Читать книгу: «Fide Sanctus 1», страница 4

ГЛАВА 4.

31 октября, суббота

– И сказал Одиссей: «Заливаешь, Олег». Ну серьёзно. Три раза? Да брось.

Одарив Олега ехидным взглядом, Варламов отправил окурок в урну, рассмеялся и тут же закашлялся.

– Хорош дымить, Варлам, задушил, – хмуро пробормотал Свят, сидя на сыром бордюре. – Хоть пока болеешь, не кури своё дерьмо. Сдохнешь же.

Заткни эту пачку себе в зад; она мешает видеть небо.

Оно сегодня было похоже на пластилин, на котором наделали пышных волн.

– Я уже не болею, – хрипло пояснил Артур, когда сумел отдышаться. – Это остаточное.

«Остаточное» не переходит в лай при каждом смехе, дегенерат.

– И сказал Одиссей: «А ведь я говорил!» – Олег щелчком пальца сбил с кроссовка огрызок мокрого листа. – Я тебе говорил, Артурио: купи Осельтамивир. Уже поздняк метаться: его надо начинать пить в первые два дня. Дорогой, сука, но зато сразу симптомы слабеют.

Студенты медленно текли из универа в курилку и спустя пару минут так же вальяжно возвращались обратно. В воздухе висела тугая влажность; царил запах подгнивающих листьев.

– Эта курилка может себе позволить держать далеко друг от друга тех, кто курит дерьмо, и тех, кто табак времён Колумба, – рассеянно добавил Петренко. – Продуманный корпус. Повезло нам с Ромычем.

Не «нам», а «вам».

Лучше бы никто не знал, что у Ромы есть сын. Но на людях он называл его сыном куда чаще, чем хотелось бы. Почти не мёрзнущие сегодня руки Свят по привычке держал в карманах обтрёпанной – но от того даже более любимой – кожаной куртки. Мать твердила, что пора покупать другую; избавляться от старых вещей и заменять их новыми: потому что это помогает «расчищать захламления ауры». Рома же ледяным тоном советовал жене «хоть раз» порасчищать «захламления мыслей».

Но пожалуй, лишь ради того, чтобы хоть один сезон не давать никому денег на шмотьё.

Обычно Роман Алексеевич и Ирина Витальевна в упор не слышали друг друга. А порой и не говорили – по паре недель. Нельзя жить с тем, с кем не хочется без оглядки говорить.

…В начале беседы он рьяно хотел её переумничать. А ближе к десерту почти превратился в слух.

Нет, положи руки на стол, чтобы я их видел. Да, мне интересно про инверсию, очень. Нет, не отводи глаза. Я по уши в метафорах; в метафорах, Вера. На следующий день я сравню небо с пластилином.

– …уши долбится! ЕЛИСЕЙ!

Моргнув, он поднял глаза. Артур махал перед его носом пропахшей табаком ладонью. Поморщившись, Свят медленно поднялся на ноги и неуклюже отряхнул брюки.

– На Хэллоуин ведь сегодня идём, если Артурио не подохнет? – Олег ткнул Варламова в плечо. – Впрочем, если подохнет, всё проще. Покатим его на тачанке, как мумию. Ещё не воняет, но уже молчит. Идеально. Его костюм, стало быть, готов, а вот нам ещё надо что-то придумать.

– Да что там делать? – прочистив горло, с досадой бросил Свят. – Никого не знаем.

Она наверняка останется в общаге, когда все схлынут на эту попойку.

Под желудком что-то дёрнулось и заалело.

– И сказал Одиссей: «Вот уж нет! С незнакомыми я не знакомлюсь!» – ухмыльнулся Петренко.

– Тебе костюм не нужен, только уши подкрась фосфором, – вернув ему тычок, посоветовал Артур. – А царевич задумался о костюме архангела и всё прослушал про твою кудрявую жизнь.

Прозвенел звонок, и они переступили порог университета, оставив курилку за спиной. Впереди маячила сдвоенная пара по криминалистике.

– Всё я слышал, – буркнул Свят, не оборачиваясь. – Физкультурница, три раза. Реально заливаешь. Лучше скажи, сколько абзацев получилось после.

– Caeca est invidia⁶.

