждом нерве.
Чёртов Дима и его потенциальная тёща обожали навязывать крючком ценность своего одобрения. И чуть только что-то было им не по вкусу, они это одобрение строго и пафосно отбирали. Благо, за годы она перестала бояться быть для них «злой и плохой; плохой и злой». Страшно подумать, во что бы превратилась её жизнь, если бы она старалась быть для милых деспотов «доброй и хорошей».
Всем порой нужно ласковое одобрение. Но искать его лучше только под своими рёбрами.