Петренко не добавил ничего больше, но в его взгляде читалось ехидное: «По крайней мере, у меня в жизни есть что-то интересное». Промолчав, Свят хмуро посмотрел на поручень лестницы и пошёл вверх, держа руки в карманах. Графоман как всегда зрил в самую грибницу. Когда-то этот графоман станет матёрым писателем; потому что плюёт на подколы и строчит себе.

Есть же, сука, люди, которым под силу ровным счётом всё.

На парту перед глазами ляпнулся варламовский рюкзак, и Свят осознал, что до кабинета он дошагал совершенно незаметно.

– …на тыквы посмотреть, – скрипучим голосом говорил Артур. – В этом году там всё организуют филологи-иностранцы. Чего не пойти? Раз уж мы теперь здесь. На филфаке одни бабы.

В этом году… филологи-иностранцы?

– Сидишь как в танке, ничерта не знаешь, – сурово припечатал Прокурор.

А будет ли она среди них? И что делать, если будет?

Что делать, если на локте, как бешеный собак, висит настырный Измайлович?

– Хорошо, идём, – поспешно вклинился Свят. – Окей.

Надо пойти, а решать уже в прыжке. Это переобувание выглядит не слишком подозрительно?

Сегодня почему-то не хотелось от них отсаживаться, и он остался сидеть слева от Олега. В аудиторию шагнул препод, и несколько подхалимов чинно встали у парт. Криминалист одарил их недоумённым взглядом.

Он явно тоже считал, что так положено делать только в школе.

– Отлично, решено, – подытожил Петренко. – Костюмы предлагаю у меня в общаге слепить. Из говна, палок, буйных фантазий и дырчатых штор. Если разочаруемся на Самайне, поедем в клуб. Суббота.

А если разочаруем, то в библиотеку.

– Ты же с Маришей, так? – Дождавшись кивка, Олег загнул один палец и задержал второй в воздухе. – Артур? Перебрал свои полтора варианта?

– Стопарни, он, может, и не Маришу сегодня будет вертеть. Не успели переехать, он уже филологов употребляет. Проникает, так скажем, туда, где язык берёт своё начало. – Варламов сдавленно заржал, делая комплимент своей тупорылой шутке, и тут же снова раскашлялся: с надсадным, лающим клёкотом.

Пёс, твою мать. Откуда он…

– Говори убедительно! – приказал Адвокат.

– Громче, – прошипел Свят, ударив по предплечью Артура. – Пусть кто-то из баб Измайлович позвонит. Давно она мне на выходных мозг не трахала.

Препод остановил взгляд на их парте и повысил голос. Свят сдержанно уставился на доску, имитируя бурный интерес к криминалистике. В горле догорала перемешанная с испугом злость.

Дебила кусок. Откуда он мог узнать?

Ведь явно же удочка. Посмотреть на реакцию.

– Ну конечно! – прошептал Адвокат, хлопнув себя по лбу. – Чёрт!

Вчера он наплёл Варламову, что на форточке едет к научруку за материалами для курсовой, а сам уехал с Улановой в кафе. А Артур отправился… в столовую!

– Ты в следующий раз припаркуйся не напротив окон столовой, а прям в столовой, олень! – бодро посоветовал Прокурор. – Или возле пресс-центра на втором этаже! А то слишком мало людей видит, кто к тебе в машину садится!

На «тыквы» они пойдут «смотреть», дьявольские пасти.

Надо будет изучить местные парковки и найти что-то более отдалённое.

* * *

То сжимаясь до кубика-рубика, то раздуваясь до стадиона, холл на втором этаже обрушился на голову, как ушат ледяной воды. Не то чтобы он был не готов увидеть разношёрстную толпу костюмов с заключёнными в них людьми. Не то чтобы не сам подписался под этой авантюрой. Но сполна подготовиться к сдаче на растерзание запахам, звукам и картинкам всё же не сумел. Отмахнувшись от щедро политых духами волос Марины, Свят хмуро бросил:

– Поправь рога.

Нашарив глазами зеркало, Петренко послушался и подвинул правее пластиковые рога «а-ля сатир», что росли из художественного беспорядка на голове. Рога были подкрашены фосфором и ему вполне шли.

При нужном освещении они легко могли сойти за настоящие.

Артур нарисовал на лице и шее множество ссадин и ран, а веки выкрасил чёрными тенями, мимикрируя под ещё свежего покойника. Свят ограничился чёрной мантией поверх белой рубашки, светлой пудрой на лице и каплей красного лака в углу рта. Когда он собирал этот костюм в общаге у Олега, в комнату заглянул математик Рустам Гатауллин. Хмыкнув, он сообщил, что «упыри в моде при любой погоде», и испарился: потому что ему было пора «ехать покупать цветы одной из солисток». Лицо Петренко оставалось кислым ещё полчаса – по непонятной причине он Гатауллина терпеть не мог.

Марина для «звезды» выглядела… достаточно неплохо.

Но всё же недостаточно хорошо для той, чей единственный козырь – внешность.

Пытаясь унять пульсацию в висках, Свят медленно сканировал взглядом холл. Глаза привычно тормозили при виде девичьих задниц и декольте. Утром он явно поспешил заявить, что они тут «никого не знают». Знакомых рож было немало; юристы их специальности будто привалили на Самайн всей толпой. Вздумай Петренко взять сюда журнал посещений, в нём не набралось бы ни одной «н»-ки.

Конечно; для новосёлов главного корпуса такое масштабное мероприятие – как боевое крещение.

В конце холла был растянут транспарант с надписью «Welcome!⁷» Под ним кишели расфуфыренные филологини. Лицом к ним и спиной к толпе стояла дама в чёрном платье – без плеч, но до пола. Её роль под транспарантом была явно руководящей.

Уланова не мелькнула нигде.

Ужасно захотелось потереть лицо ладонями, но он вовремя вспомнил о вампирской пудре.

Размахивая флаерами с надписями «Happy Halloween⁸» и «Enemies of the Crown, beware⁹», к ним приблизился активный организатор. На его размалёванном лице сияла слащавая улыбка.

– Юристы? Второй сектор. Вдоль тыкв в центре не стоять. Ищите места и садитесь. Можно и на пол.

– Скоро начало? – поинтересовался Петренко, придерживая рога.

– После финального прогона. – Парень махнул в сторону зала. – Остался один танец.

Движение людей по холлу возросло. Филологи покинули блокпост у транспаранта и тоже зашагали к двойным дверям. Именно за этими дверями начинался коридор, который вёл к актовому залу.

А значит, эти двери сейчас будут проверяться на резиновость.

К даме в длинном чёрном платье подскочил Гатауллин с букетом розовых цветов.

Видимо, это «одна из солисток».

Её лица не было видно, но она явно говорила что-то занятное: обычно каменная морда математика сияла, как окна в новой части корпуса. Он вырядился в костюм чёрта-метросексуала, а мелкую серьгу в левом ухе заменил на крупный серебряный клык. Солистка в чёрном многозначительно постучала пальцем по запястью, и Гатауллин двинулся к залу, жестами показав ей, что цветы подарит позже.

Какого хрена вообще смотреть туда? К чёрту Гатауллина.

Кому есть дело до личной жизни Гатауллина, когда Улановой так нигде и нет?

– Да что ей здесь делать?! – разозлился Адвокат. – В своих безразмерных рубашках и с курсовой наперевес! Каждому своё!

Сидит, небось, в общаге, читает про Вильгельма.

Марина трясла его руку, что-то верещала и заливалась смехом. Кто-то наступил ему на ногу. В лицо пахнýло парфюмом, вылитым на чью-то ненасытную харю.

Мир давил на череп, как душный вагон.

Свят отступил к стене и стряхнул с локтя руку Марины.

– Что, заяц? Подышать? – угадала она.

Он медленно покачал головой, не понимая, чего хочется больше всего. Послушно оставив его в покое, Измайлович вдруг завизжала и ринулась сквозь толпу в объятия подруг с факультета туризма.

– ВЕРА! – отрывисто крикнул кто-то.

Отлипнув от стены, Свят лихорадочно забегал глазами по толпе; если бы не этикет на ушах, он бы, казалось, завертелся, как флюгер. В голову почему-то не приходило, что Вер в университете могут быть десятки. Из коридора заорала песня Адель, которая наверняка и знаменовала финальный прогон. И в ту же секунду солистка Гатауллина обернулась в сторону зала.

…Внезапно из рук утекает и так редкое для них тепло. Холл за спиной у дамы в чёрном искрит и расплывается. Всё видится будто в режиме замедленной съёмки; ладони… Ладони дрожат.

– The-re is a fi-re starting in my heart¹⁰, – нарастает за спиной глубокий голос Адель.

Она поднимает руку, с улыбкой машет тому, кто её звал, кокетливо подхватывает длинный подол и делает шаг к коридору. Из разреза в платье показывается тонкая лодыжка.

Она в чёрных лодочках, не в кедах. В чёрных лодочках на тонком каблуке.

Каждому её шагу вторит рваный ритм чувственной музыки.

– Fi-nal-ly, I can see you crystal clear¹¹…

Тугой чёрный корсет плотно облегает спину и крепко поддерживает грудь. Шнуровка корсета полупрозрачна. Она бежит по линии между рёбрами и ныряет в складки подола. Её бледные плечи и ключицы обнажены. Шею обнимает отдельный от платья воротничок. На её правой скуле нарисована маленькая золотистая тыква. Непослушные волосы послушны; собраны в высокий пучок. Но почему они не золотые, а такие… светлые?

А, вот оно что. Её волосы залиты блёстками.

Они залиты блёстками и похожи на сплав серебра и платины.

– …I'll leave with every piece of you¹²…

Она поводит плечами, заостряя ключицы, и будто случайно находит в толпе его лицо; под её ресницами пляшут хэллоуинские черти. Желудок ухает вниз и разлетается на крошево где-то у начищенных туфлей. Её веки подчёркнуты серыми тенями и полуприкрыты; радужки видны лишь наполовину. И эта томная, влекущая, до ужаса эротичная прищуренность не даёт желудку подняться с пола и вернуться под солнечное сплетение.

Это ты, клетчатая лучница?

Ещё два удара шпильками по кафелю – и Уланова исчезает за стеклянной дверью, обдав его шлейфом сладко-горького парфюма.

Это атлас. Её платье из атласа.

Мысль была до того глупой, что он испугался за свой разум. Расстегнув верхнюю пуговицу рубашки, он бездумно смотрел, как Марина возвращается от туристических подруг.

– Святуш?.. Точно не нужно на улицу? Пойдём в зал, да?

Её голос булькал и проваливался в воздушные ямы; в ушах стучала кровь.

Не называй… меня… Святушей. Я не… Твою мать.

В центре зала сверкал круг из огромных тыкв, внутри которых горели свечи. На полу и потолке плясали зловещие тени; на стенах горели импровизированные факелы. Организатор не обманул: сидячих мест было очень мало. Проталкиваясь между людьми, он искал в толпе спину под атласным платьем, не представляя, что будет говорить, когда найдёт…

Но она будто превратилась в летучую мышь и улетела в чёрное окно.

Перед глазами колотилась лишь безликая масса людей, и в горле росла злоба. Кто-то мёртвой хваткой вцепился в его рукав. Судорожно обернувшись, Свят ощутил острое разочарование: это рогатый Петренко тянул его к стене, указывая на несколько мест. Прогон завершился, но его можно было лишь слышать: сцена пряталась за плотным занавесом. Вдоль занавеса горели тыквы поменьше, которые были куда сильнее похожи на настоящие О’Лантерны.

Где она? За кулисами?

…Выскочить из зала. Ворваться за кулисы, залитые сумраком. Туда едва ли доползают тени тыквенных свеч. Пол изрезан лучами дальних софитов, а смазанный шум зала приглушён. По паркету цокают тонкие каблуки; шуршит тяжёлый подол. Поймать её взгляд и подойти близко. Так близко, чтобы она послушно отступила. Протянуть ладонь и провести пальцами по её ключицам.

Коснуться губ. Обхватить шею.

В низ живота рванулась горячая волна.

Невероятно. Это была Вера Уланова.

Которая чертила на салфетке классификацию английских архаизмов и грызла куриное бедро на заплёванной общажной кухне. Которая поддерживала разговор на любую тему, подворачивала рукава рубашек, знала о переносах и цитировала котёнка Гава.

Где твои неглаженые рубашки? Протяни мне руку помощи, надень джинсы. Давай поговорим о санкционных интенциях.

Конферансье в белом костюме что-то верещал с края сцены и на фоне бордового занавеса был похож на сметану в борще. Устав нелепо шутить, он набрал воздуха и крикнул:

– А открывает вечер нежно-дерзкий «Numb» под аккомпанемент скрипки и пианино!

Половины занавеса поползли в стороны, и на мелкие О’Лантерны опустился сумрак.

* * *

Руки тряслись так отчаянно, что пластиковый стаканчик брызгал на грудь водой. Первокурсники сыпались за кулисы, а значит, финальный прогон был завершён.

Вот-вот петь… Вот-вот петь!

Опрокинув в рот полстакана, Вера обтёрла остальной водой шею и опёрлась о стену, пытаясь держать равновесие. Голова раскалывалась: боль бежала от глазных яблок к вискам. Она терпеть не могла линзы – глазам в них было кошмарно некомфортно – но по особенным случаям надевать их всё же приходилось.

Сегодня – пусть бы оно всё провалилось – как раз был один из них.

И куда делась горделивая вокальная осанка, что пребывала с ней все репетиции подряд? Хотелось, чтобы в закулисной толпе мелькнула уверенная в ней и себе Алиция Марковна; её пряди цвета неба всегда прибавляли сценических сил. Но Мальвина уже заняла своё место в зале.

Худ рук и так вылила на подопечных ведро поддерживающих тирад.

Внутри лёгких было столько воздуха, что голова кружилась от избытка кислорода – и в то же время было совершенно нечем дышать. По бокам мелькали люди, лица, силуэты… Но всё расплывалось.

Всё будто завернулось в туман.

– СЕНЯ, МАСКУ СВОЮ ВЗЯЛ? АНДРЕЙ, СТАНЬ ПРАВЕЕ, ЧТОБЫ НЕ ФОНИЛО!

Там половина университета. Чёрт возьми, нет!.. Я туда не выйду!

– Как тебе удалось с ровной спиной пройти в ту дверь? – прошептала Верность Себе. – Спокойно, милая… Давай повторим слова. Давай отыграем пальцевую распевку… Давай вспомним начало…

В поле зрения возникла рука с чёрной кружевной маской. Кто-то заботливо подал ей последний реквизит. Молча забрав маску, Вера приложила её к лицу и закрепила за ушами. Отчаяние росло; всё это отчаяние придётся взять с собой под свет алых софитов.

– К КЛАВИШАМ МИКРОФОН ПОДТЯНУЛИ?

Вчера она думала, что готова к визиту сюда проклятых юристов, – но этот бешено эстетичный вампиризм окатил ведром колодезной воды. Он был просто восхитителен. Жутко хорош. Ещё более привлекателен, чем за разговором об интенциях.

Хотя казалось, этот Рубикон тогда был пройден.

В голову как назло не шёл ни один вариант подходящего выражения лица, которым можно пальнуть по зрителям в случае вокального фиаско. О безупречной связи слогов с регистрами речь уже не шла; сейчас она мечтала хотя бы не изуродовать самые важные октавы. Её сценический путь начался с монолога Гамлета на первом курсе; и лучше бы она и дальше читала со сцены только шекспировские монологи. Вокруг Гамлетов и Офелий хотя бы не бьются оттенки нот.

Одно неловкое движение голосовых связок – и соло надломлено.

– СЕНЯ ЗА ТРЕТЬИМ ЗАНАВЕСОМ, ВЕРА И АНДРЕЙ ЗА ВТОРЫМ!

С каким же… страстно-воспалённым изумлением он смотрел. С изумлением, твою-то мать.

Смотри, не обляпайся. Сегодня подглядывать можно.

Ну наконец-то. Злость. Вместе с ней придёт и смелость. Схватив ещё один стакан воды, она залпом опрокинула его в рот. Суета за кулисами взлетела на запредельный уровень.

– АНДРЕЙ, ВЕРА, ГОТОВЫ? СЕМЁН? НА СЧЁТ ПЯТЬ, РЕБЯТА! УДАЧИ!

…Секунда – и она уже у микрофонной стойки. Бордовый занавес ещё закрыт, но вот-вот расползётся по швам. За ним кричит конферансье и шелестит зал. Завязки маски кошмарно давят на уши. Сердце ворочается под рёбрами острым комком.

Закрой глаза и пой. Как в середине октября на репетиции.

В середине октября?..

Будто десять лет назад.

– Дыши, – еле слышно просит Интуиция. – Ты и есть эта песня. Ты и есть это мгновение. Просто будь. Разве настоящие песни поются для слушателей?

* * *

– Кто же ещё мог открывать вечер, – прошептал Адвокат, завороженно глядя на сцену. – Теперь мы бы узнали её, будь на ней хоть пять масок…

По залу поплыли аккорды нежного варианта «Numb», и уже через миг её глубокий голос распутал напряжение в груди. Мысли улетучились, растаяли; вытеснились сплошным чувствованием.

– Tired of being what you want me to be… Feeling so faithless, lost under the surface¹³…

Над головой Улановой закружился дискобол, и на зал брызнули медленные пятна золотого и алого цвета. Переливы скрипки были похожи на ласки кого-то родного, но забытого.

– Put under the pressure… of walking in your shoes¹⁴…

Чёрный атлас переливался подобно небу, усыпанному звёздами, и на фоне его светлая кожа её плеч походила на фарфор. К ней был прикован каждый грёбаный мужской глаз.

– I've… become so numb I can't feel you there… become so tired, so much more aware¹⁵…

В конце припева Вера стянула маску и отбросила её. Сердце заныло где-то в коленях. Ему чудилось, что зал сузился до размеров её зрачков; они походили на портал или колодец.

– …all I want to do… Is be more like me and be less like you¹⁶…

Он не понимал, сколько прошло времени.

Оно будто взялось идти назад или танцевать вальс на месте.

…Смычок вознёс к потолку последний аккорд; над сценой остались только ноты пианино. И в тот же миг Уланова грациозно подогнула ногу, как делают фламинго, расположила руки на манер стрельбы из лука, на одной ноге обернулась вокруг своей оси – так хлёстко, что чёрный подол взметнулся блестящей волной, – воздела «лук» «стрелой» вверх и «отпустила тетиву», целясь в дискобол над головой. Секунда – и он взорвался снопом золотых… алых… серебряных пятен… Они градом посыпались на сцену… «горящие» тыквы… первые ряды… Это выглядело так ошеломительно; так мощно и зрелищно, что зал буквально взвыл от оваций.

Уланова «отшвырнула лук», раскинула руки и повернулась к толпе. Её лицо сияло проникновенным, властным, чувственным фурором.

Она была похожа на сгусток энергии; на чёрную лаву.

Свят осознал, что не дышит; ладони холодели колючим пóтом. Так вот что она репетировала на кухне… Так вот почему сказала: «Нечего подглядывать. Я пока ещё не на сцене»…

Так вот почему… Так вот…

Портал в мир Хэллоуина зиял дьявольской пастью, а Уланова всё не опускала рук. Плотные, ритмичные аплодисменты никак не стихали.

Она могла бы пробежать по ним, если бы захотела взлететь.

– Нереально эффектно! – проорал Петренко в варламовское ухо.

Но так, что это, сука, услышали просто все.

Артур кивнул, улыбаясь углом рта и громко хлопая. Не замечая съехавших рогов, Петренко разглядывал Веру со смесью восхищения и любопытства. Его губы шевелились: словно он проговаривал то, что позже запишет. При виде их лиц кадык обняла острая злость.

Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались.

Поймав пальцы аккомпаниаторов, Уланова присела в книксене. Рукоплескания стали громче; на другой стороне зала кто-то засвистел. К сцене протиснулся Гатауллин со своей тухлой розовой охапкой. Улыбнувшись, Вера наклонилась за букетом, но тяжёлый подол и центральный Джек О’Лантерн мешали ей забрать цветы. Не придумав ничего лучше, она села на край сцены и лениво протянула к Рустаму руки. Сраный Гатауллин взял букет в зубы, обхватил её за талию и ловко снял вниз. Рассмеявшись, Вера достала из его рта цветы и по-светски изящно подала ему руку для поцелуя.

– ЭТО ПИОНЫ! – пояснила Марина, пытаясь переорать овации. – ОБОЖАЮ ТАКИЕ ЦВЕТЫ! ПОНИМАЕШЬ?

О, так это пионы. Спасибо, родная. Теперь-то я спокоен.

Упорхнув в глубь зала с уродом-математиком, Уланова и не взглянула на упыря; о существовании упыря она забыла тут же. И злость полыхала так резво, что уже не давала дышать.

– Подсуетился, – изрёк сидящий спереди кретин в костюме Франкенштейна. – Повёл проверять голосовые связки на пущую прочность.

Его прыщавые собеседники загоготали, заглушив очередную трескотню конферансье.

– Ну он математик от бога, – продолжал мордатый Франкенштейн. – Покажет ей парочку квадратных уравнений. Я бы и сам показал, да хотя бы дискриминант.

Воздух затрещал от нового ржача.

Держи свой дискриминант в штанах, собака, или, клянусь, я раздеру тебя пополам.

Гатауллин сейчас за кулисами коснётся спины под чёрным атласом. Потянется губами к её губам. Внутренности скрутило в узел. Закинув руку на плечо Марины, Свят обхватил губами её нижнюю губу.

Как будто это могло помочь.

– Хочешь домой, упырёныш? – как сыночку пропела она после поцелуя. – Давай дождёмся танцев? Ещё несколько номеров посмотрим. А потом потанцуем и поедем.

Конферансье исчез за кулисами, и сцену заполнили барабанщики с крыльями и хвостами.

Сегодня ночь святых, а не ночь сомнительных мутантов, вашу мать.

Эти мысли ужасали; мысли о пальцах Гатауллина на чёрном корсете.

Потанцуем и поедем, да. Ты поскачешь на мне, а я попытаюсь вырезать из головы её взгляд.

Что-то же должно помочь. Что-то должно.

* * *

Как же он смотрел. Как смотрел.

А сразу потом целовал свою изумрудную кляксу.

Пусть линзы всё же будут прокляты.

Едва увидев эту девицу модельной внешности в коротком зелёном платье, Вера мгновенно вспомнила её; она поселилась в общаге лишь в этом году. У неё был до невозможности охренительный, удобный рост. Ей по крайней мере не приходилось вечно смотреть на всех снизу вверх.

Это то ещё удовольствие.

– Да и к чёрту их, – поспешно заявила Верность Себе. – Главное, что ты справилась. Справилась! Спела и «выстрелила» в пять раз лучше, чем на любой из репетиций.

Вытащить бы ещё мокрую ладонь из смертельной хватки Гатауллина.

Отгрохотали уже почти все номера, а он всё втискивал её в жёсткий стул рядом со своим, изредка отпуская сальные шутки в адрес магистрантов.

– Теперь будут танцы, так? – Хриплый голос Рустама был чересчур безальтернативным.

Ох, чёрт. Смуглый математик ещё с конца второго курса лип, как банный лист; упорно не слышал слов, что её всё это «не интересует». И хоть сейчас он пригодился – упырю было полезно посмотреть на этот букет – лояльность не спешила расти. В Рустаме явственно ощущался агрессивный манипулятор и буйный псих, неспособный понимать и тем более учитывать чувства других.

Что бы он ни старался демонстрировать вместо.

– Да, – сухо ответила Вера. – Танец магистрантов закрывает шоу-программу и открывает тематическую дискотеку. Можно будет танцевать.

Собрав богатый урожай оваций, магистранты потянулись за кулисы, и зал заполнили нежные аккорды Ника Кейва. Танцпол, как пылесос, втягивал в себя всё больше разноцветных людей.

– Не можно, а нужно, – явно рассчитывая на эффект от пионов, вальяжно бросил Рустам.

Серебряный клык в его ухе конвульсивно закачался. Вера уныло покосилась вправо, машинально пересчитала эльфов-первокурсников и внезапно остолбенела. Покачиваясь в подобии танца с облепившей его изумрудной кляксой, упырь не отрываясь смотрел в их с Гатауллиным сторону; вызывающе и презрительно. Так, словно был готов напасть, но испытывал брезгливость. Да какого же чёрта?

Упырь считал, что ему можно всё, если он скопировал морду с обложки журнала?

– Рустам, идём танцевать! – Вскочив, она потянула математика за руку.

Тот подчинился, плотоядно сверкнув глазами. Один чёрт знал, чем это всё было чревато.

– Рисковать так рисковать, – решительно отрезала Верность Себе.

Верность же Другим была в священном ужасе ещё с начала вечера.

Подхватив подол, Вера приблизилась к упырю и кляксе, откинулась на гатауллинское предплечье и обвила рукой его шею. Из глаз Елисеенко полетели надменные стрелы. Казалось, воздух вокруг раскалился. Сердце заходилось испуганными ударами.

Нет, рано пугаться. Рано.

– Наклонишь меня? – крикнула Вера в ухо Гатауллина.

Обалдев от смены атмосферы, Рустам ловко опрокинул её на свою руку. Спина выгнулась, как луковая тетива. Мир кувыркнулся и засиял перевёрнутой рампой. ХЛОП! Вздрогнув, Вера выпрямилась и огляделась. Тяжёлая дверь актового зала подрагивала.

Вампир исчез.

* * *

– Легковоспламеняющееся, – заключила Интуиция, изучая план эвакуации сердца из грудной клетки. – Не чиркать пионами поблизости.

– Он выбежал, поссорившись с кляксой, – буркнула Верность Себе, смущённо поправляя корсет.

– Нет! – уверенно заявила Интуиция. – Он выбежал из-за тебя!

Тело затопило внезапное бессилие. Хватит на сегодня лицемерных выходок, пожалуй.

Даже если продолжают лицемерить решительно все, кто-то должен остановиться первым.

– Я не хочу больше танцевать, – пробормотала я, не заботясь, слышит ли меня Рустам.

– Почему? – Его чёрный взгляд сверкнул раздражением.

– Ноги на каблуках болят, – сухо отозвалась я. – И мутит. Я выйду.

– Останься! Мы только начали!

Его пальцы сомкнулись на моём запястье, и тонкая кожа заныла. Злости уже было нужно очень мало.

Видит Джек О’Лантерн, ей было нужно мало. Стоило всего лишь поднести к тыкве свечу.

– МЕНЯ СЕЙЧАС СТОШНИТ! – крикнула я, ударив по смуглой руке. – ПРЯМО НА ТЕБЯ! ЯСНО?!

В лице Рустама мелькнула ошарашенная ярость, и он на миг замешкался. Рывком выжав руку из его ладони, я начала быстро протискиваться к выходу. Интуиция вела именно туда.

И спорить с ней значило снова быть кем-то вместо себя.

Толкнув тяжёлую дверь актового зала, я вышла, ударив по косяку волнами подола. Крики и голоса остались позади. Уши окутала блаженная тишина. Сделав несколько звонких шагов, я нерешительно обернулась. Единственным источником света здесь были фонари, что касались окон снаружи. В дальнем конце коридора у подоконника мелькнула чёрная мантия с белым рубашечным пятном в центре. Сердце остановилось и закрутилось волчком.

Не раздумывай. Иди. Неважно, что ты скажешь.

Усмирив дрожь в коленках, я подхватила подол и зашагала к окну. Стук шпилек будто забивал в виски гвозди, а нервы походили на струны. Остановившись в пяти шагах, я замерла, внезапно растеряв всю волю, что вытолкнула из зала и пригнала сюда.

– Ты восхитительно пела.

Его голос звучал так хрипло и умоляюще, что струны нервов почти лопнули.

– Спасибо. Эта песня… великолепна.

– Это ты великолепна, – еле слышно произнёс он.

Желудок поддел какой-то ледяной крюк, а лицо бросило в жар. Свят сделал шаг вперёд и уставился на мой кулак, что комкал складки подола.

– Я не думал, что… – начал он и замолчал.

Поддавшись порыву, я сделала шаг навстречу и протянула к нему ладонь: как он протянул свою на кухне. Словно вспомнив то же, он посмотрел на мою руку и наконец еле ощутимо коснулся её. Его рука была тёплой и влажной. Это наивное касание пустило по позвоночнику острую липучку.

Стоп, это просто… ладонь. Это просто пальцы. Это просто…

В голове стучала кровь; желудок дрожал. Прикрыв глаза, Свят поднёс моё запястье ко рту и коснулся его губами. Отстранившись, он с шумом втянул воздух и вновь жадно прижал губы к моей руке. Его дыхание было горячим, а губы – слегка шершавыми. По запястью пробежал его язык, и в низу живота взревела горячая волна. Не успев усмирить полоумные ощущения, я сдавленно простонала. Этот стон был до того страстным и беспомощным, что казалось, он расплавил коридор.

И теперь тот стекал с моего тела.

Зрачки Свята расширились; в его глазах вспыхнуло такое желание, что я едва не потеряла разум. Покачнувшись, он крепче сжал мою руку; в кожу впились широкие ногти, которые я недавно рисовала.

…Дверь актового зала ударила по косяку, и коридор огласил чей-то смех. Действуя по странному, некому первобытному наитию, я выдернула руку из вампирской ладони и устремилась прочь, надеясь только на одно: не поскользнуться. Единственным звуком застывшего мира остался стук каблуков.

Дверь закулисья… Схватить свои вещи… Наружу… Вперёд… Вниз…

Везде было холодно и пусто. Гудящий университет будто вымер.

И эта пустота пугала до потери пульса.

Толкнув входную дверь, я выбежала в промозглую октябрьскую ночь и наконец вдохнула полной грудью. Сердце то билось в истерике, то исчезало совсем.